Иноходец

Часть 1

В полдень позвонил Валуев:
-- Пал Андреич, ты сядь и выслушай спокойно. Я получил ответ из лаборатории: у иноходца не пневмония, а вирус Хендра.
-- И что?
-- А то, что он уже не жилец и к тому же очень заразен и для остальных лошадей, и для тех, кто с ним контактирует.
Павел пододвинул к себе стул и теперь только сел.
-- Это серьезно. Что же нам делать?
-- Иноходца нужно срочно усыпить, пока санэпидстанция не явилась и не пристрелила его. А Никиту ты должен отправить в клинику на проверку.
-- Жаль жеребенка. Но, видно, делать нечего. Ты сам-то когда тут будешь?
-- Не знаю. Меня тоже проверяют на наличие вируса. Тебе придется самому сделать иноходцу укол.
-- Мне? Ты что охренел? – Павел вскочил со стула. – Нет, Валуев, только не это. Ты же знаешь, я перед Богом поклялся никогда больше не брать в руки шприца, и больше никогда в жизни никого не убивать.
-- Знаю, Паша, что это нелегко. Я и сам всякий раз, когда приходится такое делать, мучаюсь. Но ты подумай об иноходце, о Никите, о других животных. Короче, ключ от аптечки в сейфе. Код ты знаешь. Коробку с ампулами я тебе уже однажды показывал. Доза стоит в инструкции. Действуй. Если что – звони.
Павел сунул мобильник в карман и пошел в конюшню. Иноходец уже не поднимался на ноги, глаза его были полузакрыты, из груди вырывались хрипы, а тело сотрясалось от частых судорог. Никита сидел рядом с ним, гладил жеребенка и беззвучно плакал. Павел присел перед ними на корточки.
-- Валуев только что звонил.
Никита с надеждой посмотрел на своего наставника. Павел отрицательно покачал головой, прикусил верхнюю губу, борясь с подступившими слезами.
-- Иноходец обречен. У него смертельный и опасный для нас и для стада вирус. Валуев сказал, что санэпидстанция должна будет застрелить жеребенка.
-- Нет! – закричал Никита и, разметав мгновенно руки, грудью упал на иноходца. – Не дам. Тогда и меня вместе с ним!
Мальчишка не шутил и не притворялся. Несколько месяцев назад он пережил жестокую ломку, и его жизнь только начала приобретать смысл. И этот смысл заключался в полугодовалом жеребенке с врожденной иноходью, выкормленном им из соски. Взывать к рассудку Никиты было бесполезно, и Павел, точно так же раскинув руки, тоже рухнул на иноходца.
-- Ну, тогда и меня тоже пусть пристрелят, -- отчаянно выкрикнул он.
Минуты две Никита не шевелился и не произносил ни звука. Потом поднял голову:
-- А вас-то зачем?
-- А затем, что мне сейчас еще в сто раз хуже, чем тебе. Пока у Валуева ищут вирус, я должен усыпить жеребенка, а потом отвезти тебя в больницу. И если я этого не сделаю, то в иноходца всадят пулю, на меня заведут уголовное дело за распространение смертельной инфекции, центр закроют, а ферму ликвидируют. Своих детей у меня нет, а без вас и лошадей мне жить тоже ни к чему.
Никита встал, подошел к Павлу и тронул его за плечо, хотел что-то сказать и не смог.
Павел тяжело поднялся на ноги, пошел, сгорбившись, к кабинету ветеринара. Когда он со шприцом вернулся, Никиты не было. «Сбежал, -- мелькнуло в голове. – Этого пацана мы, наверняка, потеряли: к своим дружкам, небось, за дозой подался».
Жеребенка била лихорадка, он совсем по-человечески стонал от боли. Глаза его были открыты, и в них Павел прочел мольбу о помощи.
-- Эх, паря, не знает еще медицина, как тебя вылечить. Вот только этим и могу облегчить твою судьбину, -- прошептал Павел, показывая зачем-то животному шприц.
Он надел резиновые перчатки, перекрестился и ввел снотворное жеребенку. Последняя судорога пробежала по телу иноходца и, взглянув удивленно на Павла, он затих. Павел, не осознавая своих действий, прочел отходную молитву, провел ладонью по морде жеребенка, закрывая ему глаза и побрел прочь.
В это время дня подростки были в школе, лошади гуляли в загоне, и конюшня пустовала. Вдруг, обоняние Павла учуяло запах табачного дыма. «Вот только пожара нам сегодня и не хватало», -- встрепенулся он и ускорил шаги. В самом последнем стойле, скрючившись на тюке соломы, курил Никита. Павел сел рядом.
-- У тебя для меня сигарета найдется?
-- Вы же не курите.
-- Ты, вроде бы тоже…, -- показал Павел на затухшую сигарету. – С иноходцем хочешь попрощаться?
-- Я уже…, -- растирая окурок о подошву своего ботинка, разрыдался Никита. Павел обнял паренька за плечи и слезы потекли по его щекам. Каждый оплакивал свое: Никита любимого жеребенка, Павел…

