С утра Сергей Максимович Филатов поехал в аэропорт: надо было встретить некого человека по фамилии Судоплатов, прибывающего спецрейсом из Москвы. Накануне, в пятницу, позвонили из канцелярии министерства и предупредили, чтобы встретил по высшему разряду, что этот самый Судоплатов работает вроде бы в кремлевской администрации президента, а значит, сами должны понимать, как себя с ним вести. Никто не знает, что он за гусь, какую должность занимает. Во всяком случае, в справочнике для служебного пользования его фамилия не значится. А это говорит о том, что этот Судоплатов может оказаться штучкой из надзирающих служб.
Филатов расстроился, получив звонок. Встретить оно и не сложно: он готов самого черта встретить, но ведь суббота! А они с женой наметили поездку в Красносельское лесничество на прополку бахчи. Нынешней весной после того, как он стал начальником областного департамента по лесному хозяйству, оба пожадничали с супругой, засеяв арбузами аж целых три гектара. Разумеется, вдвоем этих гектаров им ни за что бы не одолеть, но подсобил красносельский лесничий Говорков со своими архаровцами. Он и сейчас готов помочь людьми, так и сказал в прошлый понедельник:
Я, Сергей Максимович, людей дам и технику, но без хозяина как-то неловко будет ребятам. А полоть надо. Год обещает быть арбузным, можно осенью хорошую деньгу взять.
Филатов знал это «неловко»; уже и водку заготовил – целых пять пузырей закупил. И вот некстати этот официальный звонок!..
Ехал в аэропорт и потихоньку клял всю московскую чиновничью рать: тоже деляга этот Судоплатов, вздумал, сволочь, лететь именно в субботу! Что им будних дней там не хватает?.. Встречай его, дуралея по высшему разряду...
Шофер Филатова Славик, лобастый паренек с черной челочкой, торчащей из-под куцего козырька белой кепки, тоже был недоволен. И ему надо было полоть бахчу.
Он старался не смотреть на Филатова и, конечно же, винил его в том, что срывается прополка. Машину Славик гнал ровно, высунувшись головой из бокового окна, и наблюдал, как, обдуваемое ветром, солнечно сверкает белое крыло их новенькой иномарки.
Судоплатов должен был прилететь в одиннадцать. И Филатов, прибыв в аэропорт, первым делом отправился к дежурному диспетчеру выяснить, есть ли спецрейс из Москвы. Диспетчер, пожилой, медлительный мужчина из пилотов, выработавших свой летный ресурс, посмотрел в бумаги, пососал трубку и вяло ответил:
Есть такой. Только он тут долго не задержится. Высадит пассажира, сам полетит то ли в Гонконг, то ли в Миконг, то ли еще хрен его знает куда! С этими правительственными рейсами дело темное. Они и в Африку полетят, зубную щетку себе купить. Им наших денег не жалко.
Другого не оставалось, как ждать. И чтобы скоротать время, Филатов отправился в бар выпить минералки .
Было душновато, солнце пекло с самого утра, и у Филатова сохло горло. В другое время он, разумеется, в нагрузку к минералке граммов бы сто водочки присовокупил, но тут дело такое: неизвестно, что за московское диво к ним летит и по какому поводу. Унюхает, чего доброго, решит, что в провинции одни алкаши правят молодой демократией.
В овальном помещении бара было сумеречно и свежо: сбоку за стойкой, полукружием обегающей угол с витриной, заставленной бутылками, блоками сигарет, коробками конфет и разной рекламной бижутерией, в окне мирно урчал кондиционер; вверху под потолком ц
целлулоидно шуршали лопасти подвесного вентилятора.
В помещении, кроме самого бармена, молодого парня с бабочкой под белой спецовочной курткой и серьгой в мочке правого уха, был лишь один посетитель, которого Филатов узнал ещё со спины по его фигуре, напоминающей надувного резинового мишку, и по реденьким волосам на округлом затылке. Это был, конечно же, Алеша Стекольников, бывший однокурсник, а ныне научный сотрудник городского ботанического сада.
