Машина несётся сквозь потоки дождя, вихляет по дороге, по правую сторону не-торопливо движется стена леса, в левом окне луг сползает вниз, проваливается в реку. Небо стянуто тучами, молнии рыщут под гомон грома.
«Дворники» сгоняют потоки небесной воды под капот машины. Нога вдавливает педаль газа, стрелка поднимается к отметке «сто». Я почти не прислоняюсь к сиде-нию спиной – голова висит над рулём, глаза метают взор сквозь пелену воды – разве что на знакомой дороге расслабляюсь.
В уши барабанной дробью врывается крик грома, словно на небесах играют парад. По голове как сковородкой бьют. Ладонь рвётся ощупывать карманы джинсов, пальцы цепляются за края телефона. На ощупь нахожу кнопку отключения, вдавливаю, но телефон не издаёт ни звука. Ругаясь, пытаюсь отключит блокировку клавиатуры одной пятернёй, но не выходит.
Тело охватывает озноб, когда в мозгу вспыхивает картинка извивающейся мол-нии, что ползёт на мою машину. Тревожность торопит, заставляет быстрее спра-вится с ситуацией.
За лобовым стеклом проплывает поворот, встаёт картина прямой дороги, уходя-щей за горизонт. Пальцы отрываются от руля. Убеждаюсь, что машина идёт по по-лосе прямо, не виляя в стороны, внимание бросается на телефон.
Отыгрывая музыку, что сообщает о выключении аппарата, отправляется в карман. Ладони хватаются за руль, из груди выливается вздох облегчения, но прерывается на половине. Взгляд прикован к машине, что едет на меня(!), глаза слепит дальний свет . Кожа бледнеет от понимания ситуации: справа несётся парапет, дальше обрыв; слева движется колонна из грузовиков.
Паника от бездействия отличается от обычной. В нормальной организм берёт верх, приминает мозг под себя – чтоб не вякал – силы бросаются на спасение шку-ры, но от бездействия и понимания ситуации тело немеет, будто сжато в тиски. Сейчас же машина несётся как в трубе – ни вправо, ни влево, столкновение неиз-бежно.
Трещина распарывает стекло, развевается. На капоте вырастают бугорки, краска разлетается брызгами. Ладони вырываются вперёд, но голова пробивает стекло, осколки скребутся по коже, кровь лезет наружу.
Волосы смачивает дождь, сгоняет красное с лица, ткань футболки пропитывает мокрый холод. Ладони скребут по твёрдому, скользят. Красный туман в глазах рассеивается, взор упирается в чёрный металл, сжатый гармошкой.
Ломота в ногах перекрикивает остальную боль. Ботинки упираются в руль, что не дал телу покинуть машину полностью. Взор скользит выше: к чёрному капоту жмётся тёмно-синий, тоже покрыт буграми, в местах белые пятна металла. Глаза останавливаются на лобовом стекле, со стороны водителя клуб трещин, орошён красным, но дождь не смывает кровь.
В сознание врываются крики хриплого голоса, женский плач, из дали доносятся гудки. Голова бессильно рушится на капот, в углублениях коего поднимается дож-девая вода с оттенком красного, рыскают островки краски. В глазах воцаряется ту-ман, сознание покрывается пеленой забвенья.
Тело трясётся, по коже скребёт холод, вползает внутрь. В уши проникают крики сирены, едва улавливаются, не громче писка комара… Веки медленно расползаются, глаза обжигает луч солнца. Ветер подгоняет тучи за горизонт, тёмный хвост вот-вот перевалит за край земли.
Грудь набирает воздуха до упора – пока порезы не сигнализируют болью. После грозы воздух свеж, очищает сознание от тёмных пятен с белыми дырами.
Затылок упирается в мягкое. Шея с хрустом поворачивает голову, щека упирается в грязь, взор скользит по красному боку грузовика… нет, «пожарной» машины. Лоб покрывается морщинами, но от крика боли вмятины расползаются. Тёплая лента красного ползёт по переносице к носу, срывается с конца…
–… Да-да, Тихон Крамошин…
Видимо, звучание собственного имени выдёргивает из черноты забвения. Мерное покачивание, как младенца в коляске, просит вернуться, оставить грешный мир хотя бы на время…
– В рубашке родился… – утверждает со вздохом чистый голос, явно принадлежит молодому человеку.