Часть 2

В детстве Пашка и Санька были друзьями. Жили в одном дворе, учились в одном классе, вместе играли в войнушку, вместе пошли в армию. В учебке дали им специальность водителя и отправили в Афганистан топливо по горам к военной технике подвозить: пополнили Пашкой и Санькой ряды смертников, потому что душманы постоянно уничтожали машины с горючим. Не было такого рейса, чтобы колонна в полном составе на место прибыла. Как-то раз Санька сказал своему другу:
-- Если только вернусь домой живым, поступлю в семинарию и стану священником.
Павел удивленно посмотрел на Саньку.
-- У меня ведь прадед и дед Богу служили. Деда расстреляли за это. Отец побоялся семейное дело продолжить, значит, я должен. Выжить бы только, -- вздохнул Санька.
А месяц спустя везли топливо через перевал Саланг и попали в засаду. Обстрел, Санькина машина загорелась, восемь тонн горючего рвануло. Саньку горящим факелом выкинуло из кабины. Павел его в госпиталь привез, там сказали, что безнадежен. Павел врачу в груди автомат приставил:
-- Пристрелю, как собаку…
-- Это ему не поможет. У него семьдесят процентов кожи сгорело. Чудо, что вы его до госпиталя живым довезли. Мы его сейчас обезболивающим накачаем, может, придет в себя и захочет что-нибудь своим родным передать. Ты, я вижу, ему не посторонний, можешь здесь остаться.
Санька, действительно, очнулся ненадолго и сразу все про себя понял. Увидел сидящего рядом Павла:
-- Помнишь, я говорил тебе, что хочу стать священником? Видно, не судьба…
Обещай, что вместо меня ты будешь Богу служить.
-- Перестань, ты вернешься домой…
-- В цинковом гробу. Обещай, что сделаешь. Поклянись…А я за тебя на том свете попрошу… -- прошептал немеющими губами Санька.
Павел поклялся. Санька умер. Именно тогда Павел впервые попробовал героин.

1988-ой год заканчивался. Ходили слухи о выводе советских войск из Афганистана. То ли это подействовало на душманов, то ли и в самом деле Санька молился за своего друга, только их колонна ни разу больше не попала под обстрел. В феврале Павел вернулся домой. Наркоманом вернулся.
Первое время родители не понимали в чем дело, потом дошло, какая беда с их сыном приключилась. Пробовали его уговорить лечиться, отец даже с наркологом договорился, чтобы без огласки – стыдно же перед родней и знакомыми – сына на путь истинный наставить. Да ведь шила-то в мешке не утаишь: хоть Рига и большой город, а слухи за год расползлись. Да и немудрено: все, что было ценного в доме, Павел вынес и продал, а как продавать нечего стало, воровать начал, попался, уголовное дело завели, схлопотал бы срок, да отцовские связи помогли. Дело замяли, Павла на работу устроили. Продержался он на ней пару недель, да и опять за свое – то продаст что-то, то сворует, чтоб только дозу купить. Очнулся он как-то за полдень от наркотического дурмана, а мать в слезах причитает над ним:
-- Раньше я Сашину мать жалела, а теперь завидую ей. Она своего сына героем похоронила, а мой – подонком вернулся.
Павел в тот день даже из дому не вышел. А ночью ему Санька приснился: будто стоит он, Пашка, у цинкового гроба, а друг открывает глаза и шепчет обескровленными губами:
-- Ты же обещал мне…
Павел проснулся. Неснятая рубашка прилипла на мокром от пота теле. Он натянул на себя сползшее одеяло.
-- О, Господи, что же я ему обещал-то?
И снова уснул, будто провалился невесть куда. И опять Санька ему привиделся.
-- Ты же поклялся Богу служить... Богу служить…Богу… -- слышал Павел глухой голос из гроба.
Он вскочил с кровати. Его трясло. Перед глазами все плыло. Тошнота стояла у самого горла. Шатаясь из стороны в сторону, дошел до кухни, залпом выпил до краев налитую кружку воды. Не помогло. «Герыча бы…», -- мелькнуло в голове спасительное и тут же исчезло. Голова горела, он прижался лбом к холодному косяку и вспомнил, как сидел возле умирающего Саньки. Снова наполнил кружку водой, посмотрел на нее с отвращением, и пошел в спальню родителей.
-- Мам, -- присел Павел на краешек кровати, -- пойдем завтра к наркологу.
-- Пойдем, Пашенька. Пойдем, сыночек, -- заплакала вмиг проснувшаяся мать.

