Моим родителям, царство им небесное... Год 1957.
Над лугом порхали бабочки, стрекотали в бурьяне кузнечики, из близлежащего леса слышалось пение птиц, а где-то, уже совсем далеко, кукушка выдавала своё коронное: -Ку – ку…
А я лежал в тени громадного куста и листал книгу, рассматривая картинки.
Вот на шлеме рыцаря развевается огромный плюмаж из страусовых перьев, а вот на этой - его несут с турнира на рогоже, и валяется шлем на земле, испачканный кровью и грязью из под копыт лошадей…
Эх, какие славные были времена, каждый рыцарь мог вызвать на честный бой – мечом или секирой - врага, и защитить честь дамы своего сердца, или умереть в честном бою, покрыв себя славой… И слагали о нём песни бродячие менестрели, и проливались слёзы из глаз прекрасной девы, узнавшей о гибели возлюбленного…
А я что… Не успел ну ничего… Только окончил второй класс. Каникулы, лето, солнышко. Так вот тебе - сторожи, чтоб гуси не забрели на колхозное поле. Там и не растёт ничего, кроме чахлых стебельков ячменя. Да и что там может расти - на песке. А всё равно, колхозный сторож, его у нас называли по должности - объездчиком, постоянно следил, чтоб не допускалось потравы посевов, и если, не приведи Господи, заиграешься и не заметишь, когда гусиное стадо забежит в поле – не оберёшься хлопот.
В прошлом году, мы с пацанами в футбол - улица на улицу – играли, не увидели, когда эти пакостные птицы в поле забрались. Во скандал получился! Объездчик на лошади неизвестно откуда взялся, начал гусей гонять. Так все разбежались, а наша гусыня ещё и него шипеть стала, гусят защищала. Он её поймал, и сломал крыло. Мама прибежала на крики, стала гусыню забирать, и случайно оторвала ему рукав рубашки. Так нас и на суд вызывали, судили за потраву посевов, и за нападение на должностное лицо при исполнении...
Я тоже был на том концерте… Зал в клубе большой, человек на двести, а места свободного не было. Нас, малышню, сначала не пускали, а потом пустили всех, но чтоб не мешали - разрешили сидеть на полу, перед сценой.
Сначала долго слушали толстого дядьку, председателя суда. Он монотонным голосом читал какие-то бумаги, повторяя одно и то – же по несколько раз, а потом вызывали свидетелей и потерпевшую сторону.
Помнится, один свидетель говорит: - Идёшь мимо поля, и видишь : - Чьи гуси в колхозном поле? Василия! Чьи свиньи там? Василия! Чья корова пасётся? Василия! Конечно - за это к ответу.
На что отец отвечал: - Ну за гусей – спору нет, мог ребёнок недоглядеть… А свиньи, а тем более - коровы, у нашем хозяйстве с роду-веку не было. Так я даже не знаю, что и делать? Может нарисовать?
Он действительно здорово умел рисовать, у нас и дома висели его картины на стенах, и друзьям-соседям дарил.
Вот народ и захохотал после этой его речи, даже толстый дядька, председатель суда слегка покривился, изображая улыбку. Смеяться ему, наверное, по должности было не положено, вот он и сдержался. Но вердикт всё-таки вынес - отработать отцу за потраву две недели в колхозе бесплатно, тогда это называли - примусовка… И отработал. Валил деревья на лесной делянке. Меня, кстати, тоже один раз брал с собой. Эта делянка располагалась далеко в лесу, почти под селом Осыково. Мы отправились туда пешком, и пока дошли - я уже ничего не хотел. Забрался в шалаш, построенный рабочими, чтоб прятаться от дождя, и уснул. А папка, и другие дядьки, валили лес и грузили его на подводы, для отправки в колхоз.
Домой мы вечером не пошли, решили заночевать на делянке. Всё бы и ничего, но в лесу ночью спать было невозможно. Такие громадные комарищи, каковых я и в жизни не видел, всю ночь зудели над головой, проникали во все щели в одежде, и с неимоверной жадностью поглощали мою кровь. После каждого шлепка на теле оставалось громадное красное пятно. Не спасал даже едкий дым от костра из мокрого валежника… Вот когда я понял, что значит - "примусовка". Это - заставить человека работать «за бесплатно», и при этом ещё и получать неприятные ощущения, от которых защитится не можешь… Однако, было и приятное. Меня угостили настоящим козацким кулешом, приготовленным здесь же, на костре. Горячая миска с варевом обжигала руки и её пришлось поставить на землю, а самому стоять на коленях. Но кулеш оказался настолько вкусным, что я опомнился, только когда ложка коснулась дна алюминиевой миски.
- Смотри, Иванович, какой у тебя работник растёт - мы и по чарке не успели поднять, а он уже пустой миской гремит… - хохотали сидящие рядом мужики. Но это было совсем не обидно. Даже наоборот, кажется - я им понравился, и они просто беззлобно подтрунивали надо мной.
