На тумбочке у изголовья стоял старенький кассетный магнитофон «Весна», который можно было теперь разыскать разве что на городской свалке. Однако он работал, и из динамика звучали песни Высоцкого. Как раз в этот момент его хриплый голос выводил слова из «Нинки-наводчицы»:
— Ну, и дела же с этой Нинкою,
Она жила со всей Ордынкою,
И с нею спать — ну кто захочет сам?
— А мне плевать, мне очень хочется.
Сказала — любит. Всё, замётано.
— Отвечу рупь за сто, что врёт она,
Она ж сама ко всем ведь просится…
— А мне чего, мне очень хочется…
Он постепенно приходил в себя, ощупывая глазами высокий потолок незнакомой комнаты, давно белёный и бывший теперь не первой свежести, крашенную голубым цветом стенку.
Где он, что с ним?
Мозг не воспринимал окружающую реальность. Он должен быть на коне в Царском, разговаривать с графом Бенкендорфом. Где-то рядом Наталья Пушкина, Орлов, Дубельт, адъютанты, вся свита. Но никого не было.
Он осмотрелся и выяснил, что лежал в больничной палате на четыре койки. Рядом храпел незнакомый мужчина, накинув простынку на голову, две другие койки пустовали. Громко поющий Высоцкий не мешал спящему.
Очнувшийся человек перевел взгляд на окно. Там, судя по зависшему в зените солнцу, был полдень, но самого солнца не видно — его диск едва просвечивал из-за толстой пелены или облаков, или бело-серого дыма. Солнечные лучи так нагрели комнату, что было тяжело дышать. К тому же в воздухе отчего-то пахло гарью, как будто неподалеку случился пожар. Этот запах напомнил ему пожар Зимнего дворца в 37-году — тогда всё сгорело дотла. Он бегал на пожарище, командовал тушением и насквозь пропах гарью, пропах так, что мундир пришлось выкидывать.
У человека на кровати возникшие ассоциации опять вызвали вопросы.
Что он, император и самодержец Всероссийский, делает здесь? Может его поместил сюда лейб-медик Манд, которому он безоговорочно доверял? Опять опухли ноги, разыгралось давление?
Но он всегда лечился, лежа в кабинете на своей кровати.
Однако, что же происходит сейчас? Откуда он знает, что поёт именно Высоцкий? В его времена, никаких Высоцких не было. Здесь имеется только один ответ — он его где-то слышал раньше, до своего царствования. «Но это же полный бред! Я не мог никогда слышать его, не должен был. Или мог? Если только в другой жизни? Но ведь других жизней не бывает!»
Дверь в палату отворилась, и появился дородный санитар — мужчина среднего возраста с закатанными по локоть рукавами белого халата. В толстой волосатой руке он держал большой кусок пиццы.
— Больной, — пробормотал медбрат, с усилием прожевывая пиццу, — главврач хочет поговорить с вами. Пойдем!
Посмотрев на тумбочку, где стоял магнитофон, он поморщился, подошел и выключил его. В палате наступила тишина.
— Какой главврач? — не понял человек в койке.
— Олег Иванович, вас хочет видеть главврач нашей психоневрологической боль-ницы Никитин.
— Василий Павлович?
— Конечно! А кто же еще?
— Он здесь? Но ведь я его наказал за дерзкое поведение после истории со свадьбой на Ольге Фредерикс.
— Какой такой истории? — санитар недовольно посмотрел на Олега Ивановича, — пойдемте уже! У меня работы полно и без ваших историй!
— Погоди, погоди! Никитин женился на Ольге Фредерикс, а она оказалась не дев-ственницей, и он закатил скандал.
— Это не наш главврач — наш не такой лох, чтобы по пустякам кипиш устраивать! А кто с ней переспал по ходу? Вы что ли? Ну, вы и ходок, Олег Иванович! Это у вас на работе было или по соседству?
Олег Иванович поднялся на койке, медленно сел, не отвечая на вопрос медбрата.
Все-таки с ним определенно что-то произошло. Наверное, он упал, ударился головой и потерял память. Где он, в каком мире? Толстый медик, жующий кусок хлеба, говорил вроде по-русски, но половины слов Олег Иванович не понимал или понимал только в контексте сказанного. Возможно человек, коего санитар зовет «главврач» Никитин, объяснит ему все его злоключения. Ему надо вернуться во дворец, в Царское Село.
Голова не прояснялась.
Он, наконец, поднялся и, не задавая больше вопросов, поплёлся, тяжело передвигая ноги, следом за медбратом. Они шли длинными серыми коридорами с белыми дверьми, за которыми стояла непроницаемая тишина. Большие больничные тапочки — на пару размеров больше, чем нужно, соскальзывали с ног, и он прилагал усилия, чтобы не потерять их во время ходьбы. Тапки звонко хлопали его по пяткам со звуком, напомнившим мухобойку.
