Цариц морских узнаешь по повадкам даже утром…
(Марина. А.Шведов)
По дороге из Мышкина в Новый Некоуз, он попал в дождь…
Дождь этот был не столько сильным, сколько внезапным. С утра небо было безоблачным, погода – прекрасная, а к вечеру в течение нескольких минут небосклон впереди потемнел, потом стал почти черным. Эта широкая черная полоса стремительно ширилась, погружая во тьму, в непогоду огромную всхолмленную равнину, только что нежащуюся в ласковых солнечных лучах, а с неба на нее опустилась осенняя радуга, делая ландшафт нереальным, почти фантастичным.
Черные тучи, гонимые шквалистым ветром, подобно табунам лошадей, внезапно почуявших близость конюшни, стремительно проносились через весь небосвод, едва не касаясь гребней волн великого травяного моря, покрывавшего это среднерусское луговое раздолье от края до края.
Потом грянул дождь, крупные капли, как градины, увесисто забарабанили по крыше авто. И Михаил уже собирался свернуть на обочину, чтобы переждать непогоду, как увидел ее.
Она стояла метрах в двухстах впереди, высоко подоткнув юбку и «голосуя» правой рукой, а левой прижимая к груди босоножки. Одна, как есть, как одинокая безмолвная звезда, мерцающая в бесконечности мироздания…
Остановив авто перед ней, он спросил:
– Куда путь держишь, красавица?
Она подняла на него взгляд, искрящийся, как зимняя наледь, и бесконечный, как остановившееся время. Без лишних слов открыла заднюю дверцу, забралась внутрь и представилась:
– Марина…
Как известно, Марина – это знающая себе цену особа, способная подчинить свои эмоции рассудку, а посему все поступки совершающая обдуманно. Она объективна, уверена в себе и всегда осуществляет задуманное. Самое главное для нее – выбрать поле деятельности, и она выбирает работу, где нужно приказывать, даже если это связано с риском. У нее мужская манера руководить. Воля у нее очень сильная, вот почему рядом с ней должен находиться мужчина с не менее сильным характером, иначе она будет целиком подавлять его. Крайне важно, чтобы их пути совпадали. Хотя бы направления. Но в любом случае она выбирает партнера с особым пристрастием…
На первый взгляд, Марина, помощница райпрокурора, в партнеры его не выбирала. Все случилось как бы само собой.
Накануне ее именин (17-го июля) он объявился в приемной районной прокуратуры спозаранку, то есть задолго до начала рабочего дня, чтобы не париться в очереди и попасть к руководству, когда оно еще не обременено спудом текущих проблем и настроено миролюбиво.
Под мерное рокотание пылесоса уборщицы Михаил задремал. Ему грезился Кипр, который представал перед его мысленным взором во всей красе, от живописных долин до вершин Троодоса, от моря до облаков, с сонными деревушками и руинами храмов на крутых горных склонах, изумрудными лесами и кварталами небольших, будто игрушечных, домиков, спускавшихся террасами к маленьким бухточкам, и, наконец, морем. Он казался ему именно тем самым местом, где только и могла родиться самая замечательная сказка всех времен и народов – об Афродите, которая чудесным образом именно здесь явила себя миру.
А еще ему грезилось море – теплое, ласковое, с очень-очень прозрачной изумрудной водой, без каких-либо кораллов или обломков скал на дне, но далее, за пенной полосой прибоя, быстро темнеющее, становящееся уже густо-синим в каком-нибудь стадии от берега, а еще дальше – почти совсем черным…
И Михаил уже был готов окунуться, чтобы, доверившись его воле, носиться по неторопливым волнам, подобно кораблю без кормчего, как… откуда невесть прозвучал негромкий, но чувственный такой голосок:
– Может быть, кофе, майор?
Он поднял глаза: совсем рядом, так, что он мог дотянуться рукой, словно рожденная из звездного света и пены морской, стояла в форменной синей юбке и белоснежно белой блузке, с золотыми, цвета свежеспелой пшеницы косами, подобранными на затылке в тугой узел, настоящая русалка и глядела на него, почти не мигая, большими сине-зелеными глазами, обрамленными тонкими черными дугами ресниц.
Поглядел на нее Михаил и диву дался. Ростом, конечно, она была не высокая, но вся из себя ладная и статная такая. И вроде бы не было в ней ничего странного (она и двигалась вроде бы просто, разве только с каким-то подчеркнутым изяществом), но, тем не менее, у него на миг даже дыхание перехватило – подспудно ощущалось в ней нечто такое, что отличало ее от всех прочих женщин, которых он знал до сих пор. Это было как наваждение. Наверное, у него был довольно растерянный вид, когда он повстречался с ней взглядом. Она чуть улыбнулась, и эта несколько отрешенная улыбка приподняла щеки холмиками по сторонам чуть вздернутого носа с детски закругленным кончиком, что придавало ей особенный шарм. Он узнал ее.