Павел выложил доктору все без утайки: про Афганистан, про Саньку, про клятву, про героин, про воровство.
-- Таких, как ты, в Европе сначала в клиниках детоксом лечат, а потом для реабилитации на специальные «курорты» отправляют. Там наркоманы живут на природе, работают в поле, за животными ухаживают. У нас ничего похожего нет, но коль ты решился, пойдешь в стационар. Приготовься к тому, что будет дико трудно. Но если выдержишь, – снова человеком станешь.
Покоробило Павла это «человеком станешь», да мать больно сжала его руку повыше локтя – смолчал. От врача, не заходя домой, чтоб не передумать, в наркологическое отделение пошел. Мать обещала все необходимое к вечеру принести.
И наступил ад, когда он завидовал мертвому Саньке и Христом-Богом умолял врачей сделать ему укол, чтобы никогда больше не проснуться. Болела каждая клетка его тела. Павел впадал то в ярость, то в слезы. Его мучили бесконечные кошмары: то он горел вместе с Санькой, то автоматными очередями расстреливал афганских крестьян и орал на всю больницу истошным голосом: «За Саньку! Это вам за Саньку».
В редкие минуты просветления видел рядом с собой либо мать, либо медсестру Любашу. Недели две Павла ломало, а потом стало потихоньку отпускать. Врач осмотрел его и сказал, что результат превзошел всякие ожидания.
-- Через пару месяцев видно будет, -- ответил он Павлу на вопрос о выписке.

Павел приуныл, но тут Любаша выручила, кучу книг ему притащила, да и сама каждую свободную минуту к нему забегала. Привык он к ней и стал ловить себя на том, что скучает по Любаше, когда не ее смена. Влюбился он, а подступиться к ней боялся. У этой тоненькой светленькой с теплым ласковым голосом девушки характер был – чистый кремень. На какие только ухищрения не шли алкоголики и наркоманы, чтобы уговорить ее принести им зелья в клинику или дозу уколоть (в сейфе ведь всего полно) – бесполезно. А тут еще мать, заметив его интерес к Любаше, масло в огонь подлила:
-- Она девушка самостоятельная, в медакадемии учится, зачем ей наркоман? Вот если бы у тебя какая толковая специальность была, да работа…
Павла заело: «Врешь! Нас голыми руками не возьмешь!» Попросил Любашу книги Джека Лондона принести. Он их с пятнадцати лет не перечитывал, а тут, как стервятник, набросился и понял, что медицина – это, конечно, хорошо, но прежде всего он сам должен себя из всего этого дерьма вытащить. Врач диву давался, что с парнем сделалось. Пациенты на этом периоде лечения обычно кашу-размазню напоминают, а этот каждое утро с зарядки начинает, потом под холодный душ становится, днем пробежка в больничном парке. Аппетит, как у здорового человека. Порадовался доктор и предложил Павлу выписаться, а тот заартачился:
-- Не пойду домой. Вы сами говорили, чтоб раньше, чем через два месяца о выписке и думать забыл. А прошло только полтора.
-- Ну, у тебя все не как у людей: то ломился из больницы, а теперь, когда выздоровел, уходить не хочешь. Ладно, полежи тут еще недельку, -- недоуменно пожал плечами врач и пошел к Пашкиной матери, выяснять, в чем же дело.
Та не стала тень на плетень наводить, открыла истинную причину нежелания Павла из больницы уходить – Любаша. Решили подумать, как разрешить ситуацию, чтобы рецидив наркомании не спровоцировать.
Неизвестно, чем бы все это дело закончилось, да только на следующий же день зашла Любаша в палату к Павлу и говорит:
-- Слышала, что тебя выписывают скоро. Ты чем собираешься после больницы заняться?
-- Да на тебе жениться собираюсь, -- возьми да и ляпни Павел.
-- Идея неплохая, -- засмеялась, приняв это за шутку, девушка, -- только не мешало бы мое мнение на этот счет узнать.
-- Именно это я сейчас и сделаю: Любаша, я влюбился в тебя по уши и не представляю, как буду дома жить и тебя не видеть. Может, ты ко мне переедешь, или я к тебе?
-- Звучит как-то неубедительно, -- улыбнулась Любаша.
-- Я люблю тебя, Любаша. Выходи за меня замуж, -- бухнулся Павел перед нею на колени.
--Значит, это серьезно.
Любаша помолчала, потом добавила:
-- Не буду врать, что ничего не замечала и твое предложение полная неожиданность для меня. Но, тем не менее, я должна подумать. И здорово подумать. Дай мне время до конца недели. А теперь встань с колен, а то вот хочу тебя в щечку чмокнуть, а ты где-то там внизу.

