(между 932 и 941 — между 1020 и 1026)
Мы даже не знаем настоящее имя этого величайшего персидского поэта, творца грандиозного эпоса «Шахнаме»»*. Имя Фирдоуси — псевдоним (тахаллус) или прозвище и переводится как Райский. Иногда его называют Абулькасимом Туси**. Абулькасим — отец Касима, а Туси происходит от названия места рождения.
* «Шахнаме» — «Книга о царях».
** Подробнее о среднеазиатских именах см. в главе «Рудаки».
Фирдоуси родился предположительно в 940 году в Иране в предместье города Тус, называемого также Баж. Об отце поэта имеются противоречивые сведения. Некоторые биографы утверждают, что он был бедняком; другие — разорившимся аристократом-землевладельцем; третьи — обеспеченным человеком, оставившим сыну достаточно солидное наследство. Многие склоняются к той точке зрения, что он был дехканином — так называлось старое средне- и мелкопоместное дворянство исконно иранского происхождения. К XI веку большинство дехкан испытывало серьёзные материальные затруднения. Впоследствии это отразилось и на понимании самого термина «дехканин», который эволюционировал от значения «аристократ» к значению «крестьянин».
Есть версия, что в молодости Фирдоуси вёл безбедную жизнь. Родители дали сыну хорошее для своего времени образование: в частности, он знал арабский и пехлевийский (староиранский) языки. Однако в ходе долгой, тридцатипятилетней работы над «Шахнаме» богатство поэта истощилось, и в старости ему пришлось влачить полунищенское существование.
Более распространённая версия такова. Поскольку главный труд Фирдоуси — грандиозная эпическая поэма — появился лишь в конце его жизни, о великом поэте почти никто не знал, у него не было покровителей, а следовательно, и какой-либо помощи. Фирдоуси прожил долгую тяжёлую жизнь в страшной бедности, почти в нищете.
Мы мало что знаем о личной жизни поэта. Известно, что у него была дочь-бесприданница, которая так и не смогла выйти замуж; что сын поэта Касим умер раньше отца. Следовательно, у Фирдоуси была семья, но о жене его сведений не сохранилось.
Предполагают, что, задумав создать грандиозную книгу о правителях Ирана, Фирдоуси до сорока лет собирал материалы для неё. Главными источниками поэту послужили богатый фольклор народных сказаний, а также прозаическая версия хроник древних сасанидских царей, переведённая на новоперсидский язык и обработанная четырьмя учёными зороастрийцами* при дворе правителя Туса — сахиба Абу Мансура. Саму поэму Фирдоуси писал, по разным подсчётам, от двадцати до тридцати пяти лет. Уже в старости завершил он книгу «Шахнаме», самое большое поэтическое произведение, созданное одним человеком. По объёму эту поэму превосходит только индийский эпос «Махабхарата», которая была создана многими авторами и в течение нескольких столетий.
* Зороастрийцы — последователи пророка Заратуштры; поклоняются огню.
Первоначально поэму предполагалось посвятить бухарским эмирам из династии Саманидов. Но к тому времени, когда «Шахнаме» была закончена, выдающиеся ревнители иранской старины Саманиды уже утратили свою власть. В 999 году тюрки-караханиды захватили Бухару и низложили саманидскую власть. Впоследствии здесь утвердилось правление тюрка Махмуда Газневи.
Газневийское государство было молодо, оно образовалось только в 962 году на территории современного Афганистана. Его основатель тюркский военачальник Алп-Тегин был гулямом*, выдвинувшимся благодаря личной храбрости. Столицей нового образования стал город Газни**, отчего потомки Алп-Тегина именовали себя Газневидами.
* Гулям — раб, в детстве отнятый у родителей и не знавший ничего, кроме военного ремесла. Гулямы являлись послушным орудием арабов, пока те сами оставались сильными, но позже оказались смертельно опасными для халифата. Бывшие рабы являлись исключительно фанатичными приверженцами ислама.
** Газни расположен южнее современного Кабула.
В 998 году власть в Газни получил выдающийся полководец, двадцатисемилетний Махмуд Газневи (998—1030), сын раба и внук раба. Друзья посоветовали престарелому Фирдоуси посвятить «Шахнаме» именно этому могущественному правителю. Трудно было родовитому, хотя и обедневшему дехканину обращаться с прошением к низкородному выскочке. Но поэт рассчитывал, что ему заплатят по одному золотому динару за каждый бейт. Всего в «Шахнаме» шестьдесят тысяч бейтов.
К сожалению, владыка не оценил труд стихотворца. Видные поэты и руководители газневийского дивана — Унсури, Фаррухи, Манучихри — устроили Фирдоуси постыдное испытание на мастерство и авторство. Они начинали первые строки стиха, а Фирдоуси должен был продолжить… О поэме эксперты заявили, что глупо описывать подвиги давно умерших воинов, когда в войске покровителя есть много живых героев.