Стекольников увидел Филатова и заулыбался, рассматривая его фирменный пиджак со звездами и дубовыми листьями в петлицах.
Ба! Ба! – весело восклицал он, вздымая для объятий свои короткие, пухлые руки. – Кого нам Бог послал! Самого ангела-хранителя истерзанных лесов наших!
Не только в словах, но и, кажется, в самом прищуре серых плутоватых глаз Стекольникова сквозила ирония и насмешка.
Филатов знал эту давнюю манеру своего приятеля насмехаться над всем и вся. В другое время он и сам принял бы соответствующий тон, но тут довлело что-то над ним, какой-то служебный груз, заствлял невольно невольно напрягаться, и он молча подсел рядом за стойку.
Что будешь пить? – гася улыбку, спросил Стекольников.
Минералочку, – небрежно бросил Филатов и перевел взгляд на Стекольникова.
К своим сорока годам Стекольников изрядно раздобрел, и Филатову это показалось чрезмерным.
В студентах, помнится, его однкашник был светел, акробатичен и увлекался футболом. А теперь, посмотри, что время творит: этакий округлый, начинающий лысеть толстячок с вечно улыбающейся физиономией. Правда, за этой улыбкой стояло что-то вроде хитрой ловчей ямы на звериной тропе – ухнешь и окажешься в капкане.
Виделись они теперь редко. В последний раз это было, кажется, еще когда Филатов торчал при губернаторе референтом по экологии. Но порой созванивались, хотя тоже теперь гораздо реже, чем когда-то. Стекольников, разумеется, знал, что его однокурсник возглавляет целое лесное управление, но в форменной одежде видел его впервые. И это выглядело непривычно.
Растешь, Сереженька, – заметил он не то с насмешкой, не то с одобрением. – А тебе идет мундир и кокарда тоже.
Филатов был без фуражки и никакой кокарды, разумеется, при нем не было.
Был он человеко деревенского воспитания, где, в общем-то, презирались и телячьи нежности, и непомерное служебное рвение. И его смущало, если начинал чувствовать хотя бы отдаленный намек на свою размашистую шаговитость по службе.
Чего в такую жару пиджак напялил? – спросил Стекольников, поигрывая веселыми глазами.
Сам он был в белых брюках и в кремовой тенниске, сквозь которую просвечивало его упитанное тело.
Служба, – неопределенно буркнул Филатов, еще не зная, как при своем новом положении ему вести со своим насмешливым приятелем. И решил: «Буду, как раньше...»
Бармен тем временем открыл бутылку «Боржоми».
Так ты по службе приперся сюда? – засмеялся Стекольников.– Я уж решил, что меня проводить... Вот в столицу лечу. Может, президенту что передать? Сказать, так и так, мол, штя, наш Филатчик-то растет, как на дрожжах! Мол, понимашь, благодаря вашему светлому правлению...
Брось паясничать, – хмуровато осадил его Филатов и посмотрел на часы.
Стекольников обратил внимание на это его движение и спросил уже серьезно:
Ты что, торопишься?
Спецрейс жду, – не сразу ответил Филатов. – Какой-то важный чин прибывает. Вот встречаю...
А что за чин?
Хрен его знает! Позвонили из канцелярии. Толком ничего не объяснили. Вроде бы что-то по нашей части заготовить должен... А сам он вроде бы из президентской администрации.
Ишь ты! – удивился Стекольников.– Далеко пойдешь, брат! Ты, правда, и без того шагаешь семимильными шагами. На пользу пошел тебе этот крутой разворот от пролетария к буржуизму. И как только удается?.. А я вот закис, брат, в этом гребаном саду, – с грубоватой грустью добавил он. – Правда, диссерташку все-таки навалял. Вот лечу показывать... Впрочем, тебе это до лампочки, – заметил он и отхлебнул пиво. – Как встречать-то будешь? С шашлыками, что ль? Или зайчика подстрелишь?