И дни потянулись. Моментами Павлу казалось, что отказ неминуем, и от этого становилось горько и снова хотелось уколоться, но он хватался за Лондона, читал его и заставлял себя думать только о прочитанном и ни о чем больше. Чаще, однако, он вспоминал почти материнский Любашин поцелуй, проводил пальцами по щеке в том месте, где она его чмокнула, будто проверяя, на месте ли оставленное девушкой тепло и смутная надежда.
Любаша все так же забегала к Павлу в палату и теперь постоянно наталкивалась на его вопросительный взгляд, но пока разговора не заводила. Ей, действительно, было о чем подумать: Павел понравился ей с первых же страшных дней детоксикации: он во всем был не такой, как все, даже ломало его как-то по-особенному. Она чувствовала, что героину не удалось сожрать в нем ум, силу воли и доброе сердце, и все-таки сомневалась – уж очень часто встречала она в наркологии повторно лечащихся. Любаша поговорила с врачом Павла. Тот подтвердил, что парень практически здоров и если родным и близким сейчас его по-умному, не сюсюкая, поддержать, рецидивов не будет.
-- При условии, что не произойдет чего-то неординарного, что снова выбьет у него почву из-под ног, -- заключил он.
После дежурства Любаша пришла к Павлу:
-- Я выйду за тебя замуж, но при одном условии, что ты никогда в жизни не возьмешь больше в руки шприца с героином или еще какой гадостью, и пойдешь учиться, потому что голова у тебя на месте, что, в общем-то, удивительно для твоей ситуации, но меня очень радует. Все это нужно для того, чтобы не я для тебя, а ты для меня и наших детей стал опорой.

Это было весною. К лету Павел нашел опытного столяра и уговорил взять его, Павла, к себе учеником: с детства мечтал об этой профессии. А осенью сыграли скромную свадьбу, и стали молодые в унаследованном Любашей от бабушки маленьком домике под Ригой жить-поживать. Павел за время учебы-работы старый домишко в теремок превратил, баньку и колодец ему под стать соорудил – прохожие через забор заглядывали, деревянной резьбой любовались. Соседям да знакомым тоже никогда не отказывал, мог и обветшавшее подреставрировать и новое сделать.
 
