Осенний закат прекрасен. Царит выжидательная прохлада. Земля расслабилась и готова к рядовой смерти. Она распластала руки, закрыла глаза, выдохнула последний клуб пара. Она готова и счастлива своей остановке. Золоченые листья скользят на землю. Серые улицы ведут в никуда. Ни солнца, ни влаги. Тишина и постоянство. Вечность сливается в один сосуд и мерцает теплотой уходящего солнца. Дома потемнели, впадают в летаргический сон. Прощание всего ценнее. В нем сливаются невыраженные порывы и затаенная страсть. Пурпурное небо не коробит яркостью. Скромно, деликатно пурпур уплывает за стоящее рядом здание. Последний вздох сладок и по-прежнему свеж.
Приор идет по длинной улочке, шурша серой накидкой, сливающейся с камнем под ногами. Темнота земли с обеих сторон укрывается слезами берез, ив и орехов. Они шепчут молитвы и проливают слезы во славу Господу. Они вверили себя. Легкий ветер ласково распинает их для дальнейшего возрождения. Подобно Христу они восстанут. Священник знает, что все, что от Бога, от природы, обязательно возродится и будет радоваться солнцу, сколь холодным не было бы мгновение. Ветер часто продувает его поясницу и шею. Торчащие ребра накрыты волнующейся жесткой тканью. Длинный нос и ледяные глаза скрывают надежду на спасение. Узловатые пальцы хватаются за мужественную, покорную душу. Он идет в никуда, к прозрению по длинной безлюдной алее. Мысли медленно расплываются, приобретая стройный вид и, наконец, увиливая через уши, сочась чрез глаза. Пение. Слова из писания. Монашеская жизнь перестала быть тихой. Служение Господу – борьба за правду его. Тонкая фигура обвивается вокруг греховного плода и разрушает его. Течет яд по рукам праведника. Шаг за шагом приходилось делать выбор, за что ты борешься. Осознавать. И лишь сознав, отдать себя.
Из укрытия осенней тишины он попадает в монастырь. Да свершится суд.
Стражи держат под руки связанную в запястьях женщину. Босая, перепуганная, взлохмаченная, с заплаканным, помятым лицом. Окно за ее спиной начинается с линии, но заканчивается точкой, разрываемое несколькими перекрестьями. Приор задерживает взгляд на нем, будто еретичка вовсе не важна. Он собирается с мыслями, внемлет голосу божьему. Громкое дыхание расширяющейся набухшей груди из-под рубахи.
- В чем ее обвиняют?
- Это ведьма, приор. Она отравила семью своего господина. Она подсыпала ядовитое снадобье им в кашу. Мерзопакостная еврейка думает, что она – избранная и служение не достойно ее рук. Кара, кара! – каркает полысевший, сгорбленный священник, познавший добровольные лишения. Злость и жажда возмездия в его сердце.
Приор окидывает плачущую даму взглядом. Его одолевает отвращение и праведный гнев, однако черты служителя Господа недвижимы. В этом отвращении есть нечто непонятое. Он не сразу уразумел, что ее полная грудь и длинные кудри привлекли его. Но осознав всю постыдность своих мыслей, он внутреннее перекрестился и попросил прощения у сил небесных. Совесть уверяла его, что желает он только возмездия.
- Что можешь сказать ты в свое оправдание, ведьма?
- Я не ведьма. Пожалуйста, пожалуйста, - блеет она, устало падая на колени и зря на приора блестящими глазами.
- Против тебя выдвинуто обвинение. Твоя вина очевидна. Ты готовила еду для семьи своего господина. И Сатана забрал их. Разве ты вправе расточаться подобными подарками? Тем, чем не владеешь.
- Я не знаю, от чего они умерли! – голос перешел на рыдание.
- Она ответит мне с глазу на глаз. Я расспрошу ее подробно.
Приор планирует пытать женщину до тех пор, пока она не скажет то, что он желает услышать.