Стекольников перешел на свой привычный насмешливый тон.
Филатов не стал подыгрывать ему.
Как придётся, – уклончиво ответил он.
Там – люди широкие, – почмокав губами и глядя на блестящую капельку серьги в мочке уха бармена, молчаливо двигающего посуду, опять иронично начал Стекольников.– Как же, столица! Особая стать!.. Они там с младых ногтей каждый чувствуют себя начальниками. Министерская борщица для нас уже большой начальник. Как же, в амом министерстве работает. Плевки самого господина министра подтирает! И правительственный ассенизатор тоже большая шишка. Он же возит не просто дерьмо, а правительственное дерьмо! И в табели о рангах занимает разряд, пожалуй, чуть пониже губернаторского.
Стекольников явно увлекся и говорил, уже не переставая. Филатов слушал его и слегка хмурился.
Да не смотри ты на меня, почтеннейший Сергей Максимович, волком! Говорю все как на духу. Московский человек – это особый человек! Ты вот сам хорошенько приглядись, – уже серьезно наставлял он Филатова. – У них и отношение кпровинции особое. Подумаешь, провинция! Кто там? Серая масса?И мы от одного только вида столичного человека должны заходиться в восторженной икоте! Как, малый из самой столицы! Мимо Кремля ходит! С самим президентом одной канализационной трубой пользуется!.. Тут есть от чего ошалеть. Только знаешь, Серега, – после короткой паузы, грубовато произнес Стекольников. – Насмотрелся я и скажу тебе: заурядные жлобы! Тряпичники! ! Вот кто твои москвичи! Но очень любят подношения...
Какие же они мои? И опять же, под одну гребенку зачем всех стричь? – строго заметил Филатов, но Стекольников, кажется, и не собирался его слушать.
Приедет к тебе вот такая штучка по ведомственным делам и потребует не только особого внимания, тепла и радушия, но ещё и хлебосольства, апартаментов за казенный счет... Вот ты-то своего где будешь селить? – Резко повернулся он к Филатову.
Как где? Разумеется, в зеленой зоне. В Домике космонавтов.
Вот, вот! – взял его за локоть Стекольников. – А я что говорю? Это хорошо, что едет один. А если целая свита? А если с дочкой да с внуками? Да они же обожрут тебя , обопьют, а доброго ничего не сделают. Ну разве лишь ослюнявят по старомосковской привычке. Дюже любят в уста целоваться!.. И еще вот что скажу тебе, Сережа. Ты заметь, какая нечисть туда нынче стекается. И сколько зла там клубится. Мне, например, нисколько не жаль, если бы какой-нибудь новый Тохтамыш сожжет к чертовой матери этот новый Садом и Гаморру!..
– Не надо, Леша, злобствовать, а то не вырастешь, – посоветовал Филатов и, взглянув на часы, потянулся за бумажником.
Зато ты расцвел, – съехидничал Стекольников, перехватывая руку Филатова. – Брось! – сказал он. – Мы же не москвичи. Нечего мелочиться...
Нет, в твоем воображение Москве как будто бы напичкана умственными карлами и злыми монстрами, – усмехнулся Филатов.
Да не монстры, – перебил его Стекольников. – говорю же, жлобы! Ты вот вспомни, кто-нибудь из министерских клерков тебя приветил в нашей расчудесно золотой столице? Ну-ка, ну-ка, вспоминай! – теребил он за фалду пиджака Филатова и все старался заглянуть в глаза. – А-а, вот и то-то. И не вспомнишь.
Филатову действительно не прищло на память подобных случаев. В ресторан, да, было дело, зазывали, но и опять же, расплачивался, как правило, он.
И ему отчего-то досадно стало.
Ну, все, я опаздываю, – отводя руки Стекольникова, заторопился он.
Стекольников крикнул вслед, чтобы заглядывал, не забывал старых друзей, а бармен лишь молча покосился ему в спину.
