Кто мы такие?

               

ЧАСТЬ 1.

                Даль составил Российский словарь,
                Мейерхольд изложил «Ревизора» -
                надо было понять эту даль,
                эту тайную силу простора.
                Сколько всяких великих идей
                возросло на просторах России!
                Сколько всяких великих людей
                объясняли нам, кто мы такие …

                С. Куняев
               

  МОЖЕТ МЫ — КИТАЙЦЫ? Мы тоже любим пельмени, в нас сильнО стремление к коллективизму, и наши красные флаги ещё не стали музейными экспонатами. Мы гноим друг-друга в лагерях, убиваем в гражданских войнах, давим на остановках и пешеходных переходах тяжёлыми джипами - то есть, мы ведём себя так, как-будто нас полтора миллиарда и наш генофонд ничем не ограничен. Да, мы не сметаем танками студентов с площадей, но мы хладнокровно расстреливаем из танков свой собственный парламент, превращая трагедию убийства в телевизионное реалити-шоу. 
  Как сильно Культурная революция отличается от ГУЛАГа? Разве Сталин прорастает в нас с меньшими последствиями, чем Мао прорастает в китайцах? Мы тоже любим маршировать, петь песни хором, нести в колоннах флаги и транспаранты. У нас тоже есть драконы, и их тоже, как и на праздниках в Китае, носят на руках. Но наши драконы хотят, чтобы их носили на руках круглый год, и они вовсе не бумажные, и даже не деревянные...

  А МОЖЕТ МЫ — ГРЕКИ? У нас тоже есть православная вера и свой собственный Афон, мы импульсивны и сентиментальны, любим петь и танцевать. Мы тоже не умеем работать как немцы, и у нас есть одно на всех маленькое тёплое море, на которое правда, мы никак не можем заманить иностранцев, но на берегах которого наши доморощенные аргонавты до сих пор находят золотое руно, чудесным образом, выпавшее из государственной казны.
  В нашем языке огромное количество греческих слов. Все наши Татьяны, Ксении, Пелагеи, Василии, Никиты и Николаи тоже родом из Греции. Вы никогда не замечали как Сиртаки похоже на Яблочко, а колонны и портик Большого театра на Парфенон? А разве Газпром не похож на Прометея? Ведь это он украл огонь у Богов и отдал людям, проведя газ в самые глухие уголки страны. Но когда свет наконец проник туда, куда уже давно не ступала нога Богов, даже свет не выдержал и потух, чтобы не шокировать местное население, давно привыкшее  жить в темноте.

  МЫ ВПОЛНЕ МОЖЕМ БЫТЬ ЯПОНЦАМИ с нашей любовью ко всему духовному, со славными дзюдоистами, во главе сами знаете с кем, с бесчисленными барами и ресторанчиками, предлагающими суши, с японской техникой, работающей на всех наших больших стройках, и с японскими автомашинами, которые давно победили наш родной автопром.
  Представьте себе Японию от моря до моря, и нас — новояпонцев, которые наконец-то смогли прогуляться по островам Курильской Гряды и взглянуть на них по-хозяйски. И будет расцветать в наших душах сакура, и совесть неофитов начнёт тянуться к небу Фудзиямой, выдавая на- гора раскаяние, и получая взамен  энергию созидания.

  НЕТ, МЫ В БОЛЬШЕЙ СТЕПЕНИ АНГЛИЧАНЕ. Живём на своём острове в одну шестую часть суши, вот уже много сотен лет воюем потихоньку с Норманнами за право спокойно жить на своей собственной земле, но пока не добились существенных успехов.
  Когда-то мы были империей и пока наши поэты писали свои шедевры, а композиторы сочиняли свои гениальные мелодии, наш флот бороздил просторы мирового океана. Наши люди на утлых судах поднимались в полярные широты, и опускались к южному полюсу, и даже подарили миру белоснежную Антарктиду. Мы прошли Урал и Сибирь, открыли объятия братской Украине и воссоединились с Белоруссией. Народы, попавшие в нашу сферу влияния, стали говорить на русском языке и в этом мы очень похожи на Содружество наций...
  А теперь, посмотрите, на Эдуарда Седьмого и на Александра Третьего, умилитесь, сходству Георга Пятого и Николая Второго... Фамильные черты дома Виндзоров, как в зеркале отражаются в лицах русских монархов. Конечно, не все из нас Романовы, возразите вы, и пойдёте пить милую сердцу водочку, и виски на нашем большом острове по-прежнему будет котироваться ниже доброго деревенского самогона, после которого, между прочим, ужасно хочется снова ощутить себя русским империалистом.

