«- Мальчики – это Кэнди. Кэнди – это мальчики.
-А вы тут все сумашедшие?
-Дааааа….»
Из фильма «Полет над гнездом кукушки»
Все совпадения не случайны, имена героев автором не изменены, в процессе создания пострадало множество животных, особенно пауков, которых автор теперь совершенно не боится…
От автора.
Я лично, вообще никогда не читаю «от автора». Я читаю сначала эпиграф – эпиграфы пишут, обычно умные классики, конечно, если автор не кретин и не поставил свой собственный эпиграф.
Потом постскриптум – там обычно авторы объясняют, что было написано на последних пятистах страницах, ну и наобум пять-шесть страниц из середины, чтобы понять, что за птица, этот автор.
И если Вы придерживаетесь этой же самой методики, смело бродите по этим страницам - цитируя классика «в этом ирландском рагу есть чего пожевать».
Удаляюсь с поклонами, автор.
Глава первая. Доктор Фигин, или как всё начиналось.
Врача нашего звали Фигин. Мама меня водила к Фигину, потому, что все остальные врачи от меня отказались.
У Фигина был ноздреватый нос цвета фуксии и на носу маленькие очки. Он называл меня «ну те-с, молодой человек, кашляните на меня» и выписывал маме больничный по уходу за мной и «тубус кварц». Если маме казалось, что я окончательно умираю, Фигин снимал очки, тщательно их протирал, и говорил, что медицина тут бессильна.
Мама говорила – доктор Фигин, эта девочка, она мне дорога, как память о моем безудержном детстве, и я хочу её сохранить для продолжения нашего благородного вида баронов Тизенгаузенов.
Фигин советовал маме вырезать мне гланду. Мама плакала и не соглашалась:
- аппендицит, ещё туда-сюда, но Гланду – нет. Как она будет жить, моя девочка, без гланды, она и так еле жива и ножки у неё подкашиваются.
- ох, мадам, - почёсывая градусником своё шертистое слоновье ухо, печально кивал Фигин, - ох, мадам, кто знает, что может произойти с ребёнком в нашей стране, если гланда у ребёнка вовремя не удалена…
Он как в воду глядел, старый пьяница, участковый доктор Фигин…
(Историю про «Гланду и три сосиски», рассказанная лично мной доктору Фигину, можно прочитать на моей страничке)
- У этого молодого человека подкашиваются не ноги, а психика, – сказал Фигин, внимательно простукав мою впалую грудь, – ему прямая дорога в балет.
- Доктор, у нас девочка, – робко засопротивлялась было мама.
- Психика ребенка беспола, – рассердился на маму Фигин. – А Гиппократ, которому я отдал свою клятву и молодость – вечен. Я хоть и стар, но верен присяге, Родине и своему Гиппократу, его бюст стоит у меня в закрытом полированном шкафу, на самом видном месте.
Фигин открыл полированный шкаф: оттуда, зажатый между скелетом Фрейда и трехногой кошкой в банке с формалином, мрачно и безысходно смотрел на нас белыми глазами гипсовый Гиппократ.
– доктор, – прошептала мама, – это же бюст великого писателя Горького!
– вот видите, мадам, – кивнул Фигин, – теперь вы сами видите, что между великими бюстами нет никакой существенной разницы.
И меня повезли в дурильник.
На улице было холодно, и меня решили одеть, как следует: деревянные колготки, двое носочков (запомни, злата – лучше одеть двое тонких носочков, чем один толстый. Ох уж эта физика…) потом бабушкины вязаные панталончики, чтобы я не застудила в дороге яичники или мошонку, а уже затем гамаши, потом маечку, тонкую рубашечку, толстую рубашечку, кусачий свитер, колючий, как шерстистый носорог. Мне завязали шарфиком горло, чтоб меня не продуло по дороге, на голову повязали белый платочек, сверху малиновую шапочку с бубочками. А там уже осталось совсем немного – варежки на резиночке, чёрную мутоновую шубу, тяжёлую, как мамина жизнь, капюшон и ремешком все это перетянули. Мне зачем-то дали в руку лопаточку на длинной ручке, для копания снега, а я подумала – а чо его копать-то, если есть его все равно не разрешают?
Мы ехали на трамвае, я гордо на всех посматривала. Когда мы подъехали к красному зданию с коваными решетками на окнах, и на крылечке замелькали белые халаты, я вдруг с ужасом подумала, что это Нянечки, и меня опять хотят запихать в Детский САДИК, я начала отчаянно сопротивляться, и даже успела тукнуть лопаткой по глазу одного из этих, которые в белом, но потом меня ударили чем-то тяжелым по голове, мир превратился в картинку в калейдоскопе, и я уже не почувствовала, как человек шесть пинали меня ногами в тяжелых ботинках…
Глава вторая. Ай-ай-яй компания, или ой-ой-ёй, коллектив. Наставники.
В дурдоме мне сразу понравилось. С меня тут же сняли всю мою амуницию, и показательно сожгли её в большой печи в холле. Все стояли и молча смотрели, как сгорает моя прежняя жизнь: мы – аутисты, дауны, эпилептики, шизофреники, гордость и надежда нации, будущие кадровые военные, журналисты, барабанщики и проститутки.
Запах старых горелых тряпок – вот запах свободы. Вот почему мы, те, кто прошел дурильник, так любим смотреть на огонь и жечь старые тряпки.
На меня надели рубашечку с длинными, как у Пьеро рукавами, в ней можно было ходить и махать руками как птица Журавль, а можно было стать привидением и греметь цепями, пугая вздохами старших. Правда старшие предупредили – ты, мол, маши, но меру знай, а то ласты-то склеют.
Но сказано это было скорее для острастки, чем взаправду, потому, что на моем веку никому ласты не вязали, максимум ботинком под рёбра дадут пару раз и всё.
Старший у нас был Муха, человек бывалый и рассудительный. Он обычно сидел возле нас и ковырял в носу одним пальцем.
Муха отморозил два пальца, вплоть до ампутации, когда в Альпах из мерзлых плавленых сырков строгал на тёрке сырный салат для спасённых им альпинистов.
А два других пальца он потерял ещё до сырного салата, это когда на него напал сейф.
Они переезжали со спасслужбы в новый офис, и сейф на него по дороге напал.
Где-то на уровне третьего этажа сейф вырвался из рук, и, гремя всеми амбарными замками, навалился на Муху и придавил бронированной грудью к подоконнику.
Потом Муху потаскали после больницы по разным организациям, потому что в сейфе были секретные документы: кто кого убил, кто куда деньги государственные потратил…
Счас Муха на пенсии с одним пальцем, который у него всегда торчит и им удобно ковырять в носу, а когда был молод, он застудил яйцо за полярным кругом, зато теперь никогда не болеет триппером, а при слове «простатит» гулко смеётся.
Муха неразговорчив, «Дык», «мульфильм» и «шутка» - вот все, что обычно от него можно услышать, и, поверьте, нам этого вполне достаточно.
Муха, как главный, принципиально не носит рубашечки, как мы все. Он еще в молодости одел тельняшку и стал в ней жить. Через белые и синие полоски на его груди проросла седая шерсть, тут и там зеленеет мох и мухоморы сурово поглядывают из-под крапчатых шляп, и, теперь только дети и животные понимают, что где-то там, в этих дебрях, на глубине ста метров задумчиво плавает, шевеля усами, большая мудрая рыба по имени Душа…
Дальше? http://www.proza.ru/2013/07/04/1460