Они гуляли с Натали возле большого пруда в Старом саду близ Екатерининского дворца. Было послеобеденное время. Позади о чём-то весело болтая, шли сестры Наташи — Катерина и Александра.
Гуляющая публика встречалась повсюду: в парке, возле воды, у фонтанов. Вместе со своими спутниками — офицерами и мужчинами в партикулярном платье, неторопливо расхаживали дамы, держа в руках белые полупрозрачные зонтики. Чинно выступали сановники. Мужчины, важно, с довольными улыбками раскланивались друг с другом, ибо в Царском Селе все были знакомы.
Николай Павлович не боялся сплетен. Слухи о новых ухаживаниях царя уже давно витали в Царском Селе и в Петербурге, к ним привыкли. Или должны были привыкнуть, как он считал.
Император глянул вниз. Его высокие сапоги-ботфорты блистали черным глянцевым блеском и нисколько не запылись. Он был удовлетворён.
Вдалеке, возле Камероновой галереи Екатерининского дворца, кто-то выводил незамысловатую мелодию на свирели и этот звук сладко и нежно отзывался в его душе. Прямые лучи солнца, казалось, отвесно падали в зеленую глубину пруда, почти без отблеска на водяной глади, словно бездонная глубина затягивала их безвозвратно.
Он хотел бы также погрузиться в любовь, как погружались в воду солнечные лучи — без остатка и внутренних колебаний, отдаваясь этому чувству целиком.
Наташа лукаво смотрела на него, вращая в руке белый зонтик. Ветер развевал её густые черные волосы, и они своевольно выбивались из-под шляпки. Они разговаривали по-французски. Наталья другой рукой держала небольшой томик — книгу мадам де Сталь «Дельфина».
— Тебе нравится мадам де Сталь? — спросил император в начале разговора, — слишком умно написано.
— Отчего ж? О любви она пишет, весьма недурно. Едва начинаю читать и сразу представляю всё, будто наяву.
— Полно, любовь — кратковременная субстанция. Разве есть любовь между мужем и женой?
— Вы странно говорите, государь! Всем известно о вашей любви к Александре Фёдоровне, весь свет в восхищении от таких отношений. Как мне хотелось бы, чтобы муж меня также любил!
— Александра Фёдоровна женщина особенная, её не любить невозможно. Однако неужто Пушкин оставляет тебя без внимания? У вас уже трое детей…
— Ах, государь, если муж делает мне ребенка, совсем не значит, что он делает меня счастливой. После нашего первенца, он совершенно переменился ко мне. До меня доходят слухи о его новых увлечениях дамами, он играет в карты до утра. Я думала до замужества, что муж, если и нет особой любви меж ним и женой, то хотя бы избавит от сердечного одиночества. Сейчас не то, я тоже переменилась во мнении.
— Ты, верно, думаешь, что я немилостив к твоему мужу? — вдруг спросил Николай Павлович.
— Отнюдь нет, государь! — Наталья с удивлением посмотрела на императора.
Николай обращался к ней на «ты», как говорил тем людям, к которым испытывал расположение, только с ними он обычно разговаривал по-русски. Однако беседуя с Натали, он продолжал изъясняться на французском, что звучало более интимно.
Император пояснил.
— Я не дал дозволения ехать ему в деревню. Должно быть, это обидело твоего мужа. Он сказал, что хотел бы жить частной жизнью, как простой мещанин. На что я ему возразил. Я сказал: «Пушкин, я тоже хотел бы жить частной жизнью. Когда царствовал мой любезный брат Александр Павлович, а Константин был наследником, мы с супругой жили тихо и семейно, в тесном и небольшом кругу наших близких. Известие об отказе Константина, престолонаследника, было для нас, как гром среди ясного неба. Александра Фёдоровна проплакала всю ночь. А теперь, вся царская фамилия на виду, и я должен блюсти достоинство своё и моих близких, — царь помолчал, продолжая медленно вышагивать рядом с Натальей. — Я хотел бы, чтобы твой муж заступил место Карамзина и сделался придворным историографом. В этом его высокое предназначение! Да и тебе лучше остаться здесь, в столице. Мы не можем лишить двор удовольствия лицезреть такую красоту.