– Я – Марина, – представилась она и, встряхнув золотоволосой своей головой, уточнила, – юрист I класса, помощник прокурора по надзору за соблюдением прав и свобод граждан. А вы…
Михаил машинально назвал свое имя, но вряд ли понял, что сказал, потому что на какое-то время все прочее потеряло для него значение.
– Следак, – придя в себя, сказал он, – следователь по особо важным делам.
На лице ее отразилось неподдельное восхищение. Казалось, что она вот-вот по-детски в ладоши захлопает.
– Да ну? Давно жажду узнать, какие вы там особо важные дела расследуете!
Михаил перевел дух. Да нет, вроде бы не она. Наверное, он обознался, так как та, которая повстречалась ему на пустынной дороге, была самим воплощением тайны. Как гостья из иных миров. А эта, похоже, была не очень умна. (Пустышка, к собственному удовлетворению, заключил он.)
– Да какие у нас дела могут быть – делишки, – ответствовал он. – Вот у вас, в прокуратуре, – нам и не снилось. А тебя… то есть, тьфу, вас каким ветром в наш хлев занесло?
– Откомандирована из главка помочь чистить этот ваш, так сказать, хлев. А еще я пишу диссер и ищу для него материал…
– Ага, понимаю. Решили, значит, спуститься с небес. Побудете здесь немного, поймете, в каком г..не мы копаемся, а после опять вознесетесь?
Она вроде бы и не обиделась ничуть или намека не поняла.
– Давайте на «ты» все-таки, а то говорить неудобно…
– Тебе сколько лет, девочка? Двадцать?
– С утра тридцать два.
Майкл (так его звали сослуживцы), конечно, был удивлен, но виду не подал.
– Ты хорошо сохранилась. Я бы дал меньше.
– Не ты один, – улыбнулась Марина, как будто он ей комплимент сделал. – Это я в мамину породу пошла. Ее в пятьдесят еще девочкой звали… Так как насчет кофе?
Она вновь улыбнулась, причем так обезоруживающе искренне, что Михаил устыдился: мент он и есть мент, циник, конечно, до мозга костей. Но что делать? имея дело с дегтем, поневоле испачкаешься!
Что касается кофе, то такого он не пробовал ни до, ни после. Увидев черный ободок на дне небольшой, немногим больше наперстка чашки, он было подумал, что она решила над ним подшутить, и собрался уйти даже, но она остановила его ободряющим, без всякой иронии взглядом.
– Ты только попробуй! – предложила.
Вкус напитка показался ему ни на что не похожим. Пожалуй, это был не совсем кофе. Следующим ощущением, поразившим его своей определенностью, было сознание того, что он не умер, а еще через мгновение взорвавшееся внутри пламя прокатилось горячей волной от кончиков пальцев на ногах до кончиков волос на голове. Он ощутил какое-то сладкое чувство, какое-то странное, ни с чем несравнимое наслаждение. Ему показалось, что сердце уж и не бьется, а трепещет, как пойманная птица, и с подспудным страхом стал ощупывать грудь. Но оно было на месте. Потом он почувствовал облегчение, как если бы море, теплое, прозрачное, подхватило его, забрав все заботы, а сила тяжести в одночасье утратила власть над ним…
Марина словно преобразилась.
Она обернулась к нему, и он увидел ее глаза, светлые, сверкающие, как море в грозу, как тогда, на дороге… Наяву ли это с ним происходит или снится? Он недоуменно посмотрел на нее, и она улыбнулась ему с тем неуловимым оттенком превосходства, который свойственен лишь знающим себе цену натурам.
– Это знаменитый бехистунский кофе – тайна арийских царей, – как бы со стороны донесся до него ее голос. – Он помогает забыть о печалях и на некоторое время снимает бремя, которое потомки Адама несут с той поры, как бог изгнал их из Эдема!
А потом…
А потом он корил себя тем, что вот он, женатый и матерый, в общем-то, мужик, прошедший огонь, воду и медные трубы, позарился пусть и на смазливую, даже на очччень смазливую аспирантку, которой сидеть где-нибудь в главке да ублажать высших чинов (полицейских ли, прокурорских – все равно). Но, как бы то ни было, она не выходила у него из головы, а тут еще этот Борман (так звали майора Терентьева, о котором в Управлении ходили легенды) некстати подлил масла в огонь.
Он зашел к Михаилу, как всегда, подшофе. Постоял над душой, а после плюхнулся в кресло под фикусом.
– Ну, чем занимаетесь, черти? – осведомился он.
Следователь Татьяна, подшивая протоколы допроса, не удостоила его даже взглядом, хотя в тайне, наверное, была в него влюблена.
– Мы-то делами, а вот ты чем?
– А я все свои сдал – завтра в отпуск. Вот съезжу на Кипр, как Майкл…
– Прежде займись чем-нибудь!
– Это чем?
– Да вот хотя бы… допроси меня с пристрастием. (Бормана не раз отчитывали на совещаниях за рукоприкладство.)
