Живая картина
В течение трёх лет Еланин где-то учился рисовать. Потом у него поехала крыша и его упрятали в дурдом. Сидел он там долго, потому что за это время я успел не только поднатореть в сражениях с докторами и кандидатами всяких точных наук, но уже готовился штурмовать дипломный проект. В общем, Еланин объявился под занавес моего пятого курса. Он позвонил мне, я отслонился от компьютера, и вскоре слышал его весёлый голос неунывающего кретина в виде первого идиотского вопроса:
- Скажи, ты когда-нибудь видел живого психа?
- Ну, - глубокомысленно молвил я, - их, по-моему, даже по телевизору показывают… в виде отдельных электоральных персонажей, голосующих то за Ельцина, то за Жириновского…
- Какие они, на хрен, психи? – энергично возразил Еланин. – Это или примитивные долбоёбы, или люди со специальным интересом. А у тебя есть шанс увидеть психа всамделишного, с законной справкой из солидного учреждения. К тому же полюбоваться на один весьма оригинальный шедевр изобразительного искусства.
- Шедевр нарисовал ты? – уточнил я.
- Угу, - возразил Еланин.
- Изобразительным искусством не интересуюсь, - отрезал я и хотел положить трубку.
- Не гони, - предупредил моё намерение Еланин, - у меня осталось кое-какое горючее от прежних времён. Догоняешь?
У меня, профессионального гурмана, тотчас выделилась слюна. Дело в том, что мой избалованный хорошей жизнью в советское время желудок плохо переносил демократию отечественного розлива. Я на дух не переносил новые сорта водки, меня рвало от нового русского пива, я перестал есть колбасу, и занимался удовлетворением своего ущемлённого гурманства во время каникул в какой-нибудь европейской стране, куда железно собирался после защиты дипломного проекта. А так как каникулы случались гораздо реже моего желания выпить, то… В общем, повторять своё приглашение хитрому Еланину не пришлось. К тому же, если не считать моего болезненного отношения к качественным продуктам питания и напиткам, я был совершенно нормальным человеком без предрассудков по отношению к психам, которых законно излечили к моменту моего общения с ними.
- Ну, привет! – фамильярно облапил меня Еланин, когда я вошёл в прихожую, и потащил в мастерскую. Квартира ему досталась от деда-художника, довольно посредственного соцреалиста. Впрочем, Еланин тоже на гения не был похож, равно как на психа. Он вполне нормально подсуетился и выставил на стол в углу мастерской две бутылки всамделишной «столичной» и кой-какую необременительную закусь. Я сразу же придирчиво осмотрел бутылки и без труда определил, что Еланин меня не надул. То есть, не выставил отвратительный новодел, маркированный уважаемым брэндом. Мы выпили за встречу, я окончательно убедился в подлинности заявленного питья и окончательно расслабился. Затем мы выпили ещё, я очень экономно закусил современной колбасой, и мы с Еланиным закурили. Мой друг детства и начала юности (дружить дальше помешал дурдом) указал на зачехлённую картину и сказал:
- Сегодня именно тот день, когда мою картину можно посмотреть.
- Ну, да, - добродушно согласился я, – тебя выпустили из дурдома, ты нарисовал свой шедевр, а сегодня решил показать его мне.
- Ты ничего не понял. Картину можно увидеть лишь в день перед первой луной после завершения работы над ней.
Последняя фраза прозвучала странно. Но мурашки по моей коже не побежали. Ну, заговаривается парень. Ну, сказывается длительное пребывание в интересном месте среди интересных людей. То есть, с головой у него может быть ещё не совсем в порядке, Тем не менее, я мог быть совершенно спокоен, поскольку буйных и не признающих приватизации из наших дурдомов не выпускают. В общем, я не зря на втором курсе изучал математическую логику, и пусть это не совсем та логика, коей оперировал Антисфен, призывавший братьев-философов становиться циниками, я всё равно ничего не боялся. К тому же был в два раза крупнее моего бедного приятеля.
