***

Я ОСТАЮСЬ НА ЗВЕРОБОЕ

Долго я сидел на жесткой койке в купе поезда, словно нашло оцепенение. Не мог ни соображать, ни пугаться. Чтобы придти в себя, стал мучительно вспоминать свое злосчастное появление на острове Шикотан, около тридцати лет назад. С того времени многое исчезло из памяти, но свое появление на бор-ту зверобойного судна “Алеут Зайков” воспроизвел в памяти быстро.
…Когда наша шлюпка с двумя “бичами”, нанятыми мною за бутылку водки, причалила к борту “Алеута Зайкова”, нас неожиданно для меня окликнули: “Кто в шлюпке?”
- Это я, Вася! – ответил мой новый знакомый. – А со мной корреспондент с “большой земли”. Он про капитана в газетку писать хочет.
- Заметано! Васек, поднимайся на борт, а про писателя я доложу кэбу! – вахтенный исчез, его до-тошность удивила меня. Оказывается, на этом “бо-чонке” даже существует дисциплина. Не прошло и пяти минут, как вахтенный вернулся, подобревшим голосом крикнул: “Вали сюда, оба!” – И ловко выкинул за борт веревочный трап. Мгновенно возле вахтенно-го образовалась группа любопытных, они щерились, ожидая развлечения - любой “человек с суши” обыч-но не может сразу подняться по раскачивающемуся над водой трапу, болтается на нем, потешая коман-ду. Однако зверобоев ждало разочарование. Откуда им было знать, что я – бывший военный моряк…
На палубе Вася-грек, прощаясь, шепнул мне:
- С “кэбом” перетолкуешь, зайди в третий от камбуза кубрик, рыбки красной приготовлю тебе на дорожку…
…В ужасно узкой и неуютной каюте капитана Зай-кова меня ждали узкоглазый, морщинистый старик с продубленным морскими ветрами лицом, при стран-ной бородке, которая росла пучками, низкорослый и совсем юный северянин, тоже широкоскулый и узко-глазый. Старик был похож на китайца, а юноша – на сахалинского нивха.
- Я, однако, здешним капитаном буду, а ты кто такой? – Зайков прищурился, глазки его совсем уто-нули в узких щелках. – Документы, однако, в поряд-ке? Много тут разных “бичей” шляется, а рядом, сам понимаешь, граница. Документ давай!
Пришлось представить редакционное удостове-рение, нам недавно “корочки” новые выдали, крас-ные, глянцевые. Капитан долго вертел документ, не читая, потом показал юному другу, и лишь после это-го вернул мне с такой присказкой:
- Хорошая, однако, бумажка, гладкая, шибко красивая. Ты, видать, большой начальник.
Я поискал глазами местечко, где можно было бы присесть, но, увы, в каюте вести разговор троим мож-но было только стоя.
- Ну, чего молчишь, однако, - заторопился капи-тан, - сумку привез? Давай сумку, капитану шибко не-когда! Не понимаешь разве? Рыбку класть куда бу-дем?
- Какую рыбку?
- Меня Кыркой зовут, - вмешался в разговор бо-лее догадливый, чем я, юноша. – Начальники к нам приезжают за рыбкой. И пожарный начальник, и ми-лицейский, и врачебный, рыбку возьмут, бумагу под-пишут, и на берег. Любят рыбку на Шикотане.
Вот оно что! А я-то размечтался: сочиню шикар-ный очерк о капитане Зайкове, а Зайков, наверное, тем и знаменит, что встречает и снабжает районных вымогателей.
- Я из газеты, с Сахалина сюда приехал, а вы… Хотите, чтобы я фельетончик о вас настрогал? – По лицу Зайкова я понял, что слово “фельетончик” для него не значило абсолютно ничего, было пустым зву-ком.
- Зачем, однако, строгать? – совершенно серь-езно, с каменным выражением лица проговорил ка-питан. – Если рыбка не берешь, в газетку песню мою пиши. Алеутская песня. – И, не дожидаясь моего со-гласия, затянул дребезжащим старческим голоском, отчаянно фальшивя:

Мы – люди Ых-мифа, мы – люди добра.
На промысел ходим, несем мы добро.
Гостей принимаем, как братьев родных,
Врагов мы совсем не желаем иметь.