Тот истолковал намек в меру своей испорченности.
– Это как, – с характерным воркующим смешком спросил он, – изнасиловать, что ли?
Татьяна брезгливо скривила красивые губы. Стаж службы у нее был изрядный, и грубые выражения мужчин протеста у нее не вызывали.
– Фу, Терентьев, какой ты пошляк!
Тот между тем закурил и, выпустив к засиженному мухами потолку несколько колец дыма, мечтательно так заявил:
– А что, Майкл, видал, какая попка у этой… ну, у новой помощницы прокурора? А грудь? Прямо-таки Дженифер Лопес!
Татьяна расправила плечи.
– Позвольте, а я чем плоха?
Она действительно была совсем не плоха, и грудь ее была объектом вожделения многих мужчин. Однако на ней, как почти на всех «ментовских» женщинах, будто венец безбрачия лежал: мужчины видели в ней лишь «мента в юбке», даже не задумываясь, что она достойна любви и счастливой семейной жизни и вполне может быть хорошей, даже очень хорошей женой.
– Слушай, ты совсем не плоха, – подтвердил Борман и со значением усмехнулся, – но эта Марина (так ее зовут, кажется) прямо в ступор вгоняет: зеленые глазищи, словно в изумлении широко распахнутые под слегка приподнятыми черными бровями, сияют, как море под солнцем, «груди рвут платье, ноги, ах, какие ноги!..»
– Да, – протянул он, – хороша Маша, да не наша…
– Это почему так? – поинтересовалась Татьяна.
– Да уж так. Молода слишком кобылка, не объезжена.
– Ничего, старый конь борозды не испортит. – На ее лице появилась неуловимая, как у Моны Лизы, улыбка, которая могла означать и тихое, подспудное злорадство (да уж, этим двум кобелям было далеко за тридцать и их время ухлестывать за девицами давно истекло), и такое же тихое сочувствие.
– Майкл испортит, он жене верен, – серьезно так возразил Борман, – а я…
– … рожей не вышел, – закончила за него фразу Татьяна.
– Да нет, капиталом, скорее, – сказал тот. – С нашей-то профессией не то что на такую мадам, на кабак хороший не заработаешь…
– Ты нас хотя бы в неважный своди, отпускник, – напомнил Михаил.
Борман заерзал в кресле, брезгливо скривил губы и поспешил ретироваться. Рестораны он не любил, а пить предпочитал в кабинете, один.
Вот напасть-то, заключил Майкл. Все шло не ладно, все просто валилось из рук, а тут еще позвонил прокурор и сообщил, что оба дела его не продлят, подозреваемых выпустят под залог, а он как хочет, так пусть и выкручивается, то есть пусть хоть в Тмутаракань (Дагестан) едет и ведет следствие там. Борман, конечно, помог бы, но он в отпуске, а у Татьяны у самой больше двадцати дел в производстве. Нужно было что-то предпринимать самому, что-то придумывать, но мысли его были заняты этой внезапной встречей и прогнать их он никак не мог…
Когда жара стала спадать, стало спадать и наваждение, навеянное прокурорской помощницей. Часов около десяти позвонила жена, спросила, что приготовить на ужин. Михаил сказал, что ему все равно, а вернется он, наверное, поздно.
– Что, опять много дел? – В голосе супруги прозвучала уже набившая оскомину укоризна, которая вызвала столь же привычное раздражение: он-то, собственно, в чем виноват?
– Опять! – рявкнул в сердцах и бросил трубку.
«Надо бы, в самом деле, прийти хоть раз вовремя, пока она не спит», – решил Михаил и стал собираться. Но… домой не тянуло, а тут еще Сан Саныч зашел.
– Вот Борман мерзавец, – пошутил он, – ушел в отпуск и тьму дел передал, чтоб ему там икнулось! Но вот одно интересное… Не желаешь взглянуть?
– Что за дельце? – вяло поинтересовался Михаил.
– По факту убийства владельцев квартир… Судя по всему, орудует хорошо организованная, информированная и вооруженная банда, которая не оставляет следов…
– Ну и что? Что здесь такого?
– А то, что все жмурики убиты (что, кстати, еще необходимо установить) с помощью какого-то неизвестного, сильно действующего препарата – почти все обнаружены с выражением несказанного блаженства на лицах… Хотел бы я так умереть!
– Ну, ты все-таки повремени, а там, как знать, может, и умрешь так же…
– Возьмешь его к своему производству – ты же спец по такого рода делам? – в голосе Сан Саныча прозвучали просительные нотки.
– Нет уж, – сказал Михаил, как отрезал. – Руководство в Дагестан посылает – предписано расследование вести там, а ты знаешь, что это значит.