Самолет прибыл через четверть часа и подруливал к самому зданию аэровокзала. Это был свеженький «Ан» с крупными буквами «МЧС» на светло-голубом фюзеляже.
Посвистев, замолкли турбины, и служители аэропорта подали трап. По нему сошел мужчина средних лет плотного телосложения, с седыми завитушками волос на непокрытой голове, в сером костюме, при галстуке и с кожаным коричневого цвета кейсом явно импортного производства.
Он шел вразвалочку, немного раскачиваясь: это была походка уверенного в себе человека.
Филатов встретил его на входе, представился и повел к машине.
Простите, ваше имя-отчество?
Моя-то? – грубовато переспросил гость. – Петр Петрович я буду.
Славик распахнул перед гостем переднюю дверцу автомобиля, Судоплатов плюхнулся на сиденье, поерзал, плотнее влезая в него; Филатов сел сзади, и они поехали по шоссе к городу. Вокруг мелькали опытные делянки, дачные участки, а потом потянулись березовые насаждения вдоль кювета.
Это у вас что же, одни березы растут! А чилиги-то нет?
Петр Петрович все время смотрел по сторонам и при этом как-то брезгливо топырил нижнюю губу. Он, кажется, был недоволен тем, что вдоль обочины растут одни березы. А чилиг нет.
Филатов, растерялся, и не знал, что ответить служивому московскому гостю. При чем здесь чилига? Хотелось сказать, что она в лесу по сухим местам расткет, а здесь не лес, всего лишь придорожные защитные насаждения.
И он буркнул с некоторой неопределенностью:
Березовые лесополосы.
А вот у нас возле Кремля голубые ели растут, – важно сообщил Петр Петрович.
И вновь оттопырил нижнюю губу так, словно сплюнуть хотел.
Филатов сразу для себя решил, что гость – человек заносчивый и, должно быть, серьёзный; нелегко с таким придется.
Славик, чувствуя свою водительскую ответственность перед московским человеком, старался не смотреть на него. Ему казалось, что неосторожным взглядом он может ненароком обидеть столь важную персону.
Филатов же вынужден был поддерживать разговор по праву вежливого хозяина и постоянно изображать радушие на своем загорелом лице.
Так это же Москва! – льстиво воскликнул он на замечание гостя о голубых елях. – У вас и народ особенный! – вдохновенно начал он, но, вспомнив разговор со Стекольниковым, тут же устыдился своей невольной патетики.
Да уж, – с долей нескрываемого превосходства ответствовал Судоплатов. – Тут и говорить нечего. Народ у нас, конечно, особенный, важный.
«Важный, бумажный! – с молчаливой язвительностью передразнил его Филатов, – Возись тут с вами, а бахча зарастает...»
Малейшая дума о бахче портила ему настроение. Он старался гнать мысли о ней, но время от времени эти мысли сами, словно занозы, влезали в его душу. И ему приходилось всё время крепиться, чтобы умело поддерживать разговор:
Оно так и положено. Правительство все-таки. Верховная власть. Тут не хочешь, а будешь важным. Это у нас, грешных, все мелко, низко и примитивно. А у вас жизнь по столичному разряду.
Судоплатов, выслушав эту льстивую тирраду Филатова, странным образом промолчал, лишь слегка пошевелил оттопыренными губами.
При въезде в город Филатов коротко бросил водителю:
В зеленую зону, Слав.
Это где же вы меня поселите? – сразу забеспокоился Судоплатов и повернул к Филатову свое широкое лицо с капризно вздернутым кончиком носа.
Не извольте бспокоиться, Петр Петрович, место отличное. Все по высшему разряду.
Это хорошо, что по высшему, – расправив плечи и упершись спиной в сиденье, одобрил Судоплатов.– Мы как-никак люди президентские. Нас невозможно по низкому...
