КНИГА ЛЮБВИ ТУМАНЫ…
МЕЖДУ ГОРЬКИМ И УЭЛЛСОМ
Сияющее миром и покоем лицо, большие глубокие глаза, яркий и быстрый ум, понимание собеседника с полуслова… Мария Игнатьевна Закревская. Она же княгиня Бенкендорф, она же баронесса Будберг, она же подруга британского агента Р.Локкарта, она же, прожившая с Горьким 12 лет (это ей он посвятил свой роман «Жизнь Клима Самгина»), она адресат лирики А.Блока, она же… невенчанная жена Герберта Уэллса.
Стройная и крепкая, элегантная даже в простых платьях. Драгоценностей она не носила, её запястье туго стягивали мужские часы на широком кожаном ремне.
Она часто бывала в поездках. Мало кто знал подробности этих поездок, где и с кем она бывала в них. Даже спустя двадцать лет она молчала о своих встречах с Гарольдом Никольсоном*, завтраках с Сомерсетом Моэмом**, дружбе с Витой Саквилл-Уэст***, приёмах во французском посольстве.
Шел 1919 год – зловещий год России, год голодной смерти, сыпного тифа, лютого холода в разрушенных домах, безраздельного царствования ВЧК.
У Муры не было ни прописки, ни продовольственных карточек. Надо было выжить, надо было идти работать. Но куда? И она, узнав, что Корнею Ивановичу Чуковскому нужен переводчик с английского на русский, решает обратиться к нему за помощью.
Чуковский встретил её ласково, дал работу, достал ей продовольственную карточку и через некоторое время привёл её к Горькому.
Квартира Горького на Кронверкском проспекте в Петрограде скорее напоминала коммуну – людей было много, кто-то жил постоянно, а кто-то временно. К обеду и к чаю всегда сходились гости – за стол садилось не менее 15 человек. Горький был хлебосольным хозяином.
В квартире проживали: Мария Фёдоровна Андреева – гражданская жена Горького, её секретарь и возлюбленный Пётр Крючков, художники – Валентин Ходасевич и Пётр Ракицкий, сирота Маруся Гейнце.
Как-то, уже поздним морозным вечером, укрывшись пледом, слегка вздремнув в кресле, Горький услыхал, как хлопнула дверь. Послышались голоса: «Дука, выходи, Корней пришел!». «Дука» - это было прозвище Горького. Приведя себя в порядок, он вышел в столовую.
- Вот, познакомься, - сказал Чуковский, - это Мура, Мария Игнатьевна Закревская, прошу любить и жаловать!
Перед Горьким предстала молодая женщина, с огромными выразительными глазами и обтянутыми скулами.
Уже через неделю после переезда, она оказалась в доме Горького совершенно необходимой. Каждое утро Мура прочитывала полученную Горьким корреспонденцию, раскладывала по папкам его рукописи, готовила всё к его дневной работе: печатала, переводила, нужные ему, иностранные тексты. Её английский был очень кстати: Горький постоянно писал письма известным зарубежным писателям и общественным деятелям с призывом о помощи голодающим русским интеллигентам.
А как Мура умела внимательно слушать его! Слушать молча, лишь глядя на него своими умными, задумчивыми глазами, отвечать, когда он спрашивал, что она думает о музыке Добровейна****, о переводах Гумилёва, о поэзии Блока и о многом другом.
У неё был очень живой, широкий и проницательно острый ум. Гибкий и стальной. Горького притягивало, что она мыслит чисто по-русски – пространно, извилисто и с той философической претенциозностью, что присуща речи русских.
Она была личность развитая. Мышление её – литературно-критическое. Она могла пролить свет на любой вопрос – словно солнечный луч прорвётся сквозь облака в сырой февральский день. И если она была подвластна порывам, то они были прекрасны и благородны.
Горький знал о ней немного: кое-что о Локкарте*****, кое-что о Петерсе******, о её дружбе с Мосоловым*******… Это «кое-что» из своей жизни Мура сама рассказала Горькому. А он любил слушать рассказы о её короткой, праздной и нарядной молодости, которая не однажды была сломлена ударами карающего топора. Горького удивляло, что она ничего не боялась, шла себе своим путём день за днём и не сломать её ни Зиновьеву********, ни ВЧК. Ни то, что мужа разорвали на части, ни то, что дети далеко от неё.
А ей бы кутаться в кружева да меха, кружить в вальсе на балах, совершать конные прогулки в Булонском лесу, принимать гостей на даче за самоваром…
Иногда она брала папироску, и глубоко затягиваясь, подолгу смотрела в тёмный угол комнаты, прислушиваясь к звукам в доме. Часто её посещала грусть, которая постепенно сменялась весельем. Особенно когда слушала цыганку, поющую: «Я вам не говорю про тайные свиданья, Про муки ревности, про жгучую любовь…». И тогда что-то наводило на мысль, что это всё скоро закончится, что впереди радужное будущее.
