К главе 18.
1-е поколение: Беркей (Аникей),
2-е поколение: Юрий Аникеевич,
3-е поколение: Иван Юрьевич Аничков,
4-е поколение: Григорий Иванович Красная Коса (Аничков),
5-е поколение: Иван Григорьевич Аничков,
6-е поколение: Иван Иванович (Блоха) Аничков,
7-е поколение: Федор Иванович Блохин (Потопай)
8-е поколение: Андрей Федорович Блохин
9-е поколение: Василий Андреев сын Блохин
10-е поколение: Матвей Васильев сын Блохин
11-е поколение: Василий Матвеев сын Блохин
12-е поколение: Никита Васильев сын Блохин
13-е поколение: Василий Никитин сын Блохин
14-е поколение: Иван Васильевич Блохин (1693 г.р.)
1700. Нововведения
Новость о сумасшествии царя застала Василия Никитича Блохина за предпраздничными приготовлениями. Он готовился к Рождеству Христову: закупал подарки ребятишкам и жене, менял зерно своего урожая на изделия ремесленников-горшки, корзины и другие полезные в хозяйстве вещи. Часто ездил в Арзамас на базар, но все же не видел, когда прибыли из Москвы царевы посланцы с удивительным указом.
16 декабря прибежавшие на Торговую площадь люди окружили бирючей, читавших вслух бумагу с печатью: «Великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич указал объявить всем. Ведомо ему, государю, учинилось, что не только во многих европейских странах, но и в народах славянских, как то Валахи, Молдавы, Сербы, Долматы и Болгары, года исчисляют после праздников Рождества в седьмой день спустя, то есть с генваря первого числа».
Люди, стоявшие на площади, заволновались.
- Да как же так, люди добрые? Наш государь, никак совсем умом тронулся! Исстари наши предки год начинали с сентября, а сейчас вдруг зимой!
- Как же он мог переменить солнечное течение?
« Того ради указывает великий государь впредь лета вычислять в приказах и во всяких делах и крепостях писать с нынешнего генваря с 1 числа год 1700 от Рождества Христова.
А в знак того доброго начинания в Москве и по городам на домах и воротах учинить некоторое украшение от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых.
Да генваря ж в первый день, в знак веселья, поздравлять друг друга с новым годом и столетним веком. По улицам в ночи с первого по седьмое число генваря огни зажигать из дров, хвороста и соломы».
Когда новость дошла до Василия Матвеевича, он крепко задумался: «Зачем государю нашему нужно это?» И не найдя вразумительного ответа, пришел к выводу, что это есть посягательство на освященный древностью порядок.
Еще совсем недавно, как и всегда торжественно, отпраздновали очередной «от сотворения мира» 7208 год. Первое сентября считалось одним из наиболее важных дней в году. К этому дню кончались все полевые работы, уплачивались годовые оброки, дани и пошлины, завершались договоры и сделки между всякими посадскими, торговыми и сельскими людьми. С первого сентября начинался новый год - новолетье. Первое сентября, называвшееся также днем Семена-летопроводца, отмечалось торжественной религиозной церемонией – молебном во всех церквях. Пушкарям и затинщикам на стенах Арзамасской крепости поручалось, удалив из орудийных дул накопившийся сор, произвести со всякою опаскою и бережением праздничные выстрелы.
В этом году Василий Никитич по древнему обычаю, проводил, приуроченный к 1 сентября обряд «сажания на коня и пострига» сына-первенца.
Долгожданного сына родила ему жена Агафья только на тридцать четвертом году его жизни, после трех дочерей. Совсем уж было отчаялся Василий, никак не мог дождаться наследника, который бы продолжил род Блохиных.
В этот день маленький Иван был в центре внимания. Вся семья участвовала в этой церемонии. Выбранные из близких родственников «кум» и «кума» вывели семилетнего «крестника» на просторный двор Василия, где его уже ждал отец с объезженным конем. Легко взяв Ивана за пояс, Василий Матвеевич посадил сына в седло. Кум водил коня под уздцы по широкому двору, а Василий придерживал мальчика рукой. После нескольких кругов отец снял Ивана с коня и, взяв ножницы, выстриг на темени мальчика волосы. Этот клочок волос был передан Агафье, для того, чтобы она зашила их в ладанку, которую повесит на шею сына в день его совершеннолетия.
И вот этот порядок нарушен новым нелепейшим указом царя.
Кто знает, до чего дошел бы ропот народа, если бы новое петровское распоряжение не вытеснило из умов людей мысли о календаре.
В феврале царские бирючи у воеводской избы в Арзамасе вновь объявили народу царскую волю: «… всяких чинов людям московским и городовым жителям и помещиковым крестьянам, которые живут в Москве для промыслу, кроме людей духовного чину и пашенных крестьян, - носить платье немецкое верхнее Саксонское и Французское, а исподнее, камзолы и штаны, и сапоги, и башмаки, и шапки немецкие же. И женскому полу всех чинов, а также попадьям, дьяконицам и стрелецким женам носить платье, бостроги, и юбки, и башмаки немецкие же. А Русского платья и Черкасских (казацких) кафтанов, и тулупов, и азямов, и штанов отнюдь никому не носить, и мастеровым не делать, и в рядах не торговать».
Это распоряжение поразило Василия Никитича не столько неожиданностью, сколько своей категоричностью. Конечно, русская одежда дорога и непрактична: длинные полы стесняют движения, но она выстрадана народом в условиях русской природы.
Желая скорее популяризировать нововведение, правительство распорядилось поставить по городам, в том числе и в Арзамасе, на перекрестках улиц деревянные манекены – подобие человеческих фигур, - одетые по указанной форме. Это произвело еще больший «соблазн». Деревянные болванчики были приняты за «кумирских богов» (идолов), о которых люди слышали еще от дедов. Большие толпы собирались на Торговой площади и близ воеводской избы, где были выставлены «кумиры». Горячие головы высказывали предположение, что царь и бояре перешли в «басурманскую веру» и теперь всех заставят поклоняться идолам.
Более трезвые и рассудительные, возражая против «немецкой» одежды, указывали на ее непригодность для русского климата. «Наша матушка-зима не потерпит кургузого кафтана».
Василий Никитич не принадлежал ни к духовному сословию, ни к пашенным крестьянам, но изменять традициям дедов не собирается, рассудив так, решил для себя, что исполнять глупых царских распоряжений не будет. Такое же решение приняло большинство людей, живших в окрестностях.
Но не тут-то было! Через полгода пришла прибавка к указу: «… буде кто после сего его, великого государя, указу станут носить русское платье и с тех людей в городских воротах целовальникам брать пошлину – с пеших по 15 алтын и две деньги, а с конных по два рубля».
Положение для арзамасцев становилось затруднительным, но и тут находились смельчаки, которые все-таки не расставались с привычной одеждой. С такими приказано было поступать круто: ставили среди улицы на колени и обрезали полы в уровень с землею. Это была казенная мера длины французских и саксонских кафтанов.
Так и не покорился Василий Никитич царскому указу, до самой смерти своей оставался он верен обычаям своих предков, даже когда уж совсем никого не осталось в русском платье вокруг.