Я недавно посмотрела документальный фильм режиссёра В.Кузнецова "Жизнь на миру" о писателе Викторе Астафьеве. В нём участвовал также и Валентин Курбатов - литературный критик.
Фильм был снят на Красноярской киностудии в 1992 году.
Вот ссылка на него:
Фильм посмотрела благодаря Гале-Галине, которая на этом сайте познакомила меня заочно с Любовью Алексеевной Кузнецовой, сценаристом этого фильма.
Вначале я хотела написать свои комментарии к диалогу между Астафьевым и Курбатовым, но потом поняла, что вполне исчерпывающе привести просто прямую речь. И, уверена, вы поймёте, почему.
Низкий поклон авторам этого фильма за то, что сумели запечатлеть...
В. Астафьев:
Как бы ты не хотел всю правду написать... Во-первых, никто её не знает всей правды, во-вторых - мера таланта - мера правды. Мера таланта - мера мужества. Сколько раз уж я повторял. И это всё нуждается в развитии. И даже наша усталость сейчас, полная усталость , состояние ребят этих фронтовиков... Но там это уже полное опустошение души... Когда мне сказал великий писатель нашего времени, фронтовик: "Я дожил до такого времени, что иногда завидую мёртвым", я опешил. Со мной это состояние тоже бывает, если бы не внучата, я тоже бы не знал, как себя вёл в этой жизни. Но внучата держат, а у него - нет.
В. Курбатов:
И вся надежда на то, что, в целом совершалось с Россией, в общественной её жизни, вся низость, это всё совершало разрушительную работу. Но хотя бы ростки, маленькие рудименты православия, скверно себя тоже закончившего, почившего, вот уже революцией заплатившего, в общем, самую, может быть, тяжкую меру, оно всё равно на дне своём оставило какие-то живительные источники. И за них, всё-таки, прилепляется сам народ, даже если его силой туда не толкать, он сам чего-то ищет, выхватывает, и,глядишь, и сам чего-то нет,нет, да и начинает пробиваться какая-то вот , сама матушка-Россия. Мы назовём это слово и всё, и знаем состоится в нём вся высшая что ли полнота и чистота, которая, может быть, в трёх человеках в этой нации всего и есть. Но эти три лица, которые пойдут по дороге вон там, где-нибудь в середине России и уже будет ясно, что она не вовсе померла, есть за что зацепиться.
В. Астафьев:
Я бы хотел бы в это верить, конечно. Я хотел в романе всех поуничтожать вообще-то, но всё-таки нашел концовку, чтобы какую-то надежду оставить. Но так много накопилось грязи, такая силища гнёт небольшую эту прослойку народа, и так гнёт со всех сторон, такие бури, что у меня есть сомнения, что устоит ли это. Боюсь, что трёх праведников мало будет, настолько испоганены души. Заплевали сами себя, вот в чём дело-то.
(Длинная пауза).
В этот раз она тяжело будет подниматься. Во-первых, такого народонаселения не было, такой смеси морали и людей, таких соседей, которые всё время её грабили. И сейчас ордой такой чёрной грабят. Тоже было как-то, не пускали в себя русские люди столь много каких-то браконьеров.
Не знаю... Дай Бог, конечно...
(Длинная пауза)
Никто! Никто так не пал на поганство вот это, на современную музыку, на наркоманию, на проституцию, на оголтелое это всё, никто так не пал быстро и так массово, и так, значит, так плотно, как мы. Никто.
Как писать! Невероятно, когда это обступает тебя со всех сторон и начинает раздирать. И ты должен, как это, ножом таким тонким врезаться и по этому следу ножа пройти. Как писать... Невероятно тяжело писать! Дезориентировано сознание. Это никому не нужно, понимаешь, что это - бесполезно. Значит, ведь это же ужасное состояние! Это не всеобщая, не вселенская правда, это лично моя, мною созданная, мною выстраданная. Она, может, дай Бог, чтобы оказалась не той правдой и не нужной и не востребованной, а, может, и не правдой...
В. Курбатов:
Каждый имеет право на свою правду, это мы твёрдо знаем. Говорим от имени народа и народ говорит правду. Вопрос, какою мерой это бывает понятие...
В. Астафьев:
Самое главное, что я прихожу уже к такому состоянию, что мне ровным счётом наплевать на этот народ. И что я пишу, я совершенно о нём не думаю. Если о нём думать, то будешь писать как Кочетов, понимаешь, там ещё, значит, Басов, назову тебе классиков, понимаешь. Подделываясь под него, угождая, ещё и комиссарствуя попутно. А там уже найдётся... учителям угождать уже, председателям колхозов, и пойдёт, значит, кормильцам нашим, крестьянам, рабочим...
В. Курбатов:
Какие слова вызывающие. Мне хочется висеть у Вас на руках. Не говорите, ради Бога, сдержите это-то слово, найдите какое-нибудь другое. Не говорите, что народ действительно есть в самом себе, действительно, не стоящее внимания. Я понимаю, что это слово всякий раз срывающееся с языка, потому что народ, действительно, в этом неповинен. И...
В. Астафьев:
Как это неповинен?!
В.Курбатов:
Народ-то, простите, как и мы с Вами - то же самое...
В.Астафьев:
И мы виноваты в том, что произошло и что происходит! И мы с Вами лично виноваты.
В.Курбатов:
Конечно, конечно. Я чувствую, конечно...
В.Астафьев:
И мы скриводушничали, где, это самое, в газетке какой-нибудь, да даже пусть не в газете... Всё равно кривили душой, врали, так сказать. За кусок хлеба давали о себя ноги вытирать. И в конце-концов, когда о весь народ вытерли ноги, мочились ему в глаза, а он кричал: "Божья роса!", это даром не проходит .
В.Курбатов :
И сейчас продолжается.
В.Астафьев:
И сейчас продолжается...