Мне стукнуло двадцать три, и я понял: пора. Я собрал вещи. Написал заявление на неоплачиваемый отпуск. Позвонил родителям и сказал: «Встречайте, прилетаю завтра в восемь утра». Мама всхлипнула. Отец радостно рассмеялся, а потом сказал: «Давай, сынок. Давно пора. Съездим на рыбалку, как раньше?». Я знал, что он это предложит. Мой старик скучает по мне даже больше мамы. И я сказал: «Конечно, пап». А он снова рассмеялся: «Пойду готовить удочки, стало быть». Он всегда добавляет «стало быть», когда доволен. Я повесил трубку. Подошёл к календарю на стене. Взял маркер. И жирно обвёл завтрашний день: двадцать восьмое августа. Завтра ей исполняется двадцать три, как и мне.
Пять лет назад, когда мир, казалось, был заключен в квадратные километры нашего родного городка, когда дурманящая свобода отдавала в голову не хуже «трёх топоров», которыми обычно и ограничивался алкоголь на наших посиделках, когда я не выпускал из рук гитару, мы сидели у костра, летним вечером, накануне моего дня рождения. Пруд был мутным. Портвейн -крепким. Воздух - свежим и пьяным. Нас было человек пятнадцать. Сначала пили за меня. Потом за друзей. Потом за любовь. Потом просто пили. По ту сторону костра на меня глядели пристально два огромных глаза на красивом лице. Два её огромных глаза.
- Может, ко мне присядешь? – спрашиваю.
Она присаживается.
- Хорошо здесь, да?
Да, ей хорошо.
- Прогуляемся?
Она молча берёт мою руку, и мы делаем шаг от освещенного костром берега в темноту. Её рука сухая и тёплая. Она сжимает мою совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы не бояться, что я выскользну и исчезну в темноте. Мы идём молча, и в привыкшей к глазам темноте я вижу: она улыбается. Целуй её, дурак. Подходящий момент.
- Можно я тебя поцелую?
Она останавливается. Смотрит на меня также пристально, как там, возле костра. И отвечает просто:
- Не сейчас.
- А когда? – говорю – Я завтра уезжаю отсюда.
- Через пять лет, например.
Я лишь пожимаю плечами.
- Нет, ты не понял. Я подарю тебе этот поцелуй. Но через пять лет.
Она улыбается хитро и выжидающе смотрит на меня. Я снова неуверенно пожимаю плечами.
- Представь, через пять лет ты вернёшься, позвонишь в мою дверь, я открою тебе, а ты скажешь: Ну, вот он я, гони поцелуй.
- А ты что?
- А я скажу: ок, сделка есть сделка. Только ты мне сейчас пообещай, что когда приедешь – мы больше не расстанемся. Понимаешь? Такой поцелуй до востребования, через пять лет – он твой. И я – твоя. Романтично же?
- Ты, кажется, романов перечитала.
Она впервые нахмурилась и сделала шаг назад от меня:
- Так ты не согласен?
- Я… я не знаю. У меня сегодня день рождения. А завтра я уезжаю совсем. Я не знаю.
Она пожала плечами. И пошагала назад в сторону костра. А потом повернулась прямо на ходу и сказала:
- А у меня завтра день рождения. И я остаюсь.
Она остаётся. А я уезжаю. А она остаётся. Нет, она сейчас уходит. Туда, к костру. И уходит насовсем. Остаётся и уходит. Надо задержать её.
- Я согласен!
Она останавливается. Поворачивается ко мне и говорит:
- Тогда обещай мне, что мы будем вместе всегда. И что ты потребуешь свой поцелуй от меня через пять лет.
- Я обещаю!
Она быстро шагает в мою сторону и сжимает своими худыми руками мои бока. Её ладони гладят легонько мою спину, и я чувствую, как целый мир ставит свою подпись под нашей сделкой. Целый долбаный мир. На следующее утро я уехал из города.
Время - чертова линейка из пропущенных звонков и ненаписанных писем. В первый год я писал ей письма пару раз в неделю, SMS – каждый день, звонил три-четыре раза в месяц. Во второй год я написал ей с пару десятков писем, поздравил со всеми праздниками и один раз позвонил ночью. Она не подняла трубку. В третий год я поздравил её с днём рождения. В четвёртый год мы не обмолвились ни словом. Спустя почти пять лет я вдруг ясно понял: пора. Я собрал вещи. Позвонил родителям. Написал заявление. И следующим утром жал руку отцу, приехавшему встретить меня из аэропорта.
Город окатил меня пыльной, удушливой жарой, нагрянувшей к полудню, когда я вышел из родительского дома к ожидавшему меня такси. Я назвал адрес и откинулся на заднем сидении. Зачем я еду туда? Почему не позвонил ей? Помнит ли она меня?
- Погодка шепчет, да? – хрипит таксист.
- По мне, так жарковато – отвечаю.
Он замолкает. Зачем я еду к ней? А что, если она замужем? У неё ребёнок и муж-инженер. А почему инженер? Да потому что. А сама она нянчится с ребёнком и пьёт с подругами на кухне по субботам дешёвое вино. Почему дешёвое? Ну так муж-то – инженер. А я такой весь приеду красивый и она уйдёт от меня к нему. То есть от него ко мне. Ох, эта жара.
- А ты не местный что ли?
- Да местный, уезжал, вот вернулся ненадолго.
- Да видно, что не местный.
О, заткнись. Дай подумать. А руки-то чего дрожат? А вот, например, она меня ждала. Прямо сегодня, в свой день рождения. Она сидит за столом с родственниками и друзьями и тут звонок в дверь. На пороге я. С цветами. Черт, цветы.
- Притормози возле цветочного какого-нибудь по дороге.
- К бабе что ли едешь?
Нет, правда, заткнись. Водитель останавливает у цветочного, я покупаю первый попавшийся приличный букет и плюхаюсь снова на заднее сидение. Пятнадцать минут и я выхожу из такси возле её подъезда.
Дверь мне открывает помятый мужичонка лет пятидесяти, в джинсах с растянутыми коленками. Это её отец. Видел на фото.
- Чего надо?
- Я к дочери Вашей…
- А, приехал-таки. Сейчас, погоди.
Он возвращается через пару минут с конвертом. На нём написано моё имя. Я аккуратно открываю его.
- Она как знала. Говорит, не дождусь его. Передай конверт, папа. Я ей: Да вроде же ты чистая уже полгода. Она же того… героин, в общем. Долго сидела. Ну, так она мне: Нет, папа, точно не дождусь, передай ему, если что. А потом – бац! – и сердце. Как знала она. Как знала.
Последние слова он говорит сквозь крепкий мужицкий ком в горле. Его загорелое небритое лицо сжимается от неестественной боли. Я достаю содержимое из конверта. Посреди большого чистого листа - след красной губной помады в форме её губ.