А Еланин в это время снял картину со станка, расчехлил её и повесил на стену. Затем отошёл от неё, прищурился и заявил:
- Что ж, получилось порядочно… Я ведь её рисовал с закрытыми глазами…
Он отошёл подальше и добавил:
- Если рисовать с открытыми глазами, то получится обычная картина, а моя…
Я нормальный, в меру добрый человек. То есть, почему не быть добрым, если тебе это ничего не стоит? Больше того, угощают замечательной водкой советского розлива. Хотя вместо колбасы мой друг мог бы купить обычного парного мяса на рынке и пожарить его. А что касается картины, то такую любой дурак нарисует. С открытыми, разумеется, глазами. В общем, на картине была изображена обычная шахматная доска. Если смотреть на неё сверху и сбоку в момент развития атаки чёрных. Или белых. Я в шахматах не силён.
Пока я так соображал, окна Еланинской мастерской окрасились цветом заходящего солнца, и на шахматной доске что-то неуловимо изменилось. Даже не на доске – мать честная! – доска исчезла, и теперь картина представляла собой довольно вульгарное побоище между чёрным и белым войском. Всадники, облачённые в лёгкие доспехи, неслись навстречу друг другу. Пешие воины, прикрывшись щитами и выставив перед собой копья, сшибались грудь в грудь. На переднем плане имелся симпатичный холм. На холме красовался белый шатёр. А рядом с ним блистал великолепием королевского облачения один из инициаторов битвы в окружении свиты. Вдали виднелся другой холм, чёрный шатёр на нём и черные фигурки, одна из которых явно принадлежала другому инициатору побоища королевского звания. Персонажи и пейзаж на картине были выписаны с незатейливым мастерством профессионального баталиста.
Я долго смотрел на картину, потом потёр глаза, вновь посмотрел на полотно, снова увидел батальную сцену и недовольно спросил Еланина:
- Слушай, придурок, ты чего мне в водку подсыпал?
- Нужно больно, - вяло огрызнулся Еланин. – Ты, между прочим, ничуть не галлюцинируешь, поскольку я вижу то же самое…
И он словами пересказал сюжет картины.
Мне стало не по себе. Как всякого нормального человека, меня страшит необычное. Ну, не то чтобы страшит, но…
- Это ещё не всё, - утешил меня мой ненормальный друг.
Он наполнил рюмки, затем подошёл к окну и задёрнул тяжёлые плотные шторы, «выключив» свет раннего скоротечного зимнего вечера и включив электричество. Потом Еланин достал из старинного комода два шандала, вставил в них свечи и засветил их. Один шандал он поставил на стол, с другим пошёл к картине, по пути снова выключил электрический свет, а второй шандал поставил на полку сбоку картины.
Я осторожно понюхал водку, потом взял её под нёбо, пытаясь определить посторонний привкус, но ничего не обнаружил. Поэтому я опрокинул рюмку по назначению, а когда хотел самостоятельно наполнить рюмку и невольно поднял глаза на картину, чуть не упал в обморок. И было с чего. Дело в том, что битва с Еланинской картины бесследно исчезла, а вместо неё я видел огромный праздничный зал, выложенный мраморными (или ещё какими-нибудь) плитами двух цветов наподобие шахматной доски. В зале изобиловали всевозможные светильники, и их свет скрадывали бархатные драпировки. Дамы и кавалеры стояли в четыре ряда, очевидно, готовились исполнить какой-то старинный танец. Дамы, одетые в тёмное платье, стояли напротив кавалеров в белом одеянии и наоборот. Во главе каждой пары рядов на возвышении восседали король и королева, одетые соответственно в чёрные и белые одежды…
Свечи в шандалах мерцали и потрескивали. Еланин курил, иногда блаженно прищуриваясь. Я переводил взгляд с картины на моего больного друга, наоборот и ничего не понимал: известные мне законы оптики мне ничего не говорили, а обращаться за дополнительными объяснениями к психу было просто смешно. Поэтому я решил хватануть на посошок и делать ноги. Но не успел. То есть, с посошком всё вышло удачно, но до ног дело не дошло…
- Я уже пытался нарисовать что-то похожее перед психушкой, но никогда не мог достичь филигранности реального изображения, - сказал Еланин и извлёк из того же старинного комода какую-то очень симпатичную бутылку. Я пригляделся и обнаружил, что Еланин тащит к столу настоящий раритет – бутылку шотландского виски марки «Ислей». Я достаточно хорошо знал своего друга, чтобы усомниться в соответствии брэнда на этикетке и содержимого в бутылке. Поэтому решил остаться, сделав мысленный вывод в пользу моего приятеля, что не такой уж он дурак, поскольку сначала выставил простую водку, а под занавес приготовил натуральный виски повышенного даже по европейским понятиям качества.
