Затёртый дневник

               


                Петру Петровичу Омельяненко, повещается.
                В. Зимин.

 

                Затёртый дневник.




                5 ноября 1961 года.


   Один мой новый знакомый, получив от « доброхотов » письмо, и прочитав его, написал своей жене, что цена ей одна копейка. После того, как письмо было отправлено, он раздал свои личные вещи, и, ворвавшись с заточкой в сучий барак, погиб…
  Не скрою, разные мысли приходили мне в голову, разные снились сны. Но я верил. Я же знаю что она святая. Она будет ждать…
Я помню как она, красивая и тихая с виду девушка, мечтала, глядя на луну, сидя на берегу нашего пруда. Я долго любовался ей, прежде чем подойти, и прямо без грязных намёков, предложить свою дружбу.
  Счастье, обрушившееся на меня как горная лавина, ослепило и оглушило меня. И не в обиду будь сказано, заплатил я за это счастье полной ценой. Не знаю, что и сказать...
  Сижу я уже десятый год. Месяц назад, меня, в числе других заключённых, перевезли из Сибири, на малую родину. В небольшой Украинский лагерь.
   Здесь я встретил некоторых своих земляков, с которыми встречался ранее. Теперь это злые и беспощадные убийцы. Очевидно вернувшееся чувство малой родины, вселило в них новое понимание, нашего шаткого и бесправного положения, советских заключённых. Вступив в сучью бригаду, они убивают всех, кто, так или иначе, симпатизирует ворам в законе. Звали и меня. Но я, наотрез отказался, и, понимая, что меня могут тоже убить, сознательно нарушил дисциплину, и за это, был отправлен в Барак Усиленного Режима. Там, в подвале на четвёртый день своего пребывания, я узнал, что в нашу зону, заехал новый этап. В нём, к всеобщей радости блатных, прибыл честный вор, по прозвищу Орлёнок.
Через десять дней, я вернулся в свой барак. Теперь в нём правили блатные. Нара что десять дней назад считалась моей, занята теперь другим. (А я то, думал, по какой причине, ухмылялся конвой, когда меня «подымали наверх») Вот скоты.
   Мой вещмешок, собранный, стоял на тумбочке. Нара, на которой теперь сидел молодой человек, изменилась. На ней была плотная  раздвижная занавеска.  Человек этот играл в карты. Играл сам с собой. И хотя он делал вид, что полностью увлечён игрой, я понял, что меня он заметил, и, насторожившись, ждёт моей реакции. Но почувствовав моё замешательство, сам поднялся, и, протянув мне для приветствия, правую руку, представился;
- Пётр.
-Иван Сергеевич. Но как, же Ваше отчество, молодой человек?
- Зачем?
- Ну, как же? Как же? Ответил я, вопросом на вопрос.
- Петрович.
- Рад нашему знакомству, Пётр Петрович.
- И я рад, Иван Сергеевич. Извините за произвол, в отношении Вашего места, но нам показалось, что Вам бывшему писателю, захочется переехать из этого барака. Так как, заселившиеся в него арестанты, имеют блатную масть, и находятся в состоянии войны.
Я посмотрел ему в глаза, и хотел сказать, что бывших писателей не бывает, но встретившись с ним взглядом,  понял, что лучше не надо.
- Присядем, предложил мне Пётр Петрович. И мы разместились по краям, той самой нары.
- Захар! Позвал он кого то, и тут же со второго яруса, спрыгнул рослый парень. – Заболтай чифиря, и достань из схрона сахар. – Иван Сергеевич, не откажи, в любезности! Пётр улыбнулся, но его взгляд, отвергал возражения.
Захар достал из тумбочки две кружки, и вопросительно посмотрел в мои глаза.
- По всей вероятности моя кружка в вещмешке. Впрочем, я не знаю, может, и нет её там. Захар взял мой вещмешок, и дал его мне. Кружка была на месте. А главное, мой дневник.
Захар с тремя кружками в руках, ушёл.
- Иван Сергеевич. Я читал Вашу книгу. Про подвиг на войне. Конечно, оно понятно, Родина, Сталин. Но вот если по жизни, по понятиям. Ну, взять хотя бы батю, моего. Лётчик. Дрался за Ленинград. Боеприпасы кончились, пошёл на таран. Погиб смертью храбрых. О чём он думал, когда закончились патроны? Кого он проклинал? Конструктора? Родину? Сталина?
