Деревянная русская матрёшка – вещь в себе. Аляповатая раскраска и непрочный материал, кажущаяся простота изготовления и хрупкость народного изделия, предоставят нам ответы на все нетленные наши загадки и на все вопросы мироздания. Одно - в одном, большое в малом, малое - в большом, всё, что вверху, то и внизу, бесконечное в конечном, сакральность – в конкретном, всё, что во вне - всё в человеке. Все ипостаси бытия сосредоточены в осязаемом и видимом.
6 июля – юбилей известного российского художника-эмигранта Михаила Шапиро. Мастеру живописи исполняется 75 лет и, разумеется, приведённый мной образ народного символа непроизволен и очень кстати.
Прежде всего, Михаил Матвеевич Шапиро немногословен и задумчив. Впечатление усиливает кудрявая борода, традиционная для королей живописной кисти. Правильнее было бы сказать более почтительно: наш маг и волшебник живописи постоянно погружён. Стоит ли у холста с палитрой в руке, прицеливаясь кистью, делает ли утреннюю прогулку в своём Кот-Сан-Люке – он погружён. Он думает о нас, о своих современниках, и о выборе подходящих для отображения нашего мира сочетаниях цветовой гаммы, света и тени. Он хранит в памяти почти всю историю живописного искусства и знает современную, потому что сам в неё участвует. Художник напряженно прислушивается к себе: не дай бог, повторить кого-нибудь и как проторить интуитивно прозреваемые пути создания нового портрета, пейзажа или обнажённой натуры?
Глубоким философским смыслом человеческой жизни, людских биографий наполнены матрёшки-игрушки. Не было ничего. Вдруг кто-то родился, вырос, возмужал, трудился, родил детей. Всё конкретно, вещественно. Чем дольше живёт человек, тем больше в его жизни так называемых периодов, легко представимых в виде отдельных раскрашенных фигурок, вставленных одна в другую. У художника, у творческого человека – в особенности.
Михаил родился в далёком теперь для всех и близком для него 1938-м, в белорусском городе Гомеле.
Та эпоха заклеймена историками как эпоха страшного тоталитарного режима. Никто и не отрицает. От одной этой даты мурашки по коже бегут. Но детство есть детство. Семью везут в теплушках на каторгу, а дети счастливо играют в прятки между нарами и рады своим детским победам и обретениям.
Тем более, что отец Михаила, будучи машинистом на паровозах, принадлежал к редкой и почётной по тем временам социальной категории в обществе. Его не тронули. Мама Ася - по основной профессии химик-технолог. И Михаил обострённым восприятием одарённого мальчика до сих пор помнит как именно в детстве на него накатилась и захлестнула волна понимания цветового устройства мира. Прикусывая язык, мальчик приступил к тотальному изображению всего видимого и невидимого цветными карандашами.
Отец погиб в сорок третьем под Витебском, на Великой Отечественной, оставшись в памяти сына непревзойдённым авторитетом героизма, ума, таланта и выдержанности.
Беженские дороги невиданного в истории всенародного противостояния немецко-фашистским оккупантам, с его кровью и горькими потерями привели маленького Мишу в Казахстан, а после войны поселили юного художника русский районный центр Новозыбков Брянской области где плечом к плечу проживали русские, украинцы, евреи, белорусы, православные, в том числе старообрядцы. Здесь, в эвакуации, в апреле 1945 года будущий мастер стал посещать рисовальную студию, обрёл первого замечательного наставника, обратившего внимание на талантливого ребёнка.
Михаил с благодарностью вспоминает те годы становления и подчёркивает:
- Мой первый учитель Пётр Акимович Чернышевский был титулованным художником, «Заслуженным». Но оставался не пустопорожним апологетом соцреализма, а вот именно, реалистом. Он учил свободе в самовыражении, учил экспериментировать в смешении красок, в выборе цвета, композиции и светового решения картины. В Новозыбкове на выставках детского рисунка Михаил познакомился со своими первыми зрителями.
На три года в Гомель, на родину, а потом путь пролёг в Ленинград, в Санкт-Петербург, в Санкт-Петербургский Institute of Arts and Industrial Design имени Мухиной – и это стало ещё одним периодом творчества Михаила, ещё одной крохотной матрёшечкой в их бесчисленном телескопическом собрании жизни.
Не столько штудии в «Мухинке» сколько сама «Северная столица», туманный неповторимый облик самого европейского города России наложил отпечаток на внутренний мир будущего замечательного художника. Дворцы, величественные мосты над величественной Невой, гранитные набережные, египетские «Сфинксы», ростральные колонны, Эрмитаж, Русский музей, Летний сад, витые чугунные ограды, широкие площади, конные статуи, Литераторские мостки. Без всего этого каждый россиянин чувствовал бы себя обделённым. Тем более такой, как Шапиро, человек взыскующий, пытающийся соединить старое со своим, новым.