– Да, – отзывается другой, хрипловатый голос. Представляется старик в белом халате, с бородой до пупа, да в очках, стёкла коих размером с кулак.
– Но… почему другой водитель умер?
Воцаряется хрипловатая речь:
– Наверное, либо стекло оказалось прочнее, либо у человека слабое здоровье: хрупкие кости и прочее…
– Невероятно… – голос доносится как из прикрытого подушкой динамика.
– В наше время вероятностей больше.
Холод окидывает тело, пробирается в щели на коже. Веки распахнуты на одном глазу, свет вместе со взором пронизывает око. В этом гуляют смутные блики, а чу-жие пальцы растягивают другие веки.
– Везите, – разрешает женский голос.
Снизу скрипят колёсики, треск двери пронизывает воздух. Порыв ветра обрывается, тело окидывает тепло. В глазах блики рассеиваются на крупицы, те, как искры, пропадают. Взор скребётся по потолку: краска в местах осыпалась, разводы от дождя сверкают под мёртвым светом ламп.
Глаза опускаются, голову что-то поддерживает и взгляд проникает в конец кори-дора, откуда приближается дверь. Широкая – чтоб без трудностей прошли носилки или коляска; краска того же оттенка, что и на стенах, выделяется лишь ручкой, да кро-охотной тёмной щёлкой.
Справа от меня появляется белый халат, рука тянется к двери, пальцы сжимаются на ручке. Вроде из железа, но открывается словно картонная: без скрипа, мимолётно. Не смотря на потерю крови и полусонное состояние, вспыхивает ощущение будущего.
Стены держат экраны, размером от ладоней – светятся кривые и цифры – до половины фуры, где вверх-вниз рыскает линия, как на радаре. На столах изобилие кнопочек, рычагов. Но взор прилипает к середине комнаты.
Ножки удерживают ванну – обычная, железная – к днищу прилеплены присоски, от коих провода тянутся в стороны. В нос ударяет запах химикатов, когда подвозят к ванной, присоединяются антибиотики. Глаза скатываются к краям глазниц…
По стенкам ванной стекает тёмная жижа, следа не остаётся. На половину напол-нена чернотой, будто плавает сажа. Не колышется, словно окаменевшая. Больше производит впечатление киселя.
По ногам стегает боль, взор выделяет сжатые на голенищах кулаки. Под плечи будто подсовывают утыканные гвоздями доски, хотя прикосновение мягкое, даже слишком. Воздух просачивается под спину, принимает тело в объятья. Клочья фут-болки слетают с груди, кожа в местах покрывается пупырышками.
Это ощущение тяготит меня с детства, караулит даже в безлюдных местах. Психологи (как всегда) объясняют псих-травмой, но в архивах памяти ничего подобного нет. В жаркие дни не могу снять футболки, возникает чувство опасности со всех сторон. Многие говорят, что лучше остаться без одежды, чем без оружья, но для меня… увы…
К пояснице прикасается холод, позвоночник напрягается, поднимая живот и дру-гие органы, но леденящая вода в миг охватывает по грудь. Из горла вздохи превра-щаются в цокот, зубы метелят друг по другу, любая белка позавидует.
Самое тяжёлое место, что пониже спины, тянет ниже, хотя должно наткнуться на дно. Темнота минует подбородок, а губы не могут сдвинуться! Леденящий поток заполняет рот и, не останавливаясь, рушится в горло. В глазах блекнет потолок, заволакивает туманом…
Мороз внутри теряет оттенок, место занимает тепло, резко подскакивает, будто в костёр бросают охапку поленьев. Тело барахтается в воде, но незримые руки тянут глубже. Не знаю, открыты глаза или нет – в округе темно, как у дурака в голове.
В уши врывается крик. Постепенно понимаю, что ору сам, горло вот-вот лопнет от напряга, да и оглохну… Ветер свистит в ушах, давит на голую спину. Меж век появляется щель, свет ударяет в очи, слепит.
