Глава 26. Богиня Веста.
«Чтобы хранить неугасимый огонь, Нума, по преданию, воздвиг храм Весты. Царь выстроил его круглым…» Плутарх.
А между тем, той же ночью, когда горожане обыскивали город, намереваясь схватить и выдать осаждающим таинственных воров, одному солдату из оцепления, из тех, что стояли у реки, показалось, будто мимо, вброд, через реку идут кони. Цокот копыт был слышен отчетливо, совсем рядом, в десяти шагах, но самих коней не было.
В лунном свете блестела река, деревья отбрасывали причудливые тени, и уж что-что, а коней в десяти шагах можно было увидеть. Но коней не было. А цокот копыт был.
Солдат насторожился: взял наизготовку лук.
И тут на том берегу будто какая-то вспышка блеснула золотом. Будто кто-то подбросил монету, и она повисла в воздухе.
Солдат пустил стрелу в темноту, и она улетела в ночь. Ни вскрика, ни стона, ни удара.
- Показалось. Наверное, от переутомления. Шутка ли: третью ночь не сплю, - с облегчением подумал солдат, и спустя минуты начисто забыл о ночном происшествии.
Той же ночью вдоль западного берега Медиана уходили четверо верховых: трое сабинян и египтянка. Это были Нуматон, Ликатон, Пифатон и Веста.
Золотой знак Атона сыграл с ней злую шутку. Шальная стрела пробила ей грудь возле плеча, правая рука не действовала и повисла плетью, но, несмотря на нестерпимую боль, Веста пока еще находила в себе силы скакать наравне со всеми.
Путь их лежал к Ионическому морю. Они навсегда покидали пределы Египта и пустыню у побережья Тростникового моря.
Спустя неделю они минули Самарию, и вышли к Тиру.
Весте становилось все хуже и хуже. Рука распухла и почернела. Скромные познания в хирургии трех ее спутников оказались бессильными: в кости напрочь застрял осколок наконечника стрелы. В Тире они остановились в небольшом домике на побережье и сразу же позвали лекаря.
Лекарь покачал головой и возвел глаза к небу. Увы, он уже ничем не может помочь.
Нуматон дни и ночи проводил у постели возлюбленной. Им было не до мести, они ни разу не воспользовались камнями, они не желали знать, чем же закончилась осада Медукена. Словом, они потеряли всякий интерес к бывшему номарху.
У Весты началась горячка, и она металась в бреду, без конца просила пить; черты лица ее обострились. Она умирала.
Однажды под вечер наступило просветление. Боль куда-то ушла. Веста вдруг очнулась, огляделась и даже попыталась улыбнуться. Лицо ее вдруг стало радостным. Она подозвала своих спутников и быстро заговорила, словно стараясь сказать как можно больше, и голос ее звучал ровно и мелодично, как и прежде:
- Я видела его, - ворковала она, - Он ждет меня. Успокаивал, говорил, что мне нечего бояться, что меня ждет бессмертие. Сейчас он на короткое время остановил боль. Это все что он может сейчас сделать – он хоть и бог, но он слишком далеко. Милые мои братья, я вас покину…. Конечно же, ненадолго….. Тебя Ликург, мой славный воин. Тебя Пифагор, ты всегда был изобретательным и просто умница…. Тебя Нума. Мой любимый, ненаглядный, милый Нума! Прости, что все так получилось. Но не вздумай вешать нос! Ты не хуже меня знаешь - любовь не умирает никогда…. Мы с тобой обязательно встретимся, когда придет твой час. Давай там, у увитого виноградом холма. Да и не будем мы с тобой разлучаться. Тебе предстоит еще куча дел. Как же ты без меня, без моих советов? Да и наш дорогой понтифик не оставит вас…
Теперь бывшие жрецы вновь обрели свои прежние имена. Ликатон снова стал Ликургом, Пифатон словно в насмешку добавил к своему прозвищу имя другого египетского бога, а Нуматон стал Нумой. Сейчас они сгрудились у постели умирающей, но не было печали и отчаянья в их лицах, разве что немного грусти оттого, что все-таки придется расстаться, хоть ненадолго, но расстаться. Она не умирала, ибо боги бессмертны, сейчас на их глазах она обретала бессмертие, но все равно им было немного жаль расставаться.
- Как он там? - вдруг спросил Пифагор.
