* * * * * * *
Глава II.
ОТКУДА ДУЕТ ВЕТЕР?
I.
Этот народ, пожалуй, некогда самый многочисленный и энергичный в тюркском мире, оставил свой знак не только в названии города Казани.
Они основали Астрахань (первоначально — Казы-Тархан), украинский ныне город Черкассы (при закладке Казбет), ставший столицей донских казаков Старочеркасск (раньше — Ахас, или Акас), крепости Аккерман (ныне Белгород-на-Днестре), Каракерман (ныне Очаков), а еще раньше — Каракорум, ставший столицей Великой империи Чингис-хана.
В честь себя они именовали Азовское море (Азак дингез), дали название Крыму...
Эти и другие очевидные «невероятности» будут раскрыты нами ниже по ходу изложения.
Но уже сейчас поясним: всех ногайцев, живших по правую сторону Волги, в Приазовье и причерноморских степях, называли прежде казыевскими татарами (отсюда широко распространенные фамилии: Газыев, Газеев, Казаев, Кашаев, Казыкеев и др.), аккасовыми (от настоящего имени темника Ногая — Аккас, или Ваккас), иногда — сеидахметовскими (по имени золотоордынского баскака — собирателя ясака Сеид-Ахмета) татарами.
Левобережные ногайцы были известны и под названием карагаши, и как урусовские татары, и как ногайцы Синей орды, а южные — чаще всего упоминались в числе черкесов.
Уместно заметить в связи с этим, что таков был уровень народоведения к концу XIX века, и во многом на таком же уровне остаются наши знания о народах, населяющих страну, и поныне.
В литературе, когда речь идет, например, о ногайцах, можно встретить и такое словосочетание, как «ногайские татары» (?!).
Исследователи, как правило, не затрудняют себя попытками хоть как-то согласовать подобные выражения с этническими самоназваниями народов или сделать необходимую оговорку на сей счет.
Пренебрежение и бесцеремонность к этнической истории, особенно в отношении к истории восточных народов,— характерная черта многих российских и западных авторов прошлого столетия.
И это следует учесть.
Итак, ногайцы основали Казань.
Давайте примем это как одну из версий, которую я попытаюсь отстоять.
Четко представляю себе все трудности, которые предстоит преодолеть на этом пути.
Когда введенные в заблуждение длительной пропагандой «булгарской теории» очень многие, если не большинство, из моих соплеменников склонны видеть в себе потомков летописных булгар, прямо скажем очень сложно будет связать их с «какими-то» ногайцами, у которых сегодня нет ни государственности, ни сколь-нибудь определенной территории компактного проживания, ни высокоразвитой культуры.
Сегодняшний татарин - «булгарист», конечно же не будет в восторге, когда узнает, что собственно ногайцы (т. е. та часть населения бывшей Золотой Орды, которая взяла в качестве этнического самоназвания свое наименование по былому социальному положению) утвердились в исламе только в конце XVIII - начале XIX вв.
И навряд ли он безоговорочно согласится принять их в качестве прямых и самых близких родственников. Булгары покажутся ближе.
Пусть последние не являются огузо-кинчаками, — скажут наиболее из ортодоксальных «булгаристов», — пусть будут кем угодно, зато они еще в начале X века, а может быть и раньше, приняли мусульманство! Трудно, очень трудно идти против ветра...
Но откуда он дует, этот ветер?
С московской стороны, должно быть, ответят мне многие знатоки истории.
Верно, соглашусь я, - но только отчасти.
Вот, например: Шигабутдин Марджани — наиболее уважаемый всеми татарский ученый конца XIX века, или не менее известный и весьма почитаемый Каюм Насыри.
Разве они подвергались какому-либо нажиму со стороны Москвы?
Но ведь и они указывали на глубокие связи казанских татар с булгарами и видимо, не без гордости добавляли к своим именам тахаллусы: аль-Марджани-аль-Булгари, аль-Ширдани-аль-Булгари...
До известного Постановления ЦК ВКП(б) от августа 1944 года, официально запрещающего связывать историю казанских татар с золотоордынцами, было еще далеко, а дискуссии вокруг вопроса кто мы: татары или бултары? — возникнув на рубеже XIX-XX столетий, продолжались.
Казалось бы, вопрос в конце концов был решен в пользу первых.
За свое татарское происхождение высказались авторитетнейшие ученые и общественные деятели, такие, как Галимджан Ибрагимов, Газиз Губайдуллин, Гаяз Исхаки, Юсуф Акчура, Галимджан Шараф, Рашид Ибрагимов, Ахмедзаки Валиди и многие другие.
Имя народа без возражений с чьей-либо стороны закрепилось в названии нового государственного образования - Татарской республики.
И вот с новой силой тот же вопрос волнует очень многих и сегодня.
Попробуем же сперва разобраться в самом феномене.
Ислам проник в Среднее Поволжье давно, гораздо раньше, чем христианство.
И этот факт является гордостью для волжанина-мусульманина.
Ему нет дела до таких подробностей, как то, что ислам в Волжской Булгарии был принят как единовременный и ничем не подкрепленный акт, и он в сущности уже до татаро-монгольского нашествия почти растворился в подавляющей языческой среде.
Нет дела до документальных источников, где говорится о том, что накануне повторной исламизации края во второй половине XIV века здесь даже не было людей, знающих распорядок совершения намазов (см,: История Татарии. Документы и материалы. М., 1937, с. 70-71).
Да, религиозные шоры, осознаем мы это или нет, дают о себе знать...
Случаи повторного обращения в одну и ту же веру, не говоря о смене религии целыми народами, в истории не единичны.
Можно вспомнить, например, как повторно пришлось в XVII веке закреплять в христианстве донских казаков, что имело значительные последствия, породило раскол в русской церкви, наряду с другими причинами стало толчком для целого цикла крестьянских войн и т. д.
События же в первой трети и конца XIV в. в Золотой Орде, (речь идет как раз об актах укрепления здесь ислама), казалось бы, не имели крупных, дестабилизирующих общественно-политическое положение в государстве последствий.
Однако это и в самом деле только кажущийся уровень наших знаний.
Предварительно можно предположить, что развал Золотой Орды начался именно с середины XIV в. не случайно.
Скажем великое стихийное бедствие (эпидемия чумы), постигшее Восточную Европу в 1346 году, было одинаково губительно для тех регионов, народов и государств.
Но Москва, как известно, с тех пор пошла в гору, а Сарай - под закат...
Я вовсе далек от мысли о том, что именно введение ислама послужило тому причиной.
Как любая другая религия, он способствовал на первых порах укреплению общественного устройства в Золотой Орде.
Но ввиду известных особенностей формирования самого государства, изначально разноплеменного состава его населения и многообразия уклада жизни, попытка введения единомыслия на всей обширной территории от Алтая до Дуная с востока на запад и от Арала до низовий Камы с юга на север привели лишь к брожению умов, образованию различных партий, центробежных сил.
Как все это происходило, к сожалению, мало изучено.
Ясно только одно: попытки решения какой-либо проблемы, по законам логики, порождают новые проблемы.
При решении одной (скажем, проблемы единства на основе единой веры) другие до поры до времени загоняются вглубь.
Вот и в данном случае кто мог подумать, что в зародившемся в середине XIX в. татарском национальном самосознании, на фоне все расширяющегося влияния ислама на умы народа и превращения его в фактор консолидации, вдруг, «сработает» логический бумеранг.
Речь идет о массовом процессе отпадения татар от православия и появление в связи с этим доселе невиданного в татаро-мусульманском мире раскольнического движения.