  НО МЫ МОЖЕМ БЫТЬ И ФИННАМИ с их любовью к водке, лыжам и рыбалке, с их просторами малозаселённых северных территорий, с монастырём  Нового Валаама, с Успенским Собором в центре Хельсинки, на котором так славно позолотили купола в прошлом году. У них конечно нет мавзолея, но есть музей Ленина в Тампере, есть и бережно восстановленные места, связанные с пребыванием царских особ на территории Великого Княжества Финляндского.
  У нас общая история, мы уже давно едим одно и то же масло, и бежим париться в одни и те же сауны. Да, мы вполне можем быть финнами, и тогда и Выборг, и Петрозаводск будут нашими в силу естественного хода вещей, а не потому, что была война, и тогда какому-нибудь чукотскому олигарху-недотёпе может показаться, что ему уже и ехать никуда не надо, что вот за теми берёзками и начинается заповедная территория, на которой олигархов никто не отстреливает, и никто особенно не замечает. Ну а тем, у кого нет особенных богатств, можно будет просто остаться у себя дома и в один прекрасный день подправить и подчистить всё на своём собственном участке, потом прибраться вокруг дома и на своей собственной улице, а потом не давать всяким уродам мусорить и пакостить на вашей собственной земле, на которой жили до вас ваши отцы и деды, и в которую вам прийдётся лечь, даже если вы по прежнему считаете себя русским.

   ВРЕМЕНАМИ Я ДУМАЮ, ЧТО МЫ ИТАЛЬЯНЦЫ. В конце-концов мы построили свой Третий Рим — пусть не вселенского масштаба, но вполне осязаемый для одной шестой части планеты. Наших императоров тоже травили и кололи острыми режущими предметами. И брутов в нашей истории было не счесть, и византийский орёл, у которого во время имперской преемственности подросла ещё одна голова, тоже перелетел на наш герб. А с современными итальянцами нас роднит умение подворовывать, давать взятки чиновникам, и одеваться в определённой манере, и остаёться лишь удивляться неловким попыткам местной Фемиды засадить за решётку лидера нации, который позволил себе всего лишь то, что может позволить себе любой богатый человек планеты Земля со времён Древнего Рима.
 
   НЕТ, СКОРЕЕ ВСЕГО МЫ — ФРАНЦУЗЫ.  Каждый второй из нас мечтает жить и умереть в Париже, под волшебный треск дров в просторном камине, где-нибудь на авеню Монтень. Мы любим французское кино, Бальзака и Мериме, духи, моду, шансон, французский легион, Каны и Стендаля, фуа-гра и Мулен Руж, ОперА ГарньЕ и Монмартр... Я ничего не забыл?! Мы с удовольствием пьём Бардо и Шабли, хотели бы посетить «Максим», повторяя по случаю, впопад и не очень, какие-то запавшие в память французские слова, типа, пардон и мерси...
  -Еtes-vous toujours avec moi?(1) - тогда мы можем продвигаться дальше и  вспомнить ещё Марата и Робеспьера, чьи славные имена до сих пор носят наши улицы, Марсельезу, которую мы можем спеть под водочку и шашлык, кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, где лежат наши выдающиеся соотечественники. В нас бурлит бунтарский дух свободы, в наших душах живёт подвиг парижских коммунаров, но наши Робеспьеры предпочитают простую пулю в затылок - известности, хорошо потрудившейся гильотины...
   В то же время мы защищаем Бурбонов, с гордостью вздымая белый флаг с лилиями на синем щите, и обнажая саблю вместо шпаги, чтобы рубить наверняка, рассекая всадника вместе с конём. Мы и те, и эти — одновременно, мы — полируссы - в самые  жуткие для России годы Гражданской войны, когда мы опять научились стрелять в своих, не щадя живота СВОЕГО. Да, мы конечно, французы, ещё и потому, что миллионы наших соотечественников эмигрировали во Францию в кровавые годы великих русских потрясений, и стали французами поневоле.
   Да, да, мы точно французы, и в этом нет никаких сомнений!
   Но отчего же тогда мы победили самих себя в 1812 году ?..
 