Таким новым стало для студента увлечение саксофоном. В вольной студенческой среде «мухинцев» возник в те годы самодеятельный джаз-оркестр, созданный некиим увлечённым музыкантом тридцатых годов. Днями и ночами индустриальные дизайнеры хряпали по барабанам, колотили в тарелки, сандалили по «пьяно» и, вдруг, на высокой ноте вызывающе вступал в какофонию оркестра альт-саксофон Михаила. Из-за этого бешеного увлечения будущий художник был отчислен из «Мухинки» и был призван в армию, муштровать на служение Отечеству.
Михаил служил в самом «сердце» России, в живописном городишке Ильино, расположенном на берегах "махонькой" речушки Пехорка, тогдашней Горьковской области. И странное дело, кажется ему сегодня, что без этих лет, проведённых в художественном затворничестве, не смог бы он подняться до сегодняшних высот мастерства. Солдат Миша рисовал всё, что хотел и делал портреты всех, кого хотел. Солдат-сослуживцев в начищенных сапогах и застиранных гимнастерках, офицеров с блестящими погонами. Он старался «приблизиться к натуре».
- В ту пору, - вспоминает Михаил,- в 59-62-х годах теперь уже прошлого века мне особенно нравилось писать маслом широкие красочные пейзажи исконно русских просторов. Трогало это тогда мою душу до сердечного трепета. Писал я и рисовал увлечённо много. Как будто бурные весенние воды смыли во мне все ученические преграды. В армии состоялись и мои первые персональные выставки. Всё-всё из того творческого периода осталось позади, пропало. Но мне нисколько не жаль. Всё ведь осталось людям.
«Дембель» и завершение обучения «на дизайнера», распределение в Новосибирск стало ещё одной ярко раскрашенной куколкой в матрёшкином уложении жизни. Там, в городе науки, был факт: поразившая художника навсегда горькая тюремная тема.
-Я писал кистью, рисовал карандашом, с интересом отображая на холсте и на картоне всё, что видел вокруг себя, - рассказывает художник,- И так случилось, что в микрорайоне Западный посёлок, где я семь лет прожил располагалась тюрьма. С утра до вечера, сигналя и отфыркиваясь дымом, подъезжали «воронки», выстраивалось оцепление с лающими собаками и по команде из чёрных фургонов прямо перед моими глазами торопливо проходили вереницы людей в тюремных фуфайках, мужчины и женщины. Не знаю, кем они были, за что сидели, но я им сочувствовал, я их любил. И рисовал, рисовал, рисовал.
Кошмарные видения после армейской юности явились предпосылками появления в творчестве художника протеста официозу в виде «авангарда» и «нонконформизм».
Впрочем, и время приспело. «Хрущёвская оттепель» прошла, но бесследно не закончилась, не оборвалась и бульдозерным разгромом в 1974 году при Брежневе. Вопреки тем, кто оказавшись у власти, использовал порочные приёмы критики. Время ведь не остановишь. Процессы в обществе, как дрожжевой замес хлеба, можно лишь предотвратить и затормозить, но никак не уничтожить. Не в воле людской, когда быть революции, эволюции, контрреволюции в виде «перестройки». А кто считает божьи сроки и предсказания, сказано в Библии, тот будет наказан.
В 70-80-х годах, как преемник, как продолжатель заложенных ранее российских художественных традиций, зрелый в своём умонастроении, Михаил Шапиро выставлялся в Москве, в полулегальном выставочном зале "Секция живописи", в подвале нынешнего «Дома Высоцкого» на Малой Грузинской 28.
В авангардистских работах Михаил пытается говорить со зрителем цветом и конфигурациями, передать свои философские размышления об устройстве мира, о сущности жизни и смерти, о пользе и вреде, о плохом и хорошем, о возможности перехода нашей души из материального мира (жизнь на Земле) в более тонкий мир (жизнь души в Космосе), о возможном возвращении нашей души в материальный мир – о своего рода бесконечном преобразование.
Именно в этот период творческого расцвета художника, овладевшего всеми секретами и приёмами живописного мастерства пришло признание интеллектуальной верхушки общества в виде знакомств со светилами искусства, науки и культуры. Чаще всего таких же по судьбе, как и Михаил Шапиро. Пусть и знаменитых, но табуированных изгоев, вольнодумцев и свободолюбцев, «авангардистов» в различных областях человеческой деятельности. То есть, те, кто сегодня подозревается под словом «оппозиция».
