Природа всегда удивляла меня красотой, тайнами и загадками, волновала душу, казалось бы, самыми обычными встречами с ее обитателями. И те далекие детские впечатления, первые изумительные и радостные открытия ношу в сердце по сей день. Не любить наших лесов и гор, степей, рек и озер с их четвероногими и пернатыми жителями просто нельзя. Из многочисленных походов и путешествий по Казахстану, Алтаю, Сибири с блокнотом и карандашом, с этюдником и красками раньше я старался принести больше пейзажей красивейших уголков родной природы просто так, на память. Но не всегда природа радовала глаз и трогала душу не только у меня, но и у любого, влюбленного в нее, человека. Все чаще и чаще она напоминает, призывает к бережному отношению. С тревогой приходится смотреть на черные исковерканные пожарами леса, на высохшие ручьи и речки, на, захламленные мусором, отбросами, полянки и лужайки. С болью и виной за жестокость других мне приходилось встречаться с попавшими в беду дикими обитателями, в чей «дом» со своими потребительскими целями вторгался вооруженный человек.
Чтобы показать людям природу, какая она есть, блокнот, и этюдник я сменил на фотоаппарат и записную книжку. То, что поразило, взволновало меня, хочется передать зрителю. Стараюсь показать в пейзаже не только красоту, а и настроение, какое пришлось испытать самому.
Для меня – радость донести до зрителя и перезвон горных ручьев, и сырую прохладу туманов, шелест трав, и пение птиц.
Главным в фотографии считаю – не оставлять человека равнодушным, чтобы он испытал радость открытия, чтобы взглянул на окружающий нас мир иначе. Чтобы он проникся бы уважением и к чумазому воробью, коротающему жестокие морозы возле печной трубы на крыше дома, и к заботливым родителям-скворцам, и к злому хорьку, оказавшемуся возле курятника.
Радость общения с живой природой, радость познания по-своему пытаюсь передать в своих снимках. Я не жду, как некоторые фотолюбители, хорошей погоды, наоборот, в дождь и ветер, в туман и слякоть, или в мороз, отправляюсь на съемку.
Часто во время походов с фотоаппаратом случаются интересные встречи, забавные и смешные эпизоды. Вот один из них.
Дождь прекратился. Засияло яркое и веселое солнце. Разлохмаченные ветром тучи покидали мокрый лес, поднимались к голубым снегам самой высокой горы Синюхи. Слякотная дорога, повторяя повороты шумной речушки, убегала вниз. Тоже вниз, к пасеке возвращался и я, поглядывая на каменистые россыпи, опустившиеся к дороге. В расщелинах и под карнизами больших камней зеленели мокрые пучки травы. «Работа сеноставок»,- отметил я. Сами они, завидев меня, попрятались в лабиринтах под камнями. Поднявшись по россыпи выше, я сел на подсохший камень, чтобы подождать, когда зверьки выберутся из убежищ, а заодно решил закрепить разболтавшуюся линзу в объективе.
Сижу, выкручиваю ножом винтики, раскладываю на плоском, как стол, камне. И... вдруг вижу! – у противоположного края каменного «стола» горностая. Поставив передние лапки на камень, маленький хищник с любопытством смотрел на меня. Как будто бы, хотел понять, чем я занят.
Конечно же, он во владения сеноставок пожаловал совсем с другой целью. «Эх! какая досада! Фотоаппарат разобран». Поспешно закручиваю винтики – зверек куда-то спрятался. Но вот, какая-то минута, и фотоаппарат готов к съемке. Подражая сеноставкам, я пискнул раз-второй. Горностай вмиг вынырнул из расщелины, стоя на задних лапках, вытянулся столбиком, глазками ищет сеноставку. Я еще пискнул. Горностай, нервно мотнув хвостиком, юркнул вниз.
Через секунду-две футляр от фотоаппарата затарахтел по камням к темневшей щели и там исчез. А когда я начал выворачивать камни, добираясь до футляра, горностай уже прыгал за речушкой к лугу, считая, наверное, что этим отомстил мне за обман.
Вскоре, после возвращения из командировки, директор завода предложил мне поработать художником. Я уже слышал от киповцев, что заводской художник Дмитриев сломал руку и надолго ушел на бюллетень. Не видно стало у проходной ни молний, ни объявлений. В плавильном цехе не вывешивались суточные показатели смен.
– Плакат нарисовать или оформить стенгазету я, пожалуй, смогу, а вот шрифтами не владею, - признался директору.
– Ничего страшного, освоишь, было бы желание,- на это ответил он.
Так я стал художником-оформителем. Кроме того, что писать лозунги и рисовать плакаты, мне приходилось оформлять «Доски почета», стенгазеты «Металлург», «Комсомольский прожектор». Каждое утро у входа в плавильный цех нужно было вывешивать результаты работы смен за минувшие сутки под названием «Кто сегодня впереди». А у проходной завода имелась доска объявлений. Как-то я утром закрепил кнопками на эту доску объявление, что 14 апреля в 16 часов состоится Товарищеский суд над двумя рабочими плавильного цеха. Один сделал прогул (ничего удивительного, ночная смена, проспал), Второго в нетрезвом виде под руки привели на смену. Вечером возвращаюсь с работы, подхожу к проходной – объявление на месте, но кто-то заранее вынес решение: губной помадой было написано, одного расстрелять, другого повесить. Ко мне подошел охранник, извинился, что не заметил, кто написал и сказал:
- Я, думаю, до этого дело не дойдет, ежлив каждого вешать и расстреливать, некому будет работать, а нам еще коммунизм надо построить,- рассуждал он, поправляя на боку кобуру пистолета.
До меня Дмитриев работал в каком-то помещении быткомбината, а меня решили поместить ближе к производству и под мастерскую выделили комнату рядом с КИПом. Так что с Прокопом Ивановичем теперь встречались часто. Часто он стал заходить ко мне в мастерскую, так как заинтересовался изобразительным искусством, подолгу листал старые номера журналов «Художник». А книгу «Леонардо Да Винчи» автора В.Н. Лазарева даже попросил взять домой, почитать.
– Вот был человек! Жил пять веков назад, а изобрел всего столько гениального, что современные ученые изобретатели ломают голову. А непревзойденная Монна Лиза! – удивлялся Прокоп Иванович.
Иногда он заходил ко мне, как говорил, во время перекура, садился на стул поближе и наблюдал, что и как я рисую. Не Монну Лизу же мне приходилось рисовать, а металлургов, горняков, или такие плакаты, как «Вперед к коммунизму!», «Досрочно выполним пятилетку!» и так далее. Как-то по случаю срочной работы мне пришлось прийти в мастерскую в воскресный день. Все так же из плавильного цеха доносился шум и грохот, шипение и звон. В КИПе – тишина. Но хлопнула коридорная дверь, скрипнули половицы. Вошел Прокоп Иванович.
– Ты, что? Позабыл, что сегодня воскресенье? – удивился я.
– Нет, помню. Пошел прогуляться до магазина, мимо проходной иду - охранник у проходной. Поздоровались, поговорили. Вот он и сказал, что ты сегодня здесь,- объяснил Прокоп Иванович.
Я заметил, что Прокоп Иванович в каком-то приподнятом настроении: улыбка на лице, глаза в прищуре светятся.
- Случаем с утра не выпил?- спросил я.
– Да, нет, до магазина-то я не дошел. Ты понимаешь, сон приснился, будто бы нога отросла,- смеясь, сказал он. Но сон – шут с ним. Я зашел не сны рассказывать. Присниться может черте что, а решил попросить у тебя эмали разных цветов,- и он из сумки вытряхнул на стол штук семь-восемь тиглей.- Попутно зашел в химлабораторию за этой посудой.
Я удивился его просьбе и спросил:
- Зачем понадобилась эмаль в таких малых количествах?