Зная яростную приверженность Махмуда Газневи суннизму, придворные постарались очернить Фирдоуси перед владыкой. Они заявили, будто поэт восхвалял имама Али*, плывущего «на празднично убранном корабле» по некому морю, в котором затонули семьдесят «кораблей» других религий и верований. А Фирдоуси передали, якобы Махмуд сказал, что в его войске найдётся тысяча таких богатырей, как Рустам, воспетый поэтом, чем была сильно задета национальная гордость поэта.
* После кончины пророка Мухаммеда встал вопрос о его преемнике на престоле основанного им государства. Новый правитель получил титул «халиф» — «заместитель пророка». Одни мусульмане считали, что халифа должны выбирать все мусульмане большинством голосов. Поскольку такие правоверные ссылались на Сунны — священное предание мусульман, их стали называть суннитами. Другие мусульмане утверждали, что халифами должны быть прямые родственники пророка Мухаммеда — имамы. Первым имамом был объявлен двоюродный брат пророка, женатый на его любимой дочери Фатиме — Али бин Аби Талиб. От слов «шиит Али» — «сторонники Али» эти мусульмане получили название шииты. Так произошел первый религиозный раскол в исламе. В конечном итоге халифов стали избирать сунниты, а имамов убивали одного за другим. Когда был убит одиннадцатый имам, двенадцатого имама объявили живущим вечно в Тайне, к людям он выйдет после окончательной победы ислама во всём мире.
Действительно, «Шахнаме» Фирдоуси несла много того, что противоречило взглядам тюрка Махмуда Газневи. Во-первых, в «Шахнаме» воспевались древности Ирана, его доисламские традиции, в том числе зороастрийские. Султан, ориентировавшийся на поддержку халифата и мусульманского духовенства, конечно же, не мог согласиться с этим. Во-вторых, не по душе было тюрку Махмуду Газневи и восхваление борьбы иранцев против туранцев, которые понимались тогда, как предки тюрков. Не могло понравиться султану и сочувственное изображение народных восстаний, подобные которым он сам жестоко подавлял.
С другой стороны, Махмуд Газневи сам был не чужд поэзии и даже сочинял песни в честь своего возлюбленного раба Аяса. Их по сей день поют в Иране. Посему правитель не прочитал «Шахнаме», но всё-таки счёл необходимым заплатить за поэтический труд Фирдоуси, пусть хотя бы малоценным серебром. Поэт был оскорблён ничтожной суммой, пожалованной ему за великий труд сыном и внуком рабов, презренным развратником. Он роздал полученные деньги гонцу, банщику и продавцу пива, поскольку посланник султана застал его в бане. Однако на этом Фирдоуси не успокоился и написал в адрес Махмуда едкую сатиру, в которой обвинил правителя в самозванстве и низком происхождении.
Когда Махмуд Газневи узнал о сатире Фирдоуси, он страшно разгневался и вознамерился сурово покарать строптивца — велел бросить поэта под ноги боевому слону. Однако к тому времени осторожный Фирдоуси уже бежал в сопредельные с газневидским государством страны. В частности, существуют сведения, что в своих странствиях поэт добрался до Багдада и долгое время жил там.
Прошло время, и знатоки при дворе Газневи начали с восторгом читать друг другу отрывки из «Шахнаме». Услышал их и султан, прочитал поэму и понял, что был несправедлив, что обидел величайшего поэта Востока. Велел правитель снарядить караван с богатейшими дарами и отправил его в Тус.
Тем временем старый дряхлый Фирдоуси вернулся на родину. Предание рассказывает, что в тот день, когда карван от щедрого Махмуда Газневи входил в Разанские ворота города Тус, через Рудбарские ворота города вынесли тело умершего Фирдоуси. Произошло это предположительно между 1020 и 1026 годами. Духовенство отказалось хоронить поэта на мусульманском кладбище, ибо всю жизнь он воспевал «нечестивых язычников». В основу «Шахнаме» были положены воззрения доисламской религии Ирана — зороастризма. Фирдоуси похоронили в саду возле городских ворот.
Дочь поэта, несмотря на страшную нужду, отказалась принять дары султана и на присланные деньги построила рибат — странноприимный дом.
Слава творца великой поэмы быстро разлетелась по всему ираноязычному миру и с тех пор только преумножается. По случаю тысячелетия со дня рождения поэта в 1934 году город Тус в Иране был переименован в Фирдоус.
Шедевр поэта был переведён на большинство языков мира. Русский перевод одной из частей поэмы был сделан в XIX веке В.А. Жуковским. В XX веке полный перевод «Шахнаме» осуществлён М.Л. Лозинским, частями поэму переводили С.И. Липкин, И.Л. Сельвинский, В.В. Державин и другие.
Рустем и Зораб
(из «Шахнаме» Фирдоуси)
Книга третья
Хеджир и Гурдаферид
I
На самом рубеже Ирана
Стояла крепость Белый Замок;
Она Иран хранила от набегов
Соседнего врага,
И ею два повелевали
Вождя: один из тех вождей
Был старый Гездехе;м,
Правитель опытно-разумный,
Другой Хеджир, наездник молодой,
Рачитель дела боевого.
И с Гездехемом находилась в замке
Его младая дочь.