Облако света отдаляется выше, я изворачиваюсь к нему спиной, по хребту шара-хает холодом от увиденного. Внизу изобилие чёрных точек тянется в стороны, уходит за виднокрай. Я валюсь в гигантское сито. Точки превращаются в пятна, пятна – в дыры, из дыр переходят в норы, разделённые цепью каменных хребтов.
Взор замечает блики в пятнах тьмы. Когда вырастают до входа в берлогу медведя, различаются картины. Ужас мешается с восторгом. В одной ветер покрывает снегом крыши домов, рядом закат рушится на кроны деревьев, в другой – прибой бросает на берег волну, от рифов отходят шапки пены…
Взгляд приковывается к дыре, где тусклый свет колышется по извилистой стене, не достаёт до углублений, сверкает на выступах… В стопы ударяет ветер, тело бро-сает вперёд головой. Я пикирую как птица, только руки прижимаются к бокам. За-поздало понимаю, что лечу к той дыре.
Картина превращается в пропасть, я будто мошка над тазом. Ладони вылетают вперёд, веки закрывают глаза, шея сама поворачивают голову в бок. Пальцы проникают будто в кисель, руки погружаются по локти, следом голова. Нос не нащупывает воздуха, остатки разрывают тело изнутри. Когда ботинки входят в густую массу, в кончики пальцев ударяет воздух. Веки разлепляются, взор натыкается на стену серого камня, повернуть голову не удаётся.
Плавать не умею, но руки заученно размахивают в стороны киселеобразную массу, в костях и мышцах нарастает боль после первых движений. Наверное, вода в тысячи раз легче, иначе бы люди отказались от пляжей, а на пловцов-мэтров смотрели как на чудо.
Нос заглатывает воздух, грудная клетка грозится треснуть. Голова вращается на-зад. Из стены наполовину торчит моё тело. Брови взлетают на лоб, в мозгах проносится ужас. Тело автоматически дёргается вперёд, да с такой силой, что ноги покидают стену.
Пол врезается в грудь, из коей вылетает скачёк дыхания. В нос врывается слабый аромат жжёной смолы. В мозгу откладывается заметка об странном и новом запахе в жизни. В мышцах нарастает ломота, а когда поднимают тело, то на грани разрыва.
Во мгновение ока понимаю, что я по пояс голый. По спине шаркает озноб, мурашки бегут по плоти. Воображение показывает изодранное тело, в царапинах сидят осколки стекла, кои скоро выкинет напор крови.
Взор пробегает по рукам, груди, но не находит даже рубцов. Кожа девственно-чистая, бледная. Столь родной страх беззащитности уступает место удивлению. Джинсы изодраны в решето, но на коже ни единой трещинки. Пальцы в нереши-тельности пробегают по плоти.
Взгляд перескакивает на стену, откуда вывалился. Ни дыры, не углубленья. Ноги подносят ближе, ладонь скользит по ледяному камню, давит. Камень стоит плотно, чтоб продавить, нужна неимоверная сила. С тяжёлым вздохом прислоняюсь боком, в голове метается клубок мыслей, разрастается. Внезапно разбегаются, как круги на воде.
Тело дёргает. В уши врезается знакомая музыка, голова крутится в поисках источника. Туннель уходит в обе стороны, но звук происходит будто подо мной. С лёгкой усмешкой запускаю кисть в карман джинсов, выуживаю мобильный. На экранчике светится надпись включения, с нажатием кнопки обрывается. Во весь экран возникает надпись: «Сеть Недоступна». Серые буквы наливаются красным, снова блекнут и процесс повторяется. Слова превращаются в полосы, соединяются посередине, превращаются в точку по центру, точка вспыхивает и исчезает.
Тело держит мелкая дрожь, взгляд тупо упирается в чёрный квадрат на телефоне. По туннелю прокатывается звонкий удар. Мобильник выскакивает из рук, разбивается о камень пола. Наступает затишье, звучит лишь моё дыхание. По тоннелю вновь прокатываются удары, но тихие, будто ползут по полу.