- Понимаешь, хочу нарисовать картину,- сказал Прокоп Иванович, расставляя на столе тигли в ряд.
– Ты бы уж просил краски масляные, в тюбиках, все художники ими рисуют,- стал я убеждать его.
– Пусть все рисуют, а я не как все. Хочу, чтобы моя картина блестела, как «Волга» директора нашего, и чтобы сохранилась потомкам на века,- сделав серьезное лицо, сказал он.
«Интересно, что у него получится?» - подумав так, выставил я из шкафа банки с эмалями. Налил он в свои посудинки краску и удалился.
Прошла неделя.
– Ну, как картина?- поинтересовался я.
– Творю. К концу движется.
– А что изображаешь?- еще спросил я. – Срисовываю с иллюстрации, «Рожь» называется, Шишкина. Листик вырвал из «Родной речи». Как только закончу, приглашу оценить,- объяснил он.
Работая рядом с КИПом, часто бывая у них и, насмотревшись, как они, словно хирурги, копаются во внутренностях приборов автоматики, приемников и проигрывателей, я не мог не увлечься радиотехникой. Тогда для меня все было интересно, многое хотелось узнать, испробовать. Не знаю, кому как, а мне было интересно заставить заговорить радиоприемник, вышедший из строя. Перед собой ставишь цель – докопаться до причины. Вот и я купил электропаяльник, выпросил у киповцев олова, канифоли. Видя мою заинтересованность, Прокоп Иванович выделил из запасов кое-какие сопротивления, конденсаторы, полупроводниковые триоды и диоды (в то время они считались дефицитом).
–Да, думаю, придется тебе трансформаторы мотать, так могу из списанного арифмометра собрать моталку,- пообещал Прокоп Иванович. Будешь, как главбух крутить ручку и посматривать на цифры. Только бухгалтер смотрит, сколько рублей выскакивает, а ты будешь видеть, сколько намоталось витков проволоки. Если считать в уме или вдруг кто-то отвлечет – ошибка.
«Вещь полезная, вещь необходимая»,- подумал я и тут же поинтересовался:
- А что буду должен?
- Пейзаж я и сам осилю. Хотя бы взять «Рожь» Шишкина – рисую же. С людьми - даже не возьмусь рисовать. Мне нравится картина «Неравный брак» художника Пукирева. Так что, если ты согласен, нарисуй мне. Пришлось пообещать: «Будут же встречаться сгоревшие трансформаторы, дроссели, катушки».
И вот вечерами, иногда до полночи, вместо того чтобы печатать фотографии, засиживался за столом, листал журналы «Радио», изучал схемы, разбираясь что, к чему. Потом паял. От паяльника, канифоли и олова – дым коромыслом. К своему маленькому радиоприемнику «Москвич», который выписал через Посылторг, я приспособил проигрыватель, и можно стало проигрывать грампластинки. Доволен был я, довольны были дети, как, ошалелые, прыгали под музыку, или слушали, записанные на пластинку, сказки. Узнав, что я копаюсь в приемниках, соседка принесла свой, с громким названием Илья Муромец.
– Не разговариват, считай, полгода простоял в кладовке. Можа, поглядишь, чего ему нехватат,- сказала она.
Приемник, как приемник, на вид нестарый еще, мог бы Илья Муромец поработать. Может, запарился, засунули его, как в духовку, в железный корпус. Конечно, корпус, ни от какого замыкания не сгорит. Включил – молчит: предохранитель сгоревший. Дело нехитрое. Заменил проволочкой, снова включил – из трансформатора дым повалил. Понятно - витковое замыкание. Менять надо трансформатор, а где его возьмешь? Вот тут-то бы и пригодилась моталка, какую обещал Прокоп Иванович.
Из года в год радиотехника совершенствовалась. В нашем магазине появились большие в деревянных корпусах новые приемники. Они уже работали не только на средних и длинных волнах, но и на коротких, и даже на ультракоротких волнах. Появилась возможность поймать какую-нибудь далекую радиостанцию и слушать уже без свиста, шума и треска. Вскоре стали поступать первые телевизоры, громоздкие и тяжелые под засекреченным названием КВН с маленьким экраном, размером с открытку. Какой-то счастливый обладатель такого телевизора приволок его в КИП. Покрутились киповцы возле него, покрутили, что можно было, у него и взялись за изготовление линзы, чтобы увеличить изображение на экране. А что им стоит загнуть из оргстекла линзу!? Для них – это пустяк по сравнению с действующими моделями, которые были отправлены на ВДНХ. Всем скопом обсуждали размеры, чертили на бумаге шаблоны, потом из оргстекла стали делать выкройки. Ну, когда под определенным углом над раскаленной плиткой загнули детали, принялись склеивать. Скрепляли клеем собственного приготовления из стружки и опилок от обработки стекла, которые растворяли дихлорэтаном. Во время склеивания стояла невообразимая вонь, вызывающая кашель и слезоточивость. Готовую линзу здесь же крепили к специально сделанной подставке, устанавливали перед экраном и в нее залили воду. Кому-то нравилось смотреть через линзу – все же в два раза экран больше. Однако линза изрядно искажала и, даже если что-то на экране показывали серьезное, вызывало смех.
Прошла еще неделя. Встретив Прокопа Ивановича утром у проходной завода, я поинтересовался:
- Как, там рожь шишкинская? Не созрела?
– Закончил, осталось рамку покрасить. Завтра за тобой зайду, посмотришь, оценишь,- пообещал он.
– Ты бы насыпал немного бронзовой пудры, чтобы развести и покрасить рамку. Рожь, как говорят, золотая. Пусть и рамка будет золотой.
В конце рабочего дня Прокоп Иванович зашел ко мне в мастерскую. Отсыпал я ему пудры, налил в пузырек лаку, чтобы развести пудру, и он удалился.
Следующий день был субботний, и мы работали до двух часов. Прокоп Иванович на работу не пешком явился, прикатил на инвалидной машинке. Наверное, решил меня с шиком доставить на смотрины картины. Эту инвалидку, очень трескучую, собранную на двигателе мотоцикла, Совет ветеранов выхлопотал Прокопу Ивановичу ко Дню Победы. Пугая всех собак, от бани до завода он иногда подъезжал к КИПу. Дом Прокопа Ивановича находился выше бани на склоне горы. Это с одной стороны и лучше, не надо тыркать ногой по рычагу кикстартера, а садишься за руль и несешься под гору – хочешь, не хочешь – заведется. Но это с одной стороны хорошо, а с другой, рассказывал Прокоп Иванович, чуть зазеваешься, сбросишь газ, проклятая техника глохнет. Потыркаешь, потыркаешь, и толкаешь ее в гору.
– Будь готов, после работы сразу едем ко мне. Машина стоит под окнами,- предупредил Прокоп Иванович.
Помещение КИПа и художественная мастерская были пристроены сбоку плавильного цеха. Так что бряканье, звяканье, хлопки расплавленного металла при розливе и даже взрывы и выбросы из конверторов слышны были у нас. Да и сама пристройка постоянно содрогалась от ходивших в цехе подвесных кранов. Добирался до нас и газ, да такой едкий! Побросав рабочие места, горновые, конвертерщики выбегали из цеха дыхнуть свежего воздуха. Внизу в полуподвальном помещении пристройки располагался склад. Кладовщиком, словно окопавшийся крот, являлся Александр Потехин. Он тоже был инвалидом и тоже, как и Прокоп Иванович, имел искусственную ногу, только не протез, а невзрачную, даже не покрашенную деревяшку по форме напоминающую бутылку, горлышком вниз. Не знаю, где и как он лишился ноги, но почему-то ему Совет ветеранов не выхлопотал такой «автомобиль», как Прокопу Ивановичу. Мне приходилось у него со склада по требованию получать краску, гвозди, бумагу, олифу, разбавители и растворители. Глядя на его деревянную ногу, я подумал: «Сидит, можно сказать, на банках и флягах с краской, а не может покрасить. Зато дом свой, ограду, ворота покрасил голубой и зеленой краской. Конечно же, не из магазина». И вообще – Потехин был скуп и придирчив. Кто бы, зачем не пришел, он ворчал: то подписи на требовании не все, то много выписали, - как будто бы свое личное от сердца отрывал. Из склада-норы он редко выбирался наружу.