    В бараке, а скорее не в бараке, а небольшом перестроенном под барак боксе, царила подозрительная тишина. Вновь появившиеся занавески на «первых» этажах, были плотно сдвинуты, и скрывали за собой тех, кто слушал этот не обычный разговор. Я, конечно, понял, что меня проверяют. Но легче от этого мне не стало.
- Понимаете, Пётр Петрович, я был молод, я верил. И за веру эту мне не стыдно. Я не был на фронте, и поэтому писал свою книжку по рассказам тех фронтовиков, которых мне рекомендовал горком комсомола.
Но если хотите, я могу предположить, о чём думал Ваш отец, идя на таран.
-Хочу!
- В такое мгновенье, перед глазами человека, пробегает вся его прожитая жизнь. Я не думаю что в этот миг, Ваш отец кого то - проклинал. Скорее всего, он вспомнил Вашу маму, и Вас. Он погиб, не проклиная, а защищая. Конечно же, он не думал в этот роковой для себя момент, о Сталине. Он думал о Вас, и Вашей маме, что в подсознании, само по себе ассоциируется с Родиной. Что же касается конструктора, то все довоенные конструкторы, были арестованы, и большинство из них расстреляны. Если это Вас утешит…
Что же касается меня, - Я убийца! Убил управдома. Он, видите ли, решил, что я уже стар, и настойчиво предлагал моей жене, полное содержание, взамен на интимную близость. Получается, покупал её как проститутку. Жена пожаловалась мне, я, вооружившись папье-маше, пришёл к нему в контору, и на глазах у его сослуживцев ударил. Сослуживцы управдома, меня связали, и вызвали милицию. Пятнадцать лет, строгого режима.
Я замолчал. Пётр Петрович, предложил мне папиросу, и мы закурили.
- Ну, с этим всё понятно, и за родителя моего, Вы сказали красиво. Но, Иван Сергеевич, оставаться у нас опасно. А судя по Вашему настроению, я понимаю, что Вы были бы не прочь.
- Молодой человек. Пётр Петрович. Я в литературу пришёл из медицины. И те «суки», под чью кровавую власть, Вы столь сердобольно меня выталкиваете, это уже не те «суки», которые организовали Ваше движение воров в законе.
- Какие такие «суки», организовали наше движение? По всему «первому этажу», открылись шторы. Из открывшихся тёмных дыр, стали вылезать урки. – Ты что, Ваня, совсем из-за жены своей поехал? Пётр тоже спрыгнул с нары, и достал из голенища сапога, тонкий нож.
- Это опальные дворяне. Некогда блиставшие, в высшем свете. Два высших образования как максимум. Четыре иностранных языка, как минимум. Плюс военная подготовка, с детских лет. Я спешил сказать это, и я успел!
В действие вмешался Орлёнок.
- Ша братишки! Ша! Писатель прав! Во времена пролетарской революции, всех столичных воров, объединили бывшие графы, да князья. Ну а там пошло и поехало! Привет Иван Сергеевич!
 - И Вам не хворать, Аркадий Никитович!
С Орлёнком, я знаком ещё по 1953 году. Там на Севере, он помог мне выжить. Это невысокий, плотно сбитый человек с римскими чертами лица. Когда то я ему сказал, что внешне он похож на патриция. Не знаю, понял ли он меня правильно. Конечно, человек он умный, но лишь на столько, на сколько может быть умным, матёрый волк.
- Братва! Концерта, не будет! Твёрдо сказал Орлёнок. И когда урки разбрелись по своим местам, он подошёл.
- Ну как Вы здесь, Иван Сергеевич. Дневник ведёте?
- Веду! Ответил я бодро. В этот момент вернулся Захар. Он, увидев Орлёнка, раздал нам кружки, а сам вновь взобрался к себе, на «второй». Ну что же, конечно грустно. Орлёнок Вор в законе, Пётр Петрович, насколько я могу судить, катающий положенец. Я гость. А Захар, «придурок». Личный телохранитель Петра Петровича. Он не имеет права присутствовать при разговоре.          
- Понимаешь, Иван Сергеевич, ты не останешься в нашем бараке. Тебя переведут к мужикам. Дело в том что, наш кум, полный мой однофамилец. И надо рассказать работягам, что он, то есть кум, мой по батюшке родной брат. Нужно убедить их, что кум полностью на моей стороне. И пусть у нас разные мамы, в душе он всегда меня любил. Сказав это Орлёнок, и Пётр Петрович, тихо рассмеялись.
- Язык у тебя подвешен, продолжал вор в законе, ты смелый, ты сумеешь. Нам необходимо, чтобы они, мужики, в нужный момент кинули сук, и не пришли к ним на подмогу.