– А когда меня выпустили, - продолжил мой друг, ставя бутылку на стол, - попробовал снова, и у меня получилось. Очевидно, несколько специфические методы отечественного лечения подействовала на мою вполне нормальную психику, и я проникся неким озарением в той части моего сознания, которое ведает цветоощущениями…
Я почти не слушал выпускника славного заведения, но сосредоточился на виски, с прискорбием поминая тот факт, что среди нынешнего изобилия товаров и продуктов трудно найти что-нибудь действительно приличное. А заодно пожалел разбогатевших сограждан, которым всякие жулики сливают всякую дрянь под видом знаменитых брэндов за ненормальные бабки.
- …Но я всё равно не мог достичь нужного контроля качества в процессе слепого рисования, - пробился до меня голос Еланина. – А однажды во сне, когда мне казалось, будто я вовсе не сплю, мне кто-то невидимый то ли во сне, то ли из тёмного угла в мастерской сказал, что во всём виновата луна и её фазы. Я тотчас произвёл некоторые расчёты и установил время, когда надо приступить к работе над картиной, когда её нужно закончить, а когда смотреть. При этом, рассчитывая лунные фазы относительно моего индивидуального биоритма, мне в голову пришла гениальная идея насчёт того, что по завершении работы надо, не открывая глаз, картину зачехлить…
«Сдохнуть можно, - благодушно подумал я, наслаждаясь натуральным напитком настоящих мужчин. – Интересно, много гениев выпускается из наших дурдомов после того, как они проходят несколько специфический курс отечественного лечения?»
- …Результат налицо, - продолжал нудить Еланин, снова подходя к картине и с любовью её разглядывая. – Однако должна быть ещё и финальная сцена…
Тут в сумасшедшую голову моего больного друга пришла мысль проветрить помещение. Он отдёрнул штору, и я машинально отметил, что на дворе резко смерклось, а в окно Еланинской мастерской нахально пялится полная луна. Затем Еланин распахнул фрамугу, и в мастерскую дунуло свежим зимним воздухом. Тотчас образовался сквозняк, и он легко задул свечи. Однако, благодаря полной луне, я не рисковал заблудиться в поисках бутылки и рюмки, которые собирался применить друг к другу так, как полагалось. Другими словами, я накапал из бутылки в рюмку полную дозу и обратил взор на своего ненормального друга. Он стоял в какой-то экстатической позе возле своей картины и для усиления впечатления держал свою многострадальную голову двумя руками. Я невольно перевёл взгляд на Еланинский шедевр и…
Полная луна, разливая свой ровный холодный свет по безоблачному небосклону, часть его отправила блуждать по мастерской душевнобольного художника, и картина плавала в желтовато-голубом потоке, словно призрак. При этом призрак явно подсвечивался изнутри, иначе одного лунного света было бы недостаточно для того, чтобы детально разглядеть новое содержание картины. Короче говоря, зал королевского дворца также был наполнен лунным светом. Он проникал в него сквозь разбитые витражи окон и сквозь проломы с трещинами в стенах. Позолоту подъела плесень, драпировки висели струпьями. На мраморном в квадратах полу валялась исковерканная посуда, между которой пробиралась жирная крыса. Она двигалась в сторону возвышения, где вместо трона виднелись руины, увенчанные зловеще оскалившимся черепом…
- Нет! – заорал Еланин. – Последний сюжет не должен быть таким!
Он повернулся и бросился ко мне. Я в это время стоял возле стола с полной рюмкой в руке и меня била крупная дрожь, но вовсе не от холода. Когда Еланин бросился ко мне, я задрожал ещё сильнее.
- Ты слышишь?! – продолжал орать Еланин. – Последнее изображение…
- Пусти, дурак! – завизжал я и с силой пихнул от себя горе-художника. Еланин мешком рухнул на пол и замер, а я включил свет и рванул к телефону.
– Алло, алло, скорая психиатрическая помощь? – спросил я и перестал дрожать. Дело в том, что когда я включил свет, всё стало на свои места: на картине ни черта, кроме грунта не было, а неподвижно лежащий возле стола Еланин такую картину вовсе не портил.
