Алексей Егорович Резанцев рассматривал лица многочисленных гостей, что заполонили собою обширную залу усадьбы Корноуховых, и предавался невеселым размышлениям: «Как же такое могло случиться?.. Единственного, кого я знаю из собравшихся, единственный, кто меня звал на вечер к Корноуховым, «на рябчиков», решил отсутствовать - ни с того, ни сего! Ах, Аглая Петровна, Аглая Петровна!..»
Некоторое замешательство, некоторая неловкость все еще не давали покою Алексею Егоровичу, когда он стал ощущать явное любопытство, усиливающееся с каждою секундою, направляющее взгляд его с одного гостя на другого, с чудного наряда одного из приглашенных на еще более диковинное платье – другого; с прелюбопытного господина, судя по жестикуляции, балагура и весельчака, - на даму, чье поведение позволяло усомниться в ясности и трезвости ее ума.
Ощущения, схожие с нынешними, Резанцев испытывал при первом посещении электротеатра – взор его и тогда не находил себе места, тревожно и одновременно возбужденно метался, рыскал по освещенному лучом полотну, удивлялся и наслаждался одновременно.
Нет, разумеется, то, что видел Алексей Егорович, не было излишне чудным, не походило на паноптикум людских странностей, зала усадьбы не казалась частью дома умалишенных, но каждый из приглашенных «на рябчиков», был хоть чем-то – фасоном платья, прической или манерой вести себя в обществе – отличим от дам и господ, коих Резанцев привык встречать в иных салонах, а тем паче, на балах.
Совсем юная барышня, миниатюрная головка которой была почти наголо острижена; преклонного возраста дама, одеяние имевшая более, чем странное - оно включало в себя брюки (!); два господина, нарочито, вне всяких норм приличия, разговаривавшие более, чем громко (к тому же изредка смеявшиеся во весь голос); юный джентльмен, чьи очки неведомо зачем были чуть затемнены черною краскою, и проч., и проч. – все эти люди, конечно же, не могли не вызвать у Алексея Егоровича живейшего любопытства, и даже более – некоторой доли восхищения – своею смелостью, не устрашившейся людского суждения.
- Аглая Петровна! – вскричал Резанцев именно в тот момент, когда уже отчаялся дождаться свою compagne, и решился было завязать знакомство с дамою, той, у которой наряд был почти мужеским. – Где же Вы пропадали?!
Аглая Петровна, давняя знакомая Алексея Егоровича, зазвавшая его на столь странный и любопытный вечер, улыбалась чему-то своему и молчала.
- Голубушка, Вы должны меня познакомить кое с кем... - обратился было Резанцев к своей подруге, когда та совершенно нежданно... пала наземь.
То, что происходило далее, поначалу ввергло Алексея Егоровича в оцепенение - тело Аглаи Петровны, распластавшееся по цветастому мраморному полу, содрогалось в конвульсиях, изгибалось как осиновый прут, извивалось, тряслось. С начала приступа, должно быть, миновало не более пяти секунд, но Резанцеву показалось, что прошёл если не мучительный час, то уж несколько пыточных минут проползли всенепременно.
- Это же эпилепсия! Скорее, кто-нибудь! Нужна ложка!.. – Алексей Егорович, припав на колени, осторожно положил голову Аглаи Петровны на думочку, которую, наверное, машинально схватил в первые секунды приступа. - Ну, что же вы?!
Лишь когда с губ Резанцева сорвалось последнее восклицание, он обратил внимание на то, что никто, кроме него, не подходит к упавшей. Гости встали вкруг истерзанной Аглаи Петровны, но они не были встревожены или хотя бы серьезны, лица их несли на себе совершенно неподобающее всему происходящему выражение - насмешливое.
- Какой заботливый! – раздалось где-то рядом. Резанцев опустил взор – Аглая Петровна, с улыбкою, точно такой же, какая витала на устах у большинства присутствовавших, смотрела на Алексея Егоровича. – Добрый... Рябчик!
- Господа! Дамы! – к Алексею Егоровичу подошёл полноватый господин с жидкою бороденкою, что заплетена была в совершенно несносную, кривую и лохматую косу. – А теперь мы должны рябчика… освежевать! Да-с! Все приглашены принять в этом участие!
- Что значит «освежевать»? – лишь сейчас хоть что-то смог вымолвить Резанцев, долгое время молчавший, – до поры он был не в силах проронить хоть слово, и даже сподобиться на мысль хоть какую-нибудь оказался не в состоянии – такова была мера его непонимания происходящих вокруг событий.
- Сначала оголили твою душу... - Аглая Петровна смотрела куда-то в сторону. Голос ее чуть дрожал, должно быть, она была во хмелю. – Теперь же надобно оголить твое тело. А попросту... Раздеть! Господа! – она обратилась к собравшимся. – Давайте же быстрее покончим со свежеванием!.. И займемся «поеданием»!
Алексею Егоровичу вновь вспомнился электротеатр, вспомнилось, как он смотрел фильму о жизни двух влюбленных – бедного пастуха и арабской принцессы. Резанцев и тогда, в темном зале театра, переживал, удивлялся, страдал и даже почти плакал. Фильма закончилась, и переживания прошли, отпустили.
«То, что со мною происходит ныне, - уверял себя Резанцев, - что заставило меня страдать и наполнило сердце злобою, тоже непременно пройдет – и в синематографе, и в жизни все рано или поздно заканчивается...»