А сегодня в два часа, закрыв на, несколько замков, «сокровище» поднялся наверх и крутился возле машинки-инвалидки. Мне это было видно в окно. Конечно, неплохо было бы и Потехину иметь такой транспорт. Жил он далеко от завода, на самом краю поселка, на Петушках. Вот и киповцы захлопали дверями, забрякали замками. Я тоже вышел. Прокоп Иванович, находясь рядом с машинкой и поджидая меня, разговаривал с Александром Потехиным. Подошли остальные киповцы – Кондрашов, Шматков, Грязнов. Но они почему-то не торопились к проходной. Увидев меня, Прокоп Иванович забрался за руль и сказал:
- Залазь в мою колымагу, поехали.
Я втиснулся на свободное рядом сидение, а их всего-то два в этой машинке, и глядя на Прокопа Ивановича, несколько удивившись, сказал:
- Ты же позабыл завести, как поедем?
- А парни на что?! Богатыри! Да они не то, что нашу машину, танк заведут! Ну, чудо-богатыри! Покатили!- скомандовал Прокоп Иванович, выжав сцепление.
– Ну, потеха!- махнул рукой Потехин и зашкандыбал к проходной.
Толкаясь и мешая друг другу, мужики под собственный смех стали катать по площадке. На третьем круге мотор зачихал, застрелял. Запыхавшиеся «чудо-богатыри» отцепились. Машинка затрещала и, набирая скорость, покатила к воротам. Постовой на проходной поспешил открыть ворота. Лихо повернув от ворот напрямую, помчались в строну бани, которая находилась под горой. А от бани дорога круто вильнула в гору. Тут уж мне пришлось нелегко. По сигналу "аса" за рулем - я выскочил из сидения и до самого дома толкал «Антилопу гну», чтобы не заглохла. У ворот оказалась ровная площадка. Можно было отдышаться, пот вытереть. Выбрался Прокоп Иванович, отряхнулся от пыли.
– Аккумулятор совсем издох. Пусть здесь постоит. Иди за мной,- сказал он.
Иду, с опаской поглядываю на собачью будку – вдруг выскочит. «Но почему-то не цепь скрывается в будке, а веревка тянется»,- только я успел подумать, как из будки с радостным визгом выскочил поросенок.
– Не удивляйся: на должность барбоса поросенка привязал временно. Месяц назад выпустил кобеля погулять, и до сих пор его нет. То ли где геройски погиб, то ли кто сумел поймать. Вообще-то он был злющий. Обещали хорошего щенка от овчарки, жду,- объяснил Прокоп Иванович.
Наружная дверь дома была не на замке. Жены Прокопа Ивановича дома не оказалось.
–Ушла, наверно, в магазин, а замок зачем вешать при такой охране, - смеялся Прокоп Иванович.
Завел он меня в свою комнату-мастерскую, опутанную проводами, заваленную приемниками, проигрывателями. Стояли и телевизоры в разобранном виде. На столе – журналы «Радио», схемы, приборы измерительные, паяльники. Запахи канифоли, нашатыря и кислоты перебивал, знакомый мне, запах лака. В комнате царил полумрак. Во дворе напротив окна разрослись кусты сирени.
– Вот, полюбуйся,- щелкнув выключателем, указал на картину Прокоп Иванович.
Большая электрическая лампа безо всякого абажура осветила комнату, и картина в «золотой» раме бросилась в глаза. Не смотря на то, что рама еще не досохла, напоминая об этом запахом, картина красовалась на стене.
–Да! – Удивился я. – Сюда бы сейчас самого Шишкина.
Картина была нарисована, как говорится, лаконично, без пестроты, без подробностей. Небо закрашено голубой краской, примерно такой, как у Потехина забор. Поле с рожью – одной яркой желтой. Во ржи стояли зеленые сосны, похожие на растрепанные копны. Ну и дорогу одним мазком художник направил в рожь. Прокоп Иванович, сидя на табуретке, наблюдал, как подействовало на меня его творение.
– Ты бы, хотя на переднем плане вырисовал колоски. И траву с цветками у дороги даже не нарисовал,- стал я критиковать.
– Ладно, пойдем, пойдем, - потянул он меня во двор. – Ну, глянь на Петушки. Видишь поле созревшей пшеницы? Видишь, хоть один колосок?
- Сравнил тоже. До поля, считай, два километра. Какие отсюда разглядишь колоски,- возразил я.
– Выходит, не понравилась моя картина. Я же не Шишкин, и вообще не художник. До этого, не считая школы, никогда не рисовал. Учиться живописи уже поздно, и лет мне почти полсотни, - согласился Прокоп Иванович.
– А все же говорят «учиться никогда не поздно», и художником стать можно, хоть в тридцать, хоть в пятьдесят-шестьдесят лет. Например, взять француза Гогена. В тридцать восемь лет бросил жену, детей, отправился на остров Таити и там увлекся живописью. Изображал красавиц-таитянок – прославился на весь мир. А ведь до этого кисти в руки не брал.
– Ты мне не рассказывай, видел я в книге иллюстрации с его картин. Красавицы смахивают на уродов. Разве сравнить его таитянок с картиной Карла Брюллова «Итальянское утро», или с картиной Федора Бруни «Вакханка, поящая Амура», и «Версавия» Рубенса – загляденье!
- Прокоп Иванович, а, может, тебе взять краски масляные в тюбиках, которыми все художники рисуют, и что-то интересное изобразишь,- советовал ему.
– Нет, не уговаривай. Другое дело – фотография, или вот радиотехника – это мое. Правда, фотоаппарат я тоже редко стал брать в руки. И потом, я же не могу, как Гоген, бросить свою жену и смотаться на какой-нибудь остров.
На этом наш разговор с Прокопом Ивановичем о живописи, о художниках, можно сказать, закончился. Но он мне все же напомнил о картине Пукирева «Неравный брак», которую я обещал нарисовать за приспособление-моталку.