Сан Саныч только руками развел. Он знал…
Переодевшись, Майкл вышел на улицу и подошел к своему авто. В нагретом за день салоне было жарко, как в печке, и он решил добираться домой на метро. Он шел, прячась в тени деревьев, которая тоже, впрочем, прохлады не давала…
Прошло всего две недели, как он вышел из отпуска, а уже устал так, будто «пахал» целый год. Служба «достала» до чертиков, но самым неприятным было то, что он начал терять вдохновение. Начал терять веру в полезность того, что делал… Но что было делать? Оставить службу, дом, семью, родные погосты и уехать… ну, скажем, на Кипр? Но ведь от себя не убежишь!!!
Он остановился под раскидистой липой и закурил (не любил курить на ходу). Спускаться в метро и ехать домой ему определенно не хотелось. Совсем рядом мягко так скрипнули тормоза, остановился тускло поблескивавший в темноте «Лексус». Поначалу он не придал этому особого значения. Но потом понял, что что-то не так, и не успел сообразить, что к чему, как щелкнул замок и открылась задняя дверца.
– Садись, майор, подвезу! – услышал он знакомый голос.
Михаил внимательно посмотрел на авто и опознал в нем Lexus LS 460, не хилая такая машинка, ценой тысяч в сто баксов. Не то что на его зарплату – на прокурорскую такой не купить.
– Садись, Майкл, жарко ведь! – пригласила Марина. Из распахнутой настежь двери тянуло прохладой и неземным ароматом Lancome Climat.
Михаил улыбнулся, расправил потертые джинсы.
– Откуда дровишки, то есть, тьфу, такое? – он кивнул на авто.
– Отец мой, слышь, баксы клепает, а я отвожу, то есть, тьфу, трачу! – в тон ему улыбнулась Марина.
– Нет, – он решительно мотнул головой, потому что понял, что если сядет, то сдастся, а если сдастся, то ничего хорошего из этого не получится. – Я пешочком дойду. Мне тут не далеко.
– А можно я с тобой пройдусь? – спросила она и взглянула на него таким искренне просящим взглядом, будто от ответа зависела сама судьба ее.
И он не сумел отказать. Черт возьми, слабО все-таки стало!
– Езжай к метро! – сказала она шоферу, но уже совсем иным тоном – жестким, непререкаемым, как приказ. И «Лексус», заурчав мягко, скользнул в темноту…
А они медленно пошли по аллее уснувшего парка. Он нередко бродил здесь один, но теперь, когда рядом была она, все казалось иным, все, чем он жил до сих пор, было, похоже, потеряно. И он понял, что нет на земле такой силы, которая способна вернуть его к прежней жизни, потому что не осталось в той, прежней, такой сердечной связи, которая могла бы противостоять ей.
Парк был окрашен в мягкие, пастельные тона. Листва начинала уже золотиться, клены напоминали костры, которые даже в темноте слепили глаза, а белизна берез была особенно выразительна на фоне темного ельника. Выразительны были ее глаза, которые, как крупные звезды, источали таинственный свет.
– Мы ведь знакомы, – внезапно сказала она. – Помнишь дорогу на Новый Некоуз, грозу, Сить?
– Это я давно забыл…
– Но коль скоро мы уже встречались однажды и встретились вновь, не встречались ли мы в прошлых жизнях?
– Ты веришь в карму?
– Я хочу знать, во что веришь ты.
– В жизнь, – неуверенно произнес он, – которая идет так, как идет.
Губы ее шевельнулись без звука – она повторила его фразу без слов.
Что-то открылось ему, и он подумал о ней, о своей жизни, как о поиске вечно ускользающей истины, как о какой-то затянувшейся прелюдии, которая предваряла совсем иную жизнь. Ему показалось, будто вот-вот распахнется незримая дверь, и дыхание этой самой иной жизни прогонит наваждение прежней как видение сна. Невероятно! Минуло столько лет – он устал от пройденного пути, наверное, постарел, многие, которых он знал и любил, покинули этот мир. И все эти долгие годы судьба готовила новую встречу с ней. Наверное, такое бывает, когда человек надеется. Но он разве надеялся?
Он хотел что-то сказать, но Марина приложила пальчики к его губам.
– Не говори, о чем думаешь. Я и так знаю.
– Это меня не интересует.
Она улыбнулась во тьме…
В дальнем конце парковой аллеи в мерцающем свете светильника показалась одинокая фигура. Это был какой-то мужчина. Но что было делать ему одному, в безлюдном парке? Любитель ночных прогулок при луне? Михаил догадался. Наверное, собаку выгуливает, и, непременно, большую. Да, вот и она – огромная черно-белая тварь!
Она неслась по тропинке прямо на них огромными прыжками, словно вырываясь из своей же собственной шкуры.
Сделав шаг вперед, заслоняя собой спутницу, Майкл мельком взглянул на нее – бесподобно прекрасная, взволнованная, с вспыхнувшим желто-зеленым пламенем взором, она, казалось, была весела, свирепо весела, предвкушая борьбу не на шутку, а всерьез.