По имени Гурдаферид,
Что значит: витязь без порока;
И на такое имя
Она имела право:
Прекрасная, как девственная пери,
Она была сильна, как богатырь;
Хеджир напрасно
Ей рыцарством понравиться хотел —
Она ему ристаньем на коне,
И меткою стрельбой из лука,
И ловкостью владеть мечом
Была равна; а мужественным делом
ротив врага пред нею отличиться
Не мог он — не было врага.
Но вдруг с высокой башни замка
Увидели на крае небосклона
Идущее в густой пыли, как в дыме
Великого пожара,
Туранское бесчисленное войско.
Затрепетал от радости Хеджир.
«Двойная будет мне победа, —
Подумал он: — одна — там, в поле, над врагом,
Другая — здесь, над девою надменной».
И он, надев свои доспехи,
Несется быстро на коне,
Любовию и мужеством стремимый,
На подходящие туранские дружины;
И вслед за ним с ограды замка
Завистливым стремится оком
Звезда красы Гурдаферид.
II
И, быстро подскакав к туранским
Дружинам, грозно закричал
Хеджир им: «Кто вы? Кто из вас
Храбрейший? Пусть отведает со мною
Меча, копья иль булавы;
Он будет нынче же с высокой
Ограды замка моего
Своей отрубленною головою
На всех вас ужас наводить».
На этот вызов ни один из турков
Не отвечал: никто из них не смел
На рубеже Ирана первый
В сраженье выступить. Увидя,
Что все его сподвижники робеют,
Зораб, разгневанный, схватил
Свой меч и поскакал
Один за всех на смертный поединок.
Как тигр из камышей прибрежных,
Так из густой толпы своих он прянул
И закричал Хеджиру: «Выходи;
Твои слова хвастливые не страшны;
Не на лисиц ты выехал, на львов;
Знать хочешь: кто мы и зачем
Пришли в Иран? Узнай же: я Зораб,
Сын царской дочери Темины
И многославного Рустема;
Пришел в Иран знакомиться с отцом;
По славе дел Рустем узнает сына.
Теперь скажи мне, кто ты сам?
Но ведать наперед ты должен,
Что в замок свой уж ты не возвратишься:
Тебя оплачет скоро мать,
Или жена, или невеста».
III
«Не хвастай, подождем конца, —
Хеджир ответствовал Зорабу. —
Мое ты спрашиваешь имя? Я
Хеджир; повелеваю Белым Замком,
И мне товарищ мудрый Гездехем.
А ты смотри, там в высоте
Два черных ворона кружатся;
Они почуяли добычу,
И будет им добыча;
Тобой насытив жадный голод,
На север полетит один,
На полдень полетит другой,
На север к твоему отцу,
На полдень к матери твоей,
И им они за угощенье
Прокаркают свое спасибо;
Не догадается отец,
А мать начнет рыдать и плакать;
А обо мне моя невеста
Не будет ни рыдать, ни плакать;
На нас теперь с ограды замка
Она глядит; моя победа
Ей славой и утехой будет».
Так говоря, на Белый Замок
Хеджир Зорабу указал:
Звездою утренней прекрасной
Сияла там Гурдаферид;
Хеджир, обманутый любовью,
Подумал, что ему она
Издалека приветно улыбалась,
И он на миг забыл о поединке.
Зораб, красавицу, какой никто подобной
Не видывал, увидя, обомлел,
И вся душа в нем закипела;
И он подумал: «Если в Белом Замке
Сокровище такое бережется,
То взять его во что бы то ни стало;
А ты, жених, простись с своей невестой,
Ее теперь ты с жизнью мне уступишь».
IV
Опомнясь, друг на друга очи
Соперники оборотили,
Схватились бешено за копья
И, расскакавшись, с быстротою
Двух страшных молний полетели
Один против другого. Острый
Конец копья Хеджир направил
На грудь Зораба, чтоб ее
Насквозь им проколоть;
Но острие переломилось,
Ударясь в твердую кольчугу;
Зораб не пошатнулся.
Тогда, свое копье
Тупым концом оборотив,
Его он, как рычаг,
Между конем и всадником просунул.
Им сильно двинул — и Хеджир,
Вдруг сорванный с седла, был взброшен
На воздух; грянулся на землю,
Как камень, и паденьем был
Так сильно оглушен,
Что на земле, как мертвый,
Лежал недвижимо, утратив
Из памяти и бой, и замок, и Зораба,
И самое Гурдаферид.
Зораб скочил с коня и обнажил
Свою кривую саблю,
Чтоб голову отсечь врагу;
Но тот, опомнясь, приподнялся
И, на; руку опершись слабо,
К сопернику другую протянул
И так сказал:
«Будь жалостлив, не убивай;
Уж я убит довольно
Стыдом, которым ты меня
Сразил перед стенами замка.
Как будет над моим паденьем
Надменная торжествовать!
Вот смерть моя; тебе не нужно
Своею саблей отсекать
Мне голову — ты жизнь мою пресек:
Гурдаферид уж боле не моя;
Отныне ты мой повелитель».
V
Умолкнув, ждал он жизни или смерти.
Но билось кроткое в груди Зораба сердце:
Молящего о милости врага
Он был не в силах умертвить;
И он подумал: «Этот пленник
Мне пленников других добыть поможет;
Он в замок мне отворит вход;
Укажет в поле мне Рустема».
