«И братьев и сестер своих пережил, и детей их, и детей их детей... Теперь и не скажешь, сколько я копчу это небо... Устал. Жить устал, видеть этот умирающий мир устал... Радоваться нечему... Нет, столько жить – душе один вред...
Помню, давным-давно редкая птица не становилась на крыло – ну, не летала, то есть... Так, какой-нибудь бедолага пораненный оставался пешим, а все остальные непременно становились на крыло. Нет, были, конечно, и такие, что с самого рождения в силу природы своей никогда не летали – индюки какие-нибудь или куры. А теперь – все индюки и куры, но не по важности своей или глупости, как ранее упомянутые, а из вырождения породы, что ли... Сейчас редкая птица становится на крыло – как спокойно смотреть на это? Оно, конечно, смешно, когда половина приземленных воображает себя летающими, а на деле они лишь машут крылышками и прыгают не выше колен... Кричат: « Ура! Я летаю! Учитесь у меня!» Но печального здесь больше – они, ведь, остановились, и, значит, никогда не взлетят, но они не хотят даже слушать мои советы... Еще страшнее: другая половина «приземленных» даже крыльями не машут; что там, они даже в небо не глядят... Вот до чего мы переродились. И до чего угораздило мне дожить... Мир слеп... Никто не хочет слушать старого ворона. Копошатся себе на свалке жизни – каждый ищет свой хлам... Есть пара-другая толковых ребят – только на них и надежда. «Из искры возгорится пламя!» - сказал кто-то. Толково сказал, а вот кто теперь и не вспомню... Ну, полетел я. Бывайте!»