Он не успел испугаться, ибо все произошло слишком стремительно, как всегда в его жизни. Успел только стать поустойчивей, чтобы собака, если все-таки налетит с разгону, не опрокинула его, в то же время зная по опыту, что она непременно остановится и будет какое-то время кружить вокруг, как акула, ища брешь в обороне. А потом, слившись в один, глухо прозвучали два выстрела, и раздавшийся затем предсмертный визг убедил его в том, что, по крайней мере, одна из пуль достигла цели. Чуть склонившись над издыхающей тварью, Марина хладнокровно, не целясь, выстрелила еще раз. И та в последний раз судорожно дернулась и замерла.
Когда, наконец, подоспел под стать своей подопечной хозяин, она была уже мертва.
– Что вы наделали, негодяи? – брызжа слюней, заорал он.
– А вот что! – Марина, встав на цыпочки, приставила ствол к его сальной щеке и одним легким движением усадила на асфальт. Вращая совершенно ошалевшими глазами, мужик как-то сразу обмяк, скис.
– На колени! – тихо, одними губами сказала она. И амбал, враз обмочившись со страху, упал ниц. Грохнул еще один выстрел (в воздух), и он издал ужасный стон, как если б его поразила внезапная боль. Потом, уходя, они слышали и другие стоны, раздававшиеся непрерывно, один за другим, прежде чем удалились от места происшествия на довольно приличное расстояние.
– По-хорошему, – сказал Майкл, – нужно было бы «скорую» вызвать…
– Ничего. Пусть сидит, штаны сушит, – отозвалась Марина. – А «по-хорошему»… не собаку – его следовало бы пристрелить!
Пряча «макаров», она как-то странно на него посмотрела – в черных, как омуты, глазах ее полыхало желто-зеленое пламя. И вот тогда по-настоящему стало страшно ему, бывалому следаку, рядом с ней, способной на столь не по-женски решительный и жестокий поступок.
Если еще сегодня утром он видел в ней всего лишь красивую женщину – саму суть ее пола, то сейчас она представилась ему ангелом смерти, прилетевшим на роковое свидание. Превращение это было столь разительным, что ему показалось, будто он провалился в какую-то бездну, но все равно был готов пожертвовать всем – службой, долгом, наконец, самой жизнью за эти краткие мгновения близости, тем не менее, был не в силах ее даже обнять.
– Кто ты такая, Морская? – преодолев себя, спросил он. – Я хочу заглянуть в бездну, которая тебя извергла…
Она усмехнулась и то ли в шутку, то ли всерьез предостерегла:
– Когда смотришь в бездну – бездна смотрит в тебя.
– Ты что же, НикитА? Новая Мата Хари? Или просто чудовище?
– Ты сам знаешь, что чудовище живет в каждом из нас…
Когда они подошли к метро, черный «Лексус» уже стоял неподалеку.
– До завтра! – сказала она.
– До завтра, – произнес он в ответ.
А назавтра…
Придя в прокуратуру, получил предписание на эскортирование господина N за подписью первого зампрокурора РФ, ордер на арест и проездные документы на себя и пятерых СОБРовцев.
Подольская, прекрасная и сияющая, как утренняя звезда, кивнула ему, как ни в чем не бывало.
– Господин Переверзев, зайдите ко мне в кабинет, – строгим тоном сказала она и продефилировала по коридору, как некое небесное существо, невесть зачем спустившееся на грешную землю.
Едва за Майклом захлопнулась дверь, она, вся просияв, повернулась к нему и с каким-то замирающим выражением лица повисла на его шее. Как пахли ее волосы? Луговыми духмяными травами, фиалкой, персиком, розами, а еще солнцем, любовно ухоженным женским телом и росой. Lancome Climat!
– Все-таки мы не настолько хорошо знакомы, – держа руки по швам и страшась шевельнуться, сказал он.
Она ослепила его счастливой синевой своих смеющихся глаз.
– Обними меня. Скажи, что я тебе нравлюсь…
Он почувствовал на себе ее прохладные, как у наяды, руки, и как они, не размыкаясь, увлекают его в какой-то бездонный, пронизанный сиянием ее глаз омут, безбрежный океан, в котором гасли мысли, события, мечты… И он, уносясь во внезапное странствие странствий, уносил в своей памяти самое лучшее из всех наваждений…
– Ты нравишься мне, – сказал он, с трудом избавляясь от этого наваждения, инстинктивно понимая, что происходит нечто невозможное, быть может, опасное, что целесообразно сейчас же остановить, и делая движение, чтобы мягко освободиться от притягательной тяжести ее тела.
– Я злой, грубый. Меня нельзя любить, – попробовал он отшутиться и вдруг почувствовал себя побежденным, низвергнутым, лишенным воли, ибо еще чуть-чуть – и он был бы готов сделать все, что только не пожелает эта единственная во всем мире женщина.
В ту же секунду она отпустила его и, как ни в чем не бывало, спросила:
– Кофе?
– Нет. Хорошего понемногу, – вспомнил он свои недавние ощущения. – Не дай бог выпить лишнего – будет тогда мне сон вечный.
