В харчевне царил полумрак. В этот жаркий солнечный день это было даже хорошо.
Каменный добротный дом в два этажа с отделкой из морёного дуба простоял уже несколько сотен лет. Сколько же посетителей он повидал и скольких ещё встретит?.. Кто-то заливает здесь своё горе, а кто-то делится радостью, другим и повода не нужно, дай только напиться. Путешественники редко встречаются, в основном местные завсегдатаи. Все посетители с большим уважением относятся к хозяину этого питейного заведения, фигура великана внушает почтение с первого взгляда. Его низкий бас пробирает до костей. И если кто-то перебирает, то вылетает без лишних слов. Это создаёт благоприятную атмосферу спокойствия и порядка.
Девушка-помощница, скорее всего, дочь хозяина. Опрятна и расторопна, её лучезарная улыбка компенсирует строгий нрав отца. Тёмные волосы плотно уложены на голове и покрыты сеточкой на манер благородных дам. Белоснежный фартук с тщательно открахмаленными кружевами, радует взор тончайшей работой создательницы. Девица порхает от столика к столику без устали, как бабочка с цветка на цветок, и кувшины не пустуют.
Вскоре наш монах расслабился и разговорился. Горячая баранина не дала сразу захмелеть, обилие овощей и сыра на столе полностью и окончательно задобрили нашего собеседника:
- Которая из сестёр вас интересует, господа?
- В миру её звали Патриция, в девичестве Росси, а после...
- Гриманни, - не дожидаясь, ответил Ольхерио. - У нас мало благородных, она одна из них. Помню день, когда её привезли, я ещё никогда не видел таких светловолосых красавиц. Синьора была испугана, и руки связаны, как у пленницы. Двое крепких людей заплатили за неё большие деньги на определённых условиях. У нас и так строгие правила, а эти требовали ещё больше их усилить. Я слышал, как один из них, вручая девушку, сказал, что если она сбежит, её ждёт неминуемая смерть, поэтому уж лучше ей быть здесь, чем лежать в могиле, - евнух горько вздохнул.
Я, сжав скулы, промолчал.
- Что было потом? - Амато поддерживал беседу.
- Она плакала сутки напролёт, но была смиренна, как агнец, перед стригущими. Молчалива, покладиста, безропотна. Работа плохо у неё поначалу шла, ручки нежные, беленькие, не привыкшие к труду. Некоторые сёстры посмеивались над нею и специально подбирали ей самую чёрную работу, но и это бедняжка сносила кротко. Её быстро рукоположили. Она и не сопротивлялась. Обычно на это уходят годы послушания, но тут был особый случай. Торопились, страшась побега, да и сумма была оговорена... - он закатил глаза и снова вздохнул, пережёвывая сочный кусок мяса с выражением печали на лице.
Амато подлил ему красного вина из глиняного кувшина.
- Я её про себя называю Ангелом, - продолжил Ольхерио с важным видом, - когда эта женщина поёт, кажется, что небеса становятся ближе. А в глазах у неё такая печаль, - даже от воспоминаний он прослезился. - Такая тайна в них, такая глубина! Жальче всех мне нашу сестру Аннету, не для того её Бог создал, чтобы она за стенами монастырскими томилась. Что же Вы так поступили со своею женой?! - он посмотрел на меня недобрым взглядом.
- Нас разлучили, я не смог её уберечь...
- Синьор боролся за свою любовь, но его отец очень могущественный и бессердечный человек, все наши усилия были напрасны, - твёрдым голосом ответил Амато. - Эрнесто, ты сделал всё, что мог, и даже больше!
Я прикрыл лицо руками. Мне от этого не легче. Не знаю, как смогу посмотреть ей в глаза, особенно теперь, когда я снова женат и даже обзавёлся наследником.
Слова проклятья крутились в голове: "Запомни, убивец, пока не станешь отражением возлюбленной, не быть вам вместе!"
Так что ж, теперь и мне нужно стать "Ангелом", чтобы быть рядом с нею? Податься в монахи? Но нет, эта жизнь не по мне. В моей неволе я всё же могу хоть что-то себе позволить. У меня есть верные друзья и конь, на котором можно умчаться из дома. Пожертвовать этим ради призрачного душевного успокоения я не готов. Теперь, когда я находился так близко от Патриции, и видел стены, за которыми она словно в тюрьме заключена, я ещё больше жаждал свободы, бунтарская кровь вскипала, требуя немедленных действий против всего этого произвола, негодуя от всякого рода послушания.
- Рассказывай, как вы живёте там! - Амато продолжал выведывать полезную информацию.