Мы имеем ввиду ваисовское движение, о котором в самое последнее время кое-что появилось в печати, но само явление еще не получило сколько-нибудь научного осмысления.
II.
Среди многочисленных корреспондентов Льва Толстого был Гайнан Ваисов, имя которого мало что говорит современному читателю.
Между тем в одном из писем великий писатель называет его «любезным братом» — факт немаловажный и заслуживающий внимания.
Кто же такой Ваисов и чем заслужил столь лестное к себе обращение.
...Впервые с ваисизмом широкая общественность столкнулась в середине 80-х годов прошлого века, когда закрытый процесс в Казанской судебной палате, несмотря на все меры предосторожности, стал достоянием периодической печати.
Судили отца Гайнана — Багаутдина Хамзина, крестьянина деревни Молвино Свияжского уезда.
Делу хотели придать случайный характер, лишив его политической окраски.
Но процесс был явно политическим.
Власти и полицейские чины давно следили над деятельностью Багаутдина Хамзина, известного в народе под именем дервиша Ваиси.
И знали его не только в Казани.
В июле 1873 года оренбургский муфтий Салимгирей Тевкелев доносил министру внутренних дел России А. Е. Тимашеву: «...в Казани имел всегда вредное влияние на магометанское общество...
Багаутдин Хамзин, который писал мне чрезвычайно оскорбительные письма и на которого в настоящее время падает сильное подозрение».
Тогда же появилась резолюция министра: «Потребовать от Департамента полиции сведения о личности Хамзина» (Аграрный вопрос в Татарии. Документы и материалы, - М.-Л., 1936, с. 305).
В июле 1882 года вице-губернатор Казанской губернии Н. И. Хитрово сообщал в Петербург теперь уже графу И. Т. Лорис-Меликову: «...крестьянин дер. Молвиной Хамзин, он же Ваисов, — мусульманин-старовер. Последний, как известно Министерству, приобретал себе сторонников между татарами, распространяет разные нелепые слухи, — вообще крайне вреден для общественной безопасности и спокойствия. Проповедуя между мусульманами какую-то старую веру, он фанатизирует их против всего нового»... (Там же, с. 98-99).
Ваисова-старшего и его сподвижников судили за религиозное сектантство, однако из признания Хитрово мы видим, что само ваисовское учение имело отношение к делу лишь «отчасти».
Фанатизм ваисовцев имел под собой социальную основу, был реакцией на грабительские условия реформы, протестом против сращения к тому времени официального мусульманского духовенства с полицейско-чиновничьим аппаратом самодержавия.
Формальной причиной возникновения ваисизма стало наивное толкование определенной частью татарского крестьянства положений реформы 1861 года как «освобождение от христианства», в которое, по интерпретации мулл, они были обращены насильственно в предшествующий период.
Начавшееся вследствие этого массовое «отпадение» татар от православия столкнулось, с одной стороны, с репрессиями царского правительства, а с другой, — с дискриминацией «отпавших» со стороны реакционного мусульманского духовенства и наименее сознательных «братьев» - мусульман.
Эта дискриминация выражалась, в частности, в том, что для «побывавших в христианстве» татар отводились в мечетях особые, унизительные места, им давались всякие обидные прозвища (например, — «мэкрух»), при погребении усопших могилы располагали где-нибудь в стороне от «чисто» мусульманских.
«Отпавший» Багаутдин Хамзин решил не связывать себя с «официальным мусульманством, опозоренным сговором с полицейским государством».
Но что характерно: в своих поисках мировоззренческой основы он обратился к легендарным предкам.
И он решил создать «общество истинных магометан-староверов, последователей чистого Ислама времен Великой Булгарин».
Объявив себя «газием», т. е. божьим воином, борцом за чистоту религии, Хамзин стал именовать себя не иначе, как Ваиси аль-Булгари.
Вскоре он открыл в Казани свою собственную мечеть, у входа которой появилась вывеска на русском языке: «Всего мира Государственный молитвечный дом. Автономное духовное управление и Канцелярия сардара Ваисовского божьего полка и Мусульманская Академия».
Багаутдин Ваиси взялся энергично пропагандировать свои взгляды, связался с известным саратовским мистиком-проповедником из «отпавших» Мухамедом Саид-Джагфаровым (*1), выпускал брошюры, разъезжал по селениям Казанской и смежных с ней губерний, всюду находя своих сторонников.
На первых порах он нашел понимание среди прогрессивно настроенных ученых (*2), преимущественно выходцев из Симбирской губернии и западных уездов Казанской губернии, где процесс «отпадения» был особенно сильным, находил сочувствие капитала — крупнейших предпринимателей из «отпавших» Акчуриных, Сайдашевых, Кильдишевых и др.
Но последние, почувствовав «противозаконность» ваисовского движения и угрозу своим капиталам, один за другим стали покидать «сектантов».
Надежной социальной базой ваисизма длительное время оставались ремесленники, сельские кустари, крестьяне, занимавшиеся отхожим промыслом, солдаты, для которых само выполнение предписаний официального духовенства было обременительным и часто невозможным, а ваисовское учение освобождало их от формальных ежедневных многократных намазов.
«Молитва Божья должна быть всегда с тобой», - поучал Ваиси.
И вскоре движение охватило массы татарского населения, и не только в отпавшей от православия его части.
Понятно, забитых и угнетенных крестьян интересовала не только религиозная сторона ваисовщины, а социально-политические моменты его учения, связанные с практикой жизни.
Так, в своем учении Ваисов проводил мысль о том, что «не следует повиноваться никому из властей, поставленных правительством, а также не нужно признавать и мулл, определенных этими властями».
Особенно привлекательными были такие инструкции: «В казначейство нужно платить только 8 копеек за десятину, больших платежей признавать не следует, ибо ваисовцы - Божьи воины владеют своей собственной, булгарской землей».
Для солдат, например, давались такие указания: «Придя на прием, шапки не снимай, не раздевайся, на стан не поднимайся. Когда все-таки возьмут, не принимай ни солдатских одежд, ни оружий, не ешь солдатской пищи, всему противься — под конец тебя отпустят».
Упомянутый Кильдишев, отколовшийся от ваисовского сообщества, свидетельствовал на суде, что Ваисов так учил своих последователей:
«Если вас вызовут куда-либо в учреждение, повесток не принимайте, их не подписывайте.
Если вам придется посетить правительственные учреждения, шапки там не снимайте. Если вас будут допрашивать, отвечайте, что вы повинуетесь только верховной духовной власти, а не гражданской.
Против постановлений протестуйте. Хотя бы и не принимали ваших протестов, вы твердо стойте на своем, и вам ничего не сделают».
Иногда на практике эти указания осуществлялись.
Например, начальник Астраханского губернского жандармского управления недоуменно просил своих коллег из Казани сообщить сведения о ваисовцах и жаловался, что некто «Гилязетдин Садретдинов отказался принять повестку о призыве на действующую службу, основываясь па том, что он записался в мусульманское общество Ваисовского Божьего полка, члены сего якобы освобождаются от всяких государственных повинностей и податей, кроме земельных».
Вот другой пример.
На призыв к военной службе ваисовца Мубаракши Гадельшина его собратья по обществу ответили письменным протестом на имя командующего военным округом.
Гадельшин же отказался взять оружие, надеть казенное обмундирование, за что был судим и отдан в дисциплинарный батальон (*3).
Религиозный анархизм вкупе с протестом против существующих порядков у ваисовцев удивительно уживался с верой в «милость и великодушие царя».