— Ваше Величество, признаюсь вам, мне тоже не хотелось бы покидать Петербург. Жить в деревне среди вечной скуки, в окружении крестьян, с вытьем волков по ночам? Это не по мне. Вот сейчас муж уехал в Болдино, зовет к себе, но я не желаю.
— Хорошо, составим комплот и убедим твоего мужа, что Петербург лучше Болдино, — шутливо предложил император.
— В этом нет никаких сомнений! — ответила госпожа Пушкина и неожиданно лукавый, кокетливый её взгляд, устремленный из-за чуть прикрытых ресниц, застал его врасплох. Он смутился, но взял себя в руки и ответно улыбнулся.
— Намедни я проезжал мимо на коне и увидел, что шторы на твоем окне не были спущены. Это бывает довольно редко.
— Ах, Ваше Величество, здесь много любопытных глаз! Мне как-то сказала Соня Карамзина, что видела, как я принимала утренний туалет.
— Должно быть, — император усмехнулся, — ей довелось лицезреть твою прекрасную грудь. Желал бы я быть на её месте!
Теперь он уже прямо глядел на неё и его взгляд таил в себе неприкрытый намёк, призыв к началу более близких отношений. Во всяком случае, ей так показалось.
Наталья покраснела до ключиц на шее.
— А ты забавно краснеешь, — продолжал подшучивать Николай, — также краснеет наша Черненькая, как мы её зовем, Александра Россет. У неё краснеет всё: и лицо, и шея, и, может быть, еще иное. Однажды она намочила ноги и девка, состоящая у неё в услужении, начала их обтирать водкой. Я случайно зашел...
— Случайно?
— Именно случайно и сделал комплимент насчет её ножек. Так она покраснела почти до щиколоток.
— Вы такой проказник, государь! — глаза Натальи вновь смеялись.
Они медленно шли вдоль берега пруда. Вдалеке, словно белые барашки, сгоняемые небесным пастухом, начали собираться маленькие тучки, и вскоре небо заволокло, поднялся ветер. Лицо императора сделалось замкнутым, отчужденным.
— Ваше Величество, вы нахмурились, вас что-то расстроило?
— Мне не нравиться, что возле тебя вертится этот молодой кавалергард, Дантес, кажется. Я почитаю обязанностью предупредить, что сие обстоятельство вызывает много вздорных слухов, может скомпрометировать твоего мужа. Я знаю его нрав — он бешено вспыльчив и ревнив.
— Меж нами ничего нет, — Наталья пожала плечами, — один светский флирт. Мне с ним весело и забавно, он меня развлекает. Да и сестры всегда рядом. И к тому ж, Ваше Величество, барон Дантес не один мой поклонник. Пётр Вяземский посвящает свои пьески, месье Соллогуб.
— Помилуй бог! Разве я сомневался, что такая обворожительная дама как ты, не будет окружена мужским вниманием? Светских волокит у нас хватает.
Наталья улыбнулась, вспомнив нечто забавное.
— Кстати, ваш бывший флигель-адъютант Безобразов тоже пытался волочиться, и Александр Сергеевич сильно ревновал.
— Безобразов? — лицо Николай вновь сделалось холодным, и он отвернулся в сторону.
Ему неприятно было вспоминать о Безобразове. Этот образцовый офицер был красавцем, любимцем петербургских дам. Он хорошо показал себя в Варшаве, во время польского возмущения, и за усмирение поляков награжден золотым оружием. Ныне он славно воевал на Кавказе. Но...
Лицо императора омрачилось еще более. С ним, с Безобразовым, была связана одна неприятная для Николая Павловича история и состоялась она недавно, всего два года назад, в ноябре тридцать третьего.
Александре Фёдоровне вздумалось выдать замуж одну из своих фрейлин — Любу Хилкову, прозванную Вяземским за её внешнюю сдержанность и холодность «Льдинкой Зимнего дворца». Может быть, внешне она и была холодной, и строгой, но не для него. Уж он-то об этом знал, когда удостаивал её своих ночных посещений и оставался наедине.