И он, связав Хеджира,
Его с собой повел в туранский стан,
Куда в тот самый час вводил
Свои дружины Баруман,
Поспешно вышедший из Семенгама,
Чтоб, волю шаха исполняя,
Не выпускать из глаз Зораба.
И первой встречей Баруману
Был схваченный Хеджир; при виде
Огромности и крепости врага
Обрадован и изумлен
Был несказанно старый воин;
Но он глаза потупил в землю,
Почувствовав и стыд и угрызенье
При мысли, что назначен был
Прекрасной доблести такой
Предательством готовить гибель.
А между тем при громких кликах
Всего собравшегося войска,
Которое, увидя, как могуч
Был витязь побежденный,
С рукоплесканием встречало
Победоносца молодого,
Зораб задумчиво-безмолвный
На боевом своем коне,
Не слыша плесков, ехал шагом.
Он думал об отце Рустеме,
Он думал о чудесной деве,
Он думал сладостно о многом, многом,
Чего ему не назначало небо.
VI
Турецкий стан был полон ликованья,
А в Белом Замке вопли раздавались;
Одна Гурдаферид безмолвно
Стояла на стене высокой;
Она с прискорбием смотрела
На место, где иранский витязь
Был осрамлен копьем Турана.
«О стыд! — воскликнула она. —
Хеджир, ты мнил быть твердым мужем —
И первый встречный сбил тебя с седла;
Конечно, своего копья
Не отточил ты, своему
Коню подпруг не подтянул.
Могла довольно бы теперь
Я над тобою посмеяться;
Но вытерпеть я не могу,
Чтоб враг смеялся над тобою.
Не допущу хвалиться турку,
Что был им с одного удара
Наш первый витязь опрокинут.
За женщин он сочтет мужей Ирана —
Пускай же в женщине теперь узнает мужа.
Я видела отсюда,
Как улетел он с места боевого,
Победой светел, красотою
Светлее утренней звезды;
На замок он пленительным лицом
Оборотился; на меня
Орлиными глазами посмотрел...
Хочу я знать, таков ли он вблизи,
Каким вдали мне показался».
И со стены Гурдаферид
Сошла поспешным шагом
И выбрала в отцовой оружейной
Доспехи: локоны густые
Покрыла крепким шлемом,
Индейское забрало на лицо
Надвинула, свой стройный стан
Перетянула кушаком,
И, с головы до ног
Вооруженная, вскочила
На легкого коня,
И, не простясь с отцом,
Из замка в поле поскакала.
VII
С копьем в руке наездница младая,
Перед туранский стан примчавшись,
Воскликнула: «Пришельцы, кто вы?
Кто вождь ваш? Я хочу отмстить
За обесславленного друга;
Я в бой зову того, кто в плен увел Хеджира;
А если он робеет, пусть выходят
Другие за него. Туран, не думай,
Что, одолев случайно одного,
Уж всех он одолел в Иране.
Сюда, обидчик нашей чести!
Своею кровью обагрянить
Ты должен бледный стыд Хеджира;
Я жду тебя». Услышан был
В туранском стане вызов гордый,
И кинулись охотники толпою
К коням, но их Зораб предупредил;
Он, выскакав вперед, воскликнул:
«Не трогайся никто; я начал, я и кончу».
И быстро он вперед помчался
При кликах громозвучных стана.
На выстрел из лука приближась
К противнику, Зораб остановился
И взор на крепость устремил:
Он уповал, что деву замка
Опять увидит на ограде;
Но он ошибся, на ограде
Ее уж не было — она
Стояла перед ним,
И он того не ведал.
Гурдаферид, его вблизи увидя,
Подумала: «Мой враг опасен:
Он сильного Хеджира одолел».
И на своем коне летучем
Она кружить проворно начала;
Соперника маня и раздражая,
Она пред ним, как ласточка, летала,
Была и там и тут, и всюду и нигде;
А той порою с тетивы
Ее тугого лука
Стрела слетала за стрелою,
И ими был весь твердый панцирь
Зорабов исцарапан,
И много их в щите его торчало.
С усмешкой он их стряхивал на землю;
Но, мнилось, был неистощим
Колчан наездницы; как частый дождик,
Ее лилися стрелы;
И наконец Зораб, терпенье потеряв,
Воскликнул: «Скоро ль детскую игрушку
Оставишь ты? Пора приняться нам
За мужеское дело.
Я вижу, что своим досугом
Умели вы воспользоваться, персы;
Остро; свои вы стрелы наточили —
Но об туранский крепкий панцирь
Ломается их острие.
Оставь же, друг, напрасную заботу —
Из своего улья довольно
Ты пчелок выслал на меня,
Но меду здесь они не соберут;
Убить своей стрелой ты можешь
Лесную пташку, много цаплю;
Но грифа сильного тебе не застрелить;
Итак, уймись и, если ты
Не женщина, то подъезжай
И бейся мужески со мною».
