Воспоминания
В.Л.Семиотрочева
3
Следующий, 1966 год начался для меня с неожиданностей.
Весной меня вдруг вызвали в Отдел внешних сношений Минздрава СССР и сообщили, что я включен в список специалистов, которые будут баллотироваться для работы в ВОЗ. Обязали срочно пройти курсы подготовки по английскому и французскому языкам, ибо к работникам такого ранга не положено прикреплять персональных переводчиков. Три месяца я упорно зубрил слова и целые фразы, учился их произносить, преодолевая звуковые барьеры этих языков. При этом, кажется, добился определенных успехов. По крайней мере, смог читать соответствующие тексты, понимать суть докладов и даже вести беседы с англо- и франкоязычными специалистами.
После курсов, в ожидании дальнейших распоряжений Минздрава СССР, был командирован руководством института в Каракалпакию для дальнейшей подготовки местных бактериологов по методам исследований на холеру. В Нукусе вновь встретился с Н.Н.Жуковым-Вережниковым.
Академик прибыл туда с целью объяснить продолжающееся неблагополучие по холере в Узбекистане, несмотря на геройскую победу над ней в прошлом году.
На этот раз три случая холеры были выявлены в самом Ташкенте! И никаким, самым дотошным, расследованием, проведенным большой группой республиканских эпидемиологов под непосредственным руководством самого ЖЭВЭ, их не удалось связать ни с возможным заносом инфекции из-за рубежа, ни с каким-либо общением с жителями Автономии. Более того, и в 1965 году эпидемия-то вовсе не ограничилась территориями Каракалпакии и Хорезма. Единичных больных обнаружили и в противоположной части республики - в Ташкентской, Сырдарьинской и Бухарской областях и опять вне всякой связи ни друг с другом, ни с местами течения эпидемии. Воду же из этих мест исследовать на наличие холерных вибрионов традиционно, увы, так и не удосужились.
Однако, Николаю Николаевичу с академических высот все было предельно ясно и понятно. Все эти случаи, по его мнению, были ярким подтверждением принципа «остаточной инфекциозности», «хвостом эпидемии». Дескать, в результате столь крупной вспышки должно было остаться большое число носителей инфекции, которых не удалось вовремя выявить из-за отсутствия у них поносов. Вот они-то, после снятия карантина, и разнесли холеру по всей республике!
Потому-то сам ЭНЭН и приехал опять в Каракалпакию, дабы найти-таки этих зловредных носителей, (ведь искать что-либо всегда легче под фонарем!), вылечить их и раз навсегда покончить с их роковой ролью в сохранении и распространении заразы.
Ну а мне в очередной раз угораздило попасть под его руководящую руку. В мою обязанность, с группой эпидемиологов и бактериологов, вошло массовое обследование детей из детских садов и школ г.Нукуса,
Все лето по июль месяц мы в поте лица собирали кал детишек, причем упорно отказывавшихся делиться с нами этим добром, по рекомендации академика, пичкали слабительным - сернокислой магнезией. Подключили к бактериологическому исследованию «материала» все лаборатории г.Нукуса. Все тщетно. Никаких носителей среди этих «организованных контингентов» мы не нашли.
Чтобы прекратить эту бессмысленную работу, я попросил ЭНЭН направить меня в райцентр .Тахта-Купыр, где в 1965 г. был зарегистрирован очаг холеры. Там, по моей инициативе, при обследовании десяти «неорганизованных» ребятишек, проводящих лето в домашних условиях и целыми днями купавшихся в местной речке, от двоих из них выделили культуры типичных вибрионов Эль-Тор.
Засомневавшись в нашей компетенции, ЭНЭН вызвал на подмогу А.Г.Стогову, бактериолога нашей институтской холерной лаборатории. Пусть она подтвердит или опровергнет полученные результаты!
