Вот уже полчаса Лев Валерьянович Ко’зел сидел на своей кровати в позе «полу-лотоса» и делал вид, что медитирует. Одновременно он, чуть-чуть приоткрывая то левый, то правый глаз, внимательно следил за поведением больных в палате, ибо та дисциплина, которую он им «привил» последние дни, сейчас уже не могла снести никаких ее нарушений. Каждый нарушитель строго карался Левушкой и наказывался лишением ужина, а то и завтрака в пользу Льва Валерьяныча, так как аппетит у него последнее время был о-го-го какой.
Больные во избежание неприятностей отложили все шумные игры и нехитрые развлечения и занимались делением живота в карты, тоже, впрочем, не на простой интерес. Надо сказать, что с приходом в отделение Левушки и прекращением им голодовки, их жизнь сразу стала как то, если не сказать что веселее, то уж разнообразнее – это точно.
Левушка, прочитав неделей ранее не весь откуда попавшую к нему брошюрку с описанием жизни Шри Рамакришны, явившимся (как узнал из этой книжки Валерьяныч) ни кем иным, как аватарой бога Вишну, в последующем обещавшим воплотится где-то на Западе, вдруг, почувствовал как дух Рамакришны с каждым днем все крепче и крепче проникает в его сознание.
– Так это что тогда получается? Теперь я аватара бога Вишну? А почему нет, – ловил себя Левушка на этой мысли, особенно в минуты своей медитации, – чем Россия не Запад, по крайней мере, до Урала.
Из прочитанного ему в память особенно запала одна фраза, в которой говорилось: «Согласно ортодоксальному индусскому мнению Бог, воплощенный в земное существо, все время полностью осознает свое божественное и потому, чтобы он не делал – это для него своего рода игра – ЛИЛА».
Вот этой самой игрой Левушка и увлек себя по самое никуда. Да, что там себя, ему удалось подсадить на эту веселую игру, практически, пол отделения. И все работающие в отделение врачи не переставали удивленно наблюдать за теми позитивными изменениями, которые происходили с их постоянными клиентами. У многих из них, вдруг, стала пропадать депрессия, в комнатах то там, то здесь раздавался веселый смех, что раньше происходило крайне редко и являлось скорее признаком повышенной возбужденности, нежели уступками больному со стороны его злейших врагов – депрессии и апатии.
– Исаев, к Главному срочно, – в палату заглянула Аська и, найдя взглядом Левушку, сделала страшные глаза.
– Уже бегу, моментально соскочил с кровати Козел и сделал вид, что галопом несется к выходу из палаты, оставаясь, тем не менее, на месте. Больные дружно заржали.
– Я не шучу, придурок, – посуровела Аська. – Или хочешь, что б я тебя шваброй подгоняла?
– Да иду, иду уже, – примирительно просопел Левушка. – Вот ты, мама Ася, вообще Рамакришну не уважаешь.
– Какую еще такую Раму? – не поняла уборщица.
– Какую еще такую Раму, – передразнил ее Козел. – Раму, который сказал: «Люби, мам Ась, все остальное приложится», а вот у тебя с любовью, похоже, совсем плохо.
– Я вот щас как тебя с любовью провожу шваброй, – угрожающе шагнула в его сторону Аська. – Потому-то я здесь уже тридцать лет и работаю, голубок, что мне все вы с вашей любовью и с вашими плоскими шутками побоку, а иначе бы я уже давно среди вас, вот тут, местечко себе забронировала, – бросила Аська напоследок и, окинув больных суровым взглядом, вышла.
Козел залез в свои растоптанные, на два размера больше тапочки, и в развалку направился в сторону кабинета начальника отделения.
– Вызывали, Николай Александрович? – просунул он голову в кабинет Главного.
– Заходите, заходите, садитесь, – дружелюбно, показывая на стул, пропел Главный. – Может чайку? Я добр сегодня как нас бог, – Бердяеву стало весело от такого придуманного им экспромтом сравнения.