Выступая против «грешников», которые «предаются страстям наподобие свиней», Ваисов клеймил современных ему «судей и богачей, именуемых себя мусульманами и не дающих покоя даже царям».
Люди, выдающие себя за мусульман, писал Ваисов, истолковывают на свой лад Коран, чтобы оправдать свои мерзкие поступки: богачи — чтобы оправдать притеснения бедняков, «ученые» судьи — обивание порогов богачей, а господа — свои лихоимства. Мекский храм у них изображают жены, а религию — деньги и кошелек.
Мир держится только благодаря воле Государя — ставленника Божьего на земле и покаяниям внимающих чистой вере ваисовцев.
Мир, по учению Ваисова, подобен шатру, подпоры которого — цари, гвозди — последователи его учения, а веревки — его проповеди.
Не случайно с этой точки зрения и обращение ваисовцев к императору, в котором среди других наивных требований есть и просьба о выдаче им «100 тысяч рублей на устройство общины и признания права переселения на наследственную землю и в город Болгары» (*4).
Такого рода петициями ваисовцы наводняли императорскую канцелярию.
Протест против засилья чиновничьего аппарата обнаруживал вместе с тем непонимание крестьянами причин кризиса и средств борьбы выхода из этого кризиса, надвигающегося на Россию.
Борьба с полицейским государством превращалась у них в отрицание политики, приводило к учению о «непротивлении злу».
Борьба с казенной мечетью совмещалась с проповедью новой, «очищенной религии».
Чем же отвечало правительство на такие методы «борьбы»?
Летом 1884 года шестеро сподвижников Багаутдина-гази были сосланы в Сибирь на каторжные работы.
Сам «главарь староверческой секты, совращавший своих единоверцев в раскол» признается душевнобольным (верный способ отделаться от инакомыслящих!) и помещается в Казанскую психиатрическую лечебницу, где он скончался в 1893 году.
Казалось бы, с ваисовщиной было покончено.
Но противоречия общественной жизни не были сняты со смертью фанатичного старца Багаутдина.
Дело отца продолжил его сын Гайнан Ваисов.
Он поднял ваисовское движение на более высокий уровень, но не сумел очистить учение своего отца от патриархальных наслоений, его религиозно-анархического характера.
Новизна в деятельности Гайнана Ваисова заключалась прежде всего в том, что он более решительно пытался укрепить свою общину.
Последователям движения теперь выдавались свои, «булгарские» паспорта, а таковых к началу нашего века насчитывалось уже более 15 тысяч человек, по некоторым данным около 60 тысяч («Комсомолец Татарии», 1989, 9 июня), а современные «булгаристы» называют цифру 1 млн. 300 тыс. («Болгар иле», 1990, октябрь).
При таком обороте дел и Ваисов-младший стал объектом пристального внимания жандармерии и скоро вошел в столкновение с правительством и в своем противодействии дошел до вооруженного сопротивления, был привлечен в 1894 году к ответственности, сослан в Сибирь, в 1895 году — на остров Сахалин, откуда в силу манифеста возвратился в Казань только в 1906 году.
Поражение в первой русской революции означало одновременно начало конца иллюзий.
Все же в силу специфических условий, в которых жили татарские крестьяне, еще сохранялась база для распространения ваисовщины.
Этому способствовало в какой-то мере и то, что и Октябрьский манифест 1905 года значительной частью татарского крестьянства снова, как и в период Александровской реформы, был понят по-своему, как «указ об освобождении от христианства».
В Волжско-Камском крае прокатилась новая волна движения за «возврат к вере своих предков».
С другой стороны, — идейный вдохновитель этого движения теперь уже выступал в роли «борца за свободу», политкаторжанина с многолетним стажем, пострадавшего «за веру».
Личное знакомство Гайнана Ваисова с Львом Толстым, видимо, также способствовало его популярности.
Известно, что Л. Н. Толстой в последние годы своей жизни глубоко интересовался религиозными течениями в странах Востока.
Не обошел он своим вниманием и ваисизм.
15 января 1909 года из Ясной Поляны он писал Г. Ваисову: «Слышал о Вас, надеюсь, что наши взгляды будут одинаковы... Очень рад буду видеть Вас у себя, приезжайте, когда хотите, я никуда не уезжаю» (*5).
В 1910 году, когда начался судебный процесс над ваисовцами, мятежный писатель, отлученный Синодом от церкви, посылает в Казань своего секретаря И. Ф. Наживина специально для беседы с Г. Ваисовым.
Но вмешательство от имени Толстого не повлияло на решение суда.
Ваисов и его ближайшие единомышленники опять были сосланы в Сибирь.
Новый, кратковременный и заключительный, этап в деятельности Гайнана Ваисова начинается после его освобождения в апреле 1917 года.
По приезду в Казань он созывает съезд своих единомышленников, издает ряд брошюр и воззваний.
В одной из брошюр он рассказывает историю возникновения учения ваисовцев, прославляет своего отца и обещает издать его «полное собрание сочинений».
Своим обращением к А. Ф. Керенскому с осуждением его политики и июльских событий в Петрограде — Г. Б. Ваисов на какое-то время привлекает к себе симпатии революционно настроенных трудящихся масс.
Тем не менее было бы ошибочным думать, что Ваисов отказался от своих прежних идейных установок.
В его выступлениях и воззваниях по-прежнему эклектически [эклектично] уживались религиозный анархизм и социализм, булгарская ориентация сочеталась с лозунгом «Вся власть Советам!»
Даже в своем обращении «Ко всем мусульманам и мусульманкам Булгарии» от 11 января 1918 года от имени «Центрального Совета мусульман-ваисовцев» Гайнан-гази «приказывает» всем «булгарским сородичам, без различия классов, сплотиться под священным общебулгарским знаменем».
Этот огромнейший по размерам приказ, отпечатанный в типографии Казанского Совета, один может свидетельствовать о том идейном разброде, который остался характерным для ваисовцев до конца.
Там же мы можем увидеть, как мусульмане призываются одновременно также и под большевистское знамя, так как «одни только большевики во главе с Лениным и ваисовцы под руководством Ваисова боролись в защиту угнетенных народов — против их угнетателей» (Сагидуллин М. Указан, работа, с. 264).
Да, Ваисова не упрекнешь в скромности.
Тот факт, что Казанский Совет рабочих и солдатских депутатов предоставил возможность печатать Ваисову воззвания в своей типографии, надо отнести в счёт тактических соображений.
Казань начала 1918 года переживала тревожные дни.
Власть в городе еще не окрепла.
В кварталах татарских слобод господствовали «туристы», вынашивающие идеи создания своего собственного «джумхуриата» в забулачной части города.
В этих условиях значительная часть татарской бедноты — мелкие ремесленники, извозчики, волжские грузчики, составляющие основу «Ваисовского божьего полка» и стоящие на платформе Советской власти, — могла быть использована в борьбе против национальных радикалов, которые, конечно же, не признавали не только большевиков, но и «булгарские идеи» Ваисова.
Вскоре действительно мятеж в Казани вспыхнул.
В первый же день мятежа «шуристы» убили «несговорчивого» Гайнана Ваисова, разгромили штаб «божьего полка» и разобрали его склад оружия.
Это случилось 28 февраля 1918 года, и оставшиеся в живых ваисовцы были фактически нейтрализованы.
Сейчас ретроспективно мы можем дать более полную оценку ваисовщине как характерному явлению, имевшему место в нашей истории.
Ваисовщина как течение общественной мысли возникло в 60-е годы XIX века, т. е. в период пробуждения национального самосознания народов России.