Марина опять странно так на него посмотрела, отошла к окну, так что солнечные лучи обрисовали ее точеную фигурку, и закурила.
– Давешний собаковод, гад, – вдруг сказала она, – заявление подал. Написал, что напали, ограбили, едва не убили. Словом, разбой.
– Дело возбудят?
– Да. Хотят поручить Колесу вашему…
– Сан Санычу?
– Вроде бы.
Михаил только руками развел.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, а заодно и… материал для диссера!
– А что, – вдруг оживилась Марина, – это даже интересно. Сможет ли ваш корифей вычислить двух неизвестных злодеев?
Мысли Майкла вошли, наконец, в привычное русло. Мозг его заработал, соизмеряя и делая выводы, и выдал результат раньше, чем догорела ее сигарета:
– Ничего страшного, – заключил он. – Свидетелей происшествия нет, а если что, таковым может выступить твой водитель. Хорошо было бы, если б собака успела меня цапнуть, ну да ладно…
– Вот что еще. – Он достал из кобуры свой «макаров», извлек обойму и передал ей четыре патрона. – Настоящие, наши. Если что – не придерутся.
– А ты как же?
– У меня есть не учтенные.
– Хорошо. Ты улетаешь сегодня? Обязательно провожу…
Черный «Лексус» подрулил почти к самому трапу. В своем форменном прикиде и манере двигаться Марина так была похожа на стюардессу, что если бы поднялась в салон и попросила пассажиров пристегнуть ремни и не курить, то вряд ли кто-нибудь заметил подмену.
– Привет, милый! – сказала она. Лицо ее показалось ему молодым и очень красивым. Он подумал, что, черт побери, никогда не видел такого красивого лица.
Она, казалось, как Афродита, была соткана из света и из еще чего-то более воздушного, нежели морская пена. Как только она появилась, он понял, что влюблен в нее. Он притянул ее к себе и поцеловал по-школярски, в щечку, а со стороны могло показаться, что вот, благовоспитанная дочь пришла проводить своего почтенного папашу.
– Как хорошо, что ты пришла, – сказал Майкл.
– Это было нетрудно. Я всегда буду тебя провожать. И встречать тоже…
Она покопалась в сумочке, перекинутой через плечо, извлекла на свет божий грубо обработанный кусок янтаря, отливающий голубым, на золотой цепочке и повесила ему на шею.
– На счастье, – пожелала она.
Весь полет, удобно устроившись между двумя дюжими спецназовцами, он проспал беспокойным сном. Над его головой веяли прохладой раскидистые кипрские сосны. А вот и знакомая бухта с пляжем из крупной гальки и причудливой формы камнем, где Афродита, по слухам, вышла из моря, где до сих пор можно было встретиться с ней, купающейся. Но он вовсе не ее видел – Марину. На ней почти ничего не было, кроме золотого пояска и сандалий, тех самых, что когда-то держала в руке. Брызги золотыми жемчужинами сияли на ее бронзовой коже. Серьезная и строгая, с безжизненным, как у сфинкса, лицом, она, казалось, целиком пребывала во власти неких таинственных сил, которые владели ей безраздельно. И от осознания, что сил этих ни он, ни тем паче она преодолеть не сможет, на душе становилось печально, а сердце пронзала тупая боль…
А потом была обыкновенная рутинная оперативно-розыскная работа, которой он, впрочем, не должен был заниматься. Но что поделаешь, если «даги» своих выдавали не охотно, будь злодей хоть трижды паррицида или насильник (такая вот особенность национального менталитета). Его группа два месяца бегала по горам, проверяя один аул за другим, обшарила пол-Махачкалы, Кизляр и Буйнакс, а сам он провел много бесплодных бесед с операми и замами разных начальников по розыску. И, в конце концов, они либо напоролись бы на бандитскую засаду, либо, что еще хуже, обрели серьезные неприятности по службе, не повстречай он совершенно случайно старого своего знакомца, даргинца, занимавшего высокий пост в одном из районных управлений. Тот, лишь мельком взглянув на его документы, на ордер, под большим секретом объяснил, что, а самое главное, как надо делать. Так и поступили, и уже дней через пять злодей был обнаружен, задержан и этапирован в Махачкалу, в СИЗО. Оставался пустяк – провести здесь, на месте, предварительные следственные действия и эскортировать его в Москву. Однако пустячок этот вылился в такую проблему, решение которой представлялось не менее трудным, нежели его розыск и задержание. Опять помог его величество Случай, и, в конце концов, испытав тысячу треволнений и потеряв несколько килограммов веса, он закончил дела. В Москву вылетали кружным путем, через Ростов и Саратов.
И, пока суд да дело, он забыл о Подольской. Постоянное чувство опасности вытравливало любое воспоминание о ней. Но, когда все было уже позади и самолет сел в Домодедове, предвкушение желанной встречи было тем единственным, что переполняло его целиком.