Она могла подолгу беседовать с Бенуа о его рисунках, с Замятиным о его прозе, с Добровейном о достоинствах роялей Бехштейна и Блютнера, с Блоком о поэзии. В этом и был её прирожденный талант. Окружавшие её мужчины ценили Муру за это. Особенно Блок тянулся к беседам с ней и даже посвятил ей такие строки:
I
Вы предназначены не мне.
Зачем я видел Вас во сне?
Бывает сон - всю ночь один:
Так видит Даму паладин,
Так раненому снится враг,
Изгнаннику - родной очаг,
И капитану - океан,
И деве - розовый туман...
Но сон мой был иным, иным,
Неизъясним, неповторим,
И если он приснится вновь,
Не возвратится к сердцу кровь...
И сам не знаю, для чего
Сна не скрываю моего,
И слов, и строк, ненужных Вам,
Как мне,- забвенью не предам.
II
Едва в глубоких снах мне снова
Начнет былое воскресать,-
Рука уж вывести готова
Слова, которых не сказать...
Но я руке не позволяю
Писать про виденные сны,
И только книжку посылаю
Царице песен и весны...
В моей душе, как келья, душной
Все эти песни родились.
Я их любил. И равнодушно
Их отпустил. И понеслись...
Неситесь! Буря и тревога
Вам дали легкие крыла,
Но нежной прихоти немного
Иным из вас она дала...
Из сборника «СЕДОЕ УТРО»
Она долго хранила эти стихи. Хранила, как все свои письма – ранние и поздние, из разных мест и стран – из Сорренто, Лондона, Праги, Таллинна, Загреба, Парижа.
Блок не на шутку увлёкся, но… в Муру уже серьёзно влюбился Горький. Его любовь была страстной и мучительной. По крайней мере, для него самого. И, похоже, он прекрасно отдавал себе отчет, что эта любовь будет последней.
Муре было 27 лет. Но она уже знала, что ей нужно, и знала, что сможет добиться этого рано или поздно – уговорит, очарует, соблазнит, расставит по полкам и выстроит по стенке. Нет, она вовсе не была безнравственной, просто для неё не существовало преград. Её необыкновенная внутренняя сила восхищала Горького, и с каждым днём Мура становилась ему дороже. Она тоже всё сильнее и сильнее привязывалась к нему. И все-таки…
Ранним утром почтальон принёс телеграмму от Герберта Уэллса, в которой сообщалось, что он «приедет посмотреть Россию». Получив телеграмму, Горький тут же ответил, что все гостиницы Петрограда в полной разрухе, и пригласил Уэллса остановиться у себя.
Уэллс дал согласие и в скором времени румяный, круглый, восхищенный революционным Петроградом и влюбленный в Россию, появился перед обитателями квартиры Горького.
Мура была представлена к нему переводчиком.
Когда Уэллс увидел её впервые, она была одета в старый британский плащ цвета хаки и поношенное черное платье. Её единственная шляпка представляла собой некий скрученный черный лоскут – чулок. Она засовывала руки в карманы своего плаща, и казалась, что эта женщина не просто готова бросить вызов миру, но и способна навести в нём порядок. Она предстала перед Уэллсом прекрасной, несломленной и обаятельной.
А он старался бывать всюду: в Эрмитаже, в Смольном, в Павловске и Гатчине, смотреть на заколоченные досками магазины Невского… Везде его сопровождала Мура. Она чувствовала, что нравится Уэллсу, и всё время улыбалась своей лукавой улыбкой, уводя его то на набережную Невы, то в Исаакиевский, то в Летний сад, где с лёгким шелестом падали листья, золотые и красные, и на заросших дорожках не было ни души. А он, гуляя с Мурой, вдруг вспомнил, что видел её ещё перед войной, на балах у русского посла в Лондоне, графа Александра Бенкендорфа. Ей тогда было двадцать, а сейчас двадцать восемь.
Но вот и подошло время Уэллсу прощаться с Петроградом. Накануне его отъезда был устроен ужин. Как всегда пили много вина, ели сардины, картофельный салат, сыр и фаршированный перец.
Ужин удался. После него, разомлевши от вина, все разошлись по своим комнатам.
Мура долго не могла уснуть: думала о детях. Вдруг она почувствовала, что в комнате кто-то есть. Она мгновенно протянула руку к выключателю, свет зажёгся – у её кровати стоял Уэллс…
Утром он покидал Россию. Мура пришла проводить его.
-Дай вам Бог здоровья, - сказала она, слегка прикоснувшись к щеке Уэллса.