Анастасия Григорьевна была ученицей Николая Николаевича, под его руководством собирала материалы для своей кандидатской диссертации. Попыталась загладить «прокол» с отнесением каракалпакских штаммов к классическим холерным, опубликовав сообщение о том, что «свойства вибрионов Эль-Тор они приобрели в процессе хранения на питательных средах». Словом, была искренне предана идеям своего Учителя.
Вместе с ней мы взяли «материал» еще от двенадцати других «диких» пацанов и от одного вновь получили такую же культуру.
Ну, казалось бы, какие могут быть сомнения в том, что эти случаи - результат «свежего» заражения, а не длительного носительства инфекции? Да и какие «массы» носителей могли остаться после мероприятий в 1965 году? В Каракалпакии, Хорезме, в других очагах холеры противохолерной вакциной было привито от шестидесяти до девяноста процентов жителей. Население было охвачено массовым профилактическим лечением противохолерным бактериофагом и антибиотиками – левомицетином, олететрином, а после моего сообщения о высокой эффективности тетрациклина, и этим препаратом. Под усиленным медицинским наблюдением находились все, у кого проявлялись хотя бы незначительные поносы.
Разве это не доказывало, что источники инфекции нужно искать во «внешней среде»? Но опровергнуть устоявшиеся «постулаты» все никак не удавалось. Широкое исследование проб воды поверхностных водоемов по-прежнему не предусматривалось инструкциями. А нарушать эти указания свыше не смел никто.
Не помогло моим попыткам обратить внимание на реки, озера и арыки как на источники холерной инфекции даже продолжение выделения вибрионов Эль-Тор из водопроводной колонки рядом с Каракалпакской противочумной станцией. Этот объект вызывал у начальства если не шок, то глубокое недоумение: каким образом вибрион преодолевал барьеры противобактериальной защиты, предусмотренные жесткими правилами общественного водоснабжения?
А все оказалось предельно простым. Колонку питала вода Нукусского городского водопровода, а тот «водопроводом» мог называться лишь формально. У него не было даже резервуаров для обезвреживания поступающей воды, хлорирование проводилось нерегулярно и не по нормам, из-за постоянного дефицита препарата. По сути дела, это был не водопровод, а просто водовод речной воды.
Выявив оную особенность, начальство применило радикальную меру борьбы с упорным источником инфекции: распорядилось в августе 1966 года попросту снести зловредную колонку. С глаз долой - из сердца вон! Ну а остальная разводящая сеть этого водопровода обследованиям не подлежала.
Нет! Нужно было срочно менять явно устаревшие инструктивно-методические указания. Но пока сделать это было не в моих силах.
Осенью того же года я был по линии ВОЗ командирован в Индию.
Не берусь описывать эту Страну Грез. Ей посвящена масса романов, кинофильмов, обозрений. Все это я увидел и в действительности. Дикие джунгли, изумительной красоты древние дворцы и храмы, роскошные современные виллы и небоскребы рядом с нищенскими лачугами бедноты. Лощеная знать в супермодных авто, равнодушно проезжающая мимо оборванных париев, живущих на голом асфальте, копающихся в поисках пищи в придорожных канавах.
Все так, все так. Но мне было не до экзотики. Приходилось работать с утра до позднего вечера, да и влажная тропическая духота не располагала к прогулкам «на свежем воздухе».
Целью моей командировки стало испытание лечебных свойств холерного бактериофага.
Дело в том, что в 1941 г., в тяжелый для Страны год Великой Отечественной Войны, внезапно в нашем тылу, в г.Харькове, холерой заболели бойцы строительного батальона. и тогда академик Н.Н. Жуков-Вережников впервые применил холерный бактериофаг для ее лечения. Этот бактериофаг изготовили в лаборатории академика З.В.Ермольевой По их мнению, применение бактериофага для лечения больных холерой оказалось вполне успешным. Правда, в 1942 году, новые очаги холеры регистрировались в Сталинграде, Казани, Астрахани, Саратове и даже в узбекском Самарканде и «ниточки» их вели все в тот же Харьков. Теперь уже невозможно выяснить, связано ли это с недостаточной эффективностью лечебных свойств фага. Во всяком случае он оставался в инструкциях по холере в качестве противохолерного препарата.