И вот Александре Федоровне показалось, что Люба засиделась в девках, поскольку у императрицы бытовало мнение — если фрейлине за двадцать, значит она уже старая дева. Княжне Хилковой исполнилось двадцать два.
Что же, он был не против. Княжна Люба уже немного ему наскучила, и следовало от неё избавиться, взять новую молоденькую фрейлину. Как раз Наталья Пушкина начала хлопотать за своих сестер Катерину и Александру.
Они сыграли свадьбу — обычную в таких случаях, в концертном зале Зимнего дворца, возле небольшой церкви. Он и Александра благословили жениха Безобразова, а его брат и княгиня Щербатова — Хилкову. Всё благопристойно и чинно. Он знал, что в таких случаях его жена дарила фрейлинам двенадцать тысяч рублей, как приданное. Считал этого достаточным — за восемь рублей можно было купить молодую и здоровую крепостную девку.
А потом начался сущий кошмар, такт как Безобразов оказался страшно ревнивым. Он начал бить Хилкову руками, ногайкой, допытываться кто у неё был первым. Странный человек! Вернее, не странный, а глупый! Если фрейлина жила во дворце под неусыпным взором прислуги — кто у неё мог быть первым? Можно было догадаться самому и про-явить деликатность. В конце концов, многие почтили бы за честь, что с его женой по «праву первой ночи» переспал сам государь. Только не этот гордец Безобразов.
После свадьбы царь хотел повысить его по чину, изъявить свою милость, однако... Безобразов повел себя мерзко, недостойно офицера, просто позорно — побежал жаловаться к Александре Фёдоровне на него! Будто царица — воздушное создание, его маленькая птичка, могла выступить грозным третейским судьей!
После этого он приказал новоиспеченным супругам разъехаться и послал бывшего флигель-адъютанта на Кавказ, в действующую армию. Пусть благодарит, что не рядовым, а на хорошую должность и с хорошим окладом.
От неприятных мыслей Николая Павловича отвлек начавшийся дождик. Капли, падавшие с неба, были поначалу мелкими, невидимыми глазу, но потом дождь усилился.
— Ваше Величество, идите под зонт! — позвала Натали.
Он приблизился, и она подняла руку вверх, прикрывая их обоих от начавшегося дождя. Близко-близко от себя он увидел её светло-карие, золотистые глаза, зардевшиеся щеки, ощутил запах духов, пьянящий дурман молодой женщины. Она прерывисто дышала, отчего её грудь сильно вздымалась, выглядывая из небольшого декольте светло-бежевого платья.
Он приобнял её за талию и, пользуясь случаем, привлек к себе. На душе у него стало хорошо, спокойно и, в то же время, немного тревожно.
С края зонта падали, срываясь вниз, тяжелые капли. Вдруг это напомнило ему Большой грот в Петергофе у нижней террасы. Однажды во время дождя он укрылся в нём с Варей Нелидовой. Они сидели в полумраке, а с каменной кромки, нависавшей над выходом из грота, так же отвесно падали капли. Он был влюблен, и душа его певшая от счастья, чувствовала полное единение, слияние в одно целое с другой душой.
Такие же чувства он испытывал во время маневров под Красным Селом.
Вечером, на закате солнца, полки становились на «зорю». Звучал гром барабанов, пели медные трубы полковых оркестров. Все снимали кивера, каски, фуражки и огромный тысячный хор пел «Коль славен наш господь в Сионе». Зрелище было величаво-торжественное и такое незабываемое! Он чувствовал своё полное единение с офицерами, солдатами, потому что в этом хоре звучал и его голос.
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался.
С неохотой Николай Павлович отпустил талию Пушкиной и чуть отошел от неё на расстояние, приличествующее случаю. Всё вновь было чинно и благоразумно, как ранее. Так же чинно шли гуляющие пары неподалеку, также слышались за спиной звонкие голоса Екатерины и Александры. Лениво плескались утки у берега Большого пруда.
Однако, на самом деле, всё изменилось. Он понял, что любит и, самое главное, что любим обоюдно.