Веста через силу улыбнулась и ответила:
- Он? О! Как всегда: в одной руке чаша с пивом, в другой объемистый кувшин. Улыбка до ушей. Обходительный такой. Веселый. И говорит, говорит, не умолкая. Девки вокруг него так и вьются. Мои сестры с ним, все шесть. Разве наш дорогой Батон может измениться? Как всегда пьян и весел. И как всегда все делает не так, – Веста жеманно выгнулась, влюблено посмотрела на Нуму, и заметила ворчливо: - Взять хотя бы его затею с занавесом: отгородить-то он нас отгородил, но снова чего-то недоделал, и меня подстрелили как перепелку. Может быть, это оттого что он там сравнительно недавно и еще не совсем освоил все премудрости, а занавес…. Наверное, это очень сложно. Я не могу вообразить, как такое вообще возможно. Мне уже не терпится научиться. Батон меня уверил, что у меня будут превосходные учителя, а уж я постараюсь делать это на трезвую голову. – Глаза ее заблестели, и она воскликнула ребячливо: - Здорово?! А? Занавес из воздуха, из ничего. Прямо как в сказке; если бы кто мне рассказал про такое еще сто лет назад, ни за что не поверила бы. Идешь себе мимо, в двух шагах, а тебя никто не видит и не слышит. На нас смотрело сто человек – и хоть бы что! Всем будто глаза замазали глиной. Но, - с досадой вздохнула она, - все-таки солдат нас заметил, и верно, потому что Батон по своему обыкновению был пьян. Вот и сейчас обезболил так, что…. – Веста прикусила язык, вспыхнула румянцем и вдруг обратилась к Ликургу: - Как ты его когда-то за глаза называл? Бухарь? Или Бухос?
- Бахус, – улыбаясь во всю ширь подсказал Ликург.
- Бахус! – Веста затряслась от смеха, закашлялась, глубоко вздохнула и доверчиво сообщила: - Знайте, его теперь там все так называют. Он не обижается. Отныне называйте его так.
- Постой, - спохватился Ликург, - а как же быть с номархом? Он что так и будет безнаказанно водить людей за нос? Может быть, понтифик распорядился насчет него?
Веста помрачнела:
- Я удивлена! - несмотря на все его злодеяния, Бахус почему-то запретил мстить. Мне кажется даже, что несмотря ни на что он его все еще любит. Помните его слова: «Боги обречены любить» - Веста помедлила, вздохнула и добавила. – Он сказал, что если мы отомстим, для него это будет самый лучший выход. Он отомстит себе сам. От себя ему не спрятаться. Он обречен; и мы там, - Веста возвела глаза к потолку, - точно будем избавлены от его общества. А здесь пусть творит что хочет. Бахус сказал, что у него был шанс обрести бессмертие, он им не воспользовался, а теперь всем на него наплевать. Пусть катает свои скучнейшие мемуары, кому до них есть дело?
Взгляд Весты устремился куда-то поверх голов, и она продолжала.
- Ну и пусть: нам же там будет легче дышать. – Веста обвела глазами присутствующих, хитро сощурилась и пояснила с укоризной, сочувственно: - Богам ни к чему земная слава, а он выбрал ее. Да что я вам рассказываю, вы же все сами знаете. – Веста махнула рукой, блаженно улыбнулась, щеки ее разгорелись румянцем: она протянула руку, завладела ладонью своего возлюбленного и прижала ее к своей груди. – Эх! – мечтательно потянула она, - ну и обезболил же меня понтифик: я умру не от раны, а от желания. Я просто изнываю от желания. Я так хочу тебя милый мой Нума. Шутка ли, любимый: десять дней быть с тобой рядом и не иметь возможности….
В ее глазах заблестели озорные искры. Нума зардел, склонился над Вестой, и они слились в поцелуе. Ликург и Пифагор понимающе переглянулись и попятились к выходу, намереваясь оставить влюбленных одних и тем самым исполнить последнее желание умирающей.
Что поделаешь! - так умирают те, кому суждено быть богом.
Веста запротестовала:
- Куда же вы? Оставайтесь. Вы все мне дороги, к тому же я не стеснительная и если бы только я могла… А желание…. Вы же знаете, что меня ждет очень скоро. – Она пристально посмотрела на возлюбленного: - Милый, надеюсь, ты не будешь ревновать? Ты же знаешь, когда-нибудь мы наверстаем. Любимый…
Нума замотал головой сначала отрицательно затем утвердительно. Сейчас он не мог вымолвить не слова.