По ту сторону тоннеля проступает свет, тьма пока сопротивляется, но начинает сдавать позиции. Чуть свет становится поярче, глаза начинает ломить. Только щас осознаю, что нахожусь почти в кромешной темноте, сияние отдаёт камень. Древний инстинкт стучит, что надо прятаться, неизвестно что излучает свет.
Взор моментально обыскивает стены, ладони тоже скребутся, заползают в тёмные щели. Удары раздаются громче, похожи на звон цепей, что увешивают панков или байкеров. У подножья стены углубление. Рассудок не успевает за действиями тела, кое бросается в дыру боком, потом другим, ложится на спину и пропихивает ноги, выступ царапает по груди до крови, но с рывком тело входит в углубление.
Удары сердца прокатываются по суставам, костям, откликаются в конечностях. Изо рта дыхание вырывается с хрипами, комки слюны прокатываются по горлу. Руки придавливаются к груди, их смачивает теплом, полоса ползёт к локтю. Палец подхватывает жижу, подносит к губам. Во рту появляется привкус крови.
По груди шаркает болью – царапина сигналит. Лёгкая вибрация прокатывается по полу, звон нарастает. Уши улавливают пыхтение, как у поросёнка. Полукруг света приближается, видно противоположную стену, на полу блестят… осколки мобильного!
Сверху вылетает шар света, глаза покрывает белесая плёнка. Веки моментально сходятся, во тьме играют блики. Вновь открытые очи различают, что шар света держится на палке, кою сжимает железная перчатка. Удары уже на настолько звонкие, глуховатые, но от пыхтения трясётся воздух.
За факелом выплывают ноги: свет отскакивает от чёрного металла, плоти не видно, всё закрывают доспехи. Выше пояса рассмотреть не удаётся – закрывает выступ стены. Пыхтение замедляется, теперь не столь тяжёлое. Ноги медленно перебирают вперёд, явно чувствует неладное. Старается опускать подошвы мягко, без шума, но скрип всё равно режет по ушам.
Носа металлических сапог поворачиваются ко мне, прямо на концах взмывают вверх зубцы, будто клыки. Рука протягивает факел к полу, накреняет шар света вниз. По глазам шаркает блеск от осколков мобильного! Перчатка из чёрного ме-талла тянется к блеску… На лице леденеет кожа. Перчатка всего с тремя пальцами, но огромными, и каждый двигается!
Из-за выступа вылезает голова. Моё тело вдавливается глубже в стену. Кожа существа исполнена темнотой, словно ночь, в местах сверкает, как отполированный капот. Нос и рот соединены вместе, выпирают вперёд, как у собак иль лис. Из ноздрей выползают клочья соплей, виснут на подбородке.
Тело автоматически бросается назад, но натыкается на стену. Руки и ноги шара-хают по камню, лицо монстра поднимается, глаза округляются у обоих. У существа страх выказывается больше, чем у меня, но реагирует быстрее. Изо рта вырываются крики, слюни орошают мою грудь, голову, руки. Рука летит на меня, пальцы сцепляются на шее. Перчатки сжимают кожу, будто раскалённые тиски.
Мир переворачивается в глазах, в ушах нарастает шум ветра. Правая рука в момент отнимается, из груди вырывается хлип. Пол неумолимо приближается, бьётся об грудь. В миг уродливая рожа встаёт пред глазами, в глазах плещет бешенство, гнилые зубы жмутся в экстазе.
Монстр быстро отдаляется. Моя спина рушится на пол, проезжает по камню, кожу прорезают камешки и выступы. В правую руку возвращаются чувства, но боль затмевает остальные. Взор покрыт красным туманом, лишь в местах проступают очертания стен. Ладони упираются в пол, мышцы вздуваются, поднимаю тело, боль перехлёстывает через край, к ослепшим глазам подступают слёзы.
Грудь чуть не разрывает надвое, от удара перехватывает дыхание, а тело вновь окунается в пространство воздуха. Чувства как обрезает ножом, ощущаю лишь, что тело крутится. Воздух вновь просачивается в лёгкие, наполняет вены кислородом, оживляет мозг. Череп будто сжимает вату, но горелую вату, в местах еще тлеющую.