Позже, в пятидесятые годы по рекомендации академиков профессор Ростовского противочумного института А.Г.Никонов продолжил изучение холерных бактериофагов. Одним из них стал фаг, выделенный из некоего штамма возбудителя холеры, и активно лизировавший вибрионы в лабораторных условиях Он и был рекомендован в качестве универсального средства борьбы с этой инфекцией - для ее лечения и профилактики. Эффективность этого фага была принята на веру и он вошел в соответствующие инструкции.
«Фаг Никонова» стал настолько популярен, что им, как я сообщал выше, даже торговали «из-под полы» во время эпидемии в Каракалпакии в 1965 году.
К сожалению, надежды на это «чудо-средство» тогда не оправдались, но работы над его усовершенствованием продолжались. Их возглавил соавтор А.Г.Никонова – Р.М.Саямов, заведующий лабораторией по изготовлению фагов Ростовского ПЧИ. Инициаторами исследований вновь стали академики Н.Н.Жуков-Вережников и З.В.Ермольева. Освященный их авторитетами, новый препарат требовал проверки в «полевых условиях». Лучшего полигона, чем Индия - «векового гнезда холеры», найти было трудно.
Туда и был командирован Р.М.Саямов, а в качестве его помощника и я.
Столь высокое доверие нашего медицинского Олимпа к Ранту Михайловичу объяснялось просто: он вместе с профессором Никоновым в пятидесятые годы занимался еще и вопросами сохранения холерных вибрионов в желчной системе лабораторных животных (морские свинки, кролики) при их экспериментальном заражении, а также проблемой продолжительности носительства возбудителя переболевшими холерой людьми. Это дополняло теоретическую базу постулата о «единственном источнике холерной инфекции – зараженном ею человеке».
Авиарейсом Москва-Женева-Калькутта мы прибыли в этот приморский мегаполис, в недавнем прошлом - столицу Индии. По ходатайству советского посла в Индии, к которому обратился мой новый шеф, нас разместили в гостинице нашего Торгового представительства, оборудованной по последнему слову европейского комфорта.
Местом нашей работы стал Индийский институт экспериментальной медицины, вернее его лаборатория холеры. Эту лабораторию возглавлял известный индийский ученый - доктор Мукерджи Он был автором серии диагностических холерных бактериофагов, с помощью которых вибрион Эль-Тор наглядно отличался от «классического» и других представителей этого рода. Кроме того, мы работали и в Народном госпитале.
Рант Михайлович, как глава нашей «экспедиции», состоявшей из нас двоих, определил свое рабочее место возле высшего индийского медицинского руководства, с учетом исконного восточного гостеприимства и тогдашнего глубокого уважения индусов к «Большому Русскому Брату».
Ну, а я, как и положено «мелкому практическому», принялся за выполнение нашего плана по лечению больных холерой в Народном госпитале, который возглавлял доктор Мондал. Госпиталь находился в десятиэтажном здании. На третьем этаже госпиталя были палаты для инфекционных больных
Обстановка и условия работы в этом учреждении, меня как советского врача, крайне удивила.
Больных, в том числе и с инфекциями, доставляли в госпиталь их родные, на собственном транспорте. Врачи приемного покоя договаривались с ними об объемах и видах предоставляемой помощи, какие лекарства применять: «современные» или «обычные». Качество лечения и ухода определялось количеством рупий или долларов, которыми располагали пациенты.
«Малообеспеченных» без санобработки размещали в палатах казарменного типа, в каждой по 50-60 человек. Их обслуживали бригады из одного врача и пары средних работников, уровень подготовки которых по лечебному делу мне казался весьма сомнительным. Особенно поражало отношение персонала к своим подопечным: рядом с живыми оставались лежать часами и умершие.
По прекращении у госпитализированных поноса и рвоты, их тут же выписывали, не заботясь об их дальнейшем самочувствии.