Спустившись по трапу и пройдя турникеты, он остановился и оглядел группы встречающих. Марины среди них не было. Может, она ждет его в своем «Лексусе»? Но на улице она его тоже не встретила, а встретил его Соловей, прокурорский водитель. Лихо подогнав старенький «Форд» прямо к выходу из аэропорта, он гостеприимно распахнул дверцу.
– Садись, майор. Прокачу.
Майкл изобразил на лице весьма кислую мину.
– Ты, Птицын, видно, что-то напутал: с каких пор простые следаки удосуживаются такой милости?
Соловей даже обиделся вроде.
– Не напутал я ничего, – сказал он. – Просто шеф с утра еще велел тебя встретить и отвезти домой, если пожелаешь, чтобы отдохнул там и привел себя в порядок, а если найдутся силенки, то везти тебя прямо в прокуратуру, так как дел невпроворот. Так куда прикажете ехать?
Конечно, этих самых силенок осталось у Майкла всего ничего, да и не мог он даже представить себе ничего более лучшего, как принять горячую ванну, расслабиться, опрокинуть пару-тройку рюмок хорошей водки, уснуть на чистом и проспать этак суток двое, не просыпаясь и не видя снов. Но выспаться, во-первых, ему все равно не дадут, а во-вторых – уж очень хотелось увидеть Марину.
– Давай, Птичкин, гони на работу – покой нам только снится! – сказал он.
По дороге Соловей не дал ему слова сказать (Майкл, впрочем, не огорчился). Мастерски обгоняя будто стоящие на месте авто, он успевал крутить баранку, слушать Радио ФМ, курить и говорить без умолку. Байки он травил, как никто. Но, когда ехать осталось немного, принялся излагать последние новости их епархии…
– Шефа на селекторе городской прокурор так распек, что тот стал уже паковать чемоданы, а тут из главка пришла милость – в соответствии с табелем о рангах, учитывая безупречную службу, выслугу лет, всяческие там заслуги, ну, сам понимаешь, представили его к генеральскому званию. Так он на радостях одного внеочередным подполковником юстиции сделал…
– Да ну! – искренне удивился Майкл.
– Вот тебе и ну, и не только его…
– Кого же еще?
– Догадайся с трех раз.
Майклу действительно стало любопытно.
– Мышкину (Татьяну), что ли?
– Не угадал!
– Ну, не знаю, право. Может, Бормана?
– Ага, держи карман шире! Этому на роду написано в вечных капитанах ходить…
– Про себя сказать не могу – у меня два неснятых взыскания.
– Ладно уж, все равно не догадаешься, – сжалился Соловей. – Колесову нынче поляну накрывать.
– Вот так так, – с пиететом отреагировал Майкл, хотя, если честно, ему было наплевать не только на карьерный рост сослуживцев, но и на свой собственный, и, чтобы поддержать разговор, поинтересовался:
– Это же за какие заслуги?
Соловей, глубоко удовлетворенный такой реакцией, сделал красноречивую паузу, наверное, ради сохранения интриги, а после его все-таки прорвало:
– А такие… Была у нас одна командированная из главка. Симпатяшка такая…
Майкл весь превратился в слух.
– Ну, ей все еще букетики да шоколадки носили…
– Марина?
– Не знаю, как ее звали. Но знаю, оказалась не той, за кого себя выдавала. Оборотнем в погонах она оказалась, вот кем.
– Да ты что, шутишь, старый? – разум просто отказывался этому верить.
Соловей даже обиделся.
– Ничуть, Майкл. Да вот приедем – сам спроси, кого хочешь. У нее в кабинете обыск был, а после… под белы рученьки, под белы ноженьки – и на цугундер! В Матросской тишине она теперь парится, вот так вот.
Внезапно явилось знакомое ощущение грозной опасности, возникшее внезапно, как шторм в океане. Только опасность эта на сей раз надвигалась не на него. Он понял, что, целиком поглощенный своими делами, опоздал. Безнадежно опоздал. И произошло что-то непоправимое.
– Кто ее дело вел?
– Колесо. Вот за него ему и накинули две звезды…
В прокуратуре дверь ее кабинета была опечатана…
Он потоптался немного, видно, не зная, куда себя деть, потом спустился в фойе и стрельнул у дежурившего пристава сигарету. Когда прикуривал, заметил, что рука дрожит. Странно, ведь лично с ним ничего не случилось, в очередной раз он вышел сухим из воды и даже благополучно закрыл дело. Можно было расслабиться, поехать домой отдыхать, но что-то его удержало. Сигарету он выкурил машинально, без удовольствия, стрельнул другую, потом собрался выйти, чтобы купить ещё, как кто-то его окликнул. Он повернулся и увидел спускавшегося в фойе Колесова. Одет он был цивильно, небрит и … абсолютно трезв.
– Что-то не тянешь на подпола! – вместо приветствия сказал Майкл.