 
                6 ноября 1961 года.


      Меня перевели к мужикам. Вечером, когда меня как писателя, попросили что-нибудь рассказать, то вместо очередной истории из прочитанных мной книг, я рассказал то, о чём меня просили блатные. Трудно сказать, что произошло потом. Запуганные люди. Я знал, что они устали от этой войны. Потому что чем чаще менялась власть, тем больше им приходилось платить. При очередной перемене власти, к ним в барак врывались новоявленные короли, и отнимали всё ценное, что удалось нажить за время затишья. Я в числе прочего объяснил им, что если они поддержат Орлёнка, то больше налётов не будет. И решение было принято. Меня, и ещё двоих неглупых мужиков отправили на переговоры в блатной барак. Казначей мужиков дал охране денег, и нас троих провели к Орлёнку.
  Но Орлёнка мы в тот вечер не увидели. Нас принимал Пётр Петрович. Он объяснил, что бойня начнётся сегодня, в 11.30 ночи.
От мужиков требовалось не встревать в разборку. Они в волнении всё больше молчали. Говорил я. Мы обсудили всё, попили чифиря. И получив обещание послов о не вмешательстве, Пётр Петрович позвал Захара, и тот вручил послам мешок хлеба. Те очень обрадовавшись, ушли. Я остался ещё на час. Переговоры проходили в каптёрке, и как только ушли послы, в неё вошёл Орлёнок. Он как волк посмотрел на Петра Петровича, и, уловив его утвердительный взгляд, присел к столу. Достав из внутреннего кармана пиджака пачку папирос, Герцеговина Флор, он положил её перед нами.   
- Суки ночуют в Ленинской комнате. Знают, подлы, что за разгром этой комнаты, могут политическую статью повесить. Вот и закрываются на ночь в ней. Главный у них некий Иванушка. Выдаёт себя за польского вора. В его «козле», сорок семь рыл. У нас тридцать. Но за нами внезапность. И пики у нас привязаны к державкам от лопат. Главное быстро выломать дверь. Застать падаль врасплох. Ты Иван Сергеевич, докуривай, и иди к мужикам. Сделай всё, что бы они, не передумали. Возьми ещё два килограмма чая, и пачку сахара. Скажешь от меня, дескать, не пришёл, потому что другие дела решал. Он встал, и подсунув мне всё ту же пачку Герцеговины, вышел.
     Пётр Петрович позвал Захара, и когда я получил от него чай и сахар, то следуя указаниям Орлёнка, ушёл.
В бараке у мужиков царило сытое спокойствие. И когда я, показав чай и сахар, объяснил отсутствие Орлёнка на переговорах, вожди этого пролетариата, и вовсе приняли умиротворённый вид. Позвали всех, кто ещё не потерял человеческий облик, и, собравшись в подобие некой трудовой бригады, принялись варить чифиря.
Но, увы, чаепитие не случилось. Очевидно, кто-то донёс сукам, о том, что мужики разжились белым хлебом, и запивают его грузинским чаем, с сахаром вприкуску. Пришёл сам Иванушка, и ежи с ним, около десяти гнид. 
- Сами поделитесь, или заставить? Спросил, какой то, лысый козёл, шамкая беззубым ртом. В его обезьяньих руках мутно блестела металлическая полоса. Другие суки, достав ножи, разбрелись по всему бараку. Иванушка, сбросив за ворот фуфайки бывшего стахановца, сел на его место.      
- Ну, чего молчите, соколики? Сказал он, не вынимая изо рта папиросы.
- Хорошо, что хоть не петушки. – Я помню, что хотел ещё, что-то сказать. Дать равнозначный ответ, но получив по голове полосой, упал под стол.
Когда очнулся, в бараке было тихо. Бывшие передовики производств, разбрелись по своим конурам. Лишь тот бывший шахтёр стахановец, молча, сидел у меня в ногах, На краюшке нары.
- Что делать, Иван Сергеевич? Они забрали всё. И ещё Прошу увели.
Я начал вспоминать. Проша… 
Ах, да. Опущенный по беспределу, юноша. Когда в прошлый раз его забирали, он две недели лежал на больничке. Что делать? Что делать?
- Подымай своих «передовиков», и идите, режьте, громите! Выручайте пацана.
- Мужики, кто пойдёт? Крикнул бывший шахтёр «вредитель».
- А чем твои блатные лучше? Зло спросили из сумрачной глубины барака.
- Ничем! Но завтра, заберут тебя, его, и ещё, того, кого захотят. Снова отнимут еду, или одежду. Надо положить этому конец!
Я тоже вмешался; - Возможно, больше такого шанса не будет. Через десять минут, блатные пойдут резать сук. Мы можем, воспользовавшись, случаем, забрать то, что у нас отняли, и Прошу спасти от издевательств. 
Но никто, понимаете люди, никто, не поддержал нашего предложения…