Веки расходятся, по глазам шаркает свет, но усилий не хватает закрыть. Белый туман затмевает взор, оболочки глаз высыхают, зрачок сжимает болью. Туман уходит в глубь пола, пальцы скребут камень, хватаются за стены, мышцы набухают, расслабляются с головокружительной болью.
Спина прилегает к стене. Рот жадно заглатывает воздух, аромат горящей смолы душит, покрывает мозг. Шея выгибается, поднимая голову. На виски рушится тя-жесть, брови не дают крови просочится к глазам, пускают по краям.
Взор впивается в двух монстров, один походит на другого как брат-близнец. Зубы обоих оскалены, по губам катится пена, валится с подбородка комьями. Чёрные доспехи закрывают с ног до шеи, что размером со ствол вековой сосны. Скелеты обтянуты коричневой кожей, глаза исполнены с ювелирной точностью – красные зрачки раскидывают по белкам линии, словно солнце лучи.
Обои, как по немому приказу, идут на меня. От топота содрогаются стены, железо шаркает по камню, назад отлетает волна искр. Глаза как прикованы к месту, не могут сдвинутся в стороны. Гигантские горы нависают надомной, ещё пара шагов – и сомнут.
Руки вырываются вверх, ладони держатся прямо, будто желая на расстоянии остановить монстров, ноги несут тело назад. В движении уродов замечается странность: они вроде вытягиваются, вминают в себя живот, хотя, не смотря на жирность, вряд ли он есть, шея растягивается, как пружинка. Я приседаю, руки закрывают голову, сейчас настигнет удар…
Грохот… Тяжёлое дыхание вьётся по тоннелю… Я убираю руки от лица, взор не нащупывает монстров. Тело замедленно выпрямляется, голова крутится в непони-мании. За спиной ботает, по телу прокатывается мороз, как раньше – стоишь во тьме пред дверью, а в голове стучатся мысли: открывай быстрей, за тобой следят. Я поворачиваюсь в момент, отступаю на пару шагов, руки вновь вырываются вперёд.
Ладонь монстра чуть не смыкается на мне, но его тянет назад. За наплечники из черного метала тянут незримые руки, ноги отрываются от земли. Спина с грохотом врезается в угол тоннеля, тело в воздухе выгибается, подошвы сапогов смыкаются с полом, но голова тянет вперёд, скребётся по потолку.
Второй смеревает меня с подошв до кончиков ушей, голова сваливается на плечо, будто у собаки, но глаза не столь жалобны. Рывок с места настигает меня, я вскидываю руку, но ладонь не успевает выпрямиться – кулак врезается в грудь, спина прорезает воздух. Приземляюсь на мягкое место, ладонь вытягивается полностью.
Монстр замирает, ноги отрываются от камня, голова приближается к потолку по мере поднятия руки. Двигаю к себе, гора в доспехах подлетает ближе, в огромных глазах зрачки налиты ненавистью, обещают, что коли отпущу руку – повру на части.
Резко к груди и вперёд – спина урода врезается в ту же стену, но падает на бок, переворачивается на живот, с пыхтением поднимается на четверенники, голова качается на шее маятником. Мне кажется, он щас, как собака, бросится на меня, клыки вопьются в плоть.
Ладонь выпрямляется сама, двигается то в одну сторону, то в другую. По тоннелю прокатываются удары железа о камень, отдаются эхом. Рука опускается. Монстр рушится на пол, со стены стекает кровавое пятно, скатываются комки кожи с мясом, кусок глаза, словно червяк, сползает по выступам камня, замирает в углублении.
Пол врезается в спину. Глаза мечут взор в потолок, где по серому камню гуляет тусклое свечение факела, проваливается в ямах, отскакивает с острия вывихов. По венам, вместе с кровью, струятся чувства, голова разрывается от переизбытка: боль, удовлетворение, радость, страх, удивление – даже те, что доныне не ощущались, рыскают по мозгу, прыгают за оковы черепа.