VIII
При этом вызове через плечо
Закинула свой лук Гурдаферид
И поскакала на Зораба
С направленным на грудь его копьем;
Не девичий удар почувствовал бы витязь,
Когда б с конем не отшатнулся, —
Копье пронзило воздух.
Тогда, свое копье оборотив,
Зораб его тупой конец
(К которому привинчен
Был крепкий крюк железный)
За пояс всадницы проворно запустил,
И вмиг, как легкий пух.
Она слетела бы с седла,
Когда бы выхватить свой меч
И им перерубить копье
Одним ударом не успела;
И снова на седло упала
Она так плотно, что с него
Взвилась густая пыль: тут поняла
Гурдаферид, что не по силе ей
Соперник, стиснула коленами коня
И поскакала к замку.
Зораб за ней; уж был он близко;
Уж слышала Гурдаферид
Вблизи коня железный топот,
Уж обдавало ей плеча
Его горячее дыханье;
Туг вдруг она оборотилась
И сбросила с прекрасной головы
Железный шлем в надежде победить вернее
Не силой мужеской меча,
А девственным волшебством красоты.
И на лицо ее волнами
Густые полилися кудри;
Зораб остолбенел, узнав в ней деву замка;
И он воскликнул: «Трудно ж будет нам
Одолевать мужей Ирана,
Когда иранские так мужественны девы.
Зачем, красавица, ты выехала в поле?
Со мною ль биться, за Хеджира ль
Мне отомстить хотела?
И что тебя, любовь иль жажда славы
Из замка выйти побудило?
Прекрасною звездой небес
Издалека ты мне явилась —
Теперь тебя увидел я вблизи
И знаю, что краса
Небесных звезд ничто перед твоею.
Но я тебя не выпущу из рук;
Ни одному ловцу еще такая
Добыча в сети не давалась;
Ты от меня не убежишь».
При этом слове бросил он
Аркан, и вмиг была Гурдаферид
Опутана могучей петлей.
Увидя, что к спасенью
Ей средства нет, красавица прибегла
К коварству женскому; чтоб самого
Пленителя пленить, она
Приподняла свои густые кудри
И месяц светлого лица
От черной их освободила тучи.
Оборотись с улыбкой на Зораба,
Она сказала голосом волшебным:
«Ты, витязь смелый, столь же сильный
Между людьми, как лев между зверями,
Не жажда славы
И не любовь к Хеджиру (что Хеджир
Перед тобой!) меня из замка
К тебе навстречу привели.
Издалека тебя увидя
Столь мужески прекрасным,
Хотела я узнать, таков ли
Ты и вблизи — меня не обманули
Мои глаза; но в мысли не входило
Мне никогда, чтоб мог в Туране
Такой, как ты, родиться витязь.
Иди же смело на Иран,
Ты там пленишь
Не дев одних, но и мужей могучих;
А если сам, как я, того желаешь,
Чтоб был между тобой и мною
Союз любви, то наперед
Мне возврати мою свободу».
IX
Так сладостным напитком льстивой речи
Коварная хотела упоить
Зораба. Он, почти уж охмеленный,
Спросил: «Но что же будет,
Красавица, порукой за тебя,
Когда тебе отдам твою свободу?» —
«Мое святое слово
И имя чистое мое:
Меня зовут Гурдаферид;
А мой родитель Гездехем
Повелевает Белым Замком;
Я обещаюсь, если сам
Того желаешь ты и если
Согласен будет Гездехем
(А он согласен будет верно),
Тебе отдать и замок и себя.
Ступай же на; гору за мною;
Ключ от ворот я вынесть не замедлю;
Но прежде требую свободы».
И с этим словом на Зораба
Она так нежно, сладко поглядела,
Что в этом взгляде мигом на него
С нее перелетела петля.
Доверчиво он снял с нее аркан;
Она ударила коня
И поскакала к замку;
За нею поскакал Зораб.
Тем временем, встревоженный, печальный,
Стоял в воротах Гездехем;
Он в поле с ужасом смотрел
И ждал, какой возьмет конец
Безумно-бешеное дело
Бесстрашной дочери его.
Он, раздраженный, осыпал
Ее упреками, но в сердце
Ее отважностью гордился.
Вдруг шум послышался — он смотрит
И видит: скачет к воротам
Гурдаферид, и вслед за нею,
Отстав немного, скачет витязь,
Хеджира в поле одолевший.
Вмиг полворот он отворил;
Она в них молнией вскользнула;
Растворы схлопнулись — один
Зораб остался перед замком
В сиянье вечера багряном.
X
И ждал Зораб, что дева замка
Свое святое сдержит слово —
Напрасно! Вдруг она явилась на ограде
И, наклонясь к нему, сказала так:
«Чего ты ждешь, мой храбрый победитель?
Уж поздно; возвратись в туранский стан;
Сегодня твой набег на Белый Замок
Не удался — будь терпелив,
Удастся завтра. Доброй ночи;
Прости». Зораб, прискорбно посмотрев
На деву, так ей отвечал:
«О ты, красавица Ирана,
Как жаль мне, что своим коварством
Свою ты прелесть превзошла;
Я не о том тужу, что Белый Замок
И с ним прекрасную невесту,
В обман поддавшись, выпустил из рук;
Тужу о том, что был тобой обманут.