- И тебе! – поцеловав ей руку, ответил он. – Я никогда тебя не забуду.
Они долго не отпускали руки друг друга, будто у каждого из них осталось по половинке той самой разломленной надвое монетки, которую еще можно соединить. Но… поезд начал медленно двигаться на Запад.
Знал ли об их ночном свидании Горький, страстно любивший Муру? Каждый должен догадаться сам…
А как же после этого продолжалась жизнь Муры? Очень бурно. Много в ней было событий радостных и печальных, отчаянных и… разных. Много знакомств, много стран повидала она, но Горький всегда оставался в её сердце.
В Муре была какая-то необыкновенная струна живучести, дикое желание оставаться на плаву, не погибнуть. А не погибнуть – это не умереть, т.е. не опуститься на дно жизни, не примириться с отсутствием книг, музыки, чистого белья, тёплой одежды. А ведь многие женщины – воспитанницы благородных институтов, жены белых офицеров и секретарей царских посольств, мыли чужие полы, делали дамские шляпы, сидели при уборных в ночных ресторанах, служили госпитальными прислугами. А она карабкалась, как акробат, чтобы, повиснув на дрожащем канате, слушать рояль Добровейна, соблазнять Блока, говорить с Белым о Штейнере*********, со Шкловским о Стерне**********…
Неожиданно весной 1932 года она получает телеграмму от Уэллса, в которой он назначает Муре свидание в Дубровнике, где должен состояться очередной конгресс Пен-клуба. Они встретились, и Уэллс увидел, что Мура по-прежнему неимоверно обаятельна, что очень многие любят и обожают её, восхищаются ею и жаждут доставить ей удовольствие, даже служить ей. Женщины влюбляются в неё с первого взгляда, а мужчины не перестают спрашивать и говорить о ней, делая вид, будто не так уж она их заинтересовала…
Её руки по-прежнему остались прелестной формы, карие глаза смотрели также твёрдо и спокойно, татарские скулы придавали лицу выражение дружелюбной безмятежности. Правда, голос стал грубоватым, негромким, глухим. Вероятно, от того, что она очень много курила.
На этом конгрессе Уэллс с Мурой неразлучны, а после его закрытия, вместе проводят счастливые недели в Австрии, путешествуя по зеленым окрестностям Эдлаха и поднимаясь в Альпы.
Уэллс часто бывал с Мурой у своих друзей и всюду представлял её как свою жену.
- Это только начало нашей жизни, - не уставал повторять он. – Немного погодя мы поженимся.
- Зачем? – всякий раз спрашивала Мура. – Я приеду к тебе куда угодно и когда угодно.
- Тогда зачем уезжать?
- Если я постоянно буду с тобой, я тебе наскучу.
Такой диалог повторялся изо дня на день, особенно в минуты флирта и близости. Конечно, и Уэллс и Мура осознавали, что они больше друзья, чем любовники, но всё равно с удовольствием делили кров и ложе. Хотя момолётное сияние счастья петроградской встречи исчезло навсегда…
Мура была всё время чем-то встревожена, без конца вела долгие телефонные разговоры с Лондоном. Постепенно Уэллс начал понимать, что для неё он просто восхитительное приключение. А душа Муры обреталась, главным образом, в мире русских беженцев, в мире её детей. Иногда она предпочитала вращаться в среде сомнительных личностей, эмигрантов и авантюристов, сознавая при этом своё превосходство. Она всё еще поддерживала отношения с великим множеством мелких дипломатических служащих и газетчиков, промышляющих на обочине дипломатии. Она гордилась своей независимостью. По-прежнему противилась браку и уверяла, что никак не может сопровождать Уэллса в Россию, убеждая его всякий раз, что туда ей путь заказан. И говорила это, глядя ему прямо в глаза. А сама не переставала слать в Россию телеграммы.
Всё время думала о Горьком. Она сохранила преданность ему. Не верность, а, именно, преданность до самой его смерти. Она сумела сохранить и его архив, а под конец жизни Горького уничтожила опасные бумаги, чтобы они не попали в руки спецслужб.
Уэллс ревновал её к Горькому. А когда, приехав в Россию в очередной раз и посетив Горького, он обнаружил на его письменном столе отлитый в бронзе слепок с руки Муры, то при встрече с ней пришел в настоящую ярость. А она всё отрицала и продолжала тайно ездить к Горькому.
- Я хочу поехать в Америку и встретиться с Рузвельтом, - как-то заявил Уэллс. – И, видимо, я вынужден буду отправиться туда один.
А Мура не противилась – она позволила Уэллсу уехать одному, а сама тут же укатила в Россию.
