Художник Шульженко известен больше за границей, где его работы ценят, любят и покупают.
В России художника почти не знают: его не выставляют в Москве, как выставляют Шилова и Церетели, его больше ругают и относят к числу русофобов, нежели к патриотам и русофилам.
А если и относят, то к таким, какими были Чаадаев, Достоевский, Владимир Печёрин, Салтыков-Щедрин, Герцен.
Я отношу себя к числу поклонников Василия Шульженко, к числу почитателей его философии, очень точному и тонкому понимания России. Тем, кто впервые увидит его картины, это может показаться даже кощунственным.
Художник Василий Шульженко напоминает миллионам россиян, откуда они и я родом, ЧТО во мне главное: о моей матери, голодном детстве, искорёженных судьбах людей, окружавших меня в детстве, о бабке, спившейся и умершей где-то в кочегарке, о поселке, разбитом не по улицам, а по лагерным зонам: первую, вторую, пятую и шестую.
О пьянках, папиросах, холоде и голоде, о том, что старательно прячу в подсознании, тщательно забрасывая интеллигентской мишурой, благовоспитанностью, образованностью и социальными приличиями. На что закрываю глаза, чтобы не помнить, забыть, чтобы не было больно от сознания, в каком на самом деле я и мы состоянии.
Но бегство в подсознание не помогает: стоит хотя бы мимоходом увидеть знакомые с детства лица и картины, будь то Балабановский «Груз-200», или стихи Михаила Анищенко, или картины Василия Шульженко как все всплывает. И понимаю, что от этого не убежишь: я не перестану быть русской, потому что это и есть настоящая Россия, нравится она кому-то такая или нет.
И я вспоминаю в себе ту маленькую девочку, которая смотрит на меня с картины «Продавцы картофеля», а рядом - не лукаво улыбающийся безногий отец, а мать с такой же пьяной и извиняющейся улыбкой, радующейся, что еще живет, пусть и в такой нищете.
Меня, и не только меня, миллионы, таких как я, картины Шульженко задевают за живое, потаенное, непонятное и самим, потому под внешней оболочкой во мне неистребимо живет та же бедная девочка, хорошо знающая спивающийся мир взрослых, от которого всю жизнь бегу, но не могу убежать.
Мир грубый, матерный, с запахами перегара и уличного сортира, грязными толчками и замерзшими зимой кучами дерьма, мир с грязными тараканами и вшами. Нам только кажется, что мы в него уже никогда не вернемся. Но он держит нас, держит не этим натурализмом, а чем-то более глубинным и жутким.
Этот мир мне близок, он значительно чище, более открыт и естественен, хоть и пугающ. В нем есть своя тайна, завораживающая и отталкивающая одновременно. Этот мир зачаровывает и не отпускает, как бы и сколько из него не выпутывался и не силился преодолеть и убежать.
Я чувствую в себе его тягучую и темную материю, которую с такой правдивостью, пронзительностью и любовью передает по-настоящему русский художник и интеллигент Василий Шульженко, проникая под кожу и делая понятным многое в России и человеке.
Если бы Шульженко попытался выставляться в парижском салоне, как это делал когда-то Сезанн, его картины также бы не допускали до добропорядочных граждан, и также бы от его картин отворачивались.
Глядя на творчество Василия Шульженко, понимаешь, что никуда русский мир и русский дух из тебя не ушел, хоть и сменил одежды. Ты только силишься выбраться из-под его лохмотьев и нищеты, иногда (а сегодня все чаще) это удается, но до конца выбраться из него никогда по большому счету не удастся.
И пугаешься именно этой, своей настоящей, сути, которую с такой пронзительностью и любовью изображает Василий Шульженко.
И он, и Михаил Анищенко, и я принадлежим к одному поколению - 1949-1950 годов рождения. Василий Шульженко вырос, как он говорит о себе в одном из редких интервью, в благополучном семействе, которое изобразил с такой щемящей нежностью и любовью в «Дворах моего детства».
Но вокруг него были те, кого потом, в период перестройки, он стал писать и через кого выражать свое понимание России и свою философию человека. И сколько параллелей, знакомых сюжетов и цитат из разных художников, лица и фигуры которых пересажены на русскую почву.
Это и «Нарцисс», смотрящийся испитым лицом не в чистую воду, а в грязно- мутную лужу с соответствующим пейзажем.
Это и «Завтрак на траве» не с гламурно-парижскими кавалерами и дамами, как у Эдуарда Мане, пусть даже обнаженными, но красивыми и богатыми, а с теми же русскими, всем знакомыми и понятными, лицами.
Это и «Стон», так напоминающий «Крик» Эдварда Мунка, только в сто раз усиленный болью и безысходностью, от которой сводит руки и не в состоянии встать. Это и «Пробуждение» после глубокого запоя, как у Мунка «На другой день».
Это и «Распятый», где до Бога тоже никому нет дела, как и на картине Поля Гогена. И здесь люди занимаются своими обычными делами: пьют, едят и даже испражняются, не замечая боли и страданий Господа.
И «Купальщицы», но не с тем прозрачно-голубым воздухом и бело-голубыми обнаженными телами, что у Сезанна, а с грязно-жуткой рекой и промышленным пейзажем. И летящие по-шагаловски во сне и наяву фигуры («Полет», «Видение Кольки Рыбина», «Дворы моего детства» и др).
И за всеми этим "Босхом" проглядывает теплота, любовь и сострадание к русскому человеку, оказавшемуся в стране со слепыми вождями («Направляющий», «Пастух»), силящимися понять, куда вести народ, но от натуги только искажающими свои гримасы.
Ирония и юмор, но не сарказм и не издевательство, а глубокое сострадание, понимание человека и русского человека, в частности, со всеми его гнойниками, нечистотами и злом, но и добротой, принятием жизни такой, как она случилась.
Есть у Василия Шульженко большой цикл работ на мифологические темы («Харон», «Диоген», «Нарцисс», «Кентавр», «Фавн»), написанный с юмором и улыбкой и с таким же узнаваемым российским пейзажем.
Художник своими средствами осмысливает историю советской России («Сквер», «Ленин и крестьяне»), России уже сегодняшнего дня и своим пониманием интеллигенции («Гроссмейстер», «Гамлет и тень отца», «Над пропастью»). И во всех картинах художника есть мысль и философское осмысление человека и страны.
Поэтому смотреть Василия Шульженко надо вдумчиво, стараясь понять, что стоит за каждой картиной, за каждой фигурой, за каждым сюжетом, кого он цитирует. А для этого надо знать больше, чем только Василия Шульженко, надо погрузиться в историю европейской культуры и мифологии.
Но сквозь всю грязь и пьянство везде или почти везде видны русские церквушки, то ли как знак святости, то ли как символ возрождения веры, которое тоже идет тем же причудливым образом, что и возрождение России. И кругом горизонты и полусферы, словно Вселенная раскрывает свои объятия и принимает в себя Россию, такой, какая она есть.
Автор публикуется в блоге (с иллюстрациями и видео)
http://sotvori-sebia-sam.ru/xudozhnik-shulzhenko/