А замок твой не выше неба;
Но будь и выше неба он —
Войду в него; на это
Ключ от ворот не нужен — завтра
И замок и тебя возьму я с бою». —
«Не горячись, мой светлый, храбрый витязь, —
Гурдаферид сказала усмехаясь, —
Тебе ключа я выдать не могла:
Его отец из рук не выпускает;
Когда же о твоем за тайну сватовстве
Ему я объявила,
Он отвечал: «Невесты нет в Иране
Для турка». Друг, исполни мой совет,
Не медли здесь и возвратись в Туран;
Прекраснейшей из всех невест прекрасных
Достоин ты... но возвратись;
Царь Кейкавус, услышав о твоем
Набеге, вышлет на тебя
Своих вождей — ты их не одолеешь;
А если вышлет он Рустема,
Тогда... тогда, мой витязь, честь Турана,
Твоя погибель неизбежна.
О, возвратися, возвратися
В твоей младой, несокрушенной силе!
Ты здесь стоишь на рубеже судьбы;
Как будет жаль, когда твой цвет она
Безжалостно сорвет своею бурей!
Я буду горько, горько плакать;
Я ничего подобного тебе
И более по сердцу моему
На свете не видала
И ничего подобного тебе
На свете не увижу».
Гурдаферид, умолкнув, поглядела
Печальным оком на Зораба;
Потом сошла с ограды; а Зораб,
Оставшися один перед оградой,
Задумчиво глазами
За нею следовал; когда ж она
Из глаз его пропала,
Коня оборотил и в стан
Поехал медленно, с нахмуренным лицом,
Надвинув брови
На гневно-огненные очи.
XI
Близ замка находились пашни,
Сады и огороды, хлебом,
Плодами, зеленью и овощами
Богатые: они питали замок.
На них Зораб свой гнев оборотил;
Подъехав к стану, он воскликнул:
«Сюда, мои туранцы: разорите
Здесь все, огню предайте нивы;
Сожгите все деревья;
С землей сравняйте огороды;
Весь истребите виноград;
Чтоб прахом все и дымом разлетелось;
Чтоб все затрепетали в замке!
С его ограды любит
Дочь Гездехемова смотреть — пускай же
Она порадуется, видя,
Как мы в ее работаем саду;
Разройте гряды все, где розы
Ее цветут, и все засыпьте
Ключи, которые питают
Ее лугов густую зелень.
Когда ж наступит день,
И замок мы вверх дном поставим».
Так повелел он, и упало,
Как с неба град,
На всю окрестность
Его неистовое войско —
И стала вмиг пустынею окрестность.
Когда же все исчезло, он
Поехал в стан обратно;
За ним туда все войско возвратилось.
XII
Тем временем, как в стане вражьем
Гроза сбиралась, Гездехем,
Беду почуя, написал
Письмо такое Кейкавусу:
«Бесчисленной толпою
Нахлынули на нас
Соседственные турки.
Их войско нам не страшно;
Но страшен молодой
Их войска предводитель.
Он ростом великан;
Когда на боевом он
Коне, вооруженный
Железной булавою,
Сидит в железной силе,
Он все земные силы
Считает за ничто.
Противника ему
Не сыщется в Иране;
Один по силе будет
Ему Рустем; зовут
Его Зорабом; он
Родился в Семенгаме.
Хеджир, его увидя,
Из замка с ним сразиться
Пустился на коне;
Но в замок конь обратно
Хеджира не принес.
Когда бы не успел я
Моих ворот проворно
Захлопнуть перед ним,
Как вихорь бы влетел он
Один в мой крепкий замок.
Уж нашу всю окрестность
Огонь опустошил;
Хеджир в плену, и замку
Не устоять; и ныне,
Как скоро ночь наступит,
Со всей моей дружиной
Спасаюсь бегством я.
Тебя же, царь, молю:
Сбери скорее войско,
Чтоб царство защитить
Могучею плотиной
От злого наводненья.
Всего ж необходимей,
Чтоб в войске был Рустем:
Лишь сильному Рустему
Возможно пересилить
Такого великана».
XIII
Письмо с нарочным Гездехем
Отправил в ту же ночь к царю;
Потом созвал свою дружину;
Свою казну, свои богатства со;брал
И тайным подземельным ходом,
Который вел далеко в поле,
Из замка вышел.
Гурдаферид пошла за ним;
Но шла она, казалось, поневоле;
Была задумчива, как будто ей
Какой-то голос тайно
Шептал: не уходи;
Как будто с кем, ей милым,
Навек она прощалась.
И все ушли... и замок опустел.
В тумане занялося утро;
Зораб повел свои дружины к замку:
И на гору они взбежали с криком;
И кинулся как бешеный Зораб
К тяжелым воротам.
Он ждал отпора, но отпора
Не дождался — все было в замке,
Как в гробе, тихо; на стенах
Никто не шевелился. В нетерпенье
Зораб схватил огромный камень
И им ударил в ворота; —
Они свободно растворились:
Ушедшие нарочно их
Оставили незапертыми.
Как молния Зораб их пролетел —
Их своды громко повторили
Его коня гремучий топот;
И все умолкло.