Он обернулся ко мне. Радость прямо-таки свети-лась в узких разрезах:
- Правда, шибко хорошая песня? – Наивность странного старикашки была поистине безграничной. Откуда было мне знать в ту пору, что Зайков – боль-шой шаман и хитрец? А в тот момент я просто не знал: смеяться или плакать?
- Надеюсь, товарищ капитан, у этой песни есть продолжение. А слушать, как и петь, хорошо на сы-тый желудок. – Я решил ускорить события и заодно поближе познакомиться с Зайковым. Обычно русские люди полно раскрываются только за бутылкой. – Верно ли говорят, что зверобои, как и рыбаки, прежде чем песни слушать, всегда кормят гостя? – Жрать мне хотелось неимоверно, и это обстоятельство при-давало мне наглости.
- Шибко умный ты, шерт, однако! – восхищенно поцокал языком капитан. Складно говоришь. Пошли со мной на камбуз.
Кырка, не дожидаясь распоряжений капитана, первым нырнул в узкий проход и кинулся, видать, на камбуз подготовить кока. И впрямь, когда мы пере-ступили порог камбуза, нас уже ждал мужик, весь в татуировках.
- Гостям с материка - почет и уважение! – кок посторонился, пропуская нас. Мы подошли ближе, и у меня зарябило в глазах от обилия блюд, которыми была уставлена полка возле иллюминатора: в тарел-ке, с горкой, розово светилась кетовая икра, сварен-ный с солью крупный королевский краб лежал в ок-ружении зеленых плетей морской капусты, необычно-го цвета лепешки лоснились от масла. Ну, а китовые котлеты я признал сразу. И… ни одной бутылки, ни грамма “горячительного”.
Капитан Зайков придвинул тарелку с икрой:
- Ешь, однако, умник!
- Зачем так много икры?
- Ты, однако, кушать будешь, - сказал странный капитан, - а Зайков на тебя смотреть станет. Зачем мне твоя бумажка. Я на тебя гляну, как ешь, как си-дишь, потом скажу без бумажки, кто ты такой.
- Отлично! – обрадовался я, предвкушая, какой бред понесет капитан. Очерк уже начал складываться в моей голове. Он будет называться так: “И это капи-тан…” Чудак, обещает, как рентгеном просветить ме-ня.
- Вкусная у меня еда?
- Краб отменный, а икру я и на Сахалине ем, ее везде навалом по 4 рубля.
- Теперь, однако, меня послушай, - капитан от-щепил от стоящего в углу китового уса тонкую пла-стину, поковырял в ухе. – Застудил, однако, - пояснил мне. А ты не ко мне приехал на Шикотан! – изрек Зай-ков. – Шибко хорошо это вижу.
- Начало обнадеживающее, - похвалил я Зайко-ва, продолжая наворачивать океанские деликатесы.
- А к большой воде ты приучен.
- Угадал! – я оторвался от королевского краба. – Я на флоте служил.
- Есть у тебя начальник, худой, видать, человек, - как ни в чем не бывало, продолжал капитан Зайков. – Ты горячий бываешь, часто кулаком себя в мытик бьешь.
- Во что бью?
- В мытик, в грудь, по-вашему.
- Попадание в “яблочко”! – удивился я. К тому времени я и впрямь конфликтовал с редактором, ко-торый ненавидел меня за прямоту, отсылал в самые дальние и опасные командировки, чтобы подольше не видеть моей персоны.
- Все, однако. И про нас в газету писать не на-до! Покушал, рыбку бери и домой ходи! – решительно заявил Зайков.
- Обижаешь, гражданин капитан, - забеспокоил-ся я таким оборотом дела. Только напал на золотую жилу и вдруг… домой. - Рыбки мне твоей не надо, но писать? Почему нельзя?
- Наврешь все.
- Я навру? – меня эти слова покоробили, в те времена даже малейшая неточность в статье вызы-вала бурю гнева. Но почему Зайков решил, что я буду писать неправду? – Я добирался на Шикотан попут-ным транспортом: на лесовозе, на погранкатере, кач-ку терпел, штормы и ураганы, а вы… домой меня хо-тите отправить.
- В море один закон – приказ капитана, - неожи-данно выдал он “серьезную” фразу. – Хочешь правду сочинить? Людишки читать будут, тебя хвалить бу-дут.
- Еще бы, очень хочу! Только правду писать бу-ду, но что для этого делать нужно?
- Пойдем, однако, с нами в Арктику! Запишу те-бя зверобоем.
- Ты это серьезно? – предложение Зайкова ошеломило меня.
- Красиво, однако, во льдах! – продолжал “до-жимать” меня Зайков. – Зверюшек побьем, больших евреев посмотрим.
- Евреев в Арктике?
- Ну, этих… айсбергов. – Капитан Зайков за-молчал. Притихли и мы с Кыркой. А у меня аж дух за-хватило: есть возможность отправиться на промысел морского зверя в Арктику! Своими глазами увидеть не в зоопарке, а прямо на льдинах, белых медведей, свирепых моржей, акул-касаток, северное сияние! Это же подарок судьбы! Фантастика! И еще. Целых три месяца я не буду видеть осточертевшего редак-тора-очкарика. Такой фарт и впрямь выпадает раз в жизни.
- Струсил, однако, газетная душа! – подлил масла в огонь капитан Зайков. – Кишка тонка! – И для убедительности повернулся ко мне спиной, мол, что с такого фраера возьмешь?
- Где у тебя рация, капитан? – Я никогда не му-чался вопросами: “быть или не быть”, все решал схо-ду, под настроение, хотя многократно позже раскаи-вался. – Пошли, дам телеграмму в Южно-Сахалинск, редактору. Возьму отпуск, два года не отдыхал, а за эти два года мне “накапало” отпускных аж четыре ме-сяца. – Протянул руку капитану. – Зачисляй меня в зверобои…