При самоопределении казанским татарам требовалось как-то определить себя и в многокомпонентном тюркском мире, в т. ч. ответить на вопрос, кто они — татары или булгары?
«Булгарская идея», как мы теперь знаем, в умах «новых мусульман» превратилась в форму самоутверждения, которым необходимо было доказать свою «чистоту» перед исламом в противовес «татарскому» духовенству, которое «сговорилось» с русским правительством.
Зарождению этой идеи, видимо, способствовала и длительная антитатарская пропаганда официальных властей.
Психологическая ломка происходила в революционной ситуации.
Не случайно ваисовщина заявляла о себе и в 1905-1907 годах, и после февраля —1917 года.
Случайно это, или нет, но обращает на себя внимание тот факт, что первые татарские революционеры большевистской ориентации (Садык Сагеев, Сибгат Гафуров, Галимджан Сайфутдинов, Хусаин Ямашев и др.), а также наиболее известные борцы за Советскую власть и многие герои гражданской войны (Сахибгарей Саид-Галеев, Мулланур Вахитов, Ади Маликов, Камиль Якубов, Бякир Белоусов, Шамиль Усманов, Хасан Урманов, Исхак Казаков и др.) были выходцами из районов массового распространения идей отца и сына Ваисовых или же связаны с ними своим происхождением.
Во всяком случае, достоверно известно (и этот факт является гордостью современных «булгаристов»), что основной опорой казанских большевиков среди националов были ваисовцы.
Так, председатель Казанского губкома РКП (б) Я. С. Шейнкман писал о Ваисове-младшем: «Он шел одним путем с нами, путем борьбы с буржуазией, сидел в тюрьмах, был в ссылке.
Изобличал лицемерие мусульманской буржуазии, создал Зеленую гвардию в помощь Красной гвардии» (Цит.: «Комсомолец Татарии», 1989, 9 июля).
Автор процитированной статьи Ф. Нурутдинов утверждает, что «как национальное революционное движение «Совет волжских болгарских мусульман» поддерживал постоянную связь и с Мусульманским социалистическим комитетом (МСК), возглавляемым революционером-ленинцем Муллануром Вахитовым.
Из документов явствует, что в осуществлении этой связи большую роль играл видный деятель МСК большевик А. К. Маликов.
В свете этого не выглядит случайностью и то, что отличительный знак ваисовцев с изображением звезды и полумесяца был сделан и эмблемой красногвардейских формирований МСК.
Известен снимок самого М. Вахитова, на котором руководитель МСК запечатлен в папахе с ваисовским значком».
Нурутдинов приводит также отрывки из воспоминаний В. А. Тихомирнова о своем герое: «В марте 1917 года Ваисов пришел к нам в комитет на Рыбнорядской улице и заявил, что он является нашим сторонником, что он «ленинец» и мы можем рассчитывать на его содействие... Вся дальнейшая его деятельность и сама смерть показала, что он был верным сторонником революционных рабочих и крестьян.
...Передают, что когда его окружили озверевшие татарские белогвардейцы, все эти лавочники и мелкие буржуйчики, царству которых с победой рабочего класса наступил конец, и спросили, кто он такой, Ваисов вызывающе ответил: «Я — большевик» и тут же был растерзан толпой».
И тем не менее, как и следовало ожидать, большевики не намерены были вникать в сущность истинных проблем ваисовцев и идти им навстречу.
В трудные для них дни, когда судьба революции висела на волоске, коммунисты шли на все, на любые соглашения и переговоры с какими угодно силами, но, укрепив свою власть, они уже любыми путями порывали со своими вчерашними союзниками.
Так они поступили с левыми эсерами, анархо-социалистами во главе с Нестором Махно.
Такая же участь постигла и ваисовцев.
Началом конца стал запрос о них из ЦК РКП (б).
Член РВС М. В. Фрунзе в 1920 году сообщал из Самары в Москву:
«ЦК партии коммунистов, тов. Крестинскому. На Ваш запрос относительно ваисовцев докладываю: ...ваисовцы именуют себя волжскими болгарами и т. о. претендуют на роль отдельной от татар нации... Вместе с тем движение это имеет религиозную окраску, являясь революционно-социалистическим движением в мире ислама... Реввоенсовет фронта в целях использования этого движения и вместе с тем установления над ним "ближайшего контроля" (подчеркнуто мной — М. Г.) нашел возможным сформировать один Волжско-булгарский мусульманский полк» (Цит.: «Комсомолец Татарии», 1989, 9 июля).
После гражданской войны, в период репрессий, командир этого полка Газизян Ваисов (брат Гайнана Ваисова) объявляется «врагом народа»...
III.
Сегодня мы переживаем новый всплеск интереса к личности человека, к самопознанию. Видимо, на этой почве в нашей многонациональной стране «вдруг» возник вопрос о межнациональных и межличностных отношениях.
Жить в тесном соседстве — это искусство, которое еще предстоит постичь каждому низ нас.
А между тем еще только вчера казалось, что в этой сфере у нас нет проблем, что уже давно в нашей стране сложилась «новая историческая общность — советский народ, составляющие которого живут по законам дружбы и братства».
И кто, скажите мне, мог бы оспорить этот тезис?
Откровенно говоря, у меня, давнего сторонника отмены графы о национальной принадлежности в наших паспортах, до сих пор не возникало сомнений в том, что уже в обозримом будущем отношения между людьми будут определяться не их этническим происхождением, а уровнем социальной активности человека, его культуры.
И вот сегодня приходится признать: моя сверх оптимистическая уверенность — всего лишь отражение всеобщей мечты человечества, которыми мы жили десятилетиями, стараясь преподнести желаемое за действительное.
Имея свои (как теперь выясняется — стереотипные) представления о сущности межнациональных отношений, я воспринимал разговоры и публикации на эту тему как нечто преходящее, «детскую болезнь», присущую всем поворотным моментам в развитии общества, один из которых мы сегодня переживаем.
Но ведь любая болезнь — это беда, если оставаться к ней безучастным, даже самые ее легкие формы могут привести к непредсказуемым осложнениям.
Поэтому здесь же мне хотелось сказать еще вот о чем.
Появившиеся в условиях развития гласности и углубляющегося процесса демократизации в нашей стране многочисленные неформальные объединения и организации нуждаются в повседневном внимании к себе.
Радует заметное повышение политической активности трудящихся и в нашей республике.
Заботами сторонников реформ уже созданы «Татарский общественный центр», общества имени Марджани и «Туган як», возникло движение «Булгар аль-Джадид», «Саф ислам» и др.
Но вот что удивляет: ратуя за плюрализм мнений, участники дискуссий в печати в то же время нередко допускают непозволительные выпады, пытаются «усилить» своп аргументы шельмованием платформы «инакомыслящих».
Особенно достается участникам движения «Булгар аль-Джадид», голоса которых пытаются приглушить раздраженными окриками, выражением откровенной неприязни, объявляя их цели «пустяковыми», прожектёрскими, «антитатарскими» и т. д.
В газете «Комсомолец Татарии» (5 ноября 1988 г.) даже было выражено такое опасение: «Если эта «булгарская болезнь» будет развиваться и дальше, то она может привести к расколу нации, созданию напряженности, подобной карабахской»...
Не преувеличение ли это?
Мое личное отношение к проблеме «булгаризации» татар вытекает из контекста книги.
И тем не менее я вполне допускаю, что появление и такого движения, особенно среди молодых людей, выросших в городах, есть отзвук «сквозного сознания».
Раз оно возникло, значит имеет под собой какую-то почву.
Поскольку это движение, оно является выражением протеста, несогласия с определенными последствиями полного застоя в наших общественных науках, который наблюдается еще и поныне.