   НЕУЖЕЛИ МЫ - АМЕРИКАНЦЫ? А почему — нет? Не та уж это страшно, как может показаться на первый взгляд. У нас есть ядерное оружие и амбиции мирового лидера, макдональдсы и День Святого Валентина, у нас когда-то были Аляска и Сикорский, и нам не так уж трудно представить, что двигало Клинтоном в минуты его напряжённой деятельности в окрестностях  Овального кабинета.
   Мы воевали плечом к плечу против фашизма, сражались лицом к лицу в Корее и во Вьетнаме, остановились у последней черты на Кубе, классически завязли в Афганистане, и у нас тоже есть виды на Грузию и Украину. Конечно, у нас ещё не было темнокожего президента, но мы не виноваты, что президенты в Америке меняются с такой завидной регулярностью, что наш лидер не успевает найти преемника с соответствующим цветом кожи.



(1) Вы ещё со мной?


ЧАСТЬ 2.




Ни один большой русский художник не вдохновился образом свободы. Скульпторы предпочитали лепить мифических героев, царей, похожих на этих героев, а художники писать апостолов и Спасителя, который, хоть и является символом освобождения от оков телесных, но никак не может быть символом свободы земной - грешной.

А собственно на кого было равняться? Кто из великих мастеров запада сумел удивить мир своей трактовкой этого образа? Ну не могли же мы всерьёз подражать Делакруа с его свободой,  стоящей на баррикаде с обнажённой грудью, с французским флагом и винтовкой в руках. Да будь у нас хоть трижды свобода, скажем, как тогда, в семнадцатом (?!!!) не станет она  публично обнажать грудь, заманивая граждан призраками вседозволенности и чрезмерной раскрепощённости.

И винтовка этому символу ни к чему — какая там у бабы в наших краях может быть винтовка? Ружьё охотничье — ещё куда ни шло, а  лучше бы — скалку или ножичек, которыми и тесто можно раскатать-обрезать, и мужичку своему — обидчику — показать кто в доме хозяин. К тому же, флага — такого похожего на французский - могло бы и совсем не быть. Ну какой там у нас флаг? Не за республику мы идём сражаться, а за землю, и даже, если идём сражаться за республику, думаем-то всё равно о земле, поскольку в России это всегда был главный вопрос, и таким он и остался до самого сегодняшнего дня. 

Нет у нас ни одного символа, который, пусть с натяжкой, можно интерпретировать как символ свободы. Может потому, что наши идеальные представления о свободе ограничены рамками веры? А если так, то высоких храмов — каждый со своим лицом — у нас предостаточно; большая страна — высокие и монументальные храмы. Было бы странно, если бы мы строили маленькие церкви и большие статуи свободы.

Наши храмы — часть нашей державности, продолжение невского «берегового гранита», столпы веры, и как ни странно, государственных устоев. Могли бы вы предположить, что на Стрелке Садовнического острова в Москве стоит не бронзовый Пётр 1, а медная матрона на стальном каркасе со странным факелом в руках?

Нет, кое-кто конечно мог бы, и даже предпочёл бы такой вид теперешнему. Но мы же не можем ориентироваться на тех, кто даже матерится не по-русски, не говоря о политических предпочтениях и соответствующих вкусах.

Если бы вместо факела в руках у матроны было бы пылающее полено — то самое, зажжённое незабвенным Степаном Разиным, и успешно тлеющее по настоящий день — может всё как-то бы ещё и смотрелось. Главным в этой композиции безусловно было бы полено, которое не хуже факела высветило в нашей истории всю великую разницу между русской волей и европейской свободой.