Сквозь сумрак утренний Зораб
Очами ищет
Людей — но все пред ним
И пусто и безмолвно;
В его груди предчувствием тяжелым
Стеснилось сердце;
И стены он немые вопрошал:
«Куда ушла моя невеста? Буря ль
Ее отсюда унесла?
Сама ль на крыльях улетела?
Иль призраком пропала, не оставив
Следа? О, где же ты?
На миг один была
Ты мне виденьем чудным...
И нет тебя;
И где найти тебя, не знаю».
И начал он прилежно замок
Обыскивать: как исступленный
Он бегал по стенам,
На башни лазил, проникал
В глубокие подвалы
И беспрестанно возвращался
На место, где она ему
Явилась накануне,
В надежде, что опять
Там с нею встретится; и с высоты
На беспредельную окрестность он смотрел
И звал свою невесту
Со всех концов пустого небосклона;
И посылал за нею ветер горный,
И птиц воздушных,
И облака лазоревого неба.
А между тем окрест него
Все падало, все разрушалось;
Как коршуны расклевывают труп,
Так ратники Зораба
Крушили замок;
Не находя нигде
Ожиданных сокровищ,
Они за то наказывали стены.
Что делалось, Зораб не замечал:
Его душа была далёко.
XIV
И к витязю, невольнику любви,
С упреком строгим обратился
Суровый пестун Баруман:
«Для ярких глаз и для густых кудрей
Ты целый свет и долг свой забываешь.
Не таковы бывают те, которым
При них и долго после них
В награду дел великих
Отечество и все народы
Дань славы и любви приносят.
Самих себя они не отдают
Мгновению ничтожному на жертву;
Не отдают безумно и беспечно
Во власть любви они ума и сердца.
И им случается поймать
Своею сетью легкую газелу,
Но с нею в сеть самих себя
Не путают ребячески они;
Орел, влюбленный в солнце,
Как соловей, по розе не вздыхает.
Теперь твоя добыча трон Ирана;
Возьми его — тогда венец любви
Наградою получишь от победы.
Не обнажив меча, такую крепость
Ты захватил — но цель твоя еще далёко;
На нас свои все силы вышлет
Царь Кейкавус, тогда...
Но выслушай, Зораб, совет,
Внушенный опытностью трезвой:
Дождися здесь врагов; с твердынной
Вершины этой всем Ираном
Ты будешь властвовать; с нее
Губящие набеги можешь
Повсюду посылать и здесь
Могучее их войско встретишь,
Могучий сам, — не разоряй же
Безумно замка; нет, его, напротив, в честь
Красавицы, в нем жившей, укрепи;
Но в честь ее и духом укрепися.
Когда тебе звездами
Назначено Иран завоевать —
С ним и она твоею будет.
Пускай перед тобой Ирана первый витязь
Слетит с коня — тогда ты смело можешь
Потребовать, чтоб выкупом свободы
Его была Гурдаферид».
От этих слов Зораб очнулся;
Они, как солнца луч, пронзили
Туман его души;
И он воскликнул: «Так!
Передо мной Ирана первый витязь
Слетит с коня, и за его свободу
Заплатит мне Гурдаферид».
Тут на грабителей он крикнул;
И во мгновенье грозным криком
Был усмирен неистовый грабеж;
И стал, как гроб, спокоен Белый Замок.
Перевод В.А. Жуковского
Дмитрий Кедрин
Приданое
В тростниках просохли кочки,
Зацвели каштаны в Тусе,
Плачет розовая дочка
Благородного Фердуси:
«Больше куклы мне не снятся,
Женихи густой толпою
У дверей моих теснятся,
Как бараны к водопою.
Вы, надеюсь, мне дадите
Одного назвать желанным.
Уважаемый родитель!
Как дела с моим приданым?»
Отвечает пылкой дочке
Добродетельный Фердуси:
«На деревьях взбухли почки.
В облаках курлычут гуси.
В вашем сердце полной чашей
Ходит паводок весенний,
Но, увы: к несчастью, ваши
Справедливы опасенья.
В нашей бочке — мерка риса,
Да и то еще едва ли.
Мы куда бедней, чем крыса,
Что живет у нас в подвале.
Но уймите, дочь, досаду,
Не горюйте слишком рано:
Завтра утром я засяду
За сказания Ирана,
За богов и за героев,
За сраженья и победы
И, старания утроив,
Их окончу до обеда,
Чтобы вился стих чудесный
Легким золотом по черни,
Чтобы шах прекрасной песней
Насладился в час вечерний.
Шах прочтет и караваном
Круглых войлочных верблюдов
Нам пришлет цветные ткани
И серебряные блюда,
Шелк и бисерные нити,
И мускат с имбирем пряным,
И тогда, кого хотите,
Назовете вы желанным».
В тростниках размокли кочки,
Отцвели каштаны в Тусе,
И опять стучится дочка
К благодушному Фердуси:
«Третий месяц вы не спите
За своим занятьем странным.
Уважаемый родитель!
Как дела с моим приданым?
Поглядевши, как пылает
Огонек у вас ночами,
Все соседи пожимают
Угловатыми плечами».