Может быть, настойчивые требования «джадидистов» заставят, наконец, наших ученых более продуктивно и более энергично вести научные исследования выдвигаемых самой жизнью проблем.
Да и само движение «Булгар аль-Джадид», как мы теперь знаем, — явление вовсе не новое.
Следует заметить, также, что деятельность Багаутдина Хамзина и его многочисленных сторонников не привела к расколу татарского народа, скорее — наоборот, в какой-то степени способствовала выработке его национального самосознания.
И поэтому, движение «Булгар аль-Джадид», заявившее о себе в наше время, вовсе не такое уж «пустяковое» и имеет свои исторические корни.
В нем еще предстоит разобраться.
Зная об оценке, данной философскому учению Льва Толстого, ею можно было бы руководствоваться не только при анализе ваисовщины, но и в поисках ответа на вопрос, почему в умах и настроениях определенных слоев татарского народа появился интерес к самопознанию.
Это помогло бы, на мой взгляд, лучше понять и программу современных «джадидистов».
Может быть, в этой программе есть нечто от идеализации Ваисовым булгарского кустарно-ремесленного уклада хозяйственной жизни, не осуществленной мечты об обществе, в котором «все будут жить своим трудом»?
Может быть, в ней что-то от еще неосознанной нами идеологии тех групп населения, людей, которые по своему восприняли перспективы развития индивидуальной трудовой деятельности, арендного подряда, кооперативного движения, свободного предпринимательства?
Интересно, в этой связи отметить, что один из главных идеологов ваисовского движения — Ибрагим Зайнуллин, был кустарем и в годы нэпа возглавлял Союз кустарей в Казани, все другие его активисты также были из числа самостоятельных кустарей и ремесленников, которые не хотели признавать авторитет казенных учреждений, не любили канцелярщины, выправлять патент, заводить бухгалтерию, платить налоги и т. д.
Небезынтересно и тот факт, что ваисизм захирел и исчез со сцены именно в конце 20-х годов.
Как слабый отзвук стихийного протеста бывших ваисовцев можно рассматривать возникшее было в середине 20-х годов и быстро подавленное анархо-социалистическое движение во главе с Шакуром Рахимовым, известным под именем «Шакур-карак».
Небезынтересно отметить, что Ш. Рахимов был из села Чутеево того же Свияжского уезда, села, расположенного всего в нескольких километрах от деревни Молвино, где зародилась «булгарская идея».
Делу Рахимова, социально-политическому по сути, власти придали на этот раз сугубо уголовный характер, что в условиях тоталитарного режима и полного отсутствия гласности в общем-то удалось сделать.
Шакуровцы были объявлены «отъявленными бандитами» и «конокрадами», хотя в их действиях явно просматривалось недовольство крестьян все усиливающимся налоговым прессом, подавлением человеческой инициативы, навязыванием им коллективных форм ведения хозяйства. (*6)
С появлением новых перспектив многоукладной жизни, «булгаристы» вновь заявили о себе. И все бы хорошо.
В конце концов каждый гражданин или этническая группа имеют полную свободу выбора в индивидуальном национальном самоопределении.
Однако не ко времени это как-то.
Сейчас, когда татарский народ все свои волевые устремления и чаяния направляет на укрепление своего суверенитета, споры вокруг того, кто более «чистый» мусульманин, кто «коренной» и кто «пришелец», крайне не уместны.
И уж совсем неприемлемы утверждения современных «булгаристов» о том, что этноним «татары» якобы был навязан волжским тюркам произвольно, по «приказу» свыше, что в этом «деле» были заинтересованы «потомки служилых татар», которым будто бы «удалось путем экономического давления, запугивания, угроз, подкупа, печатного и устного оболванивания создать лагерь татаристов» (См. «Болгар иле», 1990, октябрь) (*).
Автор статьи — все тот же Ф. Нурутдинов далее пишет: «Татаристы, боясь потерять свое влияние в крае, спасали положение разными путями: обманным проникновением в Коммунистическую партию и органы Советской власти, организацией контрреволюционных заговоров и антисоветских мятежей.
В ваисовцах они видели главное препятствие дальнейшему паразитированию на теле булгарского народа...»
Полно-те!
Какое время у нас на дворе?
И на чем основаны вот такие, например, утверждения: «...татаристская группа М. Султан-Галеева и Г. Ибрагимова, занявшая ряд ответственных постов в партийных и советских органах Москвы и Казани, постепенно парализовала деятельность Совета волжских булгарских мусульман и вместе с И. В. Сталиным добилась от Советского правительства одобрения своего проекта образования на булгарской земле (!) национальной республик [Автономия в Республике Россия] под названием "Татарская»? («Болгар иле». 1990. октябрь).
Правомерность создания в наши дни историко-культурного клуба «Булгар аль-Джадид», выпуск им своей газеты, проведение различных мероприятий под девизом возрождения былой славы Волжской Булгарин не вызывает сомнений.
Однако же, следует ли политизировать благородное дело, подводить под нее "идеологическое обоснование»?
Ставить в один ряд ваисовцев и современных «джадидистов», конечно же, не следует.
Приведенные аналогии — всего лишь попытка хоть как-то объяснить некоторые явления нашей жизни, хотя бы на уровне предположений, догадок.
Верится что сторонники «возрождения Булгара» чисты и патриотичны в своих устремлениях, как впрочем, никогда не были «врагами нации» и ваисовцы.
Могила Г. Ваисова, убитого во время контрреволюционного мятежа в Казани в 1918 году, находится среди тех кто погиб, защищая идеалы равенства и свободы.
IV.
Между тем тщетно будет искать в булгарской (угорской -см.: Л. М. Гумилев, Этногенез и биосфера Земли. - «Дружба народов», 1988, № 10, с. 226) кипчакские корни.
Собственно никто из средневековых авторов, например, Эль-Балхи (950 г.), Масуди (943 г.), Демешки (XIV в.), и др., не относил булгар к тюркскому миру, и если жили когда-то в средневолжских городах — Биляре, Болгаре, Кашане, Ошели — представители булгарских племен, скажем, эсегелов и балымов, то они бесследно растворились в преобладающей тюркоязычной массе населения.
Теперь установлено, что до татаро-монгольского нашествия булгары, будучи утро-тюрками, жили обособленно от огузо-кипчаков (см. об этом: «Мирас», 1992, № 7, с. 64-66).
Но после того, как в Волжско-Камский край хлынула мощная волна золотоордынцев-тюрков, которые в массе своей были христианами-несторианами (*7) такое обособление для оставшихся в живых булгар стало уже невозможным.
Все они подверглись «отатариванию».
Можно, конечно, согласиться с тем, что основателями Казани были выходцы из Болгара. Но ведь и сам Болгар с 1240 года стал золотоордынским городом и утратил статус столицы.
Центром Булгарского, точнее — Билярского улуса стал основанный огузо-кипчакскими черукасами городок Биляр, называемый некоторыми исследователями «Великим городом».
Основным населением Золотой Орды, как известно, были огузо-кипчаки.
И уж вполне достоверен тот факт, что начиная с Булат-Темира (1361 г.) на бывшей болгарской земле полновластными хозяевами стали ногайцы (см.: Перетяткович Г. Поволжье в XV -XVI веках. — М., 1877, с. 129-661; Жирмунский В. М. Тюркский героический эпос. — Л., 1974, с. 416).