Прошло еще года два, и в магазинах появились телевизоры с большими экранами, такие, как «Рекорд», «Знамя», «Темп». Изготовление линз прекратилось, и мастера-умельцы КИПа переключились на изготовление аквариумов. Мода завести заморских рыбок у себя в квартире многих захватила. Делали аквариумы маленькие и большие, узкие и широкие. Кому-то смастерили аквариум, плоский, подобно картине, хоть на стену крепи. Любители-аквариумисты часто ездили в город на рынок, чтобы купить ярких тропических рыбок. И в поселке бегали друг к другу со стеклянными банками, обмениваясь рыбками. Чтобы содержать аквариум в надлежащем порядке и чистоте, с соблюдением температуры, нужны были различные приспособления: скребки, кормушки, лампы для подсветки, подогреватель и компрессор для обогащения кислородом воды. Не все из этого можно было купить в городе, и поэтому здесь же в КИПе мастерили. Насмотревшись, с каким азартом киповцы работали на аквариумистов, я тоже решил удивить, и самих мастеров, и владельцев аквариумов, уже заселенных экзотическими рыбками. В своей мастерской, когда появлялось свободное время, а то и в выходные дни мастерил объемистый на двенадцать ведер аквариум. Не без труда, но удалось раздобыть металлический уголок для каркаса, толстое стекло, кабельную мастику для заливки швов. Правда, со стеклом повезло: в магазине продснаба кто-то грохнул витрину. За большие куски стекла мне пришлось оформлять вывеску на магазин. Но не размером аквариума я решил удивить, а фантазией, какая вдруг в голову взбрела. На дне в центре аквариума я закрепил стеклянный плафон. На цементной основе облепил цветными камешками, оставив переднюю часть прозрачной. Камешки по цвету и по форме долго пришлось выбирать на берегу Иртыша. Зато получился приличный «замок» в миниатюре. Снизу этого замка в дне аквариума вырезал отверстие и поместил маленький моторчик СД-2, который делал два оборота в минуту. На оси закрепил маленькую площадку, и на нее посадил русалку, над которой пришлось изрядно потрудиться, вырезая и раскрашивая. Под потолком замка поместил маленькую лампочку для освещения русалки. Когда аквариум был готов, на дно насыпал промытого песка, положил несколько камней и коряжинку для пущей красоты. Потом съездил в город, купил на рынке у продавцов- аквариумистов водных растений, посадил их на дне аквариума в песок, заполнил водой. После проверки, не обнаружив протекания, снова – в город за рыбками. Уже вечером, выключив в комнате свет, я и вся семья любовались аквариумом: в центре, освещенная лампочкой, поворачивается русалка, вокруг колышутся водоросли и плавают яркие рыбки. Особенно привлекали внимания красные меченосцы, черные, словно одетые в бархат, моллинезии и, конечно же, светящиеся неоновые рыбки. Очень красивы и самые маленькие рыбки гуппи. Первыми посмотреть на аквариум, на рыбок приходили соседи. Потом слух о необычном аквариуме дошел даже до управления комбината. Из отдела рационализации и изобретательства наведался Рассказов. Инженер из технического отдела, с которым я ездил в Москву на ВДНХ, Константин Батлук. Очень понравился им аквариум. Они сразу стали просить, продать.
– Сделаешь себе еще, а я хорошо заплачу,- просил Рассказов.
– Что вы! Гляньте на моих детей. Вон Женька насупился, сердито на вас смотрит. Наверное, понял, что хотите забрать такой аквариум. Ну, второй делать у меня – никакого желания. Вообще, если даже я нарисовал какую-то картину, то вторую такую же трудно заставить. Любую, другую – пожалуйста.
Сам я не хуже детей рад был занятию с рыбками. Увлекся так, что в каждое свободное время с банкой и сачком бегал на Иртыш. В прогретых солнцем озерках и болотцах, я ловил рыбкам на корм дафний. В ручьях собирал бокоплавов и ручейников. Чтобы рыбки были веселые, чтобы давали потомство, им нужен живой корм. С наступлением осенних холодов приходилось ездить в город за сухим кормом – это те же дафнии и бокоплавы, только высушенные. Хлопот с аквариумом хватало: то какая-нибудь рыбка заболеет, лечить надо, то у какой во время роды нужно принять, потомство отсадить. Прозеваешь пересадить в какую-нибудь стеклянную емкость, так сама мать мальков слопает.
Дети наши были еще маленькие, дочке пять лет, сыну четыре года. Но они тоже крутились рядом, следили за всем, что делаю. Просились покормить рыбок. Была у нас в аквариуме одна бойцовая рыбка-петушок, очень драчливая. Подставим к стенке аквариума зеркальце – петушок сразу к нему, распушит свои плавники, потемнеет, станет ярко-синим, и кидается на свое отображение. Дети- в восторге!
Как-то вечером пришел с работы, сразу – к аквариуму. Боже! Вода мутная, рыбки лениво плавают как в тумане, некоторые поднимаются к поверхности, ртами хватают воздух. Русалки и вообще не видно. Я стал всех допрашивать:
- Кто лез к аквариуму? Чего в воду напустили?
Никто не признается. Что ж, придется менять воду. Принес я ведро, засучил рукава. Все же Лена не выдержала, сказала:
- Это Женька рыбок накормил. Он ел кашу с мясом и два кусочка не смог разжевать, бросил рыбкам.
Отругал я сына и сказал, чтобы к аквариуму не подходил. Он обиделся и сказал:
- Завтра уйдешь на работу, молотком разобью.
– Тогда тебя в выходной не возьму на рыбалку,- предупредил его.
– Возьми, кормить больше не буду,- он мне в ответ.
Вот такой состоялся разговор. Но молоток на всякий случай я убрал подальше.
Занимаясь с аквариумными рыбками и увлекаясь радиолюбительством, я на время позабыл о фотографии. Прокоп Иванович знал, что я смастерил большущий, с примудростями, аквариум. Он видел, когда я в мастерской собирал каркас, ставил стекла. Но прошел почти месяц, а он все еще не видел моего аквариума у нас дома.
– Машину отремонтирую, возьму фотоаппарат и прикачу к тебе,- пообещал он.
Да, я и сам подумывал, как бы сфотографировать аквариум на цветную пленку. Есть ли в городе цветные пленки?
Поздними вечерами, когда жена и дети спали, я копался в приемниках, собирал по схемам выпрямители и усилители. Когда же я впервые в КИПе увидел магнитофон (кто-то принес его на ремонт) и, когда он после ремонта заработал, услышав записанные через микрофон голоса, сразу загорелся купить себе. Подкопил денег, да еще подвернулсь внеплановая работа: срочно понадобилось выполнить диаграммы, графики для комиссии. Добавив эти, заработанные деньги, я в городе купил магнитофон «Яуза».
«Зачем теперь патефон, проигрыватель? Все, что понравится, можно записать на магнитную ленту»,- думал я.
Интересно было слушать, записанные с помощью микрофона, голоса детей. Записывал с приемника песни, сказки. Довольны были дети, доволен был покупкой я. Только жена сердилась.
– Купил бы лучше приличный костюм, а то ходишь, как помазок,- упрекала она, хотя песни с интересом слушала, особенно старинные, русские.
А вскоре в нашем магазине появились телевизоры с большими экранами – «Рекорд», «Знамя». Хорошо иметь дома телевизор. Можно не ходить лишний раз в клуб, а кино или концерт можно будет смотреть дома. Посоветовались мы с женой и решили купить телевизор «Знамя». Он мне понравился светлым корпусом с прожилками слоев древесины, и экран больше, чем у «Рекорда». Чтобы купить какую-нибудь вещь, денег всегда не хватает. Пришлось занять. Купили, и я срочно заказал в механическом цехе сварить из трубок антенну.
В этом цехе слесарем работал мой друг Кошелев Анатолий. Вся надежда была на него. Он и трубок латунных обещал достать для антенны, и сварщика уговорить. Анатолий с матерью и женой Марией жил рядом, в соседнем доме. Но очень редко заходил к нам, зато на заводе, во время рабочего дня часто прибегал ко мне в мастерскую, поговорить, посмотреть картины, полистать журналы. Ему нравились мои миниатюрные акварельки с изображением пейзажей, птичек и зверушек. А один рисунок «Девушка в купальнике на берегу речки» долго рассматривал, крутил, вертел в руках, а потом спросил:
- А сможешь нарисовать вот такую же девицу на циферблате ручных часов? Я слышал, что ты часовому мастеру на циферблаты ручных и карманных часов писал цифры, может, и картинку нарисуешь?
– Конечно, нарисую, люблю миниатюрную живопись,- согласился я.
Получив мое согласие, он некоторое время помолчал, держа картинку, подумал, а потом опять с просьбой:
- Только ты ее нарисуй раздетой. Ну, то есть голой.
Украсил я ему циферблат, как он просил. Дня через два он притащил ко мне готовую антенну, а я отдал часы.
– Здорово! Все завидовать будут,- похвалил он и довольный ушел.
Прошло, может быть с неделю. Анатолий ко мне не наведывался. А мне понадобилось для сверления отверстий под стенд большое сверло. И я отправился в механический цех, в инструменталку, где работала на выдаче инструмента мать Анатолия. В цехе Анатолия я не встретил и подошел к окошку выдачи инструмента.