Вот ее тело уже подвешено в глухой серой комнате с маленьким окошком. Приор тенью скользит к ней, озаряя мрак золотистым наконечником. Раскаленная кочерга нежно рисует узоры на женском животе. Тот волнуется, втягивается, выпячивая ребра и надеясь избежать наказания. Святой крест на ее животе. И еще много, много крестов. Роспись поможет ей одуматься, приукрасить себя. Пронзительные крики наберут больший диапазон скоро.
- Сознайся.
- Чтоб вы предали мое тело огню?
- Ради очищения. Тебе плоть дороже души, служка Дьявола. Как он ублажал тебя? Ты веселилась на шабашах, мутила рассудок добрым людям.
Она смотрит на него разгневано.
- Все это ложь! Отпустите меня! Вы! Урод. Бога нет в этой церкви! Это труп из камней. Дух покинул его.
Она плюет ему в лицо. Приор багровеет от ярости и вгоняет металл в ее правую грудь. Колет несколько раз. Кровь стекает по животу, промежности, ноге на пол. Женщина агонически рыдает и продолжает проклинать приора. Он подносит тупой конец железки к ее укрытому темным пухом влагалищу, просовывает его меж сжавшихся ног и начинает долбить ее грот. В этих движениях выражается все его недавнее желание к этой женщине. Он не сразу отдает себе отчет в том, что его половой орган встал, и воображает, что штырь – то и есть его член. Достает железку. Та тоже вся в крови. Он утирает алое о ее лицо, засовывает конец в рот, чтоб ведьма испробовала своего яда. Рот ее агонически кривится, лицо вспотело и блестит в свете факела. Судорожное дыхание сквозит в губах. Лужа под ногами коснулась сапог приора. Он хочет, чтоб она оклемалась, обдумала услышанное, переварила информацию и сделала выводы. Она должна сделать правильный выбор, отвратиться от Дьявола и открыть свое сердце раскаянию. Израненное тело трепещет.
- Что ты мне скажешь?
- Мразь.
- Зачем же так самокритично? У тебя еще есть шанс. Покайся.
На это женщина лишь заливается слезами. Хотя казалось, все они уже пролиты.
- Ничего. Я тебе помогу. Я разговорю тебя.
Алчущие священники желают присоединиться к пытке красотки. Но приор не желает делиться своей добычей.
- Ты психопат, приор. Все вы прокляты. И не я сгорю. Вы сгорите. Ваши души.
- Продолжай.
- Будто этого мало? – в ее глаза блещет безумие. Ее ввели в эту мясную лавку, именуемую монастырем, поставили на колени, искалечили. Чрез плоть ее разум агонизировал. И теперь миру являются все плоды притеснения человеческой души. Сколько несчастья может принести отсутствие меры!
Одиночество приора бесконечно. Оно похоже на темный океан, волнующийся в поисках Бога. Он желает залатать брешь в своей душе и активно пихает внутрь тексты писания посредством зрительной абсорбции. Он похож на иссохшее дерево, из которого вышла вся влага и жизнь. Если постучать, вы слышите эхо. Ветер залетает в дупло и звенит внутри, расшатывая его, вырывая из земли. Упившись кровью и криками ведьмы, он желает возобновить внутреннее присутствие. Живость, страсть цепляющегося за жизнь создания, ненависть и презрение. Пол стучит от шагов, вибрирует изнутри. Это его демон идет за ним. Они будут вместе с этой вшивой девкой вариться в котле, держась за руки.
Он заходит в ее камеру, наблюдая измученное тело с измененным сознанием. Ее потрепали. Знатно потрепали. Он убирает прядь волос с ее лица и видит немоту, отстраненность. Трусит за плечи.
- Приди. Вернись, дитя. Грешница. Я тебя еще не отпускал. Дьявол манит тебя в свои объятия. Но ты уже насиделась там. Иди ко мне.