Основу этих ногайцев (*8) составляли родоплеменные объединения казлар и казбетлар (Гаджиева С. Ш. Материальная культура ногайцев в XIX - начале XX вв. — М., 1976, с. 8), которые, видимо, первыми перешли к оседлому образу жизни. Сама
С. Ш. Гаджиева не встречала представителей этих родов среди современных ногайцев Северного Кавказа, но отмечает, что «казлар», например, жили в районе Астрахани, и "очевидно об этой группе ногайцев писал географ М. Меховский, связывая ее название с Оккасом (Ваккасом) — именем одного из внуков известного эпического героя Едыгэ» (Указан, работа, с. 9).
Совершенно правильно подметив связь антропонима Оккас с этнонимом «ногайцы» (от «ак каз» — белый гусь), Гаджиева тем не менее явно путает последовательность поколений: Едыгэ (правильнее — Идегей) — конкретная историческая личность (1361-1419 гг.), сам является сыном Котлыкая — внука Оккаса (1239-1300 гг.), более известного под именем Ногай. История знает и имена сыновей и внуков Идегея, по моим сведениям, среди них Оккаса (Ваккаса) не было.
«Казлар» известны также и как «казыевские татары» (Перетяткович Г. Указан, работа, с. 217), иногда их на Северном Кавказе называли «байгушами» (отсюда распространенная фамилия: Байгушев).
Последние кочевья «казов» (хазов) были отмечены в 1836 году в окрестностях Астрахани, в которых было 146 кибиток.
"Вот-вот — кибитки еще в XIX веке!» — могут поддеть меня сторонники булгарской версии происхождения казанских татар.
Что же, ничего постыдного в том, что какой-то осколок большого зеркала, разбитого лет четыреста назад, еще продолжал существовать в «век пара и электричества», отражая и отстаивая свою самобытность в жестокой борьбе с действительностью, не вижу.
Эти последние, быть может, казы-ногайцы могут служить всем нам примером великой стойкости и преданности заветам отцов.
Стойкости, преданности, веры — вот чего сегодня так не хватает...
Да, скифы мы!
Да, азиаты,
с жадными, раскосыми глазами!..
Вслед за великим поэтом хочется повторить в этот момент столь эмоционально насыщенные строки Александра Блока.
Суть подлинной сыновней любви к матери-родине хорошо выразил замечательный русский писатель и мыслитель В. В. Розанов: «Счастливую и великую родину любить не велика вещь.
Мы ее должны любить, именно когда она слаба, мала, унижена...» (Опавшие листья. — СПб., 1913, с. 83).
Вот если есть в каждом из нас хоть частица такого чувства, то, соединившись вместе, оно станет реальной силой, помогающей народу выстоять любые невзгоды, отстоять свою самобытность, свое место под солнцем.
Однако поиск истины требует холодного рассудка.
V.
В принципе никто не отрицает факт участия ногайцев в формировании казанско-татарской народности в XV — XVI веках.
Но факт этот в некоторых современных публикациях, начиная с 40-х годов, забивается в угол, принижается, очерняется.
Так, даже в одной из последних своих работ — «Татарский народ и его предки (Казань, 1989) — А. Х. Халиков говорит о ногаях как об «остаточном населении Золотой Орды, смешанном с постоянно вливающимися с востока тюркоязычными племенами» (с. 142).
Утверждается, что «их роль в этнических процессах была практически не велика», и в то же время Халикову не удается уйти от очевидного и общепризнанного факта, что «их язык сохраняет кипчакско-половецкие особенности» (там же).
Не вступая здесь в полемику по поводу противоречий, содержащихся в названной книге, анализ которых дал бы массу аргументов в подкрепление ногайской гипотезы происхождения казанских татар, отметим, что язык тот с «кипчакско-половецкими особенностями» лежал в основе всех известных науке эпиграфических памятников татарского народа (наиболее ранний датируется второй половиной XIII в.), стал базой для формирования литературной нормы и до сих пор сохраняет все те же особенности в среднем диалекте современного татарского языка.
К счастью, я не одинок в этом отношении, в своих попытках как-то «реабилитировать» ногайцев в глазах современников (*9).
В трудные годы воинствующего единомыслия с этой же идеей носился большой знаток книги и старинных рукописей Ахмет ага Булатов, работавший директором Книжной палаты Татарской республики.
В 70-е годы ему удалось-таки опубликовать «Некоторые материалы о ногайско-татарских связях в прошлом» (см.: Материалы по татарской диалектологии. Вып. 3. — Казань. 1974).
Этой сравнительной небольшой по объему, но очень насыщенной по содержанию статьей он ввел в научный оборот ряд новых или же малоизвестных фактов. «...Невозможно закрывать глаза, — говорил А. Б. Булатов, - на факты влияния и участия в формировании татар кыпчаков, ногайцев и башкир, которые столетиями соседствовали с булгарами... Этот вопрос заслуживает самого пристального внимания, и надо надеяться, что в дальнейшем наши историки займутся этим вопросом в связи с исследованием вопроса об этногенезе татар».
Видный источниковед М. А. Усманов, поддерживая идею более широкого понимания содержания этнонима «ноган», также указывает, что значительная часть ногаев «в результате длительной инфильтрации влилась в состав не только казахов и башкир, но и татар — крымских, казанских, астраханских, сибирских, касимовских, сохранив лишь незначительные самостоятельные этнические группы на Северном Кавказе и т. д.» (Герберштейн Сигизмунд. Записки о Московии. — М., МГУ, 1988, с. 342, комментарий 639).
В последнее время сторону золотоордынской теории происхождения казанских татар безоговорочно принял историк и археолог Р. Г. Фахрутдинов, ранее однозначно отстаивавший булга некую теорию.
Все бы ничего, однако Фахрутдинов со свойственным ему радикализмом в населении Золотой Орды видит теперь почти исключительно одних татар, не соотнося этнос даже с их названием по социальному положению — ногайством.
«Золотая Орда, — пишет Р. Г. Фахрутдинов, — являлась общим и единым средневековым государством всего татарского народа, всех его этнографических групп, окончательно сформировавшегося как народность на той обширной территории, которая исторически была золотоордынской... Она по была государством казахским или узбекским... История этого государства, его язык, материальная и духовная культура - это татарская история, татарский язык, татарская культура» («Татарстан», 1992, № 4, с 57).
Здесь же Р. Г. Фахрутдинов подчеркивает: «Уверен, что «татары» этого периода - не политический термин, более того, не прозвище, как утверждают некоторые авторы - идеологи спущенной сверху антинародной теории переименования татар в «булгар»: «татары» эпохи Золотой Орды — это этноним, самоназвание совершенно определенного этноса».
Когда из-под пера вчерашнего «булгароведа» выходят такие слова, остается их только приветствовать.
Однако в данном случае необходимость логической связи между «цветущими юродами Волжской Булгарии, достигшими высокого уровня развития и не только не уступавшими западным образцам, а по некоторым видам и превосходившим их», которые якобы были разгромлены татаро-монголами (так утверждал Р. Г. Фахрутдинов еще в августе 1989 года на региональной научной конференции в Казани), и «жемчужиной мировой средневековой цивилизацией» (так характеризует он Золотую Орду в процитированной выше статье в «Татарстане») очевидна.
Но, как творится, автору виднее...
Думается, сказанного пока вполне достаточно, чтобы не ломиться в открытые двери.
И все же не лишне еще раз подчеркнуть: казы-кипчаки не только участвовали в закладке средневековых городов Восточной Европы, но во многих случаях становились ядром и цементирующей оболочкой при формировании народностей, что еще более прояснится по ходу наших рассуждений.
