Детские вопоминания коротки, как и само детство, но пожалуй, именно они передают во всей полноте весь ужас войны.
КАША
Ему не было и 10 лет, когда началась война. Его мама работала медсестрой в ленинградском госпитале. Был голод. Раненых надо было как можно скорее лечить, поднимать на ноги, а как на блокадной кормежке поднимешь? А тут еще мальчишки… Главный врач запрещал пускать их на территорию госпиталя, да где там… Раненые последний кусок отдавали голодным детям. Наш рассказчик тоже как-то раз пришел к матери на работу. Пока ждал, по коридору мимо пронесли для раненых кашу. У мальчишки закружилась голова. “Так хотелось есть, – рассказывал он, – а каша так вкусно пахла, что я не удержался и пошел за медсестрой, в голове единственная мысль: хоть бы ложечку каши”…
Когда мать прибежала за сыном, он сидел в палате и ел: раненые увидев мальчишку, поняли в чем дело, и каждый оставил ему по ложке каши. Мать поклонилась людям в пояс и заплакала…
Через несколько лет мне довелось побывать в музее на Пискаревском кладбище. Среди документов экспозиции, посвященной блокадному Ленинграду, я увидела пропуск-разрешение на вынос с территории предприятия пищевых продуктов: олифы и столярного клея. И только тогда я задумалась: из чего же была сварена каша?
1983 год
ЮРКИН “ХЛЕБ”
Увидев возле проходной лужу, в которой валялся кусок кирпича, он неожиданно остановился. Лужа и кирпич напомнили ему о войне, унесшей жизни его родителей.
– Все время хотелось есть. Помню, шел как-то по дороге и вижу, в луже буханка серого хлеба валяется. Только серый хлеб во время войны не такой был, как сейчас, а совсем серый. Посмотрел: край немного отломан, а так – хорошая буханка. Я остановился, думаю: ну и что ж, что в луже, ведь это же хлеб. Поднять сразу постеснялся: люди шли по дороге, неловко как-то. Стоял почти до вечера, пока все прошли, потом нагнулся … а это – обыкновенный серый кирпич! Я так долго плакал. Одного не могу до сих пор понять, как я мог ошибиться?
1997 год
ДЕТСТВО НИНЫ
Во время войны, когда погибла ее мать, ей было 5 лет. Деревню, в которой они жили, захватили немцы. Раненых красноармейцев жители прятали по чердакам и погребам. Для перевязки нужны были бинты, и Нина с девочками ходила к немецкому госпиталю: там они наматывали бинты на кукол, делая вид, что играют “в госпиталь”, и потихоньку уходили. Вскоре немцы поняли в чем дело, и стали детей прогонять, но не обижали, фотографии показывали, дескать и у них тоже есть дети. Потом пришли каратели. Эти уже никого не щадили. Детей собрали, погрузили в вагоны и повезли в концлагерь в Германию. По дороге эшелон с детьми отбили партизаны…
Нине, как она сама считала, повезло больше, чем двоюродным сестрам и брату: у нее отец, хоть и инвалид, а все-таки вернулся с фронта. Собрал под одну крышу возле себя двух дочерей и племянников-сирот. “Маленькие, глупые были, – вспоминала она. – Бывало, отец погладит по голове мою двоюродную сестру, а я кричу: “Это мой папа!”
Отец не прожил и года: догнала солдата война. А их отправили в детский дом.
“Голодно было после войны, – рассказывала Нина Михайловна. – В детский дом иногда отдавали детей и при живых родственниках, чтобы дети не умерли от голода. В выходные дни их навещали. А к нам некому было прийти, мы знали, но все равно ждали, выбегали к воротам: вдруг кто-нибудь придет?”
2003 год
СЕРДЦЕ МАТЕРИ
Во время войны они с сестрой остались круглыми сиротами. Их воспитывала бабушка. На окраине города, где они жили, находилось поселение для военнопленных. “Нам самим есть было нечего, – рассказывал он, – а она картошку сварит и, если есть хоть одна “лишняя”, пленным немцам отдает. Я кричу: “Бабушка! Они же отца моего убили, а мы картошку им!..”.
Она не умела объяснить словами внуку то, что чувствовала сердцем матери: перед ней был не солдат, а голодный и несчастный чужой сын, у которого тоже где-то была мать… Она молча брала картошку и отдавала пленным…
1997 год