- Что говорить? Расписание строгое, все в работах. Ложимся поздно, встаём рано, начиная и заканчивая день молитвенным часом. Все обязанности строго распределены, безделье наказывается. Ленивых и непослушных секут плетьми, лишают трапезы. Вы подумайте, стоит ли влезать в её уже устоявшуюся жизнь? Вам-то что? Вы покаетесь и уедете, а ей придётся остаться...
Его слова холодом прошли по моей спине. Но я не мог свернуть назад. Рох сказал: "Чего бы тебе ни стоило, посмотри в глаза своей любви!"
Не было у меня другой и уже не будет. К Эделине я испытывал самые нежные чувства, но любил я только одну женщину и теперь понимал это с ясной очевидностью.
- Лучше скажи, как думаешь, что можно сделать? Бывает ли она одна? Где и как можно с нею встретиться, чтобы была возможность поговорить.
- Чаще всего её посылают на кухню или по хозяйству. Иногда она присматривает за престарелыми и больными сёстрами. Никуда она одна не отлучается. Все помогают друг другу и приглядывают одна за другой...
- Неужели мужчин вообще у вас не бывает? - спросил Амато, немало растревоженный предстоящей мне задачей.
- Ну как, не то, чтобы совсем. Есть исповедники, иногда зовут врачей. Но все они - под контролем настоятельницы приходят и уходят. Только мы, евнухи, и можем жить при монастыре. Охрана нужна, да и помощь, иногда женщинам не справиться... В основном, это дети послушниц: привозят опозоренных девиц, а потом они рожают. Чтоб сын мог остаться - выход только один - оскопление. Вот так нас уже семеро набралось. С девочками проще...
- А ты знаешь свою мать?
- Нет. Им строго-настрого запрещено выдавать эту тайну. Есть у меня предположение, конечно, но правду никто не скажет. С другой стороны, это не так уж и плохо, все сёстры нас растят, все как родные.
- Да, ну и судьба у тебя! - вздохнул сочувствующий Валентино. - Я хоть мать свою помню...
- Судьба, как судьба, не хуже других. Я-то хоть, в отличие от них, могу выйти за ворота, иногда выпить и как следует закусить! - Ольхерио засмеялся так, что его редкие волосики вокруг лысины затряслись на голове. Он был совершенно безвредным человеком, любящим жизнь и все доступные ему удовольствия. Но разве можно не простить человеку небольшую слабость, хоть в чём-то, что ему осталось?!
- Что же нам придумать?
- Не знаю. Ума не приложу. Ну, скажем, провезу я Вас под сеном. Останется телега во дворе до темноты, Вам и пошевелиться-то нельзя будет, - заговорщицким тоном размышлял Ольхерио. - Потом ты выберешься, и что?
- Где её келья, не знаешь, да и не одни они там, по три-четыре в каждой комнате спят.
- Да, знаю, - подтвердил я.
Амато удивился моим словам, но виду не подал.
- Что же делать?! - я стукнул по столу ладонью и все с испугом посмотрели на нас, ожидая реакции хозяина, но тот и усом не повёл, продолжая натирать посуду.
Уже сгустились сумерки во дворе. Мы договорились о ночлеге с великаном. Ещё никогда не встречал таких людей! Он выше всех на голову и шире в два раза. В больших, словно кувалды, руках посуда казалась хрупкой и крохотной. Но несмотря на свой внушительный и свирепый вид, владелец харчевни оказался милейшим человеком, даже очень душевным и внимательным. Он уже давно прислушался к нашей беседе и, казалось, даже сопереживал мне.
Ольхерио частенько напивался здесь, и ему всё прощалось, наверное потому, что нрав у евнуха не буйный: вдоволь накачавшись вином, он засыпает. Так вышло и в этот раз. Посмотрев на наши бессмысленные потуги растормошить пьяного, хозяин с лёгкостью взвалил его на плечо и отнёс на постель.
- Одна радость в жизни у бедолаги, - оправдывал он поведение монаха. - Простите, что лезу не в свои дела, но я слышал о чём Вы говорили, синьор. Кажется, у меня есть идея! - он, даже шепча, басил. - Был у нас один постоялец, священник, да так случилось, что помер. Похоронили его, уж год как прошёл. А сундук с вещами так никто и не забрал. Он как раз примерно вашего роста был... В сутане и в женский монастырь пропустят. Только большой грех это! Решайте сами.
- Спасибо! - я ухватился бы за любую возможность, - в долгу не останусь!
- Бросьте Вы, а то мы не понимаем! Я сам одну женщину всю жизнь люблю, хоть и не моя она... Знаю, каково это.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/07/07/1220