Псы молчат, и псы поникли;
головами мутно вертят.
Все мы смотрели глазами, пьяными от ночи и чего-то покрепче. Сидели за барной стойкой у привала отчаявшихся матросов, плывущих по морям дешевого коньяка.
Мне бы хотелось иметь хриплый, израненный дымом голос, чтобы уметь лаять и скулить как тот старик за пианино. Увы, лучше всего я умею молчать, поэтому я молчал. А шляпа музыканта тем временем обрела независимость: по своей воле она то уползала на макушку, то свешивалась над самым кончиком его носа.
Я провалился в парализующее своим уютом кресло. Я бы тут же заснул, если бы не спал. Мне пришлось оглянуться.
Вокруг сидели потрепанные мужики, в глубине морщин на своих лицах они могли бы спрятать по бутылке виски и по десятку историй, настолько смешных, насколько же и ужасных. Они снимали свои дырявые кепчонки, поправляли свои несуществующие волосы трясущейся ладонью и тянулись к рюмкам. А потом их лбы целовались с теплым деревом столешницы, и они плакали.
Мне все казалось мутным сном; я порезался ножом и не увидел крови, я пытался крикнуть пианисту чтобы он заткнулся, потому что его песни убивали меня, но оказалось, что я нем с рождения. Сквозь одежду начал проникать холод, и мне пришлось снова окунуться в кресло, вжаться и уменьшиться в размерах. Я чувствовал себя маленьким и жалким, словно актер, чья роль, мерно вышагивавшая в первом эшелоне, постепенно превращалась во второстепенную, в декорацию, отошла на задний план.
Из теплой плоти кресла я видел лишь музыканта, поющего о чем-то... Наверное, о любви, о чем еще он мог петь? Его хриплый голос был грубым и колючим, на ощупь как наждачка или даже напильник. Клавиши мерно выдали последние печальные аккорды, и саксофон утробно провозгласил о безвыходной концовке.
В клубе заброшенных на верхние полки, насколько я понял, всегда уютно таким же бедолагам. В воздухе повисла добродушная смесь из запахов алкогольных напитков самых разных категорий. Мне казалось, что в каждом из этих мужчин и женщин только два органа, и если их тела разрезать, глазам предстанут лишь подпорченная печень и разбитое сердце. Легкие в этом обществе презирались и не котировались.