Степан Нехорошев открыл глаза — темно. И тишина гробовая. "Ослеп я что ли?" – напугался он. Хотел, было, протереть глаза, но руки ему не подчинились: не поднять ни правую, ни левую. "Что за напасть?" – рассуждал Степан и, превозмогая боль в мышцах и суставах, попытался размять руки. Вот, кажется, шевельнулись пальцы. Наконец, правая рука подчинилась его воле, и он положил ее себе на грудь. "Живой!"
Минут через пятнадцать Степан уже смог сесть, прислонившись к стене. С трудом нащупал в кармане сигареты и закурил. Закружилась голова, но это его нисколько не обеспокоило: "Бывает!"
Степан курил и напряженно пытался восстановить события вчерашнего дня. Да, стоял на проспекте Республики. Это он хорошо помнит. Он каждое утро, спозаранку, идет туда в надежде на то, что кто-нибудь из "новых русских" или "новых казахов" предложит ему хоть какую-то временную работу. Там много таких, как он, выброшенных на улицу с остановившихся заводов и фабрик. Недаром же в народе эту улицу называют проспектом Обездоленных.
"Что было потом?" Он вспомнил, что его и еще двоих товарищей по несчастью какой-то "крутой" на разгрузку кирпичей подрядил. Потом были в руках хрустящие сотенки... Было застолье в забегаловке... "И вот результат: снова в отрезвиловке", – несколько опечалился Степан и снова закурил. Спичка осветила небольшое пространство, и Степан увидел рядом лежащего человека. Присмотрелся и узнал давнишнего своего друга Ахмета.
– Салам алейкум, друг! -обрадовался Степан. – Ты, оказывается, здесь, а эти с дуру объявили, что ты умер. Калын калай?
Степан приподнял друга, с трудом посадил его у стены.
– Ну и нагрузился же ты, – приговаривал Степан. – Сколько же ты здесь трезвеешь? Дня три, что ли?.. Че молчишь?.. Ну да ладно. Не можешь – не говори. Небось, оклемаешься опосля. На покури...
Степан разжал другу губы, вставил ему в рот дымящуюся сигарету и разговорился не на шутку.
– Вот чудеса! Жена твоя, Ахмет, хоронить тебя собралась, да денег,
говорит, нет. Зашел я к ней утречком тебя помянуть, так сказать, добрым словом. Так твоя Айгуль как набросилась, как накричала. Прискочил, говорит, обрадовался, что есть заделье на халяву выпить. Глаза бы мои, говорит, на вас, на алкашей проклятых, не смотрели. Я хотел было ее вразумить, а она свое: "Да вы же всю страну проссали. Все рушиться, все разворовывается, а вам хоть бы хны, лишь бы напиться до скотского состояния. Тогда вам не только свой завод, но и родную мать не жалко".
Ее я понимаю: ты работы лишился. Да теперь еще как будто и умер, а она с тремя детьми осталась без всякого достатка. Каково а?.. Да что тут скажешь – озлобился народ. Только вот обида берет: зачем же таких, как мы с тобой, халявщиками считать. Я с четырнадцати лет в труде. Где только не мантулил. Моей Клавке лучше других жить захотелось, так я на химзавод подался. Помнишь? Ведь это ты, Ахмет, меня на оператора обучал. Говорят, мы плохо работали. Ты так не скажешь. Ты все досконально знаешь. Премии получали? Получали. А ордена и медали? За так нам их не давали. Вот у тебя сколько наград? Молчишь?.. Так я тебе скажу: на один орден Трудовой Славы у тебя больше, чем у меня. А теперь чуть что – халявщики! Дармоеды!.. Несправедливо это. Ты так своей Айгуль и скажи, когда отсюда выйдем. Твердо скажи, по-мужски. Мне, ты знаешь, некому это втолковывать. Дети разлетелись по белу свету. Жена давно меня бросила. Пришел я однажды с шабашки, а в квартире – пусто. Все женушка вывезла. Только телефон на полу да Хемингуэй на стене.