Он привлекает к себе, сжимает за плечи, прислоняет к груди, сидит вместе с ней под каменной стеной на холодном полу и смотрит в мелкую прорезь в стене на звезды.
- Посмотри, как красиво. Как красиво! Зачем ты лишила себя этого? Зачем? – в глазах его отчаяние и безумное сочувствие. Она лишь сильно щурит очи. Потом открывает из огненно. Тянется к его лицу и силится выдавить глаза. Однако руки слабы. Приор подрывается. Слабое женское тело шлепается на пол.
- А ведь я преподал тебе урок милосердия. Но Сатана научил тебя отвергать. Он научил тебя отвергать, - приор безумно шепчет себе под нос, доставая из скромной шкатулки анальную грушу. Он ставит женщину на четвереньки, ногой прижимает ее лицо к пыльному полу. На щеке остается след от сапога. Потом обходит, отпускается и задирает драное рубище. Рядом с разорванным влагалищем судорожно сжимается анус. Приор проводит по груше языком и всовывает орудие в глубины. Плач, стенания, всхлипы, слабые попытки вырваться. Лепестки лилии начинают раскрываться в лучах кровавого заката. Приор любит осенние закаты. Он сам достиг предела чувствительности и от отчаяния готов кричать в унисон осужденной. Душа жаждет вырваться, но рвет другую душу. Они в танце сливаются. Извращенные судороги достигают меры художественного упоения. Он предает свою сдержанность. Черты лица коробятся захваченной эмоцией. Ему никто не нужен и нужно все и сразу. Прямая кишка женщины расширяется как просторы мироощущения в момент катарсического удовольствия. Она поймет, что боль – это эмоция и перестанет бороться. Она смирится и скажет «Мне все нипочем, безумные идиоты!».
А приор будет чувствовать, думая, что она чувствует тоже. Он заблуждается. Но что может быть прекрасней заблуждения с позитивным эффектом. Зажатая душа всколыхивается, крича о том, что строгость рясы – лишь муляж. Что Бога и Дьявола нет. И это лишь номинальные названия человеческих устремлений, марки, наклеенные самими людьми. Он кричит о том, что вне марок. О том, что он свободен. Теперь они свободны оба.
Он вытягивает грушу, достает нож, разрезает ногу женщине от седалищного бугра до обратной стороны колена. Он хочет кричать о том, что одинок в своей келье. В целом мире. И Бог давно не смотрит на него. У Бога нет глаз. У Бога нет субстанции. В нем самом нет Бога. Только кукла на шарнирах. Механизм, функционирующий циклически изо дня в день.
Кровь заливает пол. Как хорошо. Как красиво! Он бросает женщину истекать и запрещает помогать ей. Пусть покроется коркой, пусть выплеснет свой ведьминский яд. Завтра ее душу спасут, а праху позволят удобрить мать землю. Всепоглощающий огонь снедает страдания, дарит тепло, восхищает яркостью, истребляет непотребное. То, что нужно.
Приор чувствует себя плохо. Как и всегда. Кажется, ничто уже не принесет ему отдохновения. Бог себя исчерпал, жестокость исчерпала. Судьба должна бить нас, чтоб мы шевелились. Не только пряниками она мотивирует. Жестоко. Но слабые уходят. Уходят и смелые. Он не был до конца ни тем, ни другим.
Событием становится сожжение очередной еретички. Когда пламя обнимает ее истерзанное тело, она начинает верещать подобно свинье. Еще живой. На вертеле. Будто железо пропустили чрез нее. Приор подумал, что стоило казнить ее, посадив на кол. Но умираем мы лишь единожды. Снимите ее с костра! И все будет сделано, как подобает. Но уже поздно. Крик стих. Лишь мерное потрескивание и запахи гари. Толпа постепенно расходится. Приор накрывает седую голову капюшоном и идет в свою келью. Для того, чтобы снова с отвращением заглянуть в писание.