Отвечает пылкой дочке
Рассудительный Фердуси:
«На деревьях мерзнут почки,
В облаках умолкли гуси,
Труд — глубокая криница,
Зачерпнул я влаги мало,
И алмазов на страницах
Лишь немного заблистало.
Не волнуйтесь, подождите,
Год я буду неустанным,
И тогда, кого хотите,
Назовете вы желанным».
Через год просохли кочки,
Зацвели каштаны в Тусе,
И опять стучится дочка
К терпеливому Фердуси:
«Где же бисерные нити
И мускат с имбирем пряным?
Уважаемый родитель!
Как дела с моим приданым?
Женихов толпа устала
Ожиданием томиться.
Иль опять алмазов мало
Заблистало на страницах?»
Отвечает гневной дочке
Опечаленный Фердуси:
«Поглядите в эти строчки,
Я за труд взялся не труся,
Но должны еще чудесней
Быть завязки приключений,
Чтобы шах прекрасной песней
Насладился в час вечерний.
Не волнуйтесь, подождите,
Разве каплет над Ираном?
Будет день, кого хотите,
Назовете вы желанным».
Баня старая закрылась,
И открылся новый рынок.
На макушке засветилась
Тюбетейка из сединок.
Чуть ползет перо поэта
И поскрипывает тише.
Чередой проходят лета,
Дочка ждет, Фердуси пишет.
В тростниках размокли кочки,
Отцвели каштаны в Тусе.
Вновь стучится злая дочка
К одряхлелому Фердуси:
«Жизнь прошла, а вы сидите
Над писаньем окаянным.
Уважаемый родитель!
Как дела с моим приданым?
Вы, как заяц, поседели,
Стали злым и желтоносым,
Вы над песней просидели
Двадцать зим и двадцать весен.
Двадцать раз любили гуси,
Двадцать раз взбухали почки.
Вы оставили, Фердуси,
В старых девах вашу дочку».
«Будут груши, будут фиги,
И халаты, и рубахи.
Я вчера окончил книгу
И с купцом отправил к шаху.
Холм песчаный не остынет
За дорожным поворотом —
Тридцать странников пустыни
Подойдут к моим воротам».
Посреди придворных близких
Шах сидел в своем серале.
С ним лежали одалиски,
И скопцы ему играли.
Шах глядел, как пляшут триста
Юных дев, и бровью двигал.
Переписанную чисто
Звездочет приносит книгу:
«Шаху прислан дар поэтом,
Стихотворцем поседелым...»
Шах сказал: «Но разве это —
Государственное дело?
Я пришел к моим невестам,
Я сижу в моем гареме.
Тут читать совсем не место
И писать совсем не время.
Я потом прочту записки,
Небольшая в том утрата».
Улыбнулись одалиски,
Захихикали кастраты.
В тростниках просохли кочки,
Зацвели каштаны в Тусе.
Кличет сгорбленную дочку
Добродетельный Фердуси:
«Сослужите службу ныне
Старику, что видит худо:
Не идут ли по долине
Тридцать войлочных верблюдов?»
«Не бегут к дороге дети,
Колокольцы не бренчали,
В поле только легкий ветер
Разметает прах песчаный».
На деревьях мерзнут почки,
В облаках умолкли гуси,
И опять взывает к дочке
Опечаленный Фердуси:
«Я сквозь бельма, старец древний,
Вижу мир, как рыба в тине.
Не стоят ли у деревни
Тридцать странников пустыни?»
«Не бегут к дороге дети,
Колокольцы не бренчали.
В поле только легкий ветер
Разметает прах песчаный».
Вот посол, пестро одетый,
Все дворы обходит в Тусе:
«Где живет звезда поэтов —
Ослепительный Фердуси?
Вьется стих его чудесный
Легким золотом по черни,
Падишах прекрасной песней
Насладился в час вечерний.
Шах в дворце своем — и ныне
Он прислал певцу оттуда
Тридцать странников пустыни,
Тридцать войлочных верблюдов,
Ткани солнечного цвета,
Полосатые бурнусы...
Где живет звезда поэтов —
Ослепительный Фердуси?»
Стон верблюдов горбоносых
У ворот восточных где-то,
А из западных выносят
Тело старого поэта.
Бормоча и приседая,
Как рассохшаяся бочка,
Караван встречать — седая —
На крыльцо выходит дочка:
«Ах, медлительные люди!
Вы немножко опоздали.
Мой отец носить не будет
Ни халатов, ни сандалий.
Если шитые иголкой
Платья нашивал он прежде,
То теперь он носит только
Деревянные одежды.
Если раньше в жажде горькой
Из ручья черпал рукою,
То теперь он любит только
Воду вечного покоя.
Мой жених крылами чертит
Страшный след на поле бранном.
Джинна близкой-близкой смерти
Я зову моим желанным.
Он просить за мной не будет
Ни халатов, ни сандалий...
Ах, медлительные люди!
Вы немножко опоздали».
Встал над Тусом вечер синий,
И гуськом идут оттуда
Тридцать странников пустыни,
Тридцать войлочных верблюдов.
1935