– Толю с бригадой направили в агломерационный цех на ремонт какого-то оборудования,- сказала мать, подавая мне сверло.
Беря его, я взгляд задержал на часах на ее руке. Они! С нарисованной девицей. И, может быть, в этот момент на моем лице выступила краска.
– Что? Не такое надо сверло?- удивленно глядя на меня, спросила она.
– Такое, такое,- пробормотал я, удаляясь.
А на следующий день Анатолий пришел ко мне, как бы оправдываться.
– Знаешь, что приключилось. Увидела у меня на руке часы секретарь комсомольской организации завода и начала мораль читать. Короче, сказала: «Если не снимешь, разбирать будем на комсомольском собрании». Пришлось их отдать матери. Но и она тоже ругалась, заставляет закрасить,- рассказав это, он вынул из кармана часы. – Все же жалко закрашивать, ты уж лучше надень на нее плавки и лифчик.
– Ладно, это дело проще пареной репы, сейчас приоденем,- и я при нем подрисовал яркие красные плавки и лифчик.
Анатолий сразу же надел часы на руку.
В другой раз он как-то пришел ко мне с заготовкой столового ножа и попросил на ручке ножа с обеих сторон нарисовать картинки.
– Ты, что? Опять с обнаженными женщинами?- спросил я.
– На этот раз совсем на другую тему,- и он из кармана вытащил несколько открыток.- Вот, смотри: на одной стороне нарисуй охотника с собакой у озера, на другой – лес, глухаря на ветке.
Чего для друга не сделаешь. Нарисовал я ему картинки на охотничью тему. Закрепил он их на ручке ножа под толстое оргстекло, отполировал – красиво получилось.
– Вообще-то ты куда? Кому такой нож сделал?- поинтересовался я.
– У моей жены Марии послезавтра день рождения, подарю, пусть любуется, работая с ним на кухне.
– Вроде бы, не дело женщине дарить ножи,- сказал я.
– Мария говорила, чтобы я пригласил и тебя с Валентиной, сказал Анатолий.
От приглашения пришлось отказаться: мы с зятем Борисом в этот воскресный день наметили рвануть на мотоцикле за Иртыш, на речку Канайку порыбачить. «Рыбы там!» -нахваливал Борис, - только успевай закидывать удочку. Разве от такой рыбалки я откажусь.
На другой же день после именин жены зашел Анатолий – вид какой-то сонливый, и голова, пожаловался, болит.
– Если бы не на работу, можно было бы опохмелиться,- сказал он.
– Ничего, к вечеру пройдет,- успокоил я его и поинтересовался:- А как нож? Понравился?
- О! Марии понравился, всем гостям понравился. Весь вечер по рукам ходил, каждый разглядывал и удивлялся. В общем, так кому-то понравился, что утром мы его нигде не нашли.
– Ну, ты все же кого-то подозреваешь в краже ножа? А, может, по рассеянности кто в свой карман положил. Короче, не расстраивайся, не найдется, железа много, другой сделаешь, картиночки нарисую, - успакаивал я его.
– Да, но день рождения у Марии теперь только через год,- возразил он.
После такого случая с ножом у Анатолия созрело еще одно желание. Захотел он в новой квартире повесить на стену картину-пейзаж, да никакую-нибудь, а картину Шишкина «Дождь в дубовом лесу». И в противоположность тем миниатюрам, что я изображал на часах ручных и на ноже, он попросил нарисовать огромного размера полтора на два метра.
– Опять же ты решил удивить гостей на новоселье,- сказал я.
Но, что поделаешь, согласился.
– Такая картина – не нож, никто не утащит,- засмеялся он.
Подошло время увидеть первую передачу по телевизору. Антенну на крыше я установил, направил в сторону Усть-Каменогорска. Включил, покрутил ручки, и... вот какой восторг! Все были рады, а особенно дети прыгали от счастья!
– Ну, теперь будете мультфильмы смотреть,- сказал я.
Жена тоже была очень довольна, когда передавали концерты с исполнением песен. Можно было заслушаться, когда пела Зыкина, Шульженко. А «Голубой огонек», и говорить нечего, всем был по душе.
Шли дни за днями, недели за неделями. Смотрим по вечерам телевизор и, вроде, пока – никаких перемен.
«Все это хорошо,- думал я, просматривая журналы «Радио». А в них много чего интересного. Вот, например, пишут, в таком-то городе ведутся передачи на трех каналах, в Москве и того больше. Даются советы по дальнему приему, то есть, за зоной прямой видимости» .
На страницах журналов рассказывалось о том, как повысить чувствительность телевизора, как усилить сигнал и многое другое.
«А можно ли у нас поймать сигнал какого-нибудь телецентра из другого города?»- задавал я себе вопрос.
В КИПе же вовсю делали антенны различных конструкций и размеров: диполи всего из двух трубок, трехэлементные, шести рожковые, рамочные. Поселок Глубокое расположен не на равнине. Какие дома расположены на возвышенностях, а какие, наоборот, в низине. Поэтому сигнал от телецентра города, где сильнее, где слабее. Вот киповцы и мастерили разные антенны и собирали усилительные приставки.
– Как ты думаешь, можно ли поймать сигнал с телецентра какого-нибудь далекого города, например, из Барнаула,- спросил я Прокопа Ивановича.
– Я тоже задался этой целью,- сказал он и из шкафчика достал тонкую книжку «Сверхдальний прием телевидения» автора С.К. Сотникова.- На, изучай,- и подал ее мне.
В этой книжке имелась схема и описание усилительной приставки для телевизора «Знамя». «То, что надо!»- обрадовался я.
Здесь же было описание конструкций антенн для дальнего приема.
С изготовления антенны я и начал. Соорудил огромную, двухэтажную рамочную антенну и задумался: «На крышу дома такую не заволочешь, придется на земле ставить». Дождался воскресного дня, чтобы пригласить на помощь мужиков, которые жили по соседству. Но сначала сходил в магазин за водкой: потребуют же они потом «обмыть». Пришли они и, надрывая пупы, кое-как подняли на мачте-трубе, закрепили растяжками. «Посмотрим, что из твоей затеи получится»,- говорили они, уходя после обмывки. Уже в этот же вечер я принялся за сборку и настройку усилительной приставки. Однако, не все, что нужно для нее нашлось у меня. Придя на работу, я сразу зашел в КИП, чтобы у Прокопа Ивановича выпросить нужных сопротивлений и конденсаторов. Если и у него не находилось необходимых мне радиодеталей, то он подсказывал чем и как заменить.
Время шло, а заметного усиления не наблюдалось. Да и усиливать то было нечего. Никакого, даже маломальского изображения на светящемся экране не появлялось. Вроде бы, не сложная приставка, всего на двух радиолампах 6Ж1П. Отдельный выпрямитель постоянного тока не нужен для нее, ток подводится с телевизора. Стоявшая рядом с домом, антенна внушительными размерами привлекала любопытных. И мужики, которые помогали ее ставить, постоянно интересовались: «Как? Америку еще не поймал? Ну, а если что, зови, снова положим». Да, если снова убирать, опять придется идти в магазин за водкой.
Антенна не принимала далекие телецентры, а сигнал из Усть-Каменогорска усиливала даже без приставки так, что невозможно было смотреть: на экране появлялись очень яркие белые и очень темные пятна. Приходилось передачи смотреть с помощью маленькой антенны. И все же терпение копаться с приставкой, у меня не кончилось.
