Мерцающие блики Озера Забвений

Евгений Журавли
Говорят, что где-то далеко, там, где находится колыбель моего народа, в седой древней старине, под синим небом, в краю, окутанном легендами и преданиями, тысячи лет покоится тихое безмолвное озеро. Посмотрев в него, человек не видит своего отображения, но в красочных бликах возникшей ряби можно увидеть то, что желаешь больше всего – собственное будущее. Но самое главное – говорят, что если бросить в озеро камень – человек избавляется от своего прошлого…


Я искал его. Может, с тех самых пор, как тучный локомотив поезда в своём терпеливом ожидании заставлял вибрировать морозный воздух перрона… А может, с того момента, когда в ясном летнем небе моего подсознания прогремела раскалывающая жизнь на «до» и «после» ослепительная молния неизбежности… Может, с обжигающего стыда трусости, овладевшего однажды моим сердцем. Но, может, и наоборот, с чего-то свершённого, право на что имели лишь только боги. Так или иначе, я уже давно искал.


Озеро Забвений… Легенда говорит, что найти его не так уж и трудно – все великие завоеватели человечества искали его. Но неизвестно, достиг ли его хоть кто-то. Над озером царит тотальная тишина, и над ним не пролетают птицы.


Всё было решено. Камень, который я носил за душой, давно уже тёр своими острыми гранями моё сердце. Я сидел на полу, глядя во тьму, потягивая из кружки крепкий чёрный чай, пребывая в полном спокойствии. В ночной тиши квартиры спокойно ожидала своей судьбы груда типичного туристического инвентаря – два рюкзака, спальные мешки, пара незаменимых инструментов, кое-какие консервы, тёплые вещи. На полу лежали «загранники» с вложенными распечатками авиабилетов и несколько изрисованных листков – памятки, карты, стандартные разговорные фразы на фарси… На моём лице, подобно мерцанию костра в тёмных пещерах моих неолитовых предков, отражалось синее свечение монитора. В соседней комнате тихо посапывал десятилетний сын… Выпущенной стреле нет необходимости сетовать на ветер.


Озеро забвений… Где оно? Александр Македонский, Чингисхан, Тимур. Перелётные птицы. Заратустра, Иисус, Мухаммед, Митра и Будда. Неизвестные народы. Голубоглазые памирцы. Архаические языки. Арии. Асы. Там ли мои истоки? Что мы вообще знаем об истории? А что об истине?


Сашка... Он подъехал как всегда на десяток минут позже, без звонка и стука распахнул дверь, осветив раскосой улыбкой прихожую, и грозно предъявил: «Ну что? Всё готово? Вошкаетесь, блин. Может, чайку предложите? Гость в дом – Бог в дом. А вы хмурые… Никуда не денется ваш самолёт, успеем…»


Сашку я знаю уже ровно полжизни – шестнадцать лет из тридцати двух. Впервые увидев его, поднимающегося по переходу лестницы студенческого общежития, я поразился, насколько было суровым его чуть раскосое лицо. «Наверное, страшный человек», – подумал я. Этот факт теперь навсегда является для меня доказательством обманчивости первого впечатления. «Страшный человек» ещё с двумя второкурсниками поднимался по лестнице, держа под мышкой трёхлитровые бутылки водки «Асланов». Спутники его громко и радостно обсуждали удачную разгрузку фуры, где им неплохо заплатили и прибавили каждому в награду по два литра на нос. Поравнявшись, Саня абсолютно без эмоций посмотрел на меня, зелёного. И безмолвно пошёл дальше. Поэтому следующая наша встреча была ещё более незабываемой… Я, первокурсник, в пьяном угаре лежал на койке, окружённый тазиками и причитаниями своей подруги; меня тошнило. Распахнулась дверь, и мой друг Данила, с которым я и перебрал так в этот вечер, указывая на меня, воскликнул: «Вот он! Ему плохо! Играйте пацаны, играйте!» Пацаны, одним из которых был суровый Саня, а другим – здоровенный второкурсник Колян, покорно присели на табуретки передо мной и… стали играть. Это была баллада «Скорпионз» – «Holiday» – без слов, в две гитары. Я и не очень-то понимал, что происходит. Но это было красиво… Трогательно. И очень по-русски. «Умирать, так с музыкой!» – это лучшее, что смог придумать мой нетрезвый товарищ.


