25
Прошел месяц. До сих пор не устаю поражаться, насколько быстро восстанавливается Андрей после таких пыток. Как оказалось, накануне того, как 334 нашел меня в подземке со стопками бумаги, 320 был у Пиджаков. Рассказал все. Почти. Что он намеренно оклеветал 318, потому что всегда завидовал ему. Будто сам придумал, что 318 и еще несколько человек готовят заговор. Что хотел отомстить, поэтому и донес на них, а на самом деле никто ничего не подготавливал.
Не представляю, что же на самом деле творилось у него на душе. Его поглотило неизведанное чувство, которое пожирало изнутри, но не имело выхода, потому что он четко знал, что к объекту своих воздыханий путь закрыт. И тут совсем теряется голова. Он решается на немыслимое. Пелена спадает. Мир рухнул. Все, во что он верил, было предано и растоптано им самим, и назад дороги нет. Жить с этим невозможно. 320 не находит в себе сил подойти к тем, кого раньше звал друзьями. И это даже не боязнь расправы. Не думаю, что он этого испугался бы. Он понял, что не выдержит этого морально. Поэтому просит прощения в записке и вешается на ремне в подземке, ведущей к корпусу первого подразделения. Он ощутил себя настоящей падалью. И место его – рядом с ними. Так рассудил он и отчасти прав.
Спустя несколько дней 320 пропал. Его забрали Пиджаки для вполне логичной цели – объяснить, что из-за его шуточек были чуть не изувечены лучшие убийцы. Но расправиться с ним нет повода, ведь для Академии 320 все еще источник дохода.
В глазах Андрея вижу чарующие нежность и преданность, но он словно угас, весь его облик излучает смертельную усталость. Вопреки всем неутешительным прогнозам он уже на ногах. Стал очень молчаливым и отстраненным. Я боюсь даже думать о том, как над ним могли издеваться. Сколько нечеловеческой боли на грани существования. Пиджаки оставили его в покое, нужен еще месяц, прежде чем он сможет вернуться к работе. Надо же, теперь я называю это просто работой.
Мы довольно часто видимся. Большую часть времени Андрей молчит, лишь изредка улыбаясь мне. Это сложно объяснить, но я действительно чувствую, как от него веет смертью, очень жутко. Но это не совсем то, что я ощущала раньше. Теперь смерть словно рядом с ним и выжидает минуту, когда он перестанет бороться за собственную жизнь. А он слишком устал. Прежде наши встречи утопали в разговорах, теперь Андрей будто прячет мысли глубоко в себе, стараясь не растрачивать оставшиеся обрывки души. Вместо этого он учит меня, как в случае чего можно защититься, тренирует обращаться с ножами. Тихо, уверенно и хладнокровно. Все его импульсивность, агрессивность и готовность в любой момент взорваться, которые он всегда контролировал, но они порой проскальзывали даже на уровне взгляда… ничего не осталось. Он безупречно спокоен.
- Мне сейчас на капельницу, - сказал Андрей и внезапно добавил, - Посидишь со мной?
- Конечно.
Ему аккуратно вводят иглу. Ноль эмоций. Медсестра вышла из палаты. Я присела рядом. Андрей наблюдает, как капает раствор. Вдруг мне на глаза стали наворачиваться слезы.
- Почему он это сделал? – послышался его грустный голос.
Андрей видит, что я знаю и поняла, о чем он спросил. Ему нужна настоящая причина.
- Хотел быть рядом со мной, - а ведь я до сих пор в какой-то мере чувствую свою вину за случившееся.
- Твоей вины здесь нет. Это я не доглядел.
- Что ты такое говоришь.
Его пальцы прикоснулись к моей руке.
- Как бы я хотел дать тебе большее… - промолвил Андрей, - А не сидеть здесь. Чтобы ты была на свободе.
- Ты до сих пор не понял, что мне важнее быть рядом, чем быть свободной.
Мои слова изумили его, легкая дрожь пробежала по его лицу. Казалось, в душе Андрея что-то перевернулось, и он сказал:
- Знаешь, я всегда себе твердил, что при любых условиях сохраню свою внутреннюю свободу. Ее у меня никто не отнимет.
Он прервался, будто обдумывая то, что только что произнес.
- А теперь? – мягко спросила я.
- И теперь. Даже после всего, что было. Но я слишком устал, она тяготит меня. Еще немного – и раздавит. Чтобы пережить, я должен на время оставить ее, не думать о том, как подняться.
- Я не совсем понимаю… - начала я.
- Только тебе я добровольно отдам свою свободу.
Андрей потерял сознание.
26
Декабрь близился к концу. 320 давно выпустили Пиджаки. Ему поступило выгодное предложение перейти в первое подразделение, чтобы в дальнейшем стать гендалом, которое он с ненавистью отверг. 320 стал нелюдимым и одиноким. Недавно он столкнулся в коридоре с 318. Во взгляде Андрея не было осуждения, лишь сожаление и утрата.
Все, кто участвовал в подготовке Восстания, прекрасно понимали, что лучше забыть эти идеи. Это слишком опасно. Многих потрясли не столько жестокость и пытки, устроенные Пиджаками, сколько предательство Игоря, который считался одним из лучших, отважных и верных своей клятве.
Все стихло. Жизнь в Академии пошла своим чередом, какой была еще до появления Насти. Андрей вернулся к обучению парней из пятого подразделения. Казалось, его бунтарский дух, из-за которого он вечно лез на рожон, утих и испарился. Только работа. В госпитале ему дали отсрочку еще на два месяца для полного восстановления. Видимо, даже старые травмы дали о себе знать, и все то, что ранее не было вылечено до конца, пробудилось с новой силой. К нему вернулись головокружения и обмороки, появившиеся после неслабого сотрясения прошлой зимой. На теле появились новые шрамы – ожоги на груди от пыток раскаленным железом.
Ребята были очень рады возвращению своего тренера, для них он был кем-то особенным, он всегда имел свое мнение и преподавал так, как считал нужным, ко многим умел найти свой подход. Всем было известно, где и почему пропадал 318, следовательно, в умах пятого подразделения глубоко засели мысли о Восстании. И не важно, правда ли то, что на самом деле 318 просто из зависти оклеветали и приписали запретную деятельность. Их тренер был слишком похож на того, кто действительно способен на такое. За ним они пошли бы на все.