Пищу больным приносили на больших подносах с отдельными ячейками, в которых раскладывали порции вареного риса вперемежку с какими-нибудь овощами. Никаких там супов или «вторых» блюд, тем более компота! Воду, напитки и чай подавали в бутылках разной емкости. Стаканов или какой другой чайной посуды не полагалось, жаждущие пили прямо «из горла».
Персонал инфекционного отделения, состоявший сплошь из мужчин, работал без медицинских халатов, по-видимому, в своей «домашней» одежде. Не пользовались этим непременным атрибутом наших медиков и иностранные специалисты и консультанты из Англии, Германии и других европейских стран, приезжавшие на помощь местным коллегам. Они щеголяли в разноцветных «футболках», мужчины в легких хлопчатобумажных брюках, дамы в таких же юбках.
Ну что же, как говорится, «это их нравы». Их волей-неволей пришлось придерживаться и мне.
Бактериологическая лаборатория доктора Мукерджи была оборудована примерно так же, как и наши такого типа. Такие же термостаты, холодильники, лабораторные столы и табуреты. Только вместо спиртовых горелок для обжига инструментов использовались газовые.
Поскольку помощника-лаборанта мне не придали, все приходилось делать самому: подготавливать лабораторную посуду (чашки Петри, пробирки), разливать в нее питательные среды для посева «материала» от больных и так далее. Правда, в отличие от наших лабораторий, питательные среды здесь были заранее расфасованы в американские фирменные стерильные упаковки, не требовали автоклавирования и развешивания. Вата и марля не употреблялись, их заменяли бумажные салфетки разного качества и размера. Лабораторная посуда была одноразового пользования. Хранилась так же в стерильных упаковках и по окончании исследования сбрасывалась в специальные контейнеры. Их собирали санитары для последующего уничтожения. Все просто и удобно. В наших отечественных лабораториях такого тогда еще не знали.
Оценку эффективности ростовских бактериофагов провели на двух больных холерой мужчинах. К разочарованию Р.М.Саямова, уверенного в лечебной ценности этого снадобья, состояние пациентов не улучшилось, а к вечеру стало даже еще худшим. При этом из их «материала» я продолжал выделять все те же холерные вибрионы, что и до лечения фагом. В то же время у двух других таких же больных, находившихся под наблюдением английского доктора Карпентера, которых он пользовал тетрациклином, все явления гастроэнтерита быстро прекратились.
Так, независимо друг от друга, мы доказали высокие качества этого антибиотика при лечении холеры.
Кстати, позже, из его писем ко мне я узнал, что за успешное лечение холеры в Индии тетрациклином он получил высокую пожизненную государственную пенсию и должность заведующего кафедрой инфекционных заболеваний медицинского института в Эдинбурге (Шотландия), с весьма солидным окладом.
Ну что же, ведь и это тоже «их нравы»!
В своих беседах со мной, членами советской общины, с иностранными коллегами мой .шеф с большим апломбом рассуждал о возможности длительного существования холерных вибрионов в желчных пузырях людей, не испытывающих при этом никаких признаков заболевания («бессимптомное вибриононосительство»). Развивал мысль о том, что в желчном пузыре может сохраняться и холерный бактериофаг и даже без наличия там холерных вибрионов!
Вежливые иностранцы воспринимали эти откровения молча, скрывая недоверие за ироническими ухмылками. Ну а я со своим неуживчивым характером вступал с ним в споры.
Да, в свое время С.И.Златогоров, известный российский ученый конца XIX - начала XX веков, писал, что холерные вибрионы удается выделять и из желчи. Такой «феномен» он объяснял только как результат развития тяжелых гастроэнтеритов, когда поражается не только кишечник, но и желудок.. Но чтобы возбудитель мог спокойно жить в желчном пузыре, в это, извините, я не мог поверить! Ведь потому он и холерный, что вырабатывает специфический токсин - холероген, вызывающий обезвоживание организма. И если уж вибрион попал в злосчастный пузырь, то он должен вызвать, по крайней мере, холецистит! Ну а выживание бактериофага вне его единственного прокормителя – холерного вибриона вообще - нонсенс!