* * *
“СПАСИ И СОХРАНИ!”

“Отче наш! Иже еси на небеси!.. Спаси меня, Гос-поди, и помилуй! Спаси и сохрани!” – я молился исто-во, не замечая боли в коленях. Молился и благода-рил Господа за чудесное избавление от лютой смер-ти на чужбине, за то, что, наконец, добрался до своей “берлоги”. Стоя на коленях, я горячо просил Господа подсказать мне выход из ловушки, в которую я сам себя загнал.
Казалось бы, вернувшись домой, стоило сначала хорошенько осмотреть квартиру. Вроде бы опять ее посещали незваные гости, но некто, наверное, мой добрый ангел-хранитель, подсказал мне, с чего на-чать день.
Божья мать с младенцем Иисусом смотрела на меня сострадательно, с пониманием. И от этого вол-шебная сила обволакивала меня от затылка до пят, становилось легче, тревога постепенно уходила.
Обычно нужно время, чтобы по-настоящему ос-мыслить суть событий. Все, что произошло со мной на Кипре, да и в Москве, было неординарным, затра-гивало самые сокровенные струны души, но боль бы-ла поверхностной, царапало что-то внутри, а вот тут, дома, где до меня нет никому никакого дела, тревога почему-то возрастала до неимоверных размеров. Я представил себе ситуацию, при которой мог умереть в любую минуту, получив сигнал зомби. Как жить дальше, если, сняв телефонную трубку, я могу услы-шать закодированную фразу, означающую приговор. И устоять, увильнуть, спастись невозможно. И как это меня угораздило поехать на Кипр? Зачем только я послушал Музыканта?
Молитва, общение с Богом, принесли облегчение. На ум пришла фраза, которую я в последнее время повторял часто: “Два раза не умирать, одной смерти не миновать”. Но… настроение было испорчено, на-верное, и жизнь, и годы, что остались, будут также испорчены.
Я прошел по квартире, внимательно осмотрел кухню, ванную комнату, спальню. Показалось, кто-то в мое отсутствие взял веник и… подмел пол в спаль-не, ибо в кухне и коридоре на полу оставался легкий налет пыли. Веник оказался на обычном месте. И тряпки тоже. Может, померещилось. Наскоро вымыв полы, я вскипятил чай, достал банку консервов, вскрыл ее. Хлеба не было. Но и голода не ощуща-лось. Пил чай маленькими глотками и думал, думал.
Первое задание Василаке я выполнил добросове-стно: развез письма по указанным адресам, правда, допустил, видать, серьезную оплошность – дал воз-можность водителю генерала Левина проследить за мной, но… генерал и без меня узнает, что следует. Тут моя совесть оставалась чистой – отыскать фа-мильную драгоценность – все равно, что найти на пляже камешек с дыркой, на счастье. Найду – хоро-шо, не найду – тоже неплохо. Вспомнил, что теперь я богач. В банке снял солидную для меня сумму в ты-сячу долларов. Зато другие задания сулили сплош-ные неприятности. Миша-островитянин, адвокат и особенно Блювштейн шутить со мной не станут, они начисто лишены сентиментальности, у них один зо-лотой божок – доллары. Убить человека для таких, все равно, что высморкаться.
Хочешь, не хочешь, придется теперь отыскивать бывшего главного инженера комбината Разинкова, чтобы вручить ему послание. Так не хотелось смот-реть на его нахальную, закормленную рожу. Против-но было представлять, как заржет Разинков, узнав, что и я связан с этими киприотами. Он-то считал ме-ня недалеким, не умеющим жить, и вдруг…