Кто для них Проша? Никто! Он им не брат, не сват, не отец. Он петух! Вот если бы, Проша был брат, сват, или отец, вот тогда бы они пошли, не смотря на то, что он петух.
   Я попросил шахтёра, помочь мне встать. И когда мы поднялись, я спросил;
- Заточки есть?
- Обрезок заточенной арматуры, и два шила.
- Давай!
Вооружившись, мы не спеша пошли через весь барак, к выходу.
- Смотрите, ****и, не дай вам Бог, выйти за сук! Лично буду давить, гниду! Сказал я, проходя мимо тех, с кем ходил на переговоры. Они поотворачивали от меня свои поганые глаза. А помогавший мне идти шахтёр, тихо сказал; - Уже пошли.
- Как? Ведь вы обещали Петру Петровичу, не вмешиваться.
- Почему сам Орлёнок не пришёл? Злобно спросил бывший переговорщик. – И кто такой твой Пётр Петрович? Молодой он ещё, твой Пётр Петрович, чтобы давать такие гарантии.
- Кто такой Пётр Петрович? – Я думаю, что после сегодняшней бойни, это завтрашний Мравихер нашей зоны!
Больше я ни сказал этому лапотному Кузьме, ни слова. Я понимал, надо спешить. Мы вышли из барака, подошли к решётчатому выходу из этого бокса.
- Мы к Иванушке идём. Долю малую несём. Блатных обдурили, взяли хороший куш. Можем и Вам гражданин офицер дать на Герцеговину Флор. Пропустите, пожалуйста. Нас ждут «великие дела».
Я врал, и шахтёр, это понял. Он смиренно склонил перед ментом свою голову, и снял при этом с неё кепи.
Мент видно знал о назревающем конфликте между суками и блатными, открывая замок, сказал; - Ну если ради великих дел, да ещё и Герцеговины Флор, можете пройти. Я вытащил из потайного кармана десять рублей, и, проходя в соседний бокс, отдал их менту. Шахтёр, у которого в этот момент находилось наше не хитрое оружие, опустив ещё ниже свою бритую голову, и ещё сильнее сжав свою кепи в мозолистой крепкой руке, прошёл следом за мной. Пройдя ещё несколько зарешеченных карантинов, мы добрались до железной лестницы, которая вела на второй этаж. Там на втором этаже находилась Ленинская комната.
- Надо поспешить, слышишь шум на втором этаже? Это блатные заваливают входные двери на второй этаж. Для того что бы солдаты, с ментами, не сразу добрались до места бойни. А значит, Орлёнок решил идти до конца. Как тебя зовут, человек!
- Василий Никитиритин. Американский шпион. В 1959 году купил у подставного барыги, пластинку братьев Эвэрли. Десять лет, без права на амнистию. Я книжки Ваши читал, Иван Сергеевич. Не всё же время уголь рубить.
- Понял. Теперь давай, осторожно наверх!
 Мы поднялись. И очень вовремя. Захар и другие арестанты, уже подносили к нашему входу стулья, отломанные доски, и вёдра с краской, которую потом подожгут.
- Привет Захар Батькович! Это я!
- Виделись уже. Кто с тобой?
- Василий Никитиритин. Антисоветский деятель, и парень в доску свой!
- Идите на площадку с восточной стороны корпуса. Там Орлёнок формирует кодлу, для налёта.
Мы прошли, а за нами уже завалили дверь, и облили завал масленой краской. Дойдя до указанного нам места, мы увидели три десятка бритоголовых зека. Пётр Петрович, стоял с кувалдой в руках. За ним, в порядке по два, стояли ещё десять так же вооруженных молодых ребят. Орлёнок возглавил остальных. Эти двадцать, были постарше. Я знал, что каждый из них, мастер ножевого боя.
- Кто это с тобой, Иван Сергеевич? Спросил меня кто-то из первой десятки.
- Василий Никитиритин. Американский общественный деятель. Сочувствует Ворам в законе. Вызвался помочь, в нашем не лёгком деле.
- Ладно, американец, оставайся. Потом поговорим. Орлёнок подошёл к нам, и дал Василию, держан от лопаты. В один из концов которого был вмонтирован заточенный кусок металла.
Василий поблагодарил Орлёнка, и перешёл в кодлу мокрушников. 
- Короче, орлы! Все кто останется в живых, уходят через люк в кабинете библиотеки. Люк выходит в нашу каптёрку. Правила игры прежние; - Не был, не видел, не знаю! Упал, сломал, подрался за фотографию невесты! С богом! Вперёд!
Кодла Петра Петровича, побежала по коридору, и, добежав до Ленинской комнаты, начала выламывать дверь.
Конечно, люди вольные, классически правильные люди, не знают что в советских зонах, подобные бойни, провоцировались самой администрацией. Милицейское руководство, действовало по правилу, - « Чем больше преступников погибнет, тем, лучше ». И не важно, сука ты, или честный вор! Важно что бы ты поскорее издох.
 