Судьба всегда являет нам свои решения оттуда, откуда мы их не ожидаем. Это первый урок и аксиома. Но мы всё же часто, вопреки её воле, тщетно ждём чего-то, не замечая уже свершившегося факта. Саня появился в моей жизни. Стал частью моей судьбы. Скромный, стеснительный, умный. Он обучил меня всему тому, что умел сам, и уже через пару месяцев мы сколотили музыкальную группу, репертуаром которой портили многочисленные университетские вечера. Конечно, мы собирались стать великими и создать новую музыку, но тайком мы, конечно, мечтали только о девчонках. Хотя главное – не это… Мы сочиняли, писали, играли и читали. Так рифма, ритм, математичность, смысл, мелодия, структура и форма не только своей неисчерпаемостью, но и закономерностью, проникли в наши души. Познание, как и творчество, сами по себе обусловленные рамками, оказались безграничны. Это меняет всё. Сущность не являлась больше конечной субстанцией…


Мы едем. «Ну, как дела с Маришкой-то?» – спрашиваю я Санька’ по дороге в аэропорт. У Сани с Маришкой не очень. Всё к чему стремились – приобрели: квартиру, карьеру, новую машину… И, как часто бывает, дальше – ничего. Ни детей, ни любви, ни общих мечтаний. «Помнишь, ты говорил, что мечты должны быть завышены, недостижимы? – спрашивает Саня, – Вот как-то так… Жаль только жизнь второй раз не даётся…»


«Конфетки?» - предлагают сосучки стюарды. Сын, смущённо улыбнувшись, набирает неожиданно свалившийся подарок судьбы. Пусть набирает. Это аванс. Лишь потом, спустя много лет, когда-нибудь он осознает, что чтобы что-то получить – нужно что-то отдать. Однажды ему придётся платить. Какой путь выберет он – тяжёлых болезненных редких выплат или пожизненного рабства небольших довлеющих обязательств – решать ему. А сейчас – детская безмятежность, наверняка полная проблем в своей внутренней оболочке, но, как оказывается потом, – счастливая, кипит и возится на соседнем сиденье, снискивая наши улыбки…


Я помню, как увидел его впервые… Наступал новый, 2002-й, год. Я стоял перед дверью палаты для новорождённых. Слышно было, как в ординаторской по телевизору избранный президент поздравляет с праздником население моей страны, медсёстры разливают шампанское, и куранты отбивают наступление нового года по московскому времени. Подошедшая медсестра накинула на меня халат и открыла дверь. В палате стояло не более десятка люлек с новорождёнными, но я сразу узнал своего. Именно узнал... Пройдя по палате к окну, я заглянул в лицо безмятежно спящему в кроватке новому человеческому существу. В темноте окна бесшумно падал белый снег. Какие мысли посетили меня тогда? Я вдруг увидел, что это пофыркивающее, не осознающее ещё себя существо – вовсе не моя собственность, игрушка или ребёночек. Родилась новая Жизнь. Личность. Человек. С характером, внешностью, самобытностью, с будущими взлётами и падениями. Со своей судьбой. И уже сейчас, ничего не подозревающий, он уже обременён предъявленным ему происхождением, именем, гражданством, социальными обязательствами, местом и временем. Своим набором неизбежности…


Закончилась посадка, уселись пассажиры. Тимур со своей детской вездесущей любознательностью уже открыл и закрыл, проверив, все устройства и приспособления тесного пассажирского места. Изучил инструкцию. Прогудели турбины, и самолёт тронулся. «Пап, а какая сейчас скорость?» «...Километров триста, наверное». «А есть машины, которые разгоняются до такой же скорости?» «Конечно, есть. Спортивные, например, могут и четыреста набрать». «Так почему они не взлетают?» «Потому что нет крыльев… Чтобы взлететь – нужны крылья». Запомни, мой сын. Запомни навсегда. Это очень важно.