У двери с надписью «Гравврач Никитин В.П.» они остановились.
Медбрат постучал, получил разрешение войти. Главврач Никитин представлял собой человека средних лет с рыхлым, одутловатым лицом, украшенным большим курносым носом. Он носил короткую прическу, какую носят обычно люди склонные к раннему облысению, и рассеянно смотрел на своего собеседника добрыми голубыми глазами. Главврач совсем не напомнил Олегу Ивановичу того Никитина, которого тот знал — приземистого гусарского полковника с длинными бакенбардами и пышными усами.
— Садитесь, Олег Иванович! — предложил Никитин, — чаю не хотите? Хотя нет, в такую жару лучше пить минеральную воду.
Врач поднялся, открыл холодильник и взял бутылку минеральной воды.
— Жара в этом году аномальная, — продолжил он, наливая холодную пузырящую-ся воду в стакан, — пейте, пожалуйста!
Олег Иванович отхлебнул воды, отодвинул стакан в сторону.
— Василий Павлович, — произнес он с надеждой в голосе, — вы меня не узнаете?
— Как же, как же, Николай Павлович Романов собственной персоной, — улыбнул-ся Никитин. — Это я шучу! У вас в истории болезни так написано.
Он похлопал рукой по лежащей перед ним тощей папке с бумагами.
— То есть я не Романов? А кто тогда?
— Вы Олег Иванович Кузнецов, преподаватель исторического факультета нашего ведущего вуза столицы. Кстати, уже профессор и кандидат наук. Защитились по теме, — главврач заглянул в историю, — «Крестьянский вопрос в эпоху царствования Николая I». То есть вы специалист по николаевской эпохе.
— Тогда что я здесь делаю?
— Видите ли, Олег Иванович, — Никитин задумчиво посмотрел на собеседника, — несколько дней назад у вас возникло депрессивное состояние, на базе которого развился психоз. Вы возомнили себя императором Николаем Первым и принялись разговаривать с окружающими, как со своими подданными. Обеспокоенная жена сообщила нам, так что пришлось вас пока временно изолировать для проведения обширного обследования. Мы должны знать причины, вызвавшие столь глубокую депрессию.
— Сколько я здесь уже нахожусь? — Олег Иванович растерянно огляделся по сторонам.
— Две недели.
В кабинете главврача было не так жарко — за стеной работал кондиционер, и через сплит-систему прохладный воздух с силой прогонялся по комнате. Из окна, сквозь густую белесую дымку едва просматривались стены близстоящих домов.
Перехватив удивленный взгляд Кузнецова, Василий Павлович пояснил:
— Кондиционер с этой жарой почти не выключаю. Не знаю, сколько она продержится. Началось всё, после того как вы попали к нам. Сначала загорелось в области, в Шатурском районе, а потом и в других местах. До сих пор потушить не могут. А нам тут в городе приходится дышать дымом, в повязках даже по улицам ходим. Да что там на улице! Вчера спустился в метро — и там дым.
Эти слова невольно отвлекли Олега Ивановича от мыслей о своей болезни.
— У меня в палате жарко… — словно бы жалуясь, сообщил он.
— Знаю. Ничего не могу сделать! Мы бедная организация, кондиционеров на все помещения не хватает. Приходится пока обходиться без них. Возможно, в следующем году увеличат финансирование.
— А когда вы меня отпустите домой?
— Олег Иванович, мы еще не закончили обследование. Пока вы находились у нас, ваша болезнь не утихла, только вошла в более спокойную фазу.
— Но... Я ведь здоров. Я хорошо соображаю, всё понимаю.
— Временно, голубчик, временно. Вашего соседа по палате вы еще вчера называли графом Бенкендорфом, щипали ему руку до синяков. Пришлось вызывать санитаров, чтобы успокоить.
— Вы мне мстите из-за жены! — раздраженно, повысив голос, воскликнул Олег Иванович.
— То есть? — брови Никитина удивленно взмыли вверх.
— Из-за Ольги Петровны, урожденной Фредерикс. Я с ней спал до вас, до её замужества.
— Фредерикс? Не знаю никакой Фредерикс. И потом, я не женат, у меня нет кольца на пальце. Вот видите, Олег Иванович? — Никитин продемонстрировал правую руку. — Болезнь ваша еще не прошла! Давайте лучше поговорим о том, откуда у вас возник этот синдром. Мне кажется, вы зациклились на николаевской эпохе, потому что связано это с вашей профессиональной деятельностью. Читаете лекции, изучаете документы. Вы очень глубоко погрузились в то время, оно сильно повлияло на вас. У вас произошло стирание граней личности, утрата самоидентификации.