Рант Михайлович с высоты своего положения возражал мне, мол, я еще слишком молод и некомпетентен в клинике холеры и не мне судить о значении его исследований на лабораторных животных!
Я пылко опровергал и его уверенность в главной роли носителей вибрионов в «проносе» холеры между ее вспышками. Приводил для этого, в качестве аргумента, отрицательные результаты массового обследования детей в Тахта-Купыре в прошлом году.
Но все это вызвало лишь еще большое охлаждения в наших отношениях.
Так или иначе, по возвращении в Москву, Р.М.Саямов написал отчет, причем без моего участия. Но все же я узнал, что он объяснял свою неудачу с фагами тем, что ему, якобы, «не были предоставлены соответствующие условия для полноценной работы» Скорее всего, он сослался и на мое нелояльное отношение к его препаратам. Наверное, это повлияло на настроение академиков, судя по тому, что меня даже не пригласили на обсуждение результатов нашей «экспедиции».
Все же определенной компенсацией своей досадной неудачи для Ранта Михайловича стала покупка им престижной в те времена «Волги». Ну а я возвратился в свои пенаты, в грустном ожидании очередной опалы.
Правда, зря тратить время на всякие там печали не пришлось: на заседании Ученого совета Академии наук Казахской ССР состоялась защита моей кандидатской диссертации на тему – «Эпидемиологические основы экстренной профилактики холеры». К сожалению, материалы эпидемии в Каракалпакии считались тогда секретными, поэтому число «допущенных» на Совет лиц было ограничено
Но теперь я уже «с высокой трибуны» доложил результаты своей работы по применению тетрациклина, еще раз опроверг роль носителей в распространении холеры, настоял на необходимости широкого обследования поверхностных водоемов на наличие холерных вибрионов.
Моими оппонентами стали известные в стране ученые – доктора медицинских наук В.Н.Беклемишев, действительный член Академии Наук Казахстана, и М.М.Ременцова, профессор республиканского Института краевой патологии, а также начальник эпидотдела нашего института, кандидат медицинских наук М.А.Шашаев. Материалы и выводы диссертации они признали вполне обоснованными, ограничившись замечаниями, положенными по ритуалу защиты. Ученый совет утвердил диссертацию единогласно. Вскоре мне вручили диплом о присуждении ученой степени кандидата медицинских наук.
Летом 1967 года по линии ВОЗ я был приглашен для участия в Международном микробиологическом конгрессе, проходившем в Москве в здании МГУ. Кроме представителей Минздрава СССР, наших академиков и докторов наук, съехались ученые из США, Германии, Швеции, Франции, Чехословакии, Польши и других европейских стран.
Думаю, что одним из поводов приглашения на столь Высокое Собрание меня, новоиспеченного кандидата медицинских наук, не имевшего еще «имени» в отечественной науке, стали наши беседы с зарубежными коллегами во время работы в Индии, где я высказывал свои «нетрадиционные» взгляды на эпидемиологию и лечение холеры.
На Конгрессе наряду с вопросами микробиологии различных инфекций, рассматривались и некоторые проблемы холеры. Явно назрела необходимость пересмотра отношения к водному фактору заражения и распространения этой инфекции. Ведь в «Принципах и практике борьбы с холерой», предлагаемых ВОЗ по рекомендациям экспертов, крупных ученых - В.Мосли, Д.Баруа прямо указывалось, что известен только единственный резервуар холерной инфекции - человек, что роль внешней среды в распространении холеры весьма ограничена во времени и пространстве при отсутствии повторных заражений воды человеком.
Особенно активно это обсуждалось в частных беседах во время перерывов между официальными докладами. Тут я нашел сторонников в лице двух экспертов ВОЗ «американца» О.Фельзенфельда и «англичанина» В. Берроуза.