Миновав несколько узеньких дачных улочек, остановились возле белого двухэтажного особнячка за глухим забором. Это и был Домик космонавтов. Когда-то в оные времена в нем действительно живали космонавты, только что вернувшиеся с небесных орбит, и было тут все обустроено по самым лучшим меркам социалистического ампира. Дом с двумя колоннами при входе подпирали просторный балкон и были увенчаны декоративными колосьями с серпом и пятиконечными звездами. Теперь это здание закрепила за собой губернская администрация и стала в складчину использовать его в качестве гостиницы для особо важных персон.
Здесь к удовольствию приезжих были и бытовые удобства, и обслуга, и развлечения, и, само собой, кормежка. Филатов еще вчера отдал распоряжения относительно приема сегодняшнего гостя.
Поместили Судоплатова в самом просторном номере на втором этаже. Он был хорошо оборудован и меблирован. Судоплатову особенно понравилась широкая кровать с перинами, застланная кружевным покрывалом. И еще – обеденный стол на выгнутых ножках, похожих на лапы льва. Он даже потрогал их руками.
Молчаливая горничная, миловидная блондинка в белом фартуке, который делал ее похожей на кокетливую гимназистку, уже стояла в дверях, ожидая распоряжений.
Филатов дал команду, и она упорхнула. А вскоре явилась уже с большим бронзовым подносом, полным всякой снеди и выпивки к ней.
Петр Петрович снял пиджак, галстук. Остался в одной рубашке, в брюках с подтяжками, пододвинул под себя кресло на колесиках, ухнул в него и, глядя, как горничная ловко сервирует стол, расставляет по нему закуски, бутылки с коньяком, с минеральной водой, звенит рюмками, тонкими фужерами, двигает вазу с цветами, нетерпеливо потер ладони.
Ух, как хорошо-то! – сказал он и ощупал кресло под собой. – А мягко. Прямо, как пух! – И, переводя взгляд на блюда с закусками, расправился лицом, даже пипочка его носа как-то распрямилась, шумно выдохнул: – Ну, я вижу, голодными не останемся! Вкусно пахнет. И глядится все, как хорошо прибранный двор.
Последнее замечание показалось Филатову не совсем неуместным, даже нелепым, но решил: что тут скажешь, москвские «приколы». Оно и понятно; народ особый, избалованный, привычный к разным экстравагантностям. Любые вольности могут себе позволить.
Вы не стесняйтесь, закусите с дороги, – предложил Филатов и встал посредине комнаты.
Петр Петрович и не думал себя стеснять. Сопя и отфыркиваясь, налил коньяку, и не в рюмку, а сразу в фужер, и молча выпил. Крякнул, поморщился, заел ломтиком сыра и одобрил:
А ничего коньяк.
Французский, – угодливо уточнил Филатов, наблюдая, как гость наворачивает на вилку прозрачный кружочек ветчины.
А вы сами-то что же стоите? – спохватился Судоплатов, запихивая в рот ветчину. – Давайте присаживайтесь. В ногах, чать, правды нет. Посидим рядком, как говорится, побеседуем ладком, – сквозь набитый рот весело говорил он. – Я страшно люблю всякие беседы беседовать. Особенно насчет футболу. А ежели уж «Спарта-ак», тут меня медом не корми!..
Не извольте беспокоиться, – вежливло отказался Филатов, – мы же дома у себя.
Нет, нет, сейчас как бы вы у меня в гостях, – настаивал Судоплатов.– А то как-то нехорошо получается. Я ем, а вы мне в рот смотрите.
Сергей Максимович подвинул кресло и скромно присел напротив. Судоплатов налил рюмку и поставил перед ним. Они выпили. Стали закусывать.
Филатов деликатничал: осторожно клал себе на тарелочку еду, ковырялся в ней вилкой, резал на мелкие кусочки буженину и тщательно пережевывал. Судоплатов, напротив, напихивал полный рот разных закусок и работал челюстями так, что вскоре с его широкого лба и крепких щек ручейками покатился пот.
Кущайте, кушайте! – подбадривал он Филатова, ложкой намазывая икру на кусок.