– Доктор, а с чего Вы взяли, что нашим миром управляет добрый бог? – Лев Валерьянович вальяжно развалился на предложенном ему стуле, небрежно забросил нога на ногу и принялся внимательно рассматривать верхнюю часть бронзовой статуэтки Нефертити, стоящей в правом углу бердяевского стола.
– Насколько я понимаю, Ваша точка зрения по этому вопросу является абсолютно не ангажированной, потому как лично я не вижу здесь с Вашей стороны никакого интереса заниматься перетаскиванием одеяла на себя. Ведь Вы же, доктор, как я понимаю – атеист?
– Неправильно понимаете, – Бердяев быстро окинул стол взглядом в поисках сигарет.
– То есть как это, не правильно?
– Очень просто, уважаемый Лев Валерьянович, – Бердяев, наконец-то, заметил спрятавшиеся под бумажной кипой с незаконченной статьей сигареты и закурил. – И, заметьте, никогда таковым не являлся, а сколько себя помню, во всяком случае, всю свою сознательную жизнь, стоял на позициях деизма в вопросах, касающихся бога и сотворения мира.
– А-а-а, ну-да, ну-да... о чем эта Ваша статья? Вы позволите? – Козел взял верхний лист и бегло прочитал вслух первую попавшуюся ему на глаза строку: – ... вопрос в том, как глубоко мы намерены проникнуть в кроличью нору? Определение связи между наукой и духовностью (если хотите религией) с учетом последних открытий в субатомном мире – вот основной вопрос, на который человечество уже в начале XXI века обязано найти ответ.
– Умно, умно, доктор, как всегда по одной строчке вижу, что Вы проникли в самую суть вопроса. С интересом прочту, как только Ваш опус увидит свет, – кивнул Лев Валерьянович на кипу бумаг на столе. – Так Вы мне неразумному объясните, чем же Ваш деизм отличается от атеизма?
– Ну, батюшка, … хотя извольте, если, конечно, это не риторический вопрос с Вашей стороны. Деисты верят в бога как творца Вселенной, который в последующем не вмешивается в закономерное течение ее событий. Бог действует только в начале и в конце мира.
При этих словах Бердяева Козел нервно расхохотался.
– Конечно же, уважаемый Николай Александрович, вопрос был риторическим, но я, тем не менее, благодарю Вас за ваш ответ. Не обижайтесь, доктор, но позиция деистов мне кажется даже более жалкой и ничтожной, чем позиция агностиков, которые дождавшись уже таких времен, когда мы проникли, практически, на самые окраины Вселенной, не могут определиться в своем отношении к Богу. Мол, может, есть он – Создатель а, может, и нет его. По крайней мере, пока нам не хватает знаний для точного понимания этого вопроса.
– Позвольте, господа, какие знания вам еще необходимы? – Козел театрально забросил правую ногу на левую и потянулся было к пачке, но по-видимому, в последний момент передумал, поняв, что сигарета может затуманить ему мозги и он, опять запутавшись в хитросплетениях своих мыслей, и в этот раз так и не выведет на чистую воду начальника психоневрологического отделения, который вот уже в третий раз приглашал Льва Валерьяновича для проведения подобного рода бесед в свой кабинет.
– Наверное, решил докторскую на моих умозаключениях писать, – весело подумал Козел и решил проверить Бердяева, чтобы убедиться в правоте своей догадки.
– Так вот, что я Вам хочу сказать, профессор, – он умышленно чуть выделил обращение «профессор», незаметно глянув при этом на Бердяева. От такого обращения по лицу Николая Александровича проскочила едва заметная самодовольная улыбка.
– Понятно, – подвел черту под своими наблюдениями Козел. – Спит и видит себя доктором психологических наук, а тут такой материал…, ну что ж давай побеседуем.
– Хорошо, однако, устроились, – угрюмо подумал Козел не только о Бердяеве, но и о всех его единомышленниках. – Родил папа ребеночка, а дальше, мол, сам как хочешь, так и кувыркайся, а я тут ни при чем, приду только, когда наступит время судного дня.