По коже, обтягивающей рёбра, медленно ползёт полоска крови… заполняет в полу глубинку. Тяжкое дыхание бежит по груди тёплой волной, обжигает у самой шеи. Пальцы сами собой сгибаются, разгибаются, словно оторванные лапы коси-ножки на последнем дыхании.
Щека прислоняется к камню пола, холод из недр приглушает жар кожи, но лишь чуть-чуть. Дыхание начинает выравниваться, разбираю вкус воздуха, кровь по жи-лам бежит быстрее, в голове малость проясняется. Сознание, чтоб не потеряться, хватается за первый огрызок памяти, что встаёт в глазах. По телу пробегает дрожь…
«Дворники» сгоняют со стекла воду… На встречку выскакивает иномарка… Треск… Гром… Боль по телу…
Ниточка тянется дальше, переходит в добрую верёвку, заканчивается плотным канатом, что не порвать и двадцати боксёрам. На глаза наворачиваются слёзы. Пред взором мелькают самые яркие и ужасные моменты, тело трясёт холод.
Ладони пробегают по лицу, встают ковшом перед глазами. Я переворачиваюсь на корточки, слёзы спешат по носу, валятся с кончика. Всё сие невероятно, но, как правильно подметил доктор, в наше время вероятностей больше… больше, чем сто лет назад, больше, чем десять, даже больше, чем год. Мир стремительно меняется, да так, что не поспеваем привыкать.
Тело мотается в стороны. Не помня себя, я поднялся, теперь ноги преодолевают тоннель. В какую сторону? Зачем? Ведь мог остаться лежать, заливаясь слезами.
Пред глазами встаёт развилка, не думая, сворачиваю налево. Неважно, сейчас главное идти, идти… в любую сторону, куда угодно, но чтоб ноги перебирали. Ла-дони хватаются за стены, подталкивают тело, не дают упасть. Взор затмевает крас-ный туман. Я трясу головой, кровь слетает с век, но с верху вновь лезет пелена.
Впереди маячит шар света, маленький, словно светлячок. Дорога к нему длится вечность: меня мотает в стороны, ладони шарахают по стенам, один раз не удалось оттолкнуться, упал, кровавые пальцы цеплялись за выступы пола, тащили тело, пока искорка сознания не подсказала, что надо подняться.
Сфера, словно крохотное солнце, разбрасывает лучи в стороны, вырастает. Рассе-янный взгляд улавливает, что шар висит над камнем, что посреди зала. Шея крутит голову, показывая бузугольные стены, со вмятиной ровно по центру. Пальцы сгоняют с глаз жидкое, просветлевшие очи зреют, что за сфера, по телу растекается сладкая дрожь…
В камень до половины всажено широкое лезвие меча, блестит, будто только из кузни, а рукоять пылает золотом, разбрасывает свет… В стороны и в низ ползут зубцы, схлестнувшись мечами, лезвие противника застрянет в них, высвободить не так-то просто.
Коленки трещат, словно дерево, на кое рушится дом, но держат. Поднимаю ногу, тело валится вперёд, меч проскальзывает справа, но ладонь за что-то цепляется, не даёт упасть полностью. Взор заволакивает тьма, но краем глаза успеваю заметить, как пальцы сжимаются на рукояти… Золотой рукояти.
Молнии затмевают округу, пронзают меня, каждую клеточку тела, что трясётся, будто в приступе эпилепсии… но боль не приходит, лишь странное чувство спокойствия витает в пространстве, хотя сердце вот-вот расколотит грудную клетку…
Я плевался, видя, как в кине показывают момент пробуждения человека после глубокой комы или другой правдивой херни – темнота окутывает экран, лишь посерёдке проступает неразборчивая полоса свечения –, но сейчас сам испытываю те же ощущения: вначале с трудом поднимаются веки, свет режет глаза и кажется, что в помещении темно; потом привык, увидел за окном солнце, яркое, что прокидывает лучи сквозь облака; тело ломило и ломит по-страшному, ноги как пересидел, до сих пор щиплет плоть, но очутившись здесь, я испытываю облегчение (скажи кому – скажут: чокнутый).
