Мне бы тебе сказать, все с самого начала, но это всего лишь кашица жалких слов. Это, наверное, всего лишь чертова вереница моих глупых, ненужных мыслей. Я думаю сейчас о седом старике, сидящим где-то на восемнадцатом этаже на диване и с газетой, я вспоминаю, что мама в детстве говорила, что от давления там должны лопаться стекла. Но у него есть какие-то более важные проблемы, и он все пытается их решить. Пытается и пытается. Что же это за проблемы такие? Я вдруг ясно вижу перед собой этого человека: синяя рубашка, очки, он уткнулся в газету, но он ее не читает, скорее делает вид, думая о чем-то своем. Его жена, толстая, старая жена (неужели это именно она та худенькая прелестная девочка, которую он когда-то с трепетом любил?) гремит на кухне сковородками и постоянно сбивает с толку этого важного человека. Он кладет газету на стол и направляется к мольберту. Наверное, этот человек даже не удивился бы, если узнал, что спустя много лет кто-то думает о нем в таком контексте. Возможно этот человек уже умер, но кто-то еще помнит его. И первый раз он играет действительно СВОЮ роль.
А ты еще помнишь меня, помнишь? Как сидели вечером на факультете, как читали твои стихи, как смеялись над всем происходящим или даже не происходящим, просто смеялись. И кто-то скреб в темноте, и мы так боялись. В квартире, в которой полночь и никого не осталось. Это все уже было.
«-Почему?
-Потому что.»
Самый верный ответ. Ты еще помнишь меня? А год Куликовской битвы, графики параболы, запах сирени? Каждый усталый вечер, и от слов не становится лучше. Двусмысленно и равнодушно. Мы сейчас дошли до последней черты и глупо кричать над подушкой твое имя.
Когда ты слаб и кто-то рядом еще важен, когда проигрыши – это не конец света и даже не короткое замыкание. Тогда кто-то постоянно подбадривает тебя и называет своим другом. И бесчисленное перечисление твоих достоинств, пусть даже неуместно, но это было. И чтобы не падать, тебе всегда подавали руку. Это всё уже было. Когда ты становишься сильнее, когда эти победы нужны тебе как воздух, никого не остается. Все силишься с этим смириться. Ты справишься сам, ведь это просто, это совсем не сложно. Это бездарный сценарий и никто уже не придет, даже если дверь будет открыта, даже если ты позовешь.
Все это было слишком давно. И ванильное мороженное с соплями, чашка чая где-то до двух и упрямое клацанье клавиш. 54.30 я ненавижу ложь, 62.29 писем больше нет. Никто не сказал мне просто «прости». И я не умею прощать. Я не умею жить, и кто-то постоянно травит моих бабочек.