- Ой! Чуть не забыла! – спохватилась Веста. - Камни! Насчет камней пока еще ничего не решено. Боги почему-то медлят с решением. Одни говорят, что их лучше разбить, растолочь в пыль, другие предлагают до поры до времени припрятать. Вдруг когда-нибудь понадобятся. Но все единодушны в одном: в земные дела лучше не вмешиваться. Впрочем, и не вмешивался никто. Только Бахус, да и то спьяну, пока хлестал свое пиво тут. Если бы не его пиво, еще неизвестно как бы все обернулось. Поэтому ты Нума оставишь пока камни у себя. Можешь держать их при себе безбоязненно – об их сохранности позаботятся боги; но все же, укрой их от любопытных глаз. Наш походный мешок вполне подойдет для этого - ты уже убедился, что боги иногда бывают пьяны. Словом не искушай судьбу. Впрочем, я тебя покину ненадолго, и как только у меня будет возможность, дам знать, и очень может быть я смогу навещать тебя. Я очень это хочу и сделаю все, что в моих силах. И уж я-то позабочусь о тебе и о сохранности камней и папирусов. А может быть к этому времени боги определяться с дальнейшим. А сейчас, мой любимый Нума…
Глубокий вздох сорвался с ее губ, она не договорила. Веста попыталась подняться, протягивая губы для поцелуя, но вдруг словно подломилась, упала на подушку, уронила набок голову и затихла. Лицо ее стало спокойным и умиротворенным; ее губы замерли в едва различимой улыбке.
Так закончила свой земной путь богиня Веста.
Вечером следующего дня, выполняя ее волю, ее тело предали огню. Это шло вразрез с египетскими традициями, но она пожелала себе именно такой способ погребения. Все объяснялось просто: именно так были погребены Батон, Шаратон и еще около двухсот жрецов храма Атона. Все они сгорели вместе с храмом, защищая его, это были их товарищи, и Веста решила последовать их примеру. Тут было еще одно соображение: Нуме предстояло покинуть эти пределы, и ей не хотелось, чтобы где-то далеко оставалась ее могила. Пусть она даже будет пуста, но ее возлюбленный обязательно захочет вернуться. Это ни к чему.
- Кроме того, - говорила она накануне, - огонь – это самое чистое состояние вещества на земле, и я бы хотела оставить после себя чистоту. Я люблю огонь. Сделаете это для меня.
- Клянусь, в твою честь всегда будет гореть огонь! - горячо воскликнул Нума.
Так с ее легкой руки появилась эта традиция, а Нума вскоре сдержал данное у постели умирающей слово.
* * *
После церемонии друзья устроили скромную тризну: купили вина и разной снеди, и устроились на полу подле опустевшего ложа. Столом им служил небольшой кожаный ящик, в котором были аккуратно уложены камни, туго свернуты папирусы, лежал золотой диск.
Они подавлены и скорбны, ее больше нет с ними. Никто и не сомневается, вслед за разлукой будет радость встречи, но все равно на душе была тоска, и даже сладкое крепкое вино не могло вывести их из состояния глубочайшего уныния.
Веста ушла. Теперь они были предоставлены сами себе; никто не собирался ограничивать их свободу какими-либо поручениями. Египетская эпопея для них кончилась.
В комнате стоял полумрак. Подвешенная к потолку масляная лампа тускло мерцала над их головами. Все было как когда-то в приемной у понтифика: похожая циновка, выбеленные стены безо всяких убранств. Теперь вместо низкого столика был ящик; над головами был потолок, а не звездное небо.
- Что будем делать? – отхлебнув вина, нарушил молчание Ликург, обращаясь, прежде всего к Нуме, поскольку тот был назначен хранителем камней, то есть занял место Весты.
- Что делать? – не поднимая глаз, ответил Нума. - Не знаю. Ты же сам все слышал. Мы теперь свободны в своих делах. Пожалуй, я поеду к отцу и уговорю его вернуться в Спарту и помириться с твоим отцом, Ликург.