     Молотобойцы Петра Петровича, работали как стахановцы, от души. Сначала выломали верхнюю часть двери, потом поменявшись местами, и влившись в работу с новыми силами, выбили нижнюю. Всё это произошло настолько быстро, что когда в Ленинскую комнату вломилось десять мокрушников, суки успели лишь сделать то, что собрались у дальней стены, и приняли боевые стойки.
Пауза была не долгой. И вот противники сошлись в смертельной схватке. Те десять смертников, которых Орлёнок благословил на последний бой, дрались с той силой, которую Бог даёт человеку, даруя радость умереть за правое дело. Никто не знал, почему они согласились умереть. Возможно несоизмеримые с продолжительностью жизни срока, может смертельная болезнь. Конечно, у каждого было своё. И по всей вероятности Вор про это знал. Как выяснилось потом, эти десять, забрали с собой семнадцать сук, и тяжело ранили, ещё троих.
Пока в Ленинской комнате шёл ножевой бой, Орлёнок разделил нас на две одинаковых группы, и поставил по обе стороны от разбитых дверей Ленинской комнаты. Сам же быстро прошёл в конец коридора, и выключил свет.
- Да. Настоящий волк, подумал я, и так как тоже находился в одной из групп, крепче сжал в своих руках, заточенный обрезок толстой арматуры.
  Из Ленинской комнаты доносились проклятия живых, и стоны умирающих.
- Ну, ****и!
- Это Орлёнок, падало!
- И тот молодой, Петька Омельяненко. Я с ним в Днепропетровске пересекался. Ученик Гриши Головатого, Питерского. Тэрсист.
- Вот сейчас мы ему руки и отрубим! Тэрсисту этому! Карты заставлю съесть, это орал Иванушка. – А Орлёнка, на куски разрубим, продолжал он же.
Мы стояли тихо, ожидая, когда суки побегут убивать наших авторитетов. И вот, ободряя себя страшными ругательствами, они всей бандой, ринулись в разбитую дверь. В этот момент в коридоре, с обеих сторон, загорелись завалы. Ничего не подозревающие суки, побежав по направлению главного входа, нарвались на выставленные вперёд держаны от лопат. Включился свет, и мы увидели страшную картину. Пять человек пробитые насквозь, корчились на полу. Другие, развернувшись, бросились назад, в Ленинскую комнату. Но вход в неё, был уже заблокирован. В этой, второй команде, был Ваш покорный слуга. Суки попали в смертельный капкан. Но надо отдать должное, бились они умело.   
   Да! Я понимаю, что упиваться убийством людей – это грех. Но я, упивался! Я слишком долго терпел. Там на свободе, такой самый Иванушка, захотел унизить мою жену. Здесь, в заключении, эти подонки, унизили, а потом изнасиловали, ни в чём не повинного юношу, лишь за то, что Господь Бог, одарил его приятной внешностью. Я бил, колол, и даже укусил кого то, когда меня, пытались задушить.
   Завалы всё больше разгорались. Оставшиеся в живых честные урки, добивая раненых сук, искали тело Иванушки. Искали для того, что бы удостоверится в его гибели. Но среди погибших, его не оказалось.
Орлёнок, переступая через трупы, добрался до разбитой двери, и крикнул;
- Иванушка! Выходи, гнида ментовская! Всё равно найдём. А когда найдём, опустим, и порежем на ленты!
- Орлёнок! Говорят ты честный вор, донёсся хриплый голос, из глубины Ленинской комнаты. - Убей меня, как вор, по закону.
- О каком законе ты вспомнил, падаль?!
- Орлёнок! Я не Иванушка. Иванушку грохнули ещё на Соловках.
- А кто же ты?
- Это уже не важно. Давай один на один! Или ты только за кодлой герой?
- Выходи! ****ь!
Орлёнок отошёл от дверей, и распорядился очистить от трупов, место для боя.
   От огня, становилось ярче, и жарче. Дым редкой поволокой, уже проникал в Ленинскую комнату. И вот, из этого дыма, вышел тот, кто называл себя, польским вором, Иванушкой.
Орлёнок стоял в центре расчищенной от мёртвых площадке. Оставшиеся в живых, одиннадцать урок, и я в их числе, стали по оба конца коридора. «Иванушка» остановился напротив Орлёнка, и принял боевую стойку. В одной его руке, был кистень, а в другой финка. Орлёнок вооружился кувалдой, но мы знали, что с голенище его правого сапога, находится нож. Но бой, не начинался. Орлёнок увидел, что вслед за «Иванушкой», из Ленинской комнаты, вышел Проша…
Он был голый. На разбитых, его губах, запеклась кровь.  Извращенцы часто разбивают своим жертвам губы, для особого эффекта совокупления.
На дрожащих от потрясения ногах, шатаясь, он подошёл к насильнику сзади, и когда «Иванушка» обернулся, Проша, бросился к нему на шею, и поцеловал его в губы.
«Иванушка», оттолкнув от себя петуха, ударил его финкой в грудь.
- Ша! Непутёвый! Прорычал он в сердцах.
- А ты, теперь кто? Спросил как бы у всех присутствующих, Орлёнок. – Пойдём, братва.
Он плюнул в сторону «Иванушки», демонстративно от него отвернулся, и, развернувшись на низких каблуках своих кожаных сапог «гармошкой», пошёл к двери библиотеки. И все урки, которые прошли вслед за Орлёнком, сделали тоже.
   Через двадцать минут, оставшиеся в живых блатные, сидели у себя в бараке, и устало покуривая папиросы, Герцеговина Флор, пили чифиря. 