Сижу вечером, меняю сопротивления, конденсаторы. От паяльника дым струится под потолок. Все, как будто бы, по схеме собрано. Кручу потихоньку подстроечный конденсатор, стараясь уловить нужную частоту. Несколько раз выбегал во двор, поворачивал антенну, меняя направление. Время перевалило за полночь. Жена и дети, наверно, не один сон посмотрели. «Но, ничего - завтра ведь воскресенье, высплюсь», - удерживал себя, все же надеясь, что-то поймать. Однако, усталость сказывалась, и под шипение пустого экрана телевизора, подкралась дремота. И вот в таком состоянии ткнул отверткой, куда бы ни следовало – раздался, похожий на выстрел, хлопок, свет моментально погас, и что-то горячее прилетело в лоб. Тут уж я сообразил – электролитный конденсатор взорвался. Во всей квартире – темень. Телевизор не шипит. Поцарапал я лоб и, запинаясь за половики, поплелся к кровати. Потрогал – жена на месте, даже не проснулась, пока я укладывался. Ей и дела нет до дальнего приема, был бы ближний. Тут бы надо сразу уснуть, скоро рассвет, а я еще лежал и думал: «Все же не за свое дело взялся».
Утром в предохранительные пробки поставил жучки – появилось электричество. Отцепил от телевизора приставку, убрал со стола паяльник, вольтметр и омметр. На стол снова водрузил фотоувеличитель, фонарь и ванночки. С этого дня интерес к радиоделу, можно сказать, пропал. И антенна, не дождавшись помощников, от налетевшей предгрозовой бури, сама улеглась.
Прошло какое-то время, и можно было смириться с неудавшейся попыткой дальнего приема телевидения, но, получив новый номер журнала «Радио», наткнулся в нем на статью про радиокомбайн. Рядом был помещен и снимок его. «Все дела – в сторону,- решил я,- надо собирать комбайн». Полностью самому собирать комбайн из радиодеталей я и не думал. «Проще будет убрать заводские корпуса с радиоприемника, с магнитофона, проигрывателя и телевизора, и поместить их в один большой корпус»,- так я задумал.
– Ну, ты пойми, все будет находиться в одном корпусе и места меньше займет, а то по разным углам расставили,- убеждал я жену.
Куда деваться, пришлось ей согласиться, знала, что спорить бесполезно. Если я что решил, то не отступлюсь.
И закипела работа. Заказав в деревообделочном цехе корпус будущего радиокомбайна, я стал соображать: «Чем бы облицевать тумбу-корпус, который столяр обещал сделать через неделю? Хорошо бы раздобыть шпону с текстурой древесины ореха, бука или дуба. Посадил бы его на столярный клей, покрыл бесцветным лаком и, - думаю, - не хуже бы заводской отделки выглядел».
Такими мыслями я поделился со столяром, и он, выслушав и помолчав немного, сказал:
- А ведь, у меня остались кое-какие листы отбракованного шпона. Его в наш цех привозили с городской мебельной фабрики. Так что, может, выберешь подходящие куски.
Вообще радиокомбайн получился, как мне казалось, приличный, и я даже похвастался Прокопу Ивановичу.
– Ну, ты даешь! А я, вот, не додумался,- удивился он.
Пока мастерил радиокомбайн, комбайн колхозный скосил поле пшеницы на Петушках.
Подходила пора осенняя. Вспомнил я о фотоаппарате: осень, ведь она такая выдумщица по раскраске кустарников и деревьев на островах Иртыша, что не усидишь дома. А снимать ярко-красочные пейзажи осени, конечно же, надо на цветную, а еще лучше не на негативную, а на обращаемую пленку. Не нужно будет мучиться, печатать снимки, как с негативной фотопленки, а проявил, вставил кадры в рамочки, и смотри, любуйся слайдами, показывая их через проектор.
Съездил я в город, купил фотопленку, и вновь меня захватило желание снимать и снимать.
Как-то незаметно подкралась зима с крепкими морозами и метелями.
Вот уже у порога Новый год – праздник, всеми любимый. Чтобы не возвращаться к занятию радиоделом, я на предстоящий год не стал подписываться на журнал «Радио», а выписал «Советское фото», «Художник» и Чехословацкое фото «Ревю».
В конце уходящего года, тридцатого декабря, зашел ко мне в мастерскую Прокоп Иванович. Он мне показался, каким-то расстроенным, сердитым. Сел он на табуретку, трясущимися раками вытащил папиросу.
– Прокоп Иванович, ты же не куришь? Что случилось?- удивился я.
– С женой поругался. Набросилась на меня с утра пораньше,- сказал он и спрятал папиросу обратно.
- А все же из-за чего?- интересовался я.
– Вообще-то, я сам виноват. С тещей нас мир никак не брал, а тут я решил подшутить. Пришла она вчера, пожаловалась, что хотела пригласить всех родных на Новый год, угостить получше. Так-то вроде всего припасла, а ног говяжьих на холодец не достала. «Проня,- обратилась она, - у тебя в продснабе, небось, блат, может, добудешь ног». Я ей и скажи: «Неси пол литра водки, ноги тебе будут». Долго не думая, она ушла. Копаюсь я с приемником, поглядываю на часы – ее нет и нет. «Наверно, не поверила»,- подумал я. Но, нет – притащилась с бутылкой поздно вечером. Забрал я у нее водку, спрятал, чтобы жена не заметила, и показал на мешок у порога. Забирай, вари свой холодец. Она, дура, хоть бы глянула, а то взвалила на спину и прежде чем выйти, обернулась, сказала: «Ну, Проня! Спасибо! Здеся, я чую, не на один холодец будет».
– Ну, и что? Ты доброе дело сделал,- сказал я.
-Так, вот утром чуть свет теща звонит со слезами своей доченьке, ругает меня такими крепкими словцами, что у моей жены глаза на лоб полезли.
– Может, ноги не свежие?- поинтересовался я.
– В том-то и дело, что они несвежие. Это я ей всучил пол мешка своих старых протезов,- усмехнулся Прокоп Иванович и добавил,- что поделаешь – шуток не понимает.
В 1966 году я из медеплавильного завода был переведен в лабораторию эстетики, которая находилась в подчинении технического отдела при управлении Иртышского полиметаллического комбината. Сергеев Евгений Иванович, недавно закончивший Хохломское художественное училище по росписи изделий, был утвержден ее руководителем. В мастерскую, только-что организованной лаборатории, входило шесть человек - Сергеев Евгений, Орсин Борис, Яровой Петр, Шабалин Валерий, Мартемьян Борисович и я. Несмотря на такой количественный состав, работы всегда было много. Если я до этого занимался наглядной агитации только завода, то здесь приходилось изготавливать стенды, рисовать различные плакаты и писать лозунги и для рудников комбината. Не оставлял нас в покое и Райком партии - часто давал задания по оформлению поселка. Наглядная агитация, выполняемая мною на заводе, была у всех на виду, поэтому, как только меня перевели в лабораторию, поручили ответственную работу - изобразить огромный (три метра на шесть) портрет Ленина, чтобы водрузить его на копер Иртышского рудника. Я понимал, что работа эта ответственная: чуть не так, и можно загреметь куда-нибудь далеко. За моей работой следили не только товарищи, но и кое-кто из управления. А особенно часто наведывался из технического отдела Исаев Евгений Петрович – чуваш по национальности. В его обязанности входило следить за всем, что делается в мастерской лаборатории эстетики. Он обычно у нас не задерживался, отдав указания, уходил в управление. Работа над портретом, хоть медленно, но продвигалась. Как бы привязаться к моей «славе», иногда брал в руки большую кисть Сергеев Евгений и, поправив, вечно сползающие очки, с ожесточением начинал мазать в тех местах, до которых я еще не добрался.
Наконец-то портрет был готов. Скрепили его из трех частей и прислонили к стене.
«Вот это да!»- удивлялись все,- за пять километров будет видно».