- Да, - усмехнулся Ликург, - кто бы мог подумать: сыновья стали братьями навек, а отцы враждуют. Хорошо хоть, что у нас была возможность наблюдать за ними издалека, а то бы сейчас приехали, не догадываясь ни о чем, ни сном, ни духом. Я-то понятно: мне бы отец был бы рад, а вот как бы он отнесся к тебе? Пришлось бы мне вставать на твою защиту. Эх, Эллада! – сокрушенно воскликнул он, - когда же прекратятся бесконечные войны и раздоры! Впрочем, - голос его зазвучал уверенно, - я теперь знаю что делать. По крайней мере, в Спарте я намерен установить справедливые порядки, а если они приживутся, то может быть и вся Эллада последует нашему примеру. А ты? – обратился он к Пифагору, – что будешь делать ты?
- А что я? – вздохнул Пифагор, - я же не сын царя и изменить что-либо вокруг мне вряд ли удастся. Я вернусь в Пелопоннес, а там видно будет. Может быть, напишу книгу о Египте. Разумеется, я буду писать только о том, о чем нам позволено говорить. Например, никто не запрещал нам учить детей математике. Я думаю обогатить нашу родину новыми знаниями.
- Ну а ты Нума? - не унимался Ликург,
- Что ж, - улыбнулся Нума, веселея: вино, наконец, возымело действие, - раз мне закрыта дорога в Спарту, поеду к отцу. У него тоже сейчас забот по горло и дела обстоят неважно. С тех пор как он покинул родину вместе со всей филой и обосновался у берегов Этрурии, его постоянно беспокоят набегами соседи. Ох, и соседи у него! Представьте: около двух тысяч всяческого сброда, вроде как в квартале чужестранцев в Фивах, во главе с царьком, который сам себя называет сукиным сыном. Нет, правда, так и называет. Его, мол, мама вместе с братом забыла в лесу и их выкормила сука, волчица, по-ихнему лупа. И вот этот сучий выкормыш собрал вокруг себя самых отъявленных разбойников из окрестных лесов, объявил себя царем и основал город. Сам он зовется Ромул, а город он назвал Римом, в свою честь. Лучше бы назвал Лупоградом, в честь матери. Представляете, какие там царят нравы? Кстати: места там дремучие – река Тибр, семь холмов, покрытые густым лесом, а рядом простирается обширное болото, которое зовется Козьим. Вот рядом с ним и живут эти козлы. То есть сучьи дети.
Пифагор и Ликург затряслись от смеха, Нума продолжал:
- До последнего времени у них была одна проблема – в их городе не было женщин. Толи невесты обходили эту местность стороной, толи сабиняне не хотели отдавать за них замуж своих дочерей. И вот недавно Ромул устроил воистину волчью каверзу. Он взял лопату и недолго рыская, отрыл какой-то плоский булыжник в обхват. И объявил камень алтарем какого-то божества, Конса кажется, - как его обозвал Ромул, - и устроил по этому случаю грандиозный праздник. Консилиум! – подумать только, и название тут же нашлось.
- В нашем полку прибыло, - иронично хмыкнул Ликург, - еще один любитель собирать камни объявился.
- Угу, - кивнул Нума и продолжал: - По случаю консилиума Ромул объявил перемирие и позвал сабинян, дабы отпраздновать совместно. Отец, как ни в чем не бывало, явился вместе со всем народом. Сначала все шло гладко: пели, пили, плясали, но внезапно, когда уже сабиняне были в сильном подпитии, римляне, повинуясь знаку Ромула, выхватили оружие, окружили их, разоружили и под угрозой расправы забрали себе всех красивых девушек, числом около пятисот. Правда, насилия они не чинили: оружие вскоре вернули, да и девушек, тех, кто пожелал вернуться, отпустили. Но около трехсот из них вышли замуж за римлян, и я подозреваю, что некоторые из девушек даже были в предварительном сговоре с римлянами. Жаль, что я не наблюдал за развитием этой комедии с самого начала, поэтому точно не знаю, были в сговоре или нет.