- Да, я вас слушаю, - услышал я вкрадчивый голос.
- Вы не могли бы подогнать специальный транспорт по адресу…
Я назвал адрес.
- …И оказать помощь…
Я назвал Еланинские позывные.
-…Дело в том, что он недавно прибыл из дур… гм, психиатрической лечебницы. Утверждает, что его выпустили, но справку он мне так и не показал. Вполне может быть, что смылся…
- Ведёт себя не совсем адекватно? – уточнил вкрадчивый голос.
- Да, вёл. Сейчас лежит без сознания…
- Ждите экипаж возле подъезда. Как вас звать?
Я назвался, хлопнул две рюмки виски, оделся и пошёл встречать экипаж.
Скорая прибыла быстро. Я не успел даже вторую сигарету докурить. Из специального автомобиля выскочили три дюжих молодца – один специальный врач и два медбрата – они безошибочно подошли ко мне и кратко поинтересовались почти хором:
- Где?
- За мной, - засуетился я, открывая дверь подъезда Еланинским ключом, - это хорошо, что вы так быстро, а то просто чудеса…
Один из медбратьев повёл носом в мою сторону и значительно посмотрел на своего коллегу. Тот едва заметно кивнул и посмотрел на врача. А врач мне сразу не понравился.
- Он, понимаете ли, считает себя гениальным художником, а рисует такое, что ни в какие ворота, - несколько сумбурно стал объяснять я, - изобразил обыкновенную шахматную доску и утверждает, что сделал это с закрытыми глазами. Но хуже всего, что его картина потом начала меняться и, вообще, с ней стала происходить всякая чертовщина…
- Меняющаяся картина, говорите? – понимающе переспросил меня один и медбратьев.
- Ну, да, - сказал я и ткнул кнопку вызова лифта. – Цветоощущения, полная луна, слепой метод, - в общем, бред собачий. Бредил, бредил, а потом, когда на картине появилось последнее изображение, стал орать и упал в обморок. Но, что самое интересное, теперь на картине вообще ничего нет…
- Угу, - сказал второй медбрат и посмотрел на меня не очень хорошим взглядом.
Мы вошли в квартиру и поднялись в мастерскую. А подлец Еланин, как ни в чём не бывало, сидел за столом, курил и потягивал виски.
- Вот, - не совсем уверенно ткнул я в него пальцем.
- Что у вас случилось? – спросил врач, при этом выказал мягкость удава, интересующегося перед ужином у кролика о его здоровье.
- У нас? – удивился Еланин. – Произошло? Ты что, Вань, решил так пошутить?
И он подмигнул мне.
- Какие шутки?! – заорал я. – Колись, придурок, про свою картину!
- Какую картину?
- Вот эту! – я показал.
- Так нет никакой картины, - возразил Еланин. – Я только холст загрунтовал.
И Еланин сделал колечко из дыма.
- Только загрунтовал? – стал заводиться я, где-то стороной сознания понимая свою нелогичность, поскольку перед выходом из Еланинской квартиры я сам железно уверовал в то, что ничего не было. – А шахматная доска при дневном свете, бал при свечах и черепа при луне?! Ты что людям мозги пудришь? Давай, сдавайся и дуй обратно в дурдом!
- А вы кем товарищу приходитесь? – с той же мягкостью поинтересовался у меня врач.
- Товарищем, - глупо ответил я.
- Учитесь, работаете?
- Учусь.
- Где, на каком курсе?
Я ответил и почему-то вспомнил «Палату номер шесть».
- Ай-я-яй! – фальшиво посочувствовал врач. – Технический вуз, последний курс.
- Да-да, - дружно поддержали своего шефа медбратья, - нагрузки, переутомление…
Мне стало не по себе.
- Я, наверно, пойду, - севшим голосом предложил я, - а то метро закроют…
- А мы вас подвезём, - радостно предложили жлобы в белых халатах и взяли меня под руки.
- Пустите! Помогите! Караул!
Я попытался вырваться из их дружеских объятий, но у меня ни черта не получилось. Жлобы знали своё дело и понесли меня на выход. Еланин смотрел мне вслед и смотрел, чтоб я сдох, не защитившись, с глубокой печалью в своих умных глазах...
1998 год