На фоне традиционного вида участников подобных Форумов они представляли весьма интересную пару. «Наши» и европейцы, подчеркивая свое ученое достоинство, несмотря на летнюю жару, были в традиционных «двойках» и «тройках» с обязательными галстуками, многие красовались орденами и значками. А пожилой, невысокий, гладко выбритый доктор Фельзенфельд и моего роста моложавый доктор Берроуз явились без пиджаков, один в голубой рубашке, другой в «футболке», заправленными в светлые брюки, с воротниками нараспашку. В буфете Берроуз, под косые взгляды благовоспитанных джентльменов, пил пиво прямо из бутылочного горлышка. То ли подчеркивал свой демократизм, то ли сомневался в чистоте буфетных стаканов.
Несмотря на мой экзотический англо-франко-русский акцент, они отлично поняли меня, сообщили, что проблема «внешней среды» при холере в свете новых сведений, работ Джона Сноу, других уважаемых бактериологов и эпидемиологов обсуждается сейчас с их подачи в ВОЗ и можно ожидать пересмотра ряда постулатов.
Они без всякой предвзятости спокойно выслушивали и не оспаривали мои представления о «генезисе» эпидемий холеры.
Вот если бы наши корифеи (в лице академиков и ведущих эпидемиологов) так же относились к новым веяниям в отношении механизмов распространения, резервуаров и источников холерной инфекции, возможно, и не случились бы события, потрясшие наше здравоохранение в семидесятые годы!
Между тем, уже в следующем, 1968 году ВОЗ признала поверхностные водоемы в качестве самостоятельных источников заражения людей холерой. Льщу себя надеждой, что при этом было учтено и мое скромное мнение
А холера продолжала преподносить все новые сюрпризы.
В середине июня 1968 года скончалась от холеры жительница совхоза «Джетысайский», что в Сырдарьинской области Узбекистана. И это на фоне весьма объемных противохолерных мероприятий, которые, начиная с эпидемии в Каракалпакии и Хорезмской области стали проводиться по всей республике!
За истекшие годы десятки тысяч больных разного рода диареями и общавшихся с ними были лечены антибиотиками (тетрациклин, левомицетин), более миллиона вакцинировано против холеры. Приказом республиканского Минздрава все заболевшие желудочно-кишечными расстройствами, тем более погибшие от них, подлежали обязательному лабораторному обследованию на холеру.
Увеличился объем исследований на вибрионы и воды, правда, в основном водопроводной, в которой в силу обязательного хлорирования трудно было предположить наличие этой микрофлоры. Исследовалась и вода некоторых «открытых» водоемов, таких как озера в парках культуры и отдыха, в так называемых «местах рекреации населения». Из этих объектов периодически удавалось выделять культуры холерных вибрионов. Тогда начиналось массовое обследование окрестных жителей с целью выявления «скрытых источников инфекции», тех самых гипотетических «бессимптомных вибриононостителей» Но поиски оставались безрезультатными. В ряде случаев приступали к тотальному «оздоровлению» опасных водоемов: закрывали к ним доступ отдыхающим, хлорировали их воду, высыпая в нее тонны хлорной извести. Из некоторых озер даже полностью спускали воду, чистили дно от накопившейся грязи. Ну что же, мера, конечно, в общесанитарном плане неплохая, но в отношении холеры из-за непомерной трудоемкости малопродуктивная.
Следует заметить, что в 1966-1967 годах в Узбекистане продолжали регистрировать единичные случаи выделения холерных вибрионов и от людей (Каракалпакия, Ташкент, Ташкентская область). Они никак не были связаны ни между собой, ни с зарубежными очагами холеры. Ну а возможность их заражения от «внешней среды» по-прежнему исключали. И так, мол, ясно: это она и есть - «остаточная инфекциозность»!
Но смерть человека от холеры – это уже слишком серьезно!
В очаг вместе со мной срочно выехал бактериолог нашей холерной лаборатории В.В.Рощин, прибыли специалисты Узбекской противочумной станции, Узбекской республиканской и областной санэпидстанций. Началось расследование трагедии.