Но… будет день, будет и пища. Остается поло-житься на волю Божью. Меня крепко взяли за глотку, но еще не задушили, а это, как говорят в Одессе, две большие разницы.
В дверь позвонили. Я сразу подумал о Клинцове, очень возрадовался. Не терпелось расспросить, что он делал на Кипре? Неужто и вправду охранял меня? Милиционер этот пользовался в городе славой чуди-ка, до сорока лет рос в званиях, а потом… Поговари-вали, будто бы Клинцов раскручивал громкое дело о злоупотреблениях высоких должностных лиц: ему со-ветовали закрыть дело за недоказанностью состава преступления. Дело закрыли без него, как говорят в милиции, “прикрыли каменной плитой”.
- Кого я вижу! – расцвел Клинцов. – С прибыти-ем!
- Спасибо, спасибо! – мы невольно обнялись. – Жаль, ты не бывал на Кипре! – Я бросил пробный шар, думая, что подполковник подхватит мою мысль, но Клинцов ловко перевел разговор. – Думаю, за прибытие в родные пенаты нужно по граммулечке выпить. – Выставил на стол “Столичную”, самолично содрал “шапочку” с бутылки, привычно прошел к по-судному шкафу за стаканами…
Выпив по первой, мы постепенно начали “оттаи-вать”, разговорились по душам. Одно меня удивляло: почему Клинцов не сознается, что был на Кипре? Ведь не приснилось мне Мертвое море, капитан из-раильской полиции в воде и Клинцов неподалеку.
- Послушай, Алексей, пока ты загорал на Кипре, я для тебя сюжетик раскопал, закачаешься. Помнишь самоубийцу Генриха?
- Конечно! Я одному чмырю про Мирона Си-дельника брякнул, так тот… - Я притих, ведь о Блюв-штейне упоминать мне было заказано под страхом смерти.
- На Кипре знают Сидельника? – притворно удивился Клинцов. – Ты ври да не завирайся. Под-полковник напустил на себя равнодушный вид, снова наполнил стаканы.
- А мне кажется, что квартиру третий раз “ско-кари” посетили. На кухне налет пыли, а в спальне чисто, словно незваные гости за собой пол подтерли.
Клинцов вдруг встал, приложил палец к губам, поманил меня к двери…
В скверике было пустынно. Солнце палило вовсю, мы, длинноногие, с трудом уселись на низенькую детскую скамеечку.
- Вижу, ты влип в очередную историю с геогра-фией. Сколько лет я в сыщиках, но не помню случая, чтобы квартирные воры пол за собой мыли.
- Зачем ты меня выманил на улицу?
- Где твой пиджак, в котором ты приехал с Кип-ра?
- В квартире.
- Снимай туфли! – приказал Клинцов.
Ничего не понимая, я протянул подполковнику бо-тинок, купленный в Израиле. Клинцов взял его, стал внимательнейшим образом изучать это произведе-ние обувного искусства. Подковырнув боковую стен-ку, удовлетворенно хмыкнул, затем извлек плоскую пластиночку, похожую на предохранитель карманного японского приемника и воткнул пластину острым кон-цом в песок.
- Тебя, Банатурский, и впрямь “пасут”. Это – электронный “жучок”, слава Богу, что он еще не включен. Жди четвертого посещения. Они придут включить “жучки”.
Боже мой! Не могу привыкнуть к мысли, что это мне не снится. У новых моих “друзей” и впрямь длин-ные руки. И тут меня прорвало. Я заговорил быстро, сбивчиво, стараясь не пропустить ни единой детали. Возникло такое ощущение, будто я перекладывал тяжкую свою ношу на плечи Клинцова.
Наконец, я замолчал. Старался не смотреть на Клинцова, ожидал его приговора или оправдания, не соображал, правильно ли я поступаю, исповедуясь перед полковником. А он внимательно слушал, глядя прямо мне в глаза.

* * *