В палате будто евроремонт – пол выложен плиткой, блестит на солнце, кровать приставлена в угол, над ней окно, рядом тумбочка, на ней чашечка дымится аро-матным паром чая, что принесла медсестра и убежала за главврачом…
Не смотря на её запреты, я сел на кровати, по вискам бегают ладони, ногти выковыривают засони. Нос улавливает свежий запах краски, камня, дерева – явно здание построили недавно, а выложили пол и покрасили стены вовсе на днях. Интересно, для чего построили ещё одну больницу, да с такими мебелями? На указ главы города не похоже, этот только особняки умеет строить…
Грудь охватывает широкая полоса бинта, на плоти изобилие крохотных ленточек, что закрывают рубцы. Голова толком не соображает, всё на привычных алгоритмах, в недрах мозга бурлит лишь картина меча с золотой рукоятью… резко соскакивает на изобилие молний, что колышутся, словно цепи дождя, уходя за виднокрай.
Ладони отстают от висков, сцепляются замком, одеяло от хлопка волнуется. Ноги чувствуют тяжесть, пока как сквозь стену пуха, но это пройдёт, должно пройти…
– Здравствуйте, Тихон Георгиевич! Вам же говорили оставаться лежать, а вы…
Меня передёргивает, глаза ползут вверх. Дверь закрывается, палату заполняет гулкий щелчок, врач на всякий случай прокручивает ручку по оси: авось где заело? Больше походит на врача из голливудской архихерни – огромадного роста, явный потомок Геракла, кость широка, овита лесом жил и упругим мясом, старается улы-баться одними губами, но с краешку блестят зубки, так муж смотрит на первого ребёнка своего, клянётся веками оберегать и учить тому, что знает, но через время как-то неожиданно спивается.
– Я ваш лечащий врач, зовут Петром Антоновичем.
– Что случилось? – говорю я, что первое приходит в голову.
– Вы попали в аварию…
Он садится на стул у тумбочки, только щас его, стул, замечаю. Ладонь пробегает по волосам, густым, чёрным, вытирает о подол халата пот. Продолжает:
–… потеряли слишком много крови пока ждали «скорой», да и по-дороге… – ка-кие-то слова вертятся у него на языке, но сглатывает вместе с комом. – Вы могли умереть, окажись в обычной больнице.
– А это необычная? – спрашиваю я с издевкой, но ответ Петра пропитан серьёзностью:
– Да. Вы стали первым, кто прошёл новые процедуры лечения.
– Какие…
Слова застряют в горле, смутно вспоминается ванна с чёрной водой, от днища ползут стаи проводов, запах антибиотиков с химикатами. Врач, видимо, понимает ход моих мыслей – неужто так явно написано на лице? – кивает, поясняет с мучи-тельной усмешкой:
– Эти процедуры разрабатывались два года в строжайшем секрете, учёные и… в общем, все, кто знал об этом, считались погибшими, но с завершением опыта, ус-пешным, как показали вы, они отправились в мир с новыми паспортами. Вещество, что было в ванной, называется «Глина-156», но вскоре название придётся менять.
– Почему? – тупо спрашиваю я.
– Оно станет доступным для всех, в смысле, что в тяжёлых случаях можно будет лечится им в специальных клиниках. Непонятно объясняю? Что делать, у меня ра-бота другого масштаба.
Голова беззаботно дёргается, соглашаясь или просто поддерживая собеседника – так у него появляется больше смелости говорить –, но мысли далеко, разуму не удаётся за ней угнаться, лишь чувства поспевают, передают телу, каждой клеточке, всякому сосуду. Глаза скашивают взор к окну, там в небесной синеве парит птица, то возвышаясь к солнцу, то пикируя камнем к земле.
– К вам до обеда придёт медсестра, снимет бинты. Давно хотели, но всё чего-то боялись.
– А раны не раскроются? – опасаюсь я, но как-то параллельно: если и раскроются, то хрен с ними.
– Они давно зажили, даже кости срослись.
Эти слова выдёргивают меня из погони за мыслью, лицо Петра выскакивает будто из сумрака, потом озаряется палата.
– Как это – давно?