Часть 3

Так прошло лет пять. Ученик уже своего учителя в мастерстве превзошел и работал самостоятельно. Все у них в доме было. Все, кроме деток. А пора бы уже. Супруги у специалистов обследовались. Те в один голос: «Здоровы. Ждите». И они терпеливо ждали. А тут как-то Павлу приснилось, будто крестят они своего первенца в церкви, а батюшкой там – Санька. Проснулся Павел в смятении, весь день сам не свой ходил, вечером не удержался, Любаше сон рассказал. Та подумала немного и говорит:
-- Помнится, еще в больнице ты рассказывал про обещание, данное другу. Видно настала пора его выполнить.
И Павел отправился в ближайшую церковь, чтобы узнать, как стать священнослужителем. Иерей обрадовал его несказанно: православная духовная семинария открылась в Риге недавно. Павел дело в долгий ящик откладывать не стал, наведался туда, все для себя выяснил, собрал документы, сдал экзамены и потекли годы студенчества. Соседи и знакомые только пальцем у виска покрутили, свихнулся, дескать: при такой работе мог бы деньги лопатой грести, а он в попы подался. Некоторые даже образумить его пытались, да все впустую. Павел умудрялся и учиться отлично, и столярничать, чтобы не взваливать всю заботу о хлебе насущном на Любашины плечи, и семинарскую церковь ремонтировать. Однокурсники Павла уважали, преподаватели прочили ему стремительную карьеру, а ректор обещал лучший приход по окончании семинарии.
 
Так бы оно и случилось, тем более что на выпускных экзаменах Павел получил высшие баллы, но незадолго до рукоположения во священный сан он удивил архиепископа своей просьбой об аудиенции.
-- Что привело тебя ко мне, сын мой?
-- Ваше Преосвященство, меня все время мучат сомнения, достоин ли я священного сана?
-- Коль не уверен, должна быть на то причина.
-- Вы знаете, Ваше Преосвященство, что мне довелось воевать в Афганистане…
-- Там многие воевали – время было такое.
-- Но я стрелял там в людей…Апостол Павел же учит: «Епископ должен быть непорочен, как Божий домостроитель, не дерзок, не гневлив, не пьяница, не бийца…».
-- Канонические препятствия к рукоположению вечны, но это только одна сторона дела. С другой стороны, в России уже два «афганца» пастырствуют, значит, там это не сочли препятствием. Или рассудили так, что в армии приказы положено выполнять.
-- Ваше Преосвященство, дело не в том, кто как рассуждать станет…
-- Понимаю, сын мой: дело в твоей душе… И не буду тебя ни торопить, ни убеждать. Хотя священники церкви сейчас очень нужны… Мы поступим вот как: ты отправишься ненадолго в монастырь, пообщаешься с братией, помолишься от мира подалее, поразмышляешь в келье уединенно. Уверен, что Господь укрепит твою душу и ты примешь верное решение. Игумену я сейчас позвоню. Как вернешься – милости прошу ко мне.

В монастыре Павел сам попросил назначить ему послушание. Эконом, узнав, что тот умеет столярничать, повел гостя в конюшню.
-- Сам увидишь, где что надо поправить. Инструменты, доски, гвозди в мастерской, -- кивнул он в сторону сарая и ушел.
Павел придирчиво осмотрел стойла, двери, прикинул, что и как он будет делать. В мастерской обошел вокруг верстака, провел большим пальцем по лезвию старого деревянного рубанка: «Давно я таким не стругал». Изучил содержимое ящиков и коробок и остался доволен. Сунув в карман складной метр, снял с крюка ножовку и направился за сарай, где аккуратными штабелями лежали доски. Они были теплыми, источали едва уловимый аромат солнечного леса. Павел прислонился к стене сарая: «Господи, какая благодать! Озерцо, луг, лошади щиплют травку. Тишина, покой. Здесь душа лечится». Губы его зашевелились в молитве.
Наметанным глазом Павел выбрал подходящую доску, отмерил кусок, отпилил его, прижав коленом к стоявшей тут же чурке. Его руки ловко делали до тонкостей знакомую работу, а мысли поглотила молитва. Он просил Всевышнего только о прозрении: «Господь, укажи мне мой путь служения Тебе».
 
Шли дни, эконом радовался, что Господь послал им такого рукастого гостя, а Павел трудился, молился и мрачнел – истина не открывалась. Однажды вечером ему не спалось, в келью кто-то постучал. Вошел монах.
-- Вижу, маешься ты и днем и ночью. Могу ли я тебе чем-то помочь?
-- Выслушай меня.
И Павел рассказал иноку всю свою жизнь.
-- Знаешь, а я ведь тоже наркоманом был, -- сказал монах. – Больница не помогла, а пришел сюда и излечился. Здесь природа заодно с человеком, и таких мест на земле много.
Монах ушел, а Павел тут же уснул и привиделись ему мальчишки, скачущие на лошадях по весеннему лесу. Проснулся утром и понял, что должен дальше делать. Попрощался после завтрака с монахами и тем же днем был у архиепископа.