Судоплатов налил еще коньяку. На этот раз и Филатову набухал в фужер. Сергей Максимович выпил и почувствовал, как горячая струйка, пробежав по пищеводу, теплой змейкой улеглась на дне желудка. После этого фужера он испытал некоторое раскрепощение и стал держаться более уверенно.
А вот грибков наших попробуйте, – говорил он. – Это сами собирали. Лесники у нас большие мастера по этой части.
Я не очень охоч до грибков. Так, разве побаловаться, – с достоинством произнес Судоплатов и, скомкав салфетку, промокнул ею лицо.
Он пил еще, беспрерывно закусывал, отфыркивался, причмокивал, а сам все время посматривал на дверь, что там принесут, какие еще кушанья подаст горничная. «Ну и прорва, – думал Филатов. – Да это сколько же он жрать может?»
Принесли индюка, зажаренного целиком. Судоплатов одобрил его и, пошевелив ноздрями, блаженно произнес:
Какой огромный журавль! И как вкусно пахнет! Вот мы его сейчас и отведаем.
Филатов вежливо промолчал: «Черт с ним, пусть думает, что журавль, хотя должен бы знать, скотина, что порядочные люди не жрут журавлей».
Они выпили и под «журавля». На этот раз рюмочками. Судоплатов быстро управился с птицей и перекинулся на заливное. Филатов отметил, что ест он беспорядочно; на какое блюдо положит глаз, то и ест. И его подмывало спросить, в каком же чине Петр Петрович пребывает там, в Москве, но все не решался. И, лишь достаточно охмелев, не выдержал и витиевато произнес:
А скажите, Петр Петрович, какие государственные тяготы лежат на вас и какие заботы привели в наше убогое захолустье?
Про захолустье он специально ввернул, желая подмаслить Судоплатову: как же, для них, столичных штучек, любой иной город – уже захолустье!
Судоплатов ответил не сразу. Он поковырялся пальцем во рту, почмокал, принял озабоченное выражение лица и медленно изрек:
Да можно сказать, самые житейские. Мы прибыли по поводу заготовок метлы. Вот тут у меня все есть. – Он дотянулся до пиджака, извлек из нутряного кармана бумагу, сложенную вчетверо, постучал по ней ногтем и пояснил: – Тут все указания на счет метлы. Чтобы, понимаете, на всю нашу администрацию хватило. Анатолий Прокофьевич так и сказал: «Без метелок на глаза мне не показывайся!» Он мне уже и нагоняй давал...
Ну какие могут быть разговоры о таких пустяках! – горячо подхватил Филатов. – Да этого добра в любом лесничестве мы вам за день два вагона насшибаем!..
Э-э, погоди, – остановил его Судоплатов.– Во-первых, метелки – не пустяки. Во-вторых, это должна быть первостатейная чилига. В-третьих, два вагона не нужно, – сурово отчитывал он Филатова. – Нам от силы пять-шесть метел надо, но таких, чтобы двор радовался! Чтобы пела в руках!.. А то дерьмо-то у нас есть. Не метлы, а огрызки. Ею работаешь, а позади целые ошметки остаются. Ну какая же это метла? Это не метла, а мусоропровод. Это не по-нашему, не по-государственному.
Он фыркнул, нахмурился и продолжил, глядя в сторону:
Анатолий Прокофьевич порядок любит во всем. Ужас, какой строгий! Увидит бумажку средь двора и давай чесать... Говорю ему: «Метлы-то совсем износились. Тут не то что бумажка, автомобиль проскочит...» Вот меня он и направил. Командировал к вам.
Филатов слушал и все больше терялся. Кто же этот человек? Как такое может быть? На правительственном лайнере за охапкой чилиги лететь черт знает куда! Нет, они что там, рехнулись? Или это теперь такой столичный шик?..
Позвольте, – смущаясь и ерзая, не утерпел Филатов, – может, я что-то не понимаю. Вы уж извините мое невежество. А по какому департаменту вы проходите?