Снова пришел Евгений Петович из управления со сгорбившимся старичком из экономического отдела. Этот старичок, меняя одни очки на другие, то отходил от портрета, то снова подходил, потом сказал:
- Я помню, у Ленина цвет лица был не такой.
Я не стал спорить. Дело сделано: портрет плакатный, стилизованной техники исполнения. Цвет лица, вождя мирового пролетариата, был нарисован в контрастных тонах с зеленоватым оттенком.
На следующий день пришел взглянуть на портрет (как бы чего не вышло) начальник Особого отдела Курин Геннадий Николаевич. Однако он не согласился с замечанием старичка, который живого видел Ленина, и дал добро.
Работая в мастерской лаборатории, я вплотную занялся фотографией. Пока продолжал снимать фотоаппаратом «Зоркий» купленным в Москве. Им неплохие получались негативы, с которых печатал снимки приличные. Однако, снимая им в морозные дни, заедало шторку затвора. Увидев как-то у фотокорреспондента газеты фотоаппарат «Киев-4», я поинтересовался, приходится ли им снимать на улице в морозы. Оказалось, что он более морозоустойчивый, шторка у него металлическая. Приобрел такой фотоаппарат, поснимал немного и тоже разочаровался. «Нет, надо отказаться от съемки дальномерными фотоаппаратами, надо приобретать зеркальный» - решил я. Понятное дело, в зеркальном фотоаппарате сразу видишь то, что потом проявится на пленке, безо всякой аберрации и параллакса, как часто бывает это у дальномерных фотоаппаратов. Купил у одного фотолюбителя зеркальный фотоаппарат «Старт». Он неплохой аппарат, но очень уж капризный. Чуть чего, зеркальце то полностью не открывается, то не закрывается, приходилось трясти. Да и не нравилось, что зеркальце двигалось при помощи какой-то тесемочки. Совсем немного я поснимал им и продал по дешевке, подвернувшемуся фотолюбителю.
Пролистал я журналы «Советское фото», прочитал технические характеристики имеющихся отечественных фотоаппаратов и купил зеркальный, с зеркалом постоянного визирования «Зенит-Е». «Это, то, что надо!» - остался я довольным. «Зенитом» появилась возможность снимать насекомых, если ставить удлинительные кольца, а если купить телеобъектив, то можно будет, приближая, фотографировать птиц и зверей. Для этой цели больше всего подходит объектив «Таир-3» с фокусным расстоянием 300мм. Но где его купить? В близко расположенных городах, как Усть-Каменогорск, Зыряновск, Лениногорск их и в помине не было, не говоря уже о поселке Глубокое, где я жил. Не лететь же специально за ним в Москву, а командировка пока не предвиделась.
В художественной мастерской, входившей в лабораторию эстетики, кроме меня, оказался еще фотолюбитель. Им оказался сам руководитель Евгений Сергеев. Это я узнал вдруг, когда он как-то явился на работу с фотоаппаратом, висевшим у него на шее. Скорее всего, он хотел похвастать передо мной: фотоаппарат был зеркальный, широкопленочный немецкой фирмы «Роллейфлекс».
- Правда, он старенький, но работает отлично, - так нахваливал Евгений.
– Где тебе повезло его купить?- сразу же поинтересовался я.
– Друг Ботвин Анатолий, которы й сейчас находится на учебе в Москве, купил в комиссионном магазине и недавно прислал,- объяснил Сергеев.
Евгений знал, что я мечтаю приобрести телеобъектив, и тут же посоветовал обратиться к Ботвину, написать ему письмо.
- Если есть такой объектив, купит и вышлет. Деньги потом переведешь, - уверяя меня, он на клочке бумаги нацарапал адрес Ботвина.
Утро. Начало воскресного дня. Сегодня – не на работу. Проснулся я позже обычного, а жена на электроплитке уже готовит завтрак. Лена с Женей тоже уже не спят, но продолжают валяться в постелях и о чем-то спорят. «Надо их сегодня сводить куда-нибудь на прогулку»,- подумал я. А пока, после завтрака, пишу письмо Анатолию Ботвину.
В распахнутое окно врывалась свежесть летнего утра, с Иртыша доносится рокот моторной лодки, и с проток, заросших камышом, слышалось кряканье уток. На тополе, который возвышался рядом с домом, красиво пела иволга. «Эх! Сейчас бы телеобъектив, можно было бы пойти на Иртыш, подкрасться к уткам или куликам»,- мечтал я.
Прошла неделя, вторая...- месяц, а от Ботвина - никаких вестей. Неужели и в Москве фототехника в дефиците? А пока я просматриваю журналы «Советское фото» и чешские фотографии в пражском журнале «Ревю». Рассматривал снимки видных мастеров и завидовал, считая, что не так-то просто попасть на страницы журналов.
Но иногда меня удивляли некоторые снимки, и я думал: «Зачем авторам этих снимков надо было тратить пленку, бумагу, время?». Взять, хотя бы журнал «Ревю». В нем рядом с замечательными снимками помещали такие, как, например, комок смятой газеты (ей бы место в туалете). А то напечатали снимок разбитого уличного фонаря, мусорного ящика с мерзкими отходами. Или, вот, портрет – лицо, вытянутое по вертикали, с десятью парами глаз, с десятью носами. Выходит, как и в живописи, графике, так и в фотографии некоторые мастера сходят с ума, называя это абстракцией. Другое дело – использование различных способов печати для большей выразительности художественной фотографии: изогелия, соляризация, ретикуляция, мозаичность, просветление. Настоящий фотограф, увлеченный любимым делом, подолгу колдует над каждым снимком, пробуя различные проявители, используя всевозможные маски при печати, добивается поставленной цели.
Многое пришлось испытать на себе. Бывало, в полночь выберешься из комнатушки, залитой красным светом фонаря, вдохнешь свежего воздуха и, рассматривая свой «шедевр», радуешься удавшемуся результату. Кроме различной техники печати, нужно умело пользоваться различной фотобумагой. Ее, различных сортов, существовало много. Была глянцевая, матовая, контрастная, особоконтрастная № 6, новобром, бромпортрет, сепия. Конечно, не всегда купишь в наших магазинах нужную бумагу. Выручал посылторг. Можно было на почте выписать фотобумагу из Новосибирска и даже из Москвы.
При нашей лаборатории промышленной эстетики фотографом работал Чугуев Петр Николаевич. Он был городским жителем. Из Усть-Каменогорска к нам на работу каждое утро приезжал на автобусе. Чугуев считал себя настоящим фотографом-профессионалом и съемку фотолюбителями различных пейзажей, построек, домашних животных, птиц и насекомых, полагал так себе, баловством. Сам он за счет производства был хорошо вооружен фототехникой. Имел «Зенит», «Никон», широкопленочный «Салют». В основном Петр Николаевич снимал передовиков производства на Доски почета, снимал в цехах и на рудниках комбината. Его фотолаборатория находилась в шагах пятидесяти от нашей мастерской, и я часто заходил к нему, с завистью рассматривал чудо печатной фототехники по тем временам – фтоувеличитель «Беларусь». Огромный, он стоял на полу, занимая в аленькой комнате порядочно места. На нем можно было печатать снимки большого формата, как с узкой, так и с широкой пленки. Зная мою страсть к фотографии, Петр Николаевич узнавал, что нового появляется из фототехники и фототоваров в магазинах города.
– Видел в продаже объектив «Юпитер-11», - как-то сказал он. – Если нужен, поторопись, могут раскупить.
«Конечно, «Юпитер-11» не сравнить с «Таиром-3», но все равно, хоть немного, да приближает», - подумал я и побежал в КИП к Прокопу Ивановичу занять денег. Я знал, что перед получкой у товарищей по работе и у Петра Николаевича денег не займешь, хоть и сумма небольшая. А с Прокопом Ивановичуем клиенты за ремонт приемников и телевизоров часто рассчитывались деньгами.