Но вернёмся к нашим гусям… С того времени прошло два года. Теперь я уже реже бывал в компании других пацанов, выпасал свою гусыню и её выводок самостоятельно, и запоем читал книги, которые приносил с библиотеки отец. Мама занималась домашними делами, огородом, отец работал, Зина уехала в Киев, тоже работала на заводе, Лена вертелась возле мамы, что-то там ей «помогала». Знаем мы эту помощь, чуть что не по её - сразу в рёв… Я её так и дразнил – Рёва, а она меня почему-то Алесем. Вроде и совсем не обидное имя, но я терпеть его не мог. Сразу злился, орал, готов был побить даже, но кто же позволит - любимица…
В нашем хозяйстве уже появилась корова Лыска, и теперь каждый день я получал поутру свою порцию молока в большой алюминиевой кружке. Ах, как оно пилось… Сначала несколько больших глотков , потом поменьше, потом совсем маленькими, оставляя во рту послевкусие и ощущение наслаждения от выпитого… Совсем не так, как наши мужики водку хлебали… Опрокидывали стопку, ухали, кривились, махали рукой перед лицом и крякали… Зачем, спрашивается, пить такую гадость. Я попробовал, потом кружился юлой по полу, встать не мог… Никакого удовольствия.
Читать расхотелось, а больше всё равно делать было нечего…
-Алесь, ты где? - Мамин голос прозвучал почти над головой. Прятаться было поздно, но я выждал несколько секунд.
- Ладно, ладно, не буду больше… Не обижайся. Выходи.
Надо бы выбираться со своего убежища, но я упрямо молчал.
- Ну правда, я больше не буду звать тебя Алесем, выходи…
А я всё равно обижался. Все вокруг вроде совсем забыли, что я Боря. Алесь… Алесь… Надоело. И главное, чем больше я злился за это совершенно не обидное прозвище, тем чаще меня так звали… Все. Вот и мама тоже.
А папка сказал: - Ты уже большой, учись постоять за себя сам, покажи, что у тебя есть настоящее имя, а не дразнилочка, и все это поймут. Ну, может не за день-два, но поймут, и перестанут дразнить.
Так вот с мамы и начну.
- Боря, выходи! Нужно сбегать за Хустку, там, на старой дороге, сразу за речкой, разбили палаточный лагерь солдаты.
Мама говорила с просящей интонацией, и здесь ничего не поделаешь, значит не приказ, а просьба, всё - по взрослому. А я и есть уже совсем -совсем взрослый.
- Их командир попросил молока принести, вот, в бидончике. Он даст тебе 30 копеек, и принесёшь обратно бидончик.
Дорога была знакомой, я и раньше ходил в те места за грибами и ягодами, так что уверенно двинулся в путь…
Уже возле самой речки я не заметил торчащий из-под земли корень, и мой бидончик вместе со мной погремел по отлогому берегу до самой воды…
Мне то что? Не впервые падаю. Поднялся, отряхнулся, и опять готов бежать дальше, но с бидончиком дело обстояло неважно. Он докатился до самой воды, и ручей окрасился в цвет молока… И понесла вода наше молоко до самого Черного моря. Белая-белая...
А вот какое у меня лицо было - я этого не видел. Такая обида - на себя, на корень, на слёзы, на весь мир...
Посидев и размазав по лицу грязь и слёзы, стал думать, как дальше быть… Что делать?
Сначала нужно привести себя в порядок. А тогда… Тогда - пойду скажу, что понравилось, и просили ещё принести. А за то, что разлил - отдам свои 30 копеек, хоть и жалко - а что поделаешь.
Так и сделал. Мама подозрительно на меня покосилась, поворчала, больше для виду, но так как у нас дома молока больше не оставалось ( Лыска давала всего литров пять, а мы с Леной тоже молоком завтракали) - ушла к соседям.
Вскоре с полным бидончиком я снова отправился в путь, но шел уже осторожно, не приведи Господи ещё раз разлить, вовек не расплачусь, и наконец, благополучно прибыл по назначению.
Палаточный городок расположился сразу за Хусткой, на старой дороге, ведущей от речки в глубь леса. Палатки были вкопаны в землю, изнутри устланы хвоей, походные кровати ровно заправлены. Сразу было видно - здесь порядок…
Возле дымящей походной кухни суетились несколько солдатиков, но учитывая большое количество палаток, стоящих в два ряда, было ясно, что здесь только повара и дежурные.
Капитана уже не оказалось, он, не дождавшись к обеду обещанного молока, отправился куда-то, по своим делам. Я уже отчаялся ждать, когда неожиданно поступило предложение от солдат отдать молоко им, а они мне отдадут деньги.
Меня это устроило, и бидончик пошел по кругу… Я не знаю кто и сколько выпил, но свои тридцать копеек я получил, и с лёгким сердцем стремглав отправился в обратный путь.
Через два дня к нам домой заявился командир отряда - это была рота строителей, сплошь новобранцы со всех союзных, в основном восточных, республик - и в отборных выражениях - я таких и от наших знатоков и умельцев не слышал - высказал маме всё, что он думает о нашем молоке. Оказалось, что половина из пивших молоко солдатиков, на второй день были отправлены в госпиталь, с подозрением на дизентерию. А в палаточном городке - срочно провели санобработку.
Подозрение не подтвердилось, просто с солдатами, непривычными к такому продукту как молоко, случилась обыкновенная "бегунка". А возможно и соседка обманула, дала молоко не утренней дойки.
Больше я молоко не носил, зато стал частенько наведываться к солдатам в гости. Набрав полные карманы яблок, по знакомой дороге, раз в неделю мы ходили смотреть кино. Было здорово сидеть между крепкими парнями в пропахших потом гимнастёрках, на скамейках из дёрна, досок, брёвен, слушать задорный смех и улюлюкание, вперемежку с незнакомыми словами на всех языках Союза. О первом нашем знакомстве никто никогда не вспоминал, только каждый раз перебегая через Хустку по узеньким жердочкам, я искал глазами знакомый корень, торчащий из под земли и непроизвольно вспоминал белую молочную речку…