Вместе с тем, пожалуй, пора здесь же приблизиться к вопросу о времени основания города Казани. Если мы допускаем, что кипчаки-казы могли проникнуть в Волжско- Камское междуречье задолго до монгольского нашествия (*10), то не исключается и дата, определенная В. В. Ивановым, И. М. Ионенко и А. Х. Халиковым в их выше названной брошюре.
Дату в принципе можно отодвинуть еще дальше в глубь истории, и, как увидим далее, на это есть основания. Но возникает вопрос: в каком качестве, с какой целью закладывался город?
Сторожевые посты и наблюдательные пункты в стороне от проторенных дорог и водных путей не строились и в самые отдаленные времена.
Экономическим центром по тем же причинам Иски Казан так же не мог служить.
Воздвигать крепость для отражения натиска, скажем, черемис (марийцев) или вотяков (удмуртов), тогда и значительно позже необходимости не было.
Да и сама земля, хотя «всякими зверями обильная», не могла привлекать к себе ни хлебороба, ни скотовода. Здесь могли поселиться только отчаянные люди, не ведавшие страха...
«Казан арты — каза ягы» («Заказанье — бедовая сторона»), — говорили татары еще в недавние времена.
Поговорка эта, вероятно, появилась вскоре после падения Казани в 1552 году, когда по ее окрестностям рыскали карательные отряды Андрея Курбского в поисках оставшихся в живых защитников города.
Но вполне возможно, что она восходит к более отдаленным лихолетьям, когда, по народным преданиям и легендам, здешние леса кишели всевозможными качкынами-разбойниками.
Ведь эти были-небылицы тоже имеют под собой реальную почву.
Именно через таежные тропы заказанских урманов с севера и северо-востока с конца XIII в. начали проникать в Западное Предкамье и беспокоить местное население новгородские ушкуйники.
Чем занимались ушкуйники здесь и в других местах — хорошо известно: грабили и -насиловали мирных жителей, отбирали у охотников-профессионалов пушнину и т. д.
Золотая Орда, к тому времени достаточно окрепшая и способная защитить свои интересы за Камой и в низовьях Вятки, чтобы обеспечить стабильное поступление ясака и отсюда, особенно в виде пушнины, противопоставила ушкуйникам свою грозную силу — черукасов.
Черукасы (от древнетюрк. «черук» — боец, военный человек; отсюда допустимо толкование: черук кас — боевой гусь), более известные в дальнейшем как черкасы (они же — казаки), в мирное время, как правило, несли пограничную службу, на них же возлагалась задача обеспечения сбора и контроля за своевременным поступлением в казну ясака. Во главе черукасских отрядов стояли чербии (они же — бичеры, баскаки), при недостатке сил в качестве откупщиков в эти отряды привлекались сыновья местной знати, способные владеть оружием.
Надо полагать, что беспокойные северные пограничные районы, примыкавшие к землям, почти до конца XV века не признававшим «ни царя, ни бога, ни черта», потребовали со стороны Золотой Орды, а в дальнейшем — Казанского ханства, снаряжения все новых и новых черукасских (казачьих) отрядов.
Ведь новгородские ушкуйники были тоже сами по себе.
В сущности, это первые русские казаки, познавшие цену свободы, в чем-то очень честные и порядочные люди.
Начиная с 1309 года (первое летописное упоминание) вплоть до 1487-го (год подчинения Вятской земли Московскому государству) они не раз и не два пытались отстоять свои притязания на Волжско-Камский край.
«Вятские — хватские», — говорили в старину. Но и казанцы оказались «не лыком шитые»: свои поселения они сумели продвинуть далеко на север, к берегам Чепцы.
Стратегической же базой закрепления татар в Предкамье (именно татар-ногайцев, а не почивших в бозе булгар) стал город на Казанке.
Таким образом, город Иски Каздан не мог возникнуть ранее 1309 года.
Его основателям — казам-ногайцам в более ранний период просто было нечего делать в этом лесном краю.
Если взять за точку отчета цифру 104 (будто бы столько лет просуществовала Казань до ее переноса к устью Казанки), то получим: 1437—104=1333. Остаток — 1333 — очень даже правдоподобная дата основания Иски Казани, хотя сама цифра -104 не может служить абсолютом.
В связи с этим нельзя не упомянуть довольно любопытную публикацию в газете «Болгар иле» (1990, октябрь, вып. 2-й).
Она называется «Пусть поверят все народы...», а автором ее является Ф. Нурутдинов, старший научный сотрудник Государственного объединенного музея Республики Татарстан.
И поскольку статья эта, занявшая целых пять полос 12-страничного выпуска, с некоторыми сокращениями и видоизменениями была перепечатана с продолжениями в шести номерах газеты «Советская Татария» за 1992 год, почему-то прошла незамеченной специалистами и пока что никак ими не прокомментирована, позволю себе коротко на ней остановиться.
Тем более, что в своей работе Ф. Нурутдинов также касается нашей проблематики, освещая вопрос о происхождении названия города Казани и времени его основания весьма и весьма оригинально, что уже само по себе достойно внимания.
По Нурутдинову, первоначальное название города Казани — Ошель, которое само якобы восходит к тюркскому словосочетанию «учэль» (три города).
Согласно легендам, на которые ссылается Ф. Нурутдинов, построил Ошель булгарский эмир Шамгун-Саин в 1103 году.
Город неоднократно подвергался осаде, сжигался, но восставал из пепла.
В 1220 году его оборонял от суздальцев булгарский полководец Газан-бек, в честь которого будто бы Ошель тогда же была переименована в Газан.
«Под влиянием народного говора, — поясняет Нурутдинов, — название Газан постепенно приняло современную форму Казан (Казань)».
Все бы хорошо.
Но единственным источником для довольно стройных рассуждений Ф. Нурутдинова являются легенды, никогда ранее не публиковавшиеся и, естественно, еще никем не проанализированные на их достоверность.
Настораживает также приводимая в публикации родословная всех «булгарских царей» с 865-го по 1584 (?!) годы с полными именами и титулами правителей.
Оказывается, первым «государем Булгарии в Великобулгарскую эпоху» в 865-882 гг. был Габдулла Джилки (сын Айдара), а правителем «всей Булгарии» в 1569-1584 гг. — Шейх-Гали-Каргалый (сын Хусаина).
Мало того, из того же выпуска газеты «Болгар иле» мы узнаем, что племянник Габдуллы Джилки — Угер Лачыни, «вошедший в историю под именем Игоря Рюриковича», явился основателем Киевско-Русского государства.
До сих пор я не знал и этого «факта»...
Однако кое-что для подкрепления своей гипотезы я извлек и из этой публикации, полной сенсационных «открытий».
Так, по мнению Ф. Нурутдинова, никакой «Иски Казани» (Старой Казани) в природе не существовало, а был Эчки Казан (Внутренняя Казань) и под этим названием в прежние времена ходил Арский городок.
С такой точкой зрения я готов согласиться и вот почему.
Во времена Казанского ханства казаков внутренней службы, т. е. гвардейцев, называли «эчкенекелэр».
Центром формирования казачьих частей, проведения военных учений и сбора эчкенов некоторое время действительно служила крепость Арск.
Со взятием Казани гвардия была распущена, вернее разгромлена.
С утратой функции термин «эчкен» сравнительно быстро вышел из живого лексикона местных жителей, практически ушел в забытье; появляясь в устной речи лишь от случая к случаю, да и то в среде прямых потомков казаков-гвардейцев, так называемых «старокрещеных татар», или кряшен.
Само слово «старокрещен» стало знакомым кряшенам сравнительно недавно, да и то через миссионерскую литературу.