                7 ноября, 1961 года.


              К восьми утра, объявили общее построение. На лагерный двор, пришло утро логической развязки.
  Весь арестантский корпус, разбитый на отдельные отряды, поставили большим углом. Получилось так, что, отряд, в котором находились блатные, был выставлен на всеобщее обозрение всех заключённых. Комендант Орлов, в обществе группы офицеров, медленно, но уверено, обходил отряды, в строй. На всей территории двора, воцарилась гнетущая тишина. Автоматчики на вышках, передёрнули затворы.
  Комендант подошёл к отряду блатных, и стал напротив Орлёнка. Вместе с полковником, достав пистолеты, стали стеной, офицеры специальной части. На дворе стало совсем тихо. Где то в районе, Контрольно пропускного пункта, взвыла молодая овчарка. В строю заволновались. Первым заговорил полковник.
- Ты, Орёл! – и, Я! – Но мы в одном гнезде, не уживёмся! Сказал он, обращаясь к Орлёнку.
Орлёнок, смело шагнув вперёд, дерзко парировал;
- Конечно, не уживёмся, гражданин начальник! – Какой ты орёл?! – Ты дятел!
Мгновенный, тренированный удар правой ноги, обутой в кованый солдатский сапог, раздробил Вору, коленную чашечку. Окружившие Орлёнка урки, обнажив заточки, бросились на коменданта. Прозвучали выстрелы пистолетов. Ещё один заключённый, получил тяжёлую травму ноги. Атака блатных, была отбита. 
Автоматчики с вышек, подстрелили меня, и, ещё нескольких заступников Орлёнка. Мне пулей отстрелило мочку уха. Задело шею. Мужиков сочувствующих блатным, разогнали солдаты, и овчарки. Они рвали на мужиках бушлаты. Взвыла сирена. Радиорупор, угрожая карцером, призывал нас к порядку. Всех наших загнали в барак. К врачу разрешили только вечером. Ночью, Орлёнка отправили этапом на Крайний Север. Судьба его личной охраны, не известна.
Пётра Петровича Омельяненко, отправили в карцер. Там, в знак протеста, этот благородный, и смелый юноша, объявил голодовку.
Мне повезло. Не знаю, как это получилось, но, и, собаки промчались мимо, и автоматчик, почти промахнулся. Я жив, - здоров.
   

                С уважением, Иван Сергеевич.


                ***