Главврач психиатрической лечебницы был любопытным человеком, к тому же, писал кандидатскую диссертацию, потому он не удержался и, глядя на Олега Ивановича добрыми глазами, спросил:
— Вот вы в своих снах, назовём их так, пребываете в качестве императора Николая Павловича и мне хотелось бы уточнить: когда вы видите себя Николаем, то каков у вас возраст?
— Возраст? — Олег Иванович задумался, — возраст далеко за пятьдесят, ближе к шестидесяти. Я шёл, нет, видел, — поправился Кузнецов, — как император провожал своего солдата в последний путь. В Петербурге была поздняя осень, уже шла Крымская война. Видимо, был близок её финал, потому что император вспоминал поражения на реке Альме и под Инкерманом, ругал Нессельроде.
— А вам известно, в каком возрасте он скончался?
— Конечно, Николаю Павловичу было пятьдесят восемь.
— Странно то, что вы вдруг приняли образ императора Николая, хотя разница между вами почти двадцать лет — вам сейчас тридцать девять. Хотя, для общего течения болезни это не имеет никакого значения. Скажите мне вот что, — Никитин снова пытливо посмотрел на Олега Ивановича, — каковы ваши ощущения? Мне всегда интересно влезть в шкуру другого человека, узнать, что он чувствует, что переживает.
— Что я чувствовал? Знаете, я не воспринимал себя как некую другую личность. Я вел себя и думал как император, в этом смысле никаких проблем с моим поведением не было. Более того, я знал и помнил разные моменты жизни Николая Павловича, которые не должен был помнить и знать, будучи современным человеком.
— Ну, это как раз просто, — возразил Никитин, — вы работали в архивах, много читали о той жизни. Что-то осело в мозгу незаметно для вас, а поскольку возможности нашего мозга огромны, то вы, подстраиваясь под личность царя, невольно извлекли эти сведения из глубин подсознания.
— Возможно, вы правы, — кивнул головой Олег Иванович, — в то же время... — он заколебался.
— Ну-ну, говорите, что вас беспокоит.
— Понимаете, есть знания приобретенные, полученные при чтении разных документов — здесь я полностью согласен с вами. Но есть знания, по крайней мере, они возникли у меня, которые я никак не мог приобрести здесь, в наше время. Например, я понял, что у царя был роман с женой Пушкина и роман длительный, можно сказать, через всю жизнь. Я об этом не читал, вернее, читал, но не было такой уверенности у современников поэта — так, одни намеки. Пушкинисты до сих пор спорят по этому поводу.
— Да, я тоже читал. Насколько помниться, последний адепт этой теории, выпустивший книгу, был академик Петраков. Он с помощью различных фактов пытался доказать, что Николай Павлович и Наталья были любовниками еще до дуэли. Кстати и пресловутое свидание на квартире Полетики было не свиданием жены Пушкина с Дантесом, а её с императором.
— Я не читал эту книгу, — признался Кузнецов, — и, если честно, никогда не интересовался перипетиями дуэли Пушкина и Дантеса. Думаю, что все рассуждения на эту тему бесплодны. Кто виноват на самом деле? Почему случилась дуэль? Написаны горы литературы, выдвинуто множество версий. Читать их, изучать, на мой взгляд, пустое занятие. Нам никогда не узнать всей правды.
Олег Иванович отхлебнул воды из стакана, уже теплой, успевшей нагреться пока они беседовали.
— Один фильм на эту тему, — продолжил он, — все-таки, я посмотрел в восьмидесятые. Была такая картина: «Храни меня мой талисман», где известная дуэльная история как бы переносилась в наше время. Играли прекрасные актеры Янковский и Абдулов.
— Да, ассоциации, ассоциации, — задумчиво протянул главврач, — что же, Олег Иванович, вам пора в палату, скоро обед. Мы с вами проведем ещё несколько бесед, прежде чем я решу, в каком направлении должно протекать лечение.
Поднявшись с кресла, Никитин подошел к двери и открыл её.
— Макс, проводи Олега Ивановича до палаты! — приказал он мордатому медбрату.
— Вы же понимаете, что я здесь не останусь? — выходя из кабинета, спросил Кузнецов главврача. Он глядел на врача настороженно и враждебно.
— А куда вы денетесь с подводной лодки, голубчик? — весело ответил Василий Павлович, сторонясь и пропуская пациента мимо себя.
Вернувшись в свою палату в сопровождении Макса, Олег Иванович обнаружил, что соседа уже не было. Кузнецов лег на кровать, закинув руки за голову, и прикрыл глаза. Что же с ним произошло? Почему он здесь? Вопросы, возникшие у него при пробуждении, вновь обеспокоили. Ответа на них от Никитина, как ожидалось, Олег Иванович не получил.