– Так вот, что я Вам хочу сказать, – повторил он еще раз. – Ваша деистическая позиция, относительно бога для меня является еще более предательской и ренегатской, нежели позиция агностиков и даже атеистов. Последние, по крайней мере, смело и открыто со всей своей пролетарской ненавистью, бросая вызов и богу и всем верующим в него заявляют – бога нет! И если вы с нами не согласны, докажите обратное. А что вы? Чему вы учите людей и куда вы их ведете, если вы признаете Творца, но полностью снимаете с него всю ответственность за свое детище? Да еще и пытаетесь утверждать, что он у вас представляет само Добро.
– Ну, это не только мы, – вяло попытался сопротивляться напору психа Николай Александрович, про себя чертыхаясь. Впопыхах он забыл включить на запись диктофон, специально приобретенный им для таких разговоров с больными, и теперь понимал, что после его окончания ему придется, как минимум, в течение часа воспроизводить по памяти на бумаге их беседу, чтобы сохранить для себя все самое интересное.
– Все современные религии мира и большинство философских течений и доктрин указывают на управление Вселенной добрым божеством, несмотря на присутствие в мире Зла. Практически, все признают бога, как абсолютное Добро, снимая с него всякую ответственность за наличие Зла. Поскольку мир сотворен богом, то он совершенен и является лучшим из возможных миров, в котором все, включая Зло, к лучшему. И само Зло является в нем неизменным спутником и необходимым условием Добра для блага человека.
– Ну, полная чушь, профессор, – засмеялся Козел, вдруг, отчетливо почувствовав себя Рамакришной. Он даже откуда-то со стороны несколько секунд смог разглядывать свой новый образ.
– Что простите? – не понял доктор.
– Полная чушь, все то, что Вы сейчас мне только что сказали. Нет, ну я понимаю и еще могу согласиться с Вашим, так сказать, полным тезкой, относительно того , что Зло имеет место быть. Оно должно быть прожито и испытано и через это самое Зло, что-то человеку так же открывается в этом мире. Оно есть тоже суть, но то, что Вы сейчас говорите доктор – это уже из ряда вон.
– Ведь что получается из Ваших слов? Так ведь любое Зло можно оправдать и ввести его в рамки само собой разумеющихся и даже вполне полезных и необходимых для блага человека дел. Ведь так Вы, доктор, договоритесь до того, что начнете утверждать, что все то Зло в лице Гитлера и последней мировой бойни с ее концлагерями и душегубками были посланы человечеству во благо?
– Я этого не говорил, – испуганно поднял обе руки вверх, будто бы хотел сдаться в плен Козелу, Бердяев.
– Да как же не говорили, открутите назад запись, проверьте себя, – засмеялся Лев Валерьянович, указывая на приоткрытый ящик рабочего стола.
Бердяев густо покраснел: – Откуда паршивец догадался, что я записываю разговоры? – но отпираться не стал.
– Да, не включил я сегодня диктофон, – глубоко, с разочарованием вдохнул он, вынимая выключенный аппарат из стола.
– Так включите, профессор, – расхохотался Лев Валерьянович, видя какой эффект произвела на Бердяева его догадка относительно диктофона. – Вам ведь эти материалы могут пригодиться при написании докторской диссертации? Ведь так, профессор? – он опять сделал ударение на слове профессор, но доктор, похоже, был так разочарован, что уже не обращал на это приятное для него слово никакого внимания.
– А можно? Вы не возражаете? А то, знаете ли, не все больные соглашаются на такое действие. Понимаете ли, говорят, что это нарушает их права и свободу.
– И они правы, доктор, потому как Свобода – выше всего. Если хотите, скажу только Вам и то по большому секрету, – при этих словах Левушка, сделав таинственное лицо и оглянувшись по сторонам (а не подслушивает ли кто-нибудь, ненароком, их разговор), понизив голос, торжественно произнес, – она даже выше бога, доктор.