Великая российская балерина Maya Plesetskaya, Олимпийская чемпионка Irina Rodnina, академики и Лауреаты Нобелевской премии И. Е. Тамм, А. Д. Sakharov, И. М. Франк, Prokhorov, Леонтович, Ландау, Лифшиц, Дмитрий Шостакович, Арцимович...
- Все началось с портрета Игоря Евгеньевича Тамма.- Делится воспоминаниями мастер.- В 1978 году мой добрый знакомый, физик Леонид Михеев, предложил и помог устроить выставку моих работ в Физическом институте им. П. Н. Лебедева АН СССР.
Портрет академика Михаила Алекcандровича Леонтовича я выставил на Малой Грузинской, где выставлялись работы авангардистов. А незадолго до открытия Леонтович умер. Помню, как его сын Саша пришел на вернисаж. Он все ходил взад и вперед, подходил и отходил от портрета отца, и в глазах его стояли слезы. К моему большому удивлению, мой портрет - а написан он был в реалистичной манере - понравился художникам различных направлений.
Именно около этого портрета у меня произошла встреча с супружеской парой Штейнбергов, Годдой Георгиевной и Евгением Абрамовичем. Большие поклонники Майи Плисецкой, они подошли ко мне со словами: "А мы нашли художника для Майи".
Портрет Леонтовича повесили в библиотеке института имени Курчатова. С тех пор прошло столько лет! И только сейчас я вдруг понял, что так и не узнал у Саши Леонтовича, видел ли отец мой портрет и понравился ли он ему? Помню, что первыми, кому я принес портрет Леонтовича, были супруги Лифшиц. Они так тепло его приняли, Евгений Михайлович Лифшиц сказал немало лестных слов и пожеланий.
Именно по просьбе Лифшицей я написал портрет Льва Давидовича Ландау, с которым Лифшиц работал долгие годы. Я писал его по фотографиям и воспоминаниям Евгения Михайловича, близких и знакомых Ландау. Лев Давидович был выдающимся физиком, по его курсу теоретической физики училось не одно поколение. Лауреат многих премий, он получил в 1962 году Нобелевскую премию. Таким образом, у меня был написан четвертый нобелевский лауреат. К сожалению, Евгений Михайлович Лифшиц вскоре умер, и тогда Зинаида Ивановна заказала мне его портрет.
Так же, по фотографиям и воспоминаниям я написал портрет академика Льва Андреевича Арцимовича.
В 1985 году я написал портрет еще одного лауреата Нобелевской премии по физике - Александра Михайловича Прохорова - к его 70-летию по просьбе сотрудников физического института им. П. Н. Лебедева АН СССР.
Работал также над портретом Леонида Витальевича Канторовича, лауреата Нобелевской премии по экономике
Последним из портретов знаменитых физиков, которых мне посчастливилось написать, был портрет академика Абрама Федоровича Иоффе. Его заказали мне физики к 70-летию Ленинградского Физико-технического института (знаменитый Физтех!), который носил имя А.Ф.Иоффе. Его ласково называли «папа Иоффе», поскольку он считался отцом советской физики. Словом, кистью Михаила Шапиро создана уникальнейшая, выдающаяся коллекция портретов советских знаменитостей, не доступная ныне никому для повторения. Поезд ушёл. Шарик сдулся.
И удивительно ли, что постоянно ищущий мастер, так пока и не «нашёл себя»?
В эмиграции, в Канаде, Михаил Матвеевич приступил к созданию не "авангарда", а собственно глубокомысленных "абстракций".
Но подлинным пиком в развитии художественного процесса стала продолженная им и расширенная до мировой блестящая серия портретов «Знаменитости». Прибавка существенная: Marc Shagal, Kazimir Malevich, Vassily Kandinsky, Salvador Dali, Claude Monet, Auguste Renoir, Paul Cezanne, PabloPicasso, Henri Matisse, Edgar Dega, Henri Toulouse-Lautrec, Amadeo Modigliani, Gustav Klimt, Rene Magritte, Joan Miro. Прямо скажем: состоявшаяся не далее как прошлой осенью персональная выставка Михаила Шапиро в картинной галерее Монреаля Galerie d'art Michel-Ange произвела фурор.
В юбилейном году Михаил Матвеевич задумал и завершает интригующую серию «Ню»-«Нюди». Тоже знаменитости, только прекрасные оголённые женщины и в вуалевой дымке. Как Санкт-Петербург. Выставка – осенью. Главное: абстрактная ли живопись или реалистичная - это для М.Шапиро всегда интересный эксперимент, в которых он остаётся одинаково искренним.
Время — капитал каждого, кто хотел бы стать мастером!
Published West-East,27(670), 5-11 July 2013
and also http://wemontreal.com/?p=20504
By Vladimir Morgan
*****