Да, да, именно горящее полено, потому-что оно — родное — не менялось на протяжении веков, и полено разинской эпохи было близнецом пугачёвского, а потом прекрасным образом  пылало в девятьсот пятом, и в семнадцатом, и даже в недавнем две тысячи седьмом, когда крестьяне подожгли деревянную усадьбу новорусского фермера,  видимо ошибочно приняв его за нашего современного помещика...

И возникает законный вопрос: а зачем нам вообще нужна женщина в качестве этого символа? Только потому, что свобода у нас женского рода? Ведь главный символ у нас  не свобода, а родина, и потому и в Волгограде и в Киеве стоят наши собственные гордые женщины, выше и дороже которых у нас никого нет и быть не может.

Так что вместо матроны, в любом случае, уместнее ставить нашего мужичка с горящим поленом -  символом самоопределённой воли — в одной руке, и с традиционным топориком — практическим атрибутом любого русского бунта -  в другой. Но такой символ будет безусловно символом воли, а не свободы, причём воли русской, которая у одних всегда что то отнимает, а другим что-то даёт. Ведь наша воля — это перераспределение возможностей, смещение социальных акцентов и приобретение определённых привилегий в рамках всё того же «державного» течения Невы, ограниченного её «береговым гранитом».

Именно поэтому, вместо нашего мужичка с топориком и поленом возвышается на Москвой бронзовый Пётр, своевременно установленный бывшей московской властью на насыпном Садовническом острове. Именно у него есть все знаки и символы, трактовать которые не представляет труда для всякого русского человека.

Ему не нужно ни горящее полено, ни факел, поскольку у него прекрасное зрение и видит он всю теперешнюю Россию от Калининграда до Сахалина, и днём и ночью, без дополнительного освещения. Наш Пётр не позёр, а практик и потому у него в руке позолоченная карта, на которой его гением начертан путь России в светлое будущее. Часть этого пути мы уже прошли -  мои сверстники, например, прошагали свою часть под звуки духовых оркестров советской эпохи. Путь этот, и место каждого поколения на нём легко можно увидеть, заглянув в массивный царский свиток.

Под ногами царя — корабль-Россия, который он уверенной рукою ведёт между Сциллой Европы с Америкой и Харибдой собственных либералов и прочих сепаратистов. Андреевские флаги, установленные на подшипниках, являются флюгерами. При этом, один из флагов символизирует общественное мнение, а второй — информацию, которую предоставляет царю тайная канцелярия. Не стоит удивляться, если проплывая мимо бронзового гиганта вы заметите, что флаги смотрят в разные стороны...

В железобетонное основание монумента встроены фонтаны, которые своими струями придают кораблю иллюзию движения. Это тоже один из главных символов нашего Колосса  Московского; когда реальный государственный корабль замедляет движение — его символ, разрезая струны фонтанов, по-прежнему мчится вперёд с заданной скоростью, и благотворно влияет на россиян, не без основания опасающихся перемен.

- Так где же всё-таки свобода? — спросите вы, - И причём здесь бронзовый царь?

Да притом, что если речь действительно идёт о свободе — той, о которой так пекутся наши доморощенные либералы, то бронзовый Пётр, в этом смысле, гораздо честнее медной матроны, чей факел, говорят, лишь подсвечивает по ночам богатства американской элиты. Ведь в числе всего прочего, царь действительно символизирует не столько народную волю, сколько настоящую русскую свободу.

И развевается эта наша свобода бронзовым плащом на московских ветрах за плечами московского гиганта. И всякая реальная власть, что в прошлом, что в настоящем всегда могла свернуть нашу свободу, как какой-нибудь плащ, и засунуть его в какую-нибудь сундук - гардеробную, когда это власти понадобится.

И свободы этой мы получаем ровно столько, сколько сама власть даёт нам от своих щедрот. А когда нам надоедает склёвывать свободу из властных ладоней, подобно городским голубям, кормящимся с рук, мы поднимаем бунты, и пытаемся обрести волю, чтобы через некоторое время всё опять потекло по державному течению Невы, впадающей, между прочим, вопреки всем нашим знаниям и географическим картам, в самую настоящую Москву-реку.