Простираясь до горизонта, облака создают огромное белоснежное пространство, выглядящее как настоящие снежные шапки гор, и мои караваны воспоминаний неспешно отправляются в далёкие 80-е – в жаркий и щедрый, богатый и мирный тогда Кавказ. Там, в маленьком городке, где покоятся могилы моих дедов, над Тереком возвышается высокий холм. Под холмом – руины древнего города Джулат, который в своё время рискнул не покориться Великому Тимуру. История эта почти всем известна – после взятия города Тимур приказал каждому воину бросить горсть земли на пепелище. Так над руинами вырос огромный холм. А над холмом поселилось безмятежное синее небо. Над небом, как говорят, в Вечности – седой Господь... И ровно через семьсот лет после этих драматических событий, на огрызке башни, торчащей из холма, восседал в одинокой задумчивости худощавый одинокий я. И более всего мне тогда хотелось быть причастным к чему-то великому. «Почему я не Тимур?» – думалось мне тогда. Что значат годы? Тысячелетия и, вообще, Время? Случай, шанс? Существует ли Судьба? Как у каждого подростка, мысли мои были в то время глобальны. И хотя я не открыл тогда рецепт процветания для всего человечества, но уже точно знал, что у меня будет сын, и звать его будут Тимур. И что я привезу когда-нибудь его, родившегося уже наверняка где-то в других климатических и временных поясах, сюда, в это место, посажу рядом и расскажу эту историю. И его юная впечатлительная душа наверняка поймёт, что где-то здесь её корни. Потому что корни нужны всему живому. Без них содержимое становится сухим.


Самолёт мягко рассекает разреженное пространство над облаками. «Пап, а здесь всегда так светло?» «Да. Потому что мы над облаками, и здесь всегда светит солнце. А если мы поднимемся ещё выше, то одновременно сможем видеть и звёзды». «Пап, а есть такая звезда, которую с земли видно даже днём?» «Нет, сын, нету. Утром, одновременно с солнцем, правда, можно видеть сияющую точку – но это не звезда, а планета Марс или Венера...» «Ага! Но я знаю такую звезду. Это Солнце!» М-м-м-м... Молодец, сын, а я и не подумал. Солнце. Получается, есть что-то, что светит всегда и везде, за любой тьмой и мглой… Всегда где-то рядом. Просто иногда в это трудно поверить...


Где-то там, под облаками, многострадальная земля, шумные города и молчаливое Озеро Забвений. Существует ли оно вообще? Куда я тащу сына? Зачем ему это нужно? Не рано ли ему встретить свою судьбу, а мне – избавиться от настойчивого прошлого? «Вот, Тимур, послушай, всё это пространство – от снегов Урала до пустынь Белуджистана, от Каспийского моря до монгольских степей – называют Центральная Азия. Это – сердце Евразии. Это место возникновения крупнейших древних культур и исторических народов, хотя сегодня оно пребывает в нищете и разделено между множеством стран. Может, оно всегда так и было? Однако история говорит, что именно отсюда мы, европейцы, позаимствовали идею туалетной бумаги, сахар, алгебраический метод исчисления, современную форму одежды, карту звёздного неба, цифры, струнные музыкальные инструменты, поэтическую рифму, курьерскую службу, женский бюстгальтер, монету и многое-многое другое. Кроме того, отсюда на историческую арену выкатились крупнейшие исторические народы – арии, потом сарматы, гунны и тюрки, и, наконец, монголы Чингисхана. Почти весь набор хромосом из того, что болтается по твоим клеткам. И завтра ты увидишь бывшие когда-то богатейшими города, возраст которых настолько велик, что установить его невозможно. Понял?» «Ага. А что-нибудь здесь осталось сейчас?»


Детская непосредственность зачастую более точно формулирует вопросы... Без оттенков и полумнений. Ибо истина не обладает многомерностью суждения. Истина – она пряма и проста в применении именно потому, что обязана являться как бы структурной, геометрической основой для фактов, событий и действительности. Единственный вопрос: существует ли она?


Центральная Азия... Осталось ли что-либо здесь сейчас? Нечто великое? Что увидит мой сын? Я знал, что осталось. Может, он и рассмотрит за внешним упадком то самое великое, что можно увидеть на нашей планете. То, что выше самых высоких небоскрёбов, древнее самых древних пирамид и сильнее самых сильных механизмов… Да. Неумолимая воля к жизни – вот что сильнее всего на свете. То, что в самых невыносимых условиях пробьёт себе дорогу, прорастёт и выживет. То, что разрушит все небоскрёбы, а потом возведёт их вновь. Что шире любого моря, да и, наверное, целой Вселенной. И непонятно, что здесь является причиной, а что следствием… Двигаться, преодолевать и жить. Без шансов, без плана на будущее. Что бы ни происходило. Всегда.


Это сердце Евразии. И это сердце – оно такое же, как человеческое. Хрупкое, ранимое, чуткое. И, не в пример молодой Европе, более древнее и умное. Только здесь – последнее пространство на планете, где слова «гость», «честность», «друг», «дом» и «бог» имеют совершенно недвоякий смысл. Смысл, который не бывает искажён временными обстоятельствами и финансовым положением.