Выяснили, что пострадавшая сорокавосьмилетняя К., работала регулировщицей совхозного гидросооружения. Заболевание началось внезапно и развилось скоротечно, в виде острейшей непрерывной диареи, что привело к резкому обезвоживанию организма и гибели буквально в считанные часы.
Инфицированными возбудителем холеры оказались также восьмилетний сын К. и пожилой сосед, ухаживавшие за ней во время ее болезни. При обследовании других жителей отделения холерные вибрионы выделили еще от семерых, половина из которых была детьми от девяти до 15 лет.
Все они, как и К., в этом совхозном отделении жили безвыездно. В поселок в ближайшие месяц-два со стороны никто не приезжал.
По моему настоянию стали исследовать воду совхозных арыков. Обосновал я это состоянием местного водоснабжения. В отделениях совхоза и даже в райцентре из-за маломощности водопроводной сети население было вынуждено пить арычную воду. Не было канализации. Туалетные выгребного типа располагались по берегам ирригационных сооружений. Конечно же, как я и предполагал, вода этих «открытых водоемов» оказалась местом обитания холерных вибрионов.
Узбекистанские коллеги расширили границы обследований. В двух других отделениях совхоза выявили еще с десяток инфицированных возбудителем холеры, из них шестеро были детьми от трех до 12 лет. Выявили зараженного вибрионами Эль-Тор девятилетнего ребенка в райцентре Джетысай.
Позже, в июле, ими были выделены культуры вибрионов Эль-Тор от четырех членов строительной бригады, работавших в соседнем районе, от двух взрослых и двух детей из поселка Ильич и железнодорожной станции Хаваст.
Тут я мысленно представил, как теперь могут «поднять голову» сторонники «остаточной инфекциозности»! И вправду, через пару-другую лет было защищено несколько кандидатских диссертаций, где «джетысайские события» трактовались именно с той точки зрения. Не стану называть имен авторов, это были, в общем-то, толковые ребята, практики-работяги областного масштаба и к «теоретизированию» подвигло их казавшийся незыблемым авторитет научных руководителей.
Моих представлений о реальных механизмах заражения холерой эта «вспышка вибриононоситедьства» не поколебала ни в коей мере. Ведь большое число «бессимптомных» носителей инфекции возможно лишь в результате интенсивной эпидемии холеры. Однако, таковой ни в 1965, ни в последующие годы в этих местах не было. Большинство «носителей» было детьми, которые уже в силу своего возраста не могли бы сохранить возбудитель в течение целых трех лет! (Даже в своих желчных пузырях!). К тому же на лицо обильное заражение вибрионами Эль-Тор арычной воды.
Тут мне возражали, дескать, воду заразили те самые «носители». Но ведь «носитель», не страдающий кишечным расстройством, способен выделить лишь весьма небольшую «порцию» вибрионов. Крайне редки случаи повторного выделения вибрионов от таких «носителей». При обнаружении культуры возбудителя в групповой пробе «материала» от нескольких здоровых людей при их индивидуальном, исследовании выделить вибрионы, как правило, больше не удается. Словом, «носитель» - не тот источник инфекции, который способен тотально заразить «внешнюю среду».
В то же время и у меня возник ряд вопросов. Например, что обусловило такую «бессимптомность» холеры: высокий иммунитет к ней местных жителей, или слабая вирулентность вибрионов Эль-Тор в совхозных водоемах? Какова реальность предполагаемых «эпидемических цепочек» передачи возбудителя от носителя С. к носителю Т., а от того к А. и т.д.? Могут ли вызвать острую диарею «холерного» типа вибрионы, не реагирующие на диагностическую холерную сыворотку, которые относят к «водным» вибрионам? Сама ли вода, та самая «аш два о», служит средой обитания и накопления холерных вибрионов, или они являются сочленами водных биоценозов?
Всем этим я решил заняться в институтской лаборатории, перешедшей в мое распоряжение, привлечь к этой работе моих сотрудников - опытных бактериологов.