– Только Свобода дает право выбирать между Добром и Злом, между Светом и Тьмой. И только благодаря Свободе, бог и человек, которые в конечном итоге, по моему глубокому разумению, являются не чем иным, как единым-целым, делают свой окончательный выбор. И никто, Вы слышите меня, доктор, никто не в силах помешать им в этом.
– Вы пытаетесь доказать мне, что наш бог от рождения добр. А Вы понимаете, что сделав бога таким вот добряком, ответственным только за сотворение мира, Вы тем самым лишаете его главного – свободы выбора, а вместе с ней и постоянной ежесекундной, если хотите, ответственности за свое творение.
– Уважаемый, доктор, поверьте мне, что выбор здесь только за Создателем и никакие высказывания сторонних лиц, заверения или даже принуждения в том, что наш бог является самим Добром, или напротив – самим Злом, не заставят его принять это, потому что в этом случае он теряет главное. Он теряет – Свободу.
– И если созданный богом мир – это что-то осязаемо материальное, то тогда можно сказать, что Свобода – это Ничто. Она Премирна, она находится над божьим творением, и потому не подвластна богу.
– Вот Вы думаете, что если я нахожусь здесь, в Вашей филармонии, я не свободен, я ограничен во времени и скован в пространстве? О, как Вы ошибаетесь, доктор, если Вы так считаете! Как Вы глубоко ошибаетесь! Никто! Вы слышите, никто, даже Бог, не в силах лишить меня Свободы!
– Успокойтесь, голубчик, успокойтесь, – Бердяев по-дружески похлопал по плечу психа, пытаясь привести его в обычное состояние своей уравновешенностью и ласковыми словами.
– Никто не посягает на Вашу свободу, я Вас уверяю, – а про себя подумал, – да, о какой свободе можно говорить в дурдоме, когда здесь на всех окнах решетки и при малейшем проявлении больными инакомыслия или нарушения установленных порядков, тебя тут же привязывают к кровати?
– Поразглагольствовал бы ты у меня так, если бы я тебя сам не пригласил к себе на беседу, – улыбаясь Козелу, подумал он про себя, но вслух озвучивать свои мысли не стал, видя в какое возбужденное состояние пришел больной, как только вопрос коснулся Свободы.
– Прямо как за мать родную пошел в рукопашную, – улыбнулся еще раз Бердяев, заглядывая в глаза Козелу, и пытаясь по ним распознать его психическое состояние.
– Да, Вы исправляйте свою ошибочку-то, исправляйте, не стесняйтесь, – нервно подергивая ногой, и переведя сердитый взгляд с Бердяева вновь на Нефертити, уже нормальным голосом произнес Козел.
На лице Бердяева застыл немой вопрос. Лев Валерьянович, видя, что Главный не понимает уже о чем это он, указательным пальцем показал на его диктофон.
– Хотя…, – псих глянул на часы, висевшие на стене кабинета, и озадаченно перевел взгляд на доктора, – приемное время, однако, через пять минут. Клавдия тут ко мне обещала сегодня прийти, харчишки домашние принести. Так сказать подкормить чуток, на Вашем-то питании того и гляди кони бросишь. Может, отложим разговор на потом, доктор?
– Да-да, Вы правы, голубчик, – засуетился Главный, вспомнив про приход Клавдии. Он живо себе представил ее могучие телеса, и в нем тот час же взыграла Свобода мужского начала.
– Давайте отложим, но я Вам все же скажу, Вы не правы, голубчик, ой, не правы тут! – Главный, глянув на Левушку и прекрасно поняв его чувства и мысли, не стал больше донимать его своей болтовней.
Первым заметив стоящую, как Родина-мать, Клавдию Ивановну, он молча развернул на нее Козела и, не выпуская его руку, прямиком, млея и краснея, направил его вместе с собой к тетушке.
#http://www.proza.ru/2017/04/30/124