Как это, по какому? Вот тебе раз! – хлопнул себя по бедрам Судоплатов, изображая и досаду, и возмущение. – Говорю, говорю, все непонятно... Известное дело, по какому! По дворовому. Я, мил человек, двадцать годков кремлевский двор мету. А недавно на повышение пошел. У меня теперь под началом почти десять орлов, да таких, что любой маршал позавидует! А вот путевых метел нет. Как зачалась эта самая перекройка, так с метлами и пошла чехарда.
Судоплатов проглотил дольку лимона, скривился и потянулся к бутерброду с икрой. Чем сильнее он пьянел, тем становился все величественней. И, слушая Филатова, он теперь не только топырил губу, но и клонил голову набочок, как бы показывая, что не просто слушает собеседника, а внимает ему. Однако мимика его лица при этом выражала одно: нового ему ничего не могут сказать, ему заранее все известно.
Филатов как ни старался, никак не мог врубиться, что это за департамент кремлевской метлы? И кто такой Анатолий Прокофьевич? Его что, разыгрывают?..
Да-а, вот, – щурясь и ностальгически вздыхая, изрекал Судоплатов, – и при Иване Христофоровиче мел, и при Павле Алексеевиче, и при Никите Евдоховиче... Всем нравилось, как работаю, а тут, видишь ли, не нравится. То же мне, кишка пожарная!..
И Судоплатов резко ударил кулаком по столу; посуда подпрыгнула на нем и зазвенела. Филатов решил: все, испекся мужик! Но Судоплатов вдруг напрягся, огладил на себе рубашку и опять стал вроде бы трезв и решителен. И весь вид его показывал, что он желает откровений, что ему ведомы такие тайны, о которых его собеседник и понятия не может иметь, потому, как не вышел в калашный ряд; сидит вот тут в своем лесу и не знает не токмо всех тончайших движений государственного механизма, но и самых элементарных действий метлы.
Филатова поразили удивительные признания собеседника. Сергей Михайлович был не только в растерянности, но и как бы в некоторой прострации. Он смотрел на Судоплатова и чувствовал, как в нем самом, сгущаясь, перекатываются приступы жгучей обиды. Однако лицо его все еще улыбалось, и весь вид показывал, что здесь можно все, можно не стесняться; что тут люди простые и свойские: без всяких затей и хитрых дворцовых интрижек. И это его молчаливое одобрение подвигало Судоплатова на новые откровения.
Жмот страшный! – неожиданно выпалил он, выкатывая глаза. – Рюмки в праздник не подаст! Вот Степаныч на что буровик, а человек свой... А этот такой жлуда, не приведи Господь!
И, всем корпусом подавшись к Филатову, заговорщически сообщил:
Это его здесь нет. И хорошо, что нет. А то бы он... – И, воровато оглядевшись по сторонам, выдохнул: – Все под себя сгреб!.. Упаси Боже за одним столом с ним сидеть! Счас же все лучшие кушанья похватает и к себе в портфелю покладет... Он прежде-то цветами торговал. Это когда еще в институте лаборантом служил... Мы их так и звали – бутербродники! Они все бутерброды в портфелях таскали. Люди думают, какую важную ученость несут, – хрипловато рассмеявшись и кашляя, говорил Судоплатов, – а они, какое там ученость, бутерброды на поминках или там на презентациях сопрут со стола – вот и тащат... А ведь туда же, нос крючком: мы-де реформаторы! Государственные люди!.. Как же, держи карман...
Филатов даже похолодел от этих слов.
Нет, нет, этого я никак не могу слышать! – забормотал он. – Этого я не слышал от вас!
Как это «не могу»? – выкатил на него свои водянистые глаза Судоплатов. – Ишь, какая птица! Виктор Степанович может, а он не может!..
Петр Петрович насупился и сердито отвалился в кресло.
Тут и Филатов внезапно обозлился. Да кто он такой, чтобы фыркать? Тоже выискался деятель метлы!.. Это уже ни в какие ворота!.. Скажи кому, засмеют ведь. По всем губернским коридорам начнут трясти: «Это который Филатов? Уж не тот ли, что московского дворника за министра принял?..»