Купил мне этот объектив Петр Николаевич. Накрутил я объектив на «Зенит» и довольный покупкой, подался на съемку. Однако, фотографировать птиц, да таких мелких как, синицы, воробьи, трясогузки он оказался непригодным. Бегали бы на островах страусы, прыгали бы кенгуру, как в Австралии, то «Юпитер-11» был бы в самый раз. Но все равно я не жалел, что приобрел его. Им можно снимать интересные пейзажи и использовать вместо портретного объектива при съемке людей.
У Петра Николаевича почти всегда было свободное время, и он часто приходил к нам в мастерскую, иногда приносил фотографии, показать, услышать наше мнение.
– Вы же художники, посоветуйте, может, что не так,- обращался он.
Потом, обычно, просил меня сделать ретушь, скрыть различные пятнышки и царапины. Он не отличался аккуратностью в процессе обработки в растворах и при печати фотографий. Фотографии производства, снятые широкопленочным фотоаппаратом «Салют» и напечатанные большим форматом, мне нравились передачей тональности, и не было заметно зернистости, как при увеличении с узкой пленки. «Надо бы и себе приобрести какой-нибудь широкопленочный фотоаппарат, - подумывал я, - Но они тоже редко бывают в продаже».
Стояла летняя пора.
Только что отгремела гроза, и прошел теплый, ласковый дождь. Я вышел из мастерской. От разрядов молний в воздухе чувствовался запах озона. От луж во дворе струился легкий парок. «Хорошо бы разуться да как в детстве пробежаться по лужам босиком»,- подумалось мне.
Вслед за мной с фотоаппаратом «Роллейфлекс» на шее показался Сергеев.
- Может, сходим на стадион и на Иртыш, поснимаем пейзажи,- предложил он.
Наша мастерская находилась на территории ТЭЦ. Сразу за изгородью, на полуострове был расположен стадион. Уговаривать меня не нужно. Фотоаппарат « Зенит» почти всегда со мной. Как раз настал обеденный перерыв. Коллеги по работе отправились в столовую, а мы на съемку.
После дождя среди старых тополей яркой зеленью выделялась трава. Омытые дождем, с черными точками ягод, на которых дрожжали капельки воды, склонились ветки черемух. А на самом ее верху, на тоненькой веточке, сидела, покачиваясь, чечевица и по-своему приветствовала нас: «Витю видел? Витю видел?» выговаривала она.
Меня привлекло живописное озерко, местами, затянутое ряской. Молодые вербы, выстроившиеся на высоком берегу, длинными прядями ветвей касались водной глади. Сфотографировал я озерко. Полюбовался хороводом ярких стрекоз-красоток. А Сергеев в это время тоже был занят, только не пейзажи снимал, а топтался у ствола старого тополя, стараясь запечатлеть бугристую его кору. Пройдя через весь стадион, мы очутились на высоком береге Иртыша. Внизу шумела вода, пугая глубиной и закручивающимися воронками. Низкий противоположный берег выделялся за порядочной шириной полноводной реки.
Там виднелась лодка, груженая копной сена. Копошились возле нее люди, готовясь к отплытию. «Ну, что ж, нет на подходе парохода, хоть лодку сфотографирую, все же она оживит пейзаж»,- приготовил я фотоаппарат и глянул на Сергеева. Он в это время нацеливался на растопыренную, на берегу корягу.
– Смотри, как будто, спрут выбрался из водной пучины,- в творческом ударе, он щелкал затвором фотоаппарата.
«Чудак-человек! Тратит широкую пленку, первоклассным фотоаппаратом»,- подумал я. Изрядно проголодавшиеся, но довольные съемкой, мы возвращались в мастерскую.
–А ты знаешь, что в нашем магазине культтоваров появились широкопленочные фотоаппараты «Искра»,- сказал он, вдруг.
– Да, ну!? – Не веря ему, удивился я и сказал,- что ж ты молчал.
– Точно, есть. Я только вчера заходил в магазин, увидел на витрине. Как и ты, сначала не поверил, потом попросил продавщицу, чтобы оставила, не продавала, пока не найду денег.
– У тебя же для широкой пленки есть «Роллейфлекс», зачем тебе второй?
- Ну и что. Один заряжу черно-белой, другой – цветной пленкой. Может, там «Искра» не одна.- успокаивал он меня, видя мое желание, купить немедленно.
В тот же день, после работы мы ринулись в магазин.
– Ну, как? Не продали?- сразу с порога спросил Евгений. Молодая, пышнотелая продавщица с ярко накрашенными губами, одной рукой потрогав прическу, второй из-под прилавка достала фотоаппарат.
– Я спрятала, как ты просил, а вообще, кому они нужны. У нас часто покупают фотоаппараты для узкой пленки, такие, как «Смена», «Чайка», «ФЭД», - с улыбкой сказала она.
– Кому-кому, мне нужен, - как бы обидившись, сказал Сергеев.
– И мне,- тут же сказал я.
– Какой может быть разговор, их сюда поступило три штуки, - успокоила нас продавщица, готовая взять за них плату.
– Через три дня получка. Пусть еще немного полежат,- попросил Евгений, и мы ушли.
Фотоаппарат «Искра» не дешевый, на него, пожалуй, вся получка уйдет. Где же взять денег? И в заначке почти ничего. Придется продать картину «Лесные дали» художника Шишкина, которую я скопировал с иллюстрации. У меня просил ее инженер по технике безопасности Лещинский. Он был видным мужчиной, крупного телосложения, медлительный как в движениях, так и в рассуждениях. Всегда был выбрит. Черные глаза так и буравили собеседника. Я никогда не видел его без галстука, а их у него, наверно, была уйма: то повяжет ярко красный, то черный, синий или оранжевый. Приходя утром на работу, он иногда заходил ко мне в мастерскую, отдыхал минут десять-пятнадцать, заводил разговор о политике, об искусстве и литературе. Этим он как бы давал понять, что всесторонне развит. Потом, прежде чем отправиться в кабинет ТБ управления завода, делал обход цехов, отыскивая нарушения.
Жил он, как и я в Рабочем городке в полутора километрах от завода. Чтобы не делать лишний крюк до проходной, мы пользовались одной и той дырой в заборе, пока возле нее не привязали собаку овчарку. Собака некоторое время отпугивала нарушителей производственной дисциплины, затем ее убирали. Можно было бы дыру просто заколотить, но охрана завода рассуждала по-своему: дыра вновь может появиться рядом. Кому охота опаздывать на работу?
Помню, как-то поздней осенью зашел ко мне в мастерскую Лещинский, вымокший, съежившийся от холода. Понятно, на улице дождь с ветром, снежинки пролетают, температура около нуля.
– Можно у тебя погреться? – спросил он и подсел к включенной электроплитке, на которой я разогревал клей. – Чего было не любить осень Пушкину, - вспомнил он поэта.- Побродит по полям, по лугам, придет домой. Арина Родионовна печку затопит. Он хряпнет пол кружки водки и начинает сочинять стихи. А тут – погода, не погода, иди на службу,- согреваясь, говорил Лещинский.
Позвонил я ему по телефону, напомнил о продаже картины «Лесные дали».
– Что случилось? Ты же, категорически не хотел продавать,- он в ответ.
– Деньги срочно нужны, покупаю фотоаппарат,- объяснил ему.
Лишился я картины, зато стал владельцем «Искры».
В журнале «Советское фото» иногда сообщалось о проведении фотоконкурсов, выставок. Потом после подведения итогов, сообщались результаты, помещались лучшие снимки авторов, удостоенных дипломов и премий. Охота было и мне принять участие в каком-нибудь конкурсе, но все не мог насмелиться, считая свои снимки недостойными.
ПРОДОЛЖЕНИЕ В ГЛАВЕ ТРЕТЬЕЙ.