Вернувшись из Америки, Уэллс вскоре настроился на поездку в Россию для бесед со Сталиным, и Мура опять заявила, что сопровождать его не намерена. Они условились, что она поедет в Эстонию, а Уэллс на обратном пути заедет к ней. На этом нежно расстались.
Насытившись длинными беседами со Сталиным, Уэлл решил навестить Горького. С ним был Андрейчик – его официальный гид, и Уманский – переводчик. Так втроём и отправились к великому пролетарскому писателю.
- Каким путём будете возвращаться в Лондон, - спросил Уэллса Уманский.
- Через Эстонию. Собираюсь погостить у своей подруги баронессе Будберг, - ответил Уэллс.
- Да? Обаятельная женщина и к тому же очень умна, - заметил теперь уже Андрейчик.
- Вы знакомы? – настороженно спросил Уэллс.
- Конечно! Она была здесь дней десять назад, - поспешил ответить Уманский, не подозревая, какой удар своим ответом наносит он Уэллсу.
Гордость Уэллса была сломлена. Сердце словно пробило пулей. Еле-еле добравшись до своего номера в гостинице, не раздеваясь, упал на кровать. Сдавив виски руками, не уставал повторять: «Что же делать, что делать, как быть?».
А Мурочка встретила его на вокзале Таллинна очень обрадовано, ласково. Поцеловала.
- Почему такие грустные и усталые глаза? – встревожено спросила она.
- Мне не нравится больше Россия. Она меня огорчает.
- Так! Быстро отправляемся ко мне. Тебе необходимо отдохнуть.
Наступило молчание. Уэллс стоял, как вкопанный и не двигался.
- Почему ты стоишь? – раздраженно спросила Мура.
- Потому, что ты меня всё время обманываешь, - ответил Уэллс.
- Например!
- Изволь. Почему ты скрыла своё пребывание в Москве?
- Понятно. Пользуешься сплетнями. Забавно! Где же ты об этом услыхал?
- Представь себе, в доме Литвинова?
- Это ложь.
- Ложь, моя дорогая, в твоих устах. Скажи, почему ты так себя ведёшь?
- Пойдём, позавтракаем. Я потом всё объясню.
- Я остаюсь на вокзале и первым же поездом отправляюсь в Лондон. Ты свободна…
- До какой же степени ты увлечён мной!
- Увлечён? И это всё?
- Ты мной восторгаешься, но не пропускаешь ни одной юбки. Такого бабника мир не видел, не знал. А вот Горький – когда он с тобой – такое впечатление, что в мире других женщин не существует даже теоретически.
Мура ушла первой. Больше они не встретились. Спустя годы Уэллс напишет: «Мура – та женщина, которую я действительно люблю. Я люблю её голос, само её присутствие, её силу и слабости… Я люблю её больше всего на свете, и так будет до самой смерти. Нет мне спасения от её улыбки и голоса, от вспышек благородства и чарующей нежности, как нет мне спасения от моего диабета и эмфиземы легких. Моя поджелудочная железа не такова, как ей положено быть. Вот и Мура тоже. И та и другая – мои неотъемлемые части, и с этим ничего не поделаешь».
С любовью вообще невозможно сладить.
Роман Муры и Уэллса длился почти 13 лет. По завещанию Уэллс оставил Муре 100 тысяч $, на которые она жила до своего конца.
Осенью 1974 года она переехала в Италию и 2 ноября в возрасте 83 лет скончалась в доме одного из предместий Флоренции, в котором проживал её сын. Он и перевёз тело матери в Лондон, где её отпели в православном храме и предали земле 11 ноября того же года.
В некрологе «Таймс» её назвали интеллектуальным вождём современной Англии, женщиной, которая в течение сорока лет, находилась в центре интеллектуальной лондонской аристократической жизни.
Бывший советский разведчик Леонид Колосов, работая с документами Муры, пришел к выводу, что она была агентом ЧК. Он выдвинул и предположение о том, что именно Мура, по заданию Ягоды, отравила Горького.
Но всё это лишь предположение. А жизнь Марии Игнатьевны Закревской-Бенкендорф-Будберг до сих пор окутана флером тайны. Будет ли эта тайна когда-то раскрыта доподлинно? В этом еще долго предстоит разбираться историкам.
*Гарольд Никольсон – британский дипломат
**Сомерсет Моэм – английский писатель
***Вита-Саквилл-Уэст – английский писатель, журналист
****Добровейн И.А.- российский пианист, дирижер и композитор
*****Локкарт – агент английской дипломатической службы, журналист
******Петерс – профессиональный революционер
*******Мосолов А.В. – российский композитор
********Зиновьев Г.Е – российский революционер, советский политический и государственный деятель
*********Штейнер Рудольф – австрийский философ
**********Стерн Лоренс – английский писатель