Нума вздохнул, умолк, помедлил и добавил:
- Таким образом, я теперь в какой-то степени являюсь еще и родственником сучонка Ромула, - иронично, но с теплотой добавил он, - потому что он умудрился жениться на моей двоюродной сестре. Так вот, сейчас кое-кто особенно воинственный из сабинян подстрекает отца напасть на Ромула и совершить возмездие. А я считаю, что они поступили достойно, вовсе не по-волчьи, и цель их была всего лишь породниться с сабинянами – ведь те вначале римлян презирали и отвергали их сватовство, но теперь, раз уж невест прохлопали, то следует винить, прежде всего, себя и незачем хранить злобу на обидчиков. А то выйдет как с этой Еленой Троянской: столько мужчин полегло с обеих сторон из-за одной строптивой девчонки. Словом, Ромул человек достойный уважения, к тому же наделенный природной смекалкой и отвагой. А нравы это дело поправимое…. – Нума отхлебнул вина и продолжал: - Поэтому сейчас я намерен нанять корабль и как можно быстрее направиться к отцу, и если не выйдет уговорить его вернуться, то может быть, хотя бы удастся предотвратить кровопролитие. Словом, еду к отцу. Поживу, осмотрюсь, а там видно будет. Да и Веста желала того же, она хотела поехать со мной, хотела быть мне женой, пока еще не стала богиней. Но как видите, стала. Впрочем, братья, мне ли горевать? Я и так был самым счастливым из смертных.
- Да, уж, - с некоторым оттенком зависти вздохнул Ликург и осведомился: - Скажи брат, нужно ли нам сопровождать тебя?
- Не стоит. Ты же слышал: Веста сказала, что обо мне позаботятся. В крайнем случае, швырну ящик в море, а если кто из корабелов вздумает украсть камни или даже вздумает ознакомиться с содержимым, я не дам за тот корабль и ломаного гроша. В море иногда случается шторм, бывает, что матросов смывает за борт.
- Это точно, - с жаром подхватил Пифагор, - а иногда глаза застилает какой-то прозрачный туман, и тогда очень трудно заметить даже коня в двух шагах, а не то, что там какие-нибудь скалы на горизонте. А бывает, терпящих бедствие спасают дельфины. Думаю, тебя будет сопровождать добрый десяток; управлять дельфинами сущая ерунда, - спокойно заметил он, - даже пьяный Батон с этим справиться. Так что, похоже, нам нечего опасаться за твою судьбу.
- Как и мне за вашу, - уверил Нума, - пожалуй, скажу вам по секрету, хотя меня предупредили, чтобы я держал язык за зубами. Извините ребята, дело касается вашего будущего, - пояснил он, - вас так же ждут славные дела, и жизнь ваша будет бурной, но безбедной, и смерть будет легкой. А дальше…. Как учил понтифик? - Все в наших руках, вернее в головах.
- И это так же верно, - назидательно, в тон заметил Пифагор, - как с треугольником: сумма квадратов прилежащих к прямому углу, всегда равна квадрату противолежащему.
- И это так же верно, - съехидничал Ликург, - как то, что Нил впадает в Ионическое море, а на берегах Эврота варят черную похлебку.
По мере того, как кувшин пустел, обстановка становилась все оживленнее и непринужденнее, слышались шутки и смех; друзья откровенно резвились как дети.
Спустя десять дней они стояли у причала. Корабль – триера, полный каких-то критян, больше похожих на морских разбойников, чем на мирных торговцев уходил к берегам Этрурии. Без лишних расспросов и разговоров за вполне умеренную плату капитан согласился взять на борт еще одного пассажира, но с условием, что в случае отсутствия попутного ветра, тот будет грести вместе со всеми.
- Ветер будет, и только попутный, - пророческим тоном заверил Нума.
Капитан смерил излишне самоуверенного пассажира презрительным взглядом, но промолчал. (Забегая вперед надо сказать, что у берегов Этрурии он смотрел на странного пассажира уже с уважением и даже с некоторой опаской, как на оракула – всю дорогу ветер был действительно попутный, такой, что корабль летел, не нуждаясь в помощи гребцов)
Странного вида ящик погрузили на нижнюю палубу, где капитан выделил место для Нумы, и тут же все сразу как-то неожиданно позабыли о его существовании.
- По местам. Весла на воду. Отдать швартовы. – Донесся с корабля хриплый голос капитана.
- Ну, все, бывайте, - проглатывая ком подступивший к горлу, сдавленно сказал Нума, крепко пожимая руки своим соратникам, - я не прощаюсь, еще увидимся. Надеюсь, что не только там. – Он пронзительно посмотрел на небо, повернулся и направился к трапу.
Ликург и Пифагор ушли с попутным кораблем к родным берегам еще через два дня.