И Сергей Максимович, в отчаянии схватив со стола початую бутылку коньяка, налил себе сразу две рюмки и выпил одну за другой, не закусывая. Посидел, ненавистно поглядывая на Судоплатова, машинально достал из блюда соленую маслину, пожевал ее и, чувствуя вязкую горечь во рту, шумно выплюнул.
Судоплатов между тем ел, пил, покрякивал от удовольствия, сладко причмокивал мокрыми губами, облизывал пальцы и громко сопел.
«Вот сволочь, – наблюдая за Петром Петровичем, тихо возмущался Филатов, – икру ложкой лопает!.. Это надо же, дворника прислали!..»
И Филатов опять почувствовал себя обманутым и глубоко униженным. И ведь кто обманул? Какие люди!.. Из самой канцелярии министра звонили!..
«Ну, нет, с меня хватит, – решил Сергей Максимович. – Потешились и будя!»
Он нервным движением отбросил салфетку с колен, пружинисто поднялся на своих длинных, тренированных ногах и с пьяноватой развязностью произнес:
Ну вот что, любезный Петр Петрович! Завтра к обеду вам метлы доставят. А вечерком и фирменный поезд подадут... Так и покатитесь в свою златоглавую!
Судоплатов вскинул брови и долго не мог понять, что это ему говорят. А когда понял, сразу перестал жевать и забеспокоился.
Нет, вы что, это серьезно? Как так можно ни с чух-тубарах гостя за порог? – принялся он возмущаться, урезонивая хозяина, но, увидев холодный и злой взгляд Филатова, осекся и присмирел.
Удивительное дело, в нем была какая-то все-таки особая столичная натренированность: он быстро трезвел. Вот и теперь выглядел совершенно трезвым. Филатов отнес это на счет закусок: жрет много.
Мы ведь могли бы еще тут у вас... А вдруг с чилигой какие сложности? – ухватился гость за спасительный довод и даже привстал в кресле.
Э-э, уважаемый Петр Петрович, такое у нас никак невозможно! У нас же не Москва! – с долей ядовитости торжественно произнес Филатов, пресекая находчивость Судоплатова и наслаждаясь переменой, произошедшей в нем.– И потом... Нам этого Анатолий Прокофьевич не позволит, – вспомнил он магическое для Петра Петровича имя.
Притихший Судоплатов как-то скучно посмотрел на него, опустил голову и с задумчивым выражением лица принялся трогать рукой свою седую шевелюру.
Да уж, это точно – не позволит, – после некоторого молчания со вздохом проговорил он и уставился в пустую тарелку. – Эта рыжая утроба только о себе думает... Ну что ж, нельзя, так нельзя. Мы люди казенные, – медленно заключил он и поднялся, чтобы проститься с Филатовым.
Но Сергей Михайлович не стал подавать руки: лишь слегка кивнул и проворно вышел из номера.
Внизу на вахте встретил распорядительницу гостиничного заведения Розу Семеновну, пухлую брюнетку во всем сине-черном и потому похожую на свежий, с грядки, баклажан. В другое время он поболтал бы с нею всласть, а сейчас и этого не хотелось. Намеревался было предупредить ее, чтобы не очень церемонились с этим новым постояльцем, однако передумал. Пусть жрет себе, раз такая важная птица...
Возле подъезда, садясь в машину, коротко бросил водителю:
По домам.
И тут же распорядился привычным голосом:
– С утра сгоняешь в Пригородное лесничество, привезешь чилиги на шесть метел. Только пусть хорошенько упакуют... Впрочем, я сам позвоню.
И замолк, устремив слегка затуманенный взор в набегающую полосу дороги. Помолчав, добавил:
А потом мы с тобой закатимся бахчу полоть.
Славик недоуменно покосился на него, хотел спросить, а как же с этой московской шишкой, но так и не решился, каким-то нутряным чутьем уловив, что у хозяина возникли неприятности и что он теперь не в настроении.