– Что, наслышан уже? – осведомился тот и протянул ему руку. – Ну, давай ко мне зайдём, что ли, причастимся…
Майкл сел на стул, на котором обычно сидели подследственные, и вопросительно взглянул на Сан Саныча. У того был крайне измученный вид – видно, в последнее время ему приходилось трудиться без отдыха. – «Точняк про Марину хочет что-то выведать», – заключил Майкл. Но тот открыл стенной шкаф, где (все знали) был холодильник, как фокусник, извлёк бутылку армянского коньяка, лимоны нарезал и любовно всё разложил перед Майклом.
– Как поездка? – наконец, осведомился он.
– Сам знаешь… Ну, давай за тебя, что ли!
Сан Саныч махнул рукой – мол, неважно всё это, попросту вехи жизни. Так же, чокнувшись, выпили по второй, и Сан Саныч сквозь запотевшие очки этак сочувственно на него посмотрел.
– Что, маешься?
– Что ты, собственно, имеешь в виду?
– Её, конечно. Марину…
Майкла словно током ударило. Он налил себе и выпил один. Сан Саныч, усмехаясь, продолжал ласково поглядывать на него.
– Ты не волнуйся, подозрение с тебя снято…
– Ты о чём говоришь?
– Да всё о том же… Когда изъяли её оружие, обнаружили подмену четырёх патронов. Провели экспертизу и решили, что всё, спалился ты, Майкл. Я, каюсь, даже ордер на твой арест было выписал. Спасибо тому потерпевшему, ну, что с собакой вас в парке встретил. Он всё разъяснил, ну, что ты не при чём.
На Майкла словно ушат холодной воды опрокинули. Исподволь родилось чувство, как если б он предал друга. Он хотел рассказать, как было, однако получилось не лучше, нежели у любого подследственного, пытавшегося уйти от ответственности:
– При чём здесь она? Собака первой набросилась. Этот придурок…
– Постой, подожди! Да при чём здесь собака! Дело… ну, помнишь, то, которое я тебе сватал? Так вот, в нём наша ундина – главная героиня!
– Это как так? – опешил Майкл.
Сан Саныч ответил не сразу. Он прислушался к дробному стуку дождя, который зарядил с утра, не переставая, постучал пальцем по деревянной столешнице и медленно сказал:
– А вот так… Дело показать не могу – оно в главке. Суть же в следующем…
– Не рассказывай! Я уже догадался, – выдавил из себя Майкл. Его грудь словно прессом сдавило, голос сел. – Скажи, она что, сама убивала?
Сан Саныч только плечами пожал.
– Ну, если можно так выразиться… Видишь ли, их контингент – люди, в основном, с ущербной психикой, ну там одинокие старики, алкоголики, наркоманы, а она умела войти в доверие, как никто. Плюс очарование молодости (если не сказать, красота), неподдельное обаяние, красноречие, прокурорская «ксива». Есть в деле пару эпизодов, когда жилплощадь (и не маленькую, скажу) ей отписывали по доброй воле, просто «за красивые глаза». А так… вечернее чаепитие, коньяк, кофе и… ажур, пожалуйте в морг! Кстати, т.н. кофе этот, то есть напиток, который она выдавала за него, на самом деле дьявольская вещь: наши эксперты до сих так и не разобрались, что он такое…
– Она одна столько дел натворила?
– Да нет, были сообщники. Информаторы, адвокаты, нотариусы. Человек пятнадцать всего…
– Я не о том, – замотал головой Майкл. – Она сама всё это придумала, ну, то есть организовала?
Сан Саныч налил коньяку себе, Майклу, достал из сейфа шоколадку (энзэ) и долго шуршал фольгой, разворачивая, потом снова серьёзно так на него посмотрел.
– В ней есть нечто скрытое, окутанное тайной, что заставляет теряться в догадках относительно её личности. Она, как мне кажется, обладает синтетическим типом мышления. Эмоции умеет подчинять рассудку, так что всё, что касается её самоё, она совершает обдуманно и расчётливо. И вообще, у неё чересчур рациональный для женщины характер. По-моему, она относится к тому типу таких «тихих милашек», в которых дремлет, когда надо, просыпается Навь/Бездна. Но в этом пусть разбираются наши психологи…
Майкл вновь посмотрел в окно. Маленькие чёрные чёрточки на сером фоне низко стелившихся дождевых облаков привлекли его внимание. Их было довольно много. Птицы кружили над парком, описывая плавные круги, потом круто снижались и тут же опять взмывали вверх, быстро махая крыльями. Он долго следил за ними, кружащимися и взмывавшими над кронами раскидистых тополей.
– Что, по-твоему, ей грозит? – под конец отрешённым тоном осведомился он.
– Так вышак однозначно, – произнёс Колесов и вновь зашуршал фольгой…
Подул ветерок и потеснил облака. Проглянуло солнце. И тотчас нечто давно забытое, но всё же знакомое всколыхнулось в душе, будто вновь, как на Сити, послышался зов одинокой волчицы – внезапный, негромкий, однако непреодолимый, как смертный грех, и душа его, отзываясь, заболела, застонала от беспричинной тоски…