Они не знают его значения, ибо среди них никогда не было разделения на «старокрещеных» и «новокрещеных».
Возможно, оно восходит к татарскому «искенекелэр» (принадлежащие к старым временам, первожители, старинные люди).
Как родовое прозвище «искенекелэр» дожило до наших дней во многих кряшенских семьях, например, в деревнях Казаково-Челны, Алан-Полян, селе Уреево-Челны и других нынешнего Рыбно-Слободского района Татарстана.
Так, к роду «искенекелэр» относились известный кряшенский поэт второй половины XIX века Яков Емельянов; профессор Казанского университета, зав. кафедрой алгебры в 60-70-х годах текущего столетия А. Н. Петров и др.
Интересно, что некоторые выходцы из этого рода носят фамилию Стариков.
Вполне возможно, в какой-то период истории «искенекелэр» — так представлялись переписчикам населения, миссионерам, властям бывшие казаки-гвардейцы, было самоназванием некоторой части современных кряшен.
Но я полагаю, что «искенекелэр» — это деформированное и утратившее свое первоначальное значение слово-термин «эчкенекелэр».
Однако, «эчкены», «эчкенекелэр» могли появиться здесь, в наших краях, лишь вместе с ногайскими маликами (принцессами) только после возникновения на развалинах Волжской Болгарии булгарского улуса Золотой Орды, а после ее распада — Казанского ханства.
Под грузом неопровержимых фактов вынужден считаться с этими обстоятельствами и такой убежденный «булгарист», как Ф. Нурутдинов.
«После ордынского нашествия, — пишет он в названной статье, — в стране образовалось два соперничающих булгарских бекства (княжества)...
В Эчке Казани (Арском городке) — центре Казанского бекства правили азановичи (далее Нурутдинов называет их казанчеями по имени золотоордынского марионетки Азана Хасана (1359-1380) — М. Г.) а в Жукотине и Чаллах — центрах Черемшанского бекства — ашрафиды (по имени предводителя оппозиционного казачества Хусаина Ашрафа — М. Г.)».
И далее: «Противостоять сильным соседям (имеются ввиду русские княжества и независимая Вятская земля — М. Г.) Булгарин XV-XVI веков было уже невозможно, и ашрафиды стали нанимать на военную службу целые отряды тюрко-кипчаков и заключать союзы с их государствами (имеются ввиду Большая ногайская орда, Астраханское, Сибирское, Крымское и Касимовское ханства. — М. Г.). Сеиды (титул ашрафидов — М. Г.) расселяли наемников («служилых татар») с их ханами в так называемой «ханской части» удельной Казанской области...
Военным губернатором Казанской области ашрафиды назначали наемного хана («царя» по-русски), почему русские называли ее «Казанским царством»...
Основной опорой ашрафидов были свободные булгарские крестьяне (субаши) и служилые феодалы (казаки)».
Приказанская группировка феодалов, как признает сам же Нурутдинов, была также «в основном ордынско-кипчакского происхождения», т. е. ногаи.
Обратим однако, внимание на социальный термин «служилые феодалы», отождествляемый Нурутдиновым с казаками.
На первый взгляд, этот термин никак не вяжется с существующими представлениями о происхождении казаков.
Поскольку проблематика эта насколько интересна, но и настолько сложна, мы остановимся на этом как-нибудь специально.
Здесь же, забегая вперед скажем: «эчкены» (они же — черукасы, черкасы; они же — казаки) в качестве ногеров (нукеров) набирались в состав личной охраны ханского двора из родственников, не обязательно близких, мелики — будущей жены хана, и, конечно же, все были из феодалов, родо-племенных князей, беков.
Кстати, сам термин «бекство», употребляемый Нурутдиновым, чисто ногайского происхождения.
....................................
*1. Родом он был из кряшенского села Елышево Мамадышского уезда Казанской губернии. На родине он прославился как «жырыучы Запар», активный агитатор за возврат к «истинной вере прадедов своих». Во время карательной экспедиции вице-губернатора Н. В. Розова (1866) бежал в низовья Волги (см.: «Запар бэете», начинающийся так: «Казан дигэн иллэрдэ, Жылыш дигэн жирлэрдэ, жэшлэр акты, куллэр булды, уйсу килгэн жирлэрдэ...»).
*2. Этим, вероятно, в некоторой степени и объясняется обостренные отношения и постоянные конфликты с предводителями татарского духовенства таких ученых, как Каюм Насыри, Шигабутдин Марджани, Шакирджан Тагири и др.
*3. Здесь и далее примеры приводятся по статье М. Сагидуллина в «Очерках по изучению местного края» (Казань, 1930).
*4. Интересно отметить, что в одном из проектов современных «булгаристов», для которых Ваисовы, конечно же, непререкаемые национальные герои, есть пункты: «а) передать Болгары в распоряжение булгарского народа; б) образовать в Болгаре булгарский национальный очаг в виде общины — с булгарским Советом с правами самоуправления» (См.: «Болгар иле», 1990, октябрь).
*5. Толстой Л. Н. Поли. собр. соч. (Юбилейное издание). - М. -Л., 1928-1958 гг., т. 79, с. 112.
*6. С сожалением приходится отметить, что в пропаганду «булгарской идеи», мнения о том, что этноним «татары» был навязан народу, свой весомый вклад внесли почтенные ныне профессора А. Х. Халиков и А. Г. Каримуллин, которые и новейшими публикациями пытаются реанимировать тезис: «Мы — не татары, а булгары», чем объективно «работают» против единства тюрок.
*7. См.: Щенников А. А. Червленный яр. Исследования по истории и географии Среднего Поволжья в XIV вв. - Л., 1987.
*8. Здесь самое время сделать необходимое примечание. Ногайцами по давней традиции мы называем группу западно-кипчакских племен тюрков. В XIII-XIV вв. они, естественно, еще не представляли собой отдельной народности, не было тогда, видимо, и общего этнического самоназвания. Вполне возможно, что большинство из них, оказавшихся в Волжско-Камском крае, называло себя «казлар», «казанлар», «казанлылар», какая-то часть — керечинами (так, например, называли в Хазарском каганате пастухов на горных пастбищах. — См.: Байгушев А. И. Плач по неразумным хазарам, — М., 1990, с. 206). Ввиду малоизученности этой проблемы в настоящей книге ей отводится специальный раздел (см. ниже). Необходимо однако сразу отметить, что происхождение этнонима «ногайцы» от имени золотоордынского темника Ногая, о чем также будет сказано особо, на наш взгляд весьма проблематично.
*9. Практически все ученые люди из татар, не подверженные конъектурным соображениям, были сторонниками «золотоордынской теории» происхождения казанцев. Среди них: Исмаил-бек Гаспринский, Юсуф-бек Акчура, Заки-эфенди Валиди-Туган, Гаяз-эфеиди Исхаки, Газиз-ага Губайдуллин, Ефим Малов, Михаил Туган-Барановскйй, Роман Даулей, Александр Якубовский, из наших современников — Сафаргалиев М. Г., Мухамедьяров Ш. Ф. и др.
*10. См. об этом: Ахметзянов М. Средневековый период формирования татарского народа. - Мирас. 1992, № 9, с. 58-62.
* * * * * * *
"ТАТАРСКОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ"
* * * * * * *
МАКСИМ ГЛУХОВ-НОГАЙБЕК
СУДЬБА
ГВАРДЕЙЦЕВ
СЕЮМБЕКИ
Неформальный подход
к еще неписанным страницам истории
* * * * * * *
КАЗАНЬ 1993
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВАТАН»
© Глухов М. С., 1993