-- Вижу, что Господь наш осенил тебя благой мыслью, но чувствую, что священника церковь потеряла.
-- Да, Ваше Преосвященство. Я хочу создать в какой-нибудь деревне при церкви приют для мальчишек-наркоманов, чтобы слово Божие, труд и природа души их врачевали.. Мне о таком заведении когда-то мой врач рассказывал, и сетовал, что в Латвии ничего похожего нет.
-- Ты правильно понял слова Апостола Павла, который умолял нас милосердием Божиим, представить тела наши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного ему служения, и преобразоваться обновлением ума нашего. Благое дело ты затеял, богоугодное. Наша церковь тебя во всем поддержит и чем может – посодействует. А пока – держи вот это, -- Архиепископ написал на листке номер телефона и фамилию. – Этот человек будет тебе полезен. Он такой же иноходец, как и ты.
Павел вопросительно вскинул брови:
-- Иноходец?
-- Не удивляйся, они есть не только среди лошадей. Это те люди, которые совершают свои поступки вопреки логике и ожиданиям. С ними трудно, но на них земля держится. Позвони Валуеву, и да поможет вам Бог!

Выйдя от архиепископа, Павел набрал номер. Валуев оказался практикующим ветврачом, влюбленным в лошадей и вынашивающим идею реабилитации наркозависимой молодежи при помощи иппотерапии.
-- Нам бы еще толкового нарколога к этому делу привлечь, мы бы такой реабилитационный центр создали, -- заключил Валуев.
-- Есть у меня один на примете. Главврач наркобольницы. Меня когда-то от наркотиков спас. Да и жена моя уже полжизни в наркологии работает. Уверен, они не откажут.

И началась ходьба по инстанциям и обивание порогов. На словах чиновники вроде бы понимали, что предлагаемым путем можно научить прошедших лечение наркоманов общаться, работать, отдыхать, т.е. получать удовольствие от жизни другим путем, но когда доходило до выделения из бюджета необходимой суммы, дело почему-то застопоривалось. Долго бы еще Павел с Валуевым ходили из кабинета в кабинет, да случилось в семье очень богатого бизнесмена несчастье – сын, наследник дела, «сел на иглу». К заграничным лекарям отец почему-то доверия не питал и обратился к главврачу местного наркодиспансера.
-- Любые деньги заплачу, какое хотите оборудование для больницы достану, здание отремонтирую, только поставьте моего Никиту на ноги, -- пообещал он.
-- Детоксикацию-то мы в нашей больнице проведем. Слава Богу, теперь у нас и медикаменты лучше и методы лечения гуманнее, чем десять лет назад. А вот реабилитационного центра до сих пор нет. Зато есть люди, которые очень хотят его сделать, да вот денег у них нет – ответил на это доктор.
-- Дайте мне номера их телефонов.

Через несколько месяцев в деревне, на берегу тихого светлого озера начал работу реабилитационный центр для подростков, прошедших лечение от наркозависимости. По полгода, а то и по году жили там мальчишки и девчонки. Утром автобус увозил их в школу, после обеда они ухаживали за лошадьми, ездили верхом, работали в саду, на огороде или на ферме, занимались уборкой, готовили ужин и завтрак. Летними вечерами сидели у костра, и говорили о душе, природе, Боге. Все сложилось. И даже министерство здравоохранения, убедившись в эффективности работы центра, начало регулярно его финансировать.

***

-- Довольно слезы лить. Знаешь, скоро у Стрелы жеребенок появится, вот думаю, кому бы его на воспитание отдать? – слукавил Павел, вставая с тюка соломы.
-- Пал Андреич, а можно мне? – вскочил Никита.
-- Конечно, -- потрепал его по упрямым вихрам Павел.
И тут в его кармане запел мобильник. Звонила Любаша.
-- Я была сейчас у гинеколога…
-- Ты заболела? – побледнел Павел.
-- Вообще-то, беременность болезнью не считается…
-- …
-- Ты чего молчишь? Не рад что ли?
-- Любаша, родная моя, да я дар речи от счастья потерял, -- закричал в трубку Павел, потом повернулся к ничего не понимающему Никите:
-- Шагом марш в машину! Едем скорее в клинику, на вирус проверяться. Нам теперь помирать никак нельзя: у нас такие дела впереди!