«Люди, Тимур… Люди. Вот что, скорее всего, запомнится тебе здесь… Помнишь, как мы начали это путешествие? Помнишь ли эти суровые места Кавказа, Ирана, Урала и Балкан – какие воспоминания остались у тебя? Что самое красивое мы видели там, если не самих жителей? Помнишь, как в провинции Керман, в Мэйманде, куда мы так долго добирались, в этом наверняка беднейшем селении планеты, где люди живут в пещерах с наскальными рисунками, а кроме еды не имеют ничего, кроме сушёных орехов и грубых семян – помнишь, как нам предлагали гостеприимство и ночлег? Так же, как и во всех предельных точках наших дорог… Как каждый с интересом и улыбкой звал к себе нас – странных высоких белых людей. Бесплатно. Вот так-то. Там, где люди близко к земле, никто никогда не думает о сиюминутной выгоде. Здесь люди ничего никогда не получали «просто так» и знают истинную цену вещей. И, думаю, что для них имеет ценность только то, что они могут забрать с собой, когда отправляются к своему Богу».
«Мне там понравилось», – говорит Тимур...


Чем суровее и ограниченнее условия существования, тем более высокий моральный кодекс формирует находящееся в этих условиях общество. Когда люди не оторваны от земли, нет искусственных умозрительных целей. Без них нет и мелочности. Это редкость, которую всё ещё можно встретить. Там, где люди окружены настоящим, нет ничего искусственного. Чувств, слов, переживаний. Получается, и люди там – настоящие?


Но как же нам сейчас, в этом перенасыщенном пространстве бурлящего современного мира, отделять здоровое от яда, настоящее от подмены, а истину от лести или лжи? Может быть, сделать себя неинтересным всему искусственному? Вывести свою душу с линии фронта извечной борьбы? Может, переформатировать своё сознание и тело на потребление того, что не сможет сделать тебя зависимым? Выбрать нечто большее, чем ты сам, а про остальное забыть?


«Э-э-э-э! Прямо смотри! Куда пошёл! Ты что, напился что ли?» В аэропорту Северной столицы идёт посадка на узбекский рейс. Бесправные, счастливые и несчастные, разбогатевшие и бедные, поддатые и набожные – тёмная толпа узбеков-гастарбайтеров проходит таможенный контроль. Мы, ожидая пересадки, наблюдаем. В памяти возникают лишь аналогии с военными фильмами, где немецкие солдаты беспощадно и плотно грузят пленных в вагоны поездов. Бедные работяги. Бесправные и гонимые здесь, такие же бесправные и обираемые на родине...


Мы все слабы; человек – слаб. Но человек слаб не тем, что делает ошибки. Эта мысль так важна, что необходимо повторить: он слаб не тем, что делает ошибки, он слаб не тем, что делает ошибки, он слаб не тем, что делает ошибки …. А тем, что СЛИШКОМ ЦЕНИТ СЕБЯ, ЧТОБ ДЕЛАТЬ ИЗ ЭТОГО ВЫВОДЫ. От этого – все беды на планете: от плохого обслуживания в ресторане до войн. Упорное повторение этого алгоритма создаёт наше вселенское зло. И при чём тут Бог?
Есть только один шанс – понять свою ничтожность, понять несовершенство. И тогда уже со смирением приходит сила. Становится смешным прежнее трепетное отношение к тому, «что обо мне подумают» и всяким беспонтовым движнякам собственного «я».
Самый простой путь к этому – личная душевная катастрофа, обесценивание всех прежних ценностей. А здесь уже и до Бога недалеко.


«Вначале был Логос. И Логос был с Богом. И Логосом был Бог» – слышу из глубин памяти слова ксёндза Ежи, зачитывающего мне, атеисту, первые слова Евангелия от Иоанна. «Пан Ежи!» – поправил я, – «…а «логос» – разве это не значит «слово»?» Ежи задумчиво посмотрел на меня: «Вовсе нет. Хоть по-гречески, хоть по-арамейски…» - и, помолчав, добавил: «Всё гораздо глубже. Глубже. Подумай об этом как-нибудь…»


Здравствуй, Узбекистан. Влекомые толпой, мы входим в здание аэровокзала. На посту таможенного оформления огромная толпа. Оставив Тимура получать багаж, я ищу где бы выкурить сигарету и, в конце концов, останавливаюсь в туалете. Три часа ночи… Спешить некