Семенов Г. В. УТРЕННИЕ СЛЕЗЫ. Рассказы. Изд-во «Современник», М 1582; ГОРОДСКОЙ ПЕЙЗАЖ. Повесть. «Новый мир» М 8, 1983.
Для произведений Георгия Семенова характерны драматичные «открытые» концовки. Начинает он всегда подчеркнуто идиллично, особенно в повестях. Разрушение идиллии, нарастание драматизма — постоянный мотив его произведений. «Что ж теперь будет? — подумал он в отчаянии. — Как же теперь жить?» Так заканчивается рассказ «Утренние слезы». Этот вопрос, в сущности, в подтексте каждого из рассказов, составивших его последний сборник «Утренние слезы», и повести «Городской пейзаж».
Проза Г. Семенова — для медленного чтения. Здесь важен каждый абзац, каждый период. Финал резок, как щелчок, включающий не видимую ранее, но уже протянутую в сознании цепь. И читатель понимает, что вопрос «как теперь жить?» относится не только к герою. Этот вопрос обращен и к нему, читателю. «В силу своих творческих возможностей, — признается писатель в повести «Городской пейзаж», — автор старается освободить ум читателя от пут привычных взглядов на жизнь и подвигнуть его на творчество».
Герой Г. Семенова — прежде всего «человек чувствующий». Героем его делает сила и интенсивность переживаний, упорный поиск истины, честного существования. Таков Васька Мухарев (рассказ «Не- воленка»). Брошенный из деревни в город, он кочует по общежитиям, болезненно переживает недостаток человеческого тепла и участия. Поэтому он так тянется к людям, всегда жаждет чем-то помочь им, услужить, быть хоть как-нибудь полезным. Не лишним. Не одиноким. Но все равно мучит его тоска по родной речке Неволенке, по озеру, по дому с горячей печкой — по тому «раю», из которого вынесло его не по своей воле — потому и «Неволенка», — и куда нет возврата.
Невозможность возвращения подчеркивается «будто бы возвращением», мнимым преодолением раздвоенности, промежуточности. Вася становится чем-то вроде — опять половинчатость — неофициального директора турбазы «Золотая вешка», именуемой в просторечии «Мухаревка». На берега Неволенки благодаря Васе (и земляки не могут ему этого простить) пришли праздные люди. С динамиками, машинами, катерами, ружьями для подводной охоты — и «рай» исчез.
«Тело отдыхает и нежится на песчаном пляже или в прохладной воде, а душа томится в проклятом нетерпении. Словно бы пришел человек в театр, предвкушая слезы и душевные муки, замер в ожидании, глядя на медленно разводимый занавес, уставился на искусно сделанную декорацию, освещенную цветными прожекторами... А актеры так и не вышли на сцену — действие не началось».
Действие не началось и в жизни Васьки Мухарева. «Морда стала толстая и красная от вина. Теперь и не поймешь, то ли пьяный, то ли трезвый. То ли шатается, то ли походка стала такая». Но только ли он виноват в «загубленном празднике»?
Война, даже если и не задевает людей непосредственно, все равно еще долго сказывается на их судьбе. Сказалась она на судьбе и Васьки Мухарева. «Отец был бы жив, я, может, другим человеком был, может, он добрый был, откуда я знаю. И мать бы другая была, если бы отец-то жил».
Кто и в чем отважится обвинить Ваську Мухарева?
Писатель Боровков, эпизодический, но необходимый персонаж «Городского пейзажа», мечтает написать о людях, кото¬рые «ни в чем не виновны». Эта мысль дорога и самому Георгию Семенову. По его мнению, не дело писателя судить своих героев. Литература, как было уже кем-то замечено, должна относиться к недостаткам человека, как мать.
Даже преступника Г. Семенов подает прежде всего как человека сильного, деятельного, даже порою привлекательного. Писатель не устает доказывать, что зло и добро не существуют в чистом виде, сами по себе. Он так тонко, так подкупающе убедительно изображает того же Бориса Луняшина из «Городского пейзажа», что читатель невольно теряется: как же осудить? Он ведь почти такой же, как я, как мы?!
Вот это неуловимое почти и оказывается объектом исследования писателя. Братья Луняшины вроде бы близки друг другу. На первый взгляд Борис Луняшин — воплощение «делового человека». Однако прагматичный, напористый Борис на поверку ничего не умеет делать! «Борис вообще никогда ничего не умел делать и даже перегоревшую лампочку в люстре заменял приглашенный для этого электрик. Кресло, которое он занимал на службе, не требовало от него особых или даже просто профессиональных знаний, ибо он занимал место начальника. Эта должность стала своего рода профессией».
Всю энергию, все силы души герои этого типа тратят на то, чтобы найти такое место, на котором ничего делать не надо.
«Борис Луняшин не совсем ясно представлял себе этот сложный путь, какой совершает вся эта вкуснятина, появляясь словно бы не за деньги в его доме и не за какие-нибудь особые заслуги перед обществом, а так, по какому-то случайному стечению обстоятельств». Вся деловитость, вся практичность Бориса зависят от конъюнктуры момента. Его позицию можно определить как «действенную бездуховность».
На полюсе «бездейственной духовности» находится поначалу Федя Луняшин. Его рефлектирующее нравственное сознание не может найти опору в действительности. То, что они братья с Борисом, подчеркивает близость и взаимообусловленность этих полюсов. «Цель жизни — есть сама жизнь», — с удовольствием повторяет Федя слова старшего брата, радуясь, что в главном они согласны, не подозревая, что это согласие иллюзорно и поверхностно. Ведь понимание «жизни» у каждого свое.
На примере Феди Луняшина писатель прослеживает процесс социализации «человека чувствующего». Младший Луняшин трудно и долго переходит из мира чистых эмоций и отвлеченных полузнаний в мир реальности. Один образец «стыковки» с жизнью у него перед глазами — опыт старшего брата. Включившись «в борьбу за выживание», Борис перестал «баловаться словами». Напротив, Федя скорее откажется от реальности, чем изменит своим идеалам. Здесь и проходит граница между братьями.
На пути к гражданской зрелости и действенной духовности Федор Луняшин по-новому осмысливает формулу «цель жизни — есть сама жизнь». «Он опять волновался, замечая безобразия в той жизни, которая и в самом деле стала теперь целью и его личной жизни. Он с тоской понимал в минуты этой раздражительности всю беспочвенность мнимой формулы, приспособленной для себя, в которой он хотел спрятаться, как в скорлупе, и которая опять и опять приводила его к истинной цели —к жизни всего общества со всеми ее взлетами и падениями».
Герои «Городского пейзажа» в конце концов резко размежевываются. Именно в этом размежевании и находит Федор Луняшин необходимую ему силу и определенность, выход к новой жизни.
Федя мечтает «жить на свете с утренней душой, чтобы простое дело — отмытый ли круг сияющего ведра, выстиранные ползунки или добрый взгляд собаки, зовущей на прогулку, — все эти добрые дела стали бы для него большими и важными».
Воплощение «утренней души» — Рая (Ра), новая жена Феди. Именно в ее душевном здоровье находит опору мечущаяся и незаземленная душа Луняшина-младщего. Рая — хранительница здорового и прочного житейского начала. Отношения Феди и Ра явно тяготеют к символу.
Борис Луняшин терпит поражение именно потому, что чувства, совесть, благородные мысли — в небольших дозах — остались у него только для домашнего пользования, для общения с братом. Федор Луняшин «спасается», потому что понимает: бездейственная духовность так же губительна, как и действенная бездуховность.
Не скрывая недостатков любимых и несколько беззастенчиво выговаривающихся героев, Г. Семенов подчеркивает, как тонко и глубоко воспринимают они мир, как умеют ценить его хрупкую красоту, как бережно вдыхают аромат каждого мгновенья.
«Мои глаза, уши, нос, говорит Федя Луняшин, — все это моя пуповина, с ее помощью всасываю я в себя соки живой жизни. Все это связующая меня с матерью-землей нить, если оборвать которую, то и жизнь оборвется».
У любимых героев писателя эта нить всегда присутствует, при всех метаниях и душевных неустройствах они — счастливые люди. Счастливые, но как бы не знающие об этом или забывшие. При всех потерях и разочарованиях «волшебная нить» всегда с ними. Это несколько снижает остроту проблем и подчеркивает их некоторую искусственность, неорганичность. Какие могут быть проблемы, если у тебя как минимум хранится на черный день такая «ниточка»! И «черный день», несмотря на все испытания, оказывается все-таки праздничным днем. «Я счастливый!» — открывает Федя Луняшин. Это одна из самых дорогих для писателя мыслей: человек счастлив всегда, только не всегда он способен разглядеть это.
В повести «Городской пейзаж» — очень современной и по деталям быта, и по кругу проблем — Г. Семенов проследил путь одного из своих любимых героев (тип его знаком нам еще по «Вольной натаске»). Это «путь благих порывов и искренних заблуждений». И читатель, разбираясь с помощью автора в ошибках героя, также движется к идеалу чувствующего, мыслящего, деятельного героя.
И все же обращение писателя к «большой форме» связано и с некоторыми оче¬видными просчетами. Герои, которых Г. Семенов, как обычно, раскрывает с исчерпывающей полнотой, становятся ясны сразу, на первых страницах. И поведение их в различных сюжетных ситуациях во многом предсказуемо, что, безусловно, снижает интерес к повествованию. Метод «непосредственного предъявления героя» требует в повести иной организации материала, чем в рассказе.
Для Георгия Семенова рассказ является пока именно той формой, которая позволяет достичь максимальной художественной убедительности. Здесь «деловая жизнь» героев органично дополняет их внутреннюю. В повестях «деловая жизнь» сознательно, для «чистоты эксперимента» несколько приглушена. То есть появляется некоторая заданность, упрощенность главного, «стратегического» решения, что особенно заметно на фоне безусловных «тактических» достижений.
Писатель постоянно обращается к определенному излюбленному типу героев. Их повторяемость отнюдь не свидетельство слабости воображения. Повторяемость подобного рода — от нее не свободен ни один серьезный писатель — свидетельство сосредоточенности автора на какой-то достаточно острой и не просто разрешимой проблеме.
Поиски действенной духовности — вот, пожалуй, основная и наиболее общая проблема творчества Георгия Семенова. Решение этой проблемы в повестях более обнаженно, более публицистично, чем в рассказах. Писатель, не довольствуясь «картинами мира», все чаще предпочитает открытые и несколько «спрямляющие» высказывания.
Все это свидетельствует о том, что в прозе Г. Семенова идет активный процесс вызревания нового качества. Повышенное внимание к превращению «человека природного» в «человека социального», характерное для его последних работ, является внутренней направляющей этого процесса.
Валерий ЛИПНЕВИЧ.
НАШ СОВРЕМЕННИК, 1984, 7
5