Да, был такой писатель американский. Я, как "ушли меня" по инвалидности, зачитывался им. А жена свое: мол, что ты читаешь? А я ей: "Хемингуэя читаю, чтобы человечней стать, чего и тебе желаю". А она (грамотная была, продавцом когда-то работала) и говорит, мол, какого-то Хемингуэя читаешь, а в жизни не понимаешь не Хемингуэя. Представляешь, как круто загнула! Обидно мне стало. Трахнул кулаком по столу и говорю: "Ты дашь мне спокойно умереть или нет?!" "Чего стучишь? – кричит она. – Ты лучше на завод свой иди и там постучи! Где твоя зарплата? Где твоя инвалидская пенсия?" "Обещали, – говорю, – выдать." "Обещали? – не унимается жена. – Так ты что, три года молча будешь обещанного ждать? Чего ждать? Пока мы оба в ящик сыграем?"
Наверное, Ахмет, наши жены правы. Как ты думаешь?.. Да, обвели нас вокруг пальца, как пацанов. Трезвыми глазами невозможно без боли смотреть на разруху... Верить нас приучили. Строим коммунизм – верили, но не построили. При капитализме будет лучше – снова поверили. Пришли на завод новые хозяева (то ли голландцы, то ли бельгийцы – хрен редьки не слаще), золотые горы обещали, а наши чины поддакивали, мол, через год-два здесь вторые Арабские Эмираты будут. А что получили? Дырку от бублика. Прошло пять лет. А на что наш город похож? Чисто Рабские Эмираты.
Помнишь, когда мы, профбольные. объявили голодовку, вышел к нам какой-то хрен голландский и – надо же! – на чистом русском языке объяснил что к чему. Его фирма, видите ли, по контракту никаких обязательств в отношении нас не брала. Чины наши вместо денежного пособия водку предлагают.
Помнишь? Мы, значит, голодовкой протестуем, а наш аким в одних трусах выстроил всю армию чиновников и бегает с ними вокруг нас по городской площади. Это они так программу "Здоровье народа" выполняют. На нас – ноль внимания. Мир, друг мой, перевернулся.
А почему так, Ахмет? Да потому, что мы сами во всем виноваты. Чужим умом живем, задним числом умнеем. А ведь верно говорят: "Снявши голову, по волосам не плачут."
О! Видно, уже утро. Поднимайся, Ахмет! Слышишь, замок открывают. Сейчас нас из каталажки выпустят. Пойдем. Продрог, небось. Я-то привычный, который год в подвале живу.
Дверь резко распахнулась.
– Кто здесь? – раздался строгий голос. – Выходи! В проеме двери стоял молодой лейтенант с пистолетом в руке.
– Руки за голову и – выходи!
– Иду, иду! – обрадовался Степан. – Чего строжишься? Там еще мой друг Ахмет остался. Оклематься не может...
-Фамилия! -рявкнул побледневший лейтенант.Его вызвал дежурный морга, когда услышал бормотание Степана и не на шутку испугался.
– Ты что же, меня, дядю Степу, не узнаешь? Я же тебя еще пацаном помню.
– Как ты сюда попал, дядя Степа? Давай, выходи,– уже мягче заговорил лейтенант. – Пойдем в отделение полиции, будем разбираться.
– Как попал? Как попал? – передразнил Степан. – Будто не знаешь, как в вытрезвитель попадают. Там еще мой друг остался. Его надо домой доставить.
– Его без нас доставят, не беспокойся. Катафалк уже прибыл.
---------------
Из полицейского протокола.
20 февраля 1998 года полицейский патруль обнаружил у автобусной остановки замерзшего гражданина Нехорошева Степана Андроповича. Врач "Скорой мед. помощи" констатировал смерть. Труп доставлен в городской морг.
Наступило утро 21 февраля 1998 года.