В голове всё смешивается, мигом поворачивается к окну, взор вновь впивается в птицу, что повернула обратно.
– Сейчас разве… лето? – в душе трепещет надежда, что сейчас та же злополучная осень, но глаза говорят другое.
– Да, – соглашается врач, – сейчас лето две тысячи двенадцатого года. Вы почти десять месяцев прибывали в коме.
Он вздыхает:
– Ладно, как говорится, ожидание смерти страшнее самой смерти, поэтому возьму смелость сказать вам, возможно, рискуя жизнью: когда мы положили вас в «Глину-156», то на вашем теле были лишь царапины и, может быть, растяжение суставов, но… когда вынимали, – он глубоко вздыхает, в глазах мелькает страх, на плоти выступает пот от борьбы с собой, – они пропали, зато появились другие. На груди кожа будто содрана об асфальт, из носа текла кровь, несколько рёбер поломаны, некие кости сломаны в двух, а то и трёх местах.
Нос улавливает запах жжёной смолы, пред глазами проплывают события, что творились в пещере, монстров вспоминаю лишь мимоходом, важно лишь то, что они нанесли телу, в коем живу, тяжкие увечия.
На плоти вздымаются пупырышки. Сколько раз я вспоминал, находясь в пещере, но жуть до сих пор воротит. Глаза невидяще смотрят вниз, где пальцы потирают друг друга на одеяле.
Пётр говорит, я слышу, но не обращаю внимания. Вспоминая, я разложу сказан-ное в таком виде: «Больной попадает внутрь себя, то есть, в мозг, в глубины созна-ния и подсознания, где оно, сознание, создаёт со скоростью сверхмощного компьютера миры, наделяя особыми препятствиями, словно игра-однодневка, где даже героя прокачивать не нужно, какого дали, тем и беги вот от забора и до обеда… Короче, нанесённые герою… тьфу… мне травмы остаются неким образом в жизни, пока они не заживут, я не проснусь из глубочайшей комы. Но – оно есть везде – ежели не доберусь до цели, то не проснусь никогда. А я всё же ухватил Золотую Рукоять!».
– Ну, поправляйтесь побыстрее, Тихон Георгиевич, попивайте чай, набирайтесь сил, скоро бинты снимут. Да и к новому миру придётся привыкать, что, как вы ви-дите, значительно шагнул вперёд. Хотя, если шагать по льду, то одна нога обяза-тельно соскальзывает взад, но, это поправимо!
Врач дёргает дверь, но та не поддаётся, с лёгкой улыбкой крутит ручку по оси, щелчок, хлопок, глухой, как Бетховен. Из груди вырывается пульсирующий вздох, пальцы растирают виски, на кои изнутри давит лавина камней. Ладонь парит к тумбочке, хватает чашечку, что едва не теряется меж пальцев.
Полутёплый ком прокатывается по горлу. Значит долго мы просидели, чай почти холодный, даже не чай, а так, крашена водица. Рука переносит ладонь с чашкой на место, спина вминается в кровать.
Брови медленно оседают на глаза, в сознании отрывками проявляется то, что растолковывал Пётр, но вдруг брови взлетают наверх, нижняя челюсть немного отваливается. «…на груди кожа будто содрана об асфальт, из носа текла кровь, несколько рёбер поломаны, некие кости сломаны в двух, а то и трёх местах». Я помню, как получил сие травмы, но ещё помню, как разобрался с теми, кто нанёс их. И…
Руки выпрямляются в локтях, ладони выпрямлены, пальцы загибаются назад. Взор прицеплен к чашечке на краю тумбы. В голове нарастает напряжение, внутри рук по венам будто струится кипяток. Я пытаюсь более сконцентрироваться, но руки подвергаются тряске, да такой, что будто небоскрёб во время землетрясения.
Из-под подмышек стекает пот, дыхание разрывает горло, сжигает воздух. Голова умещается на подушке, заваливается на бок. Ладно, может оно и к лучшему, но лицо полно хмурости, словно грозовая туча. По телу растекается спокойствие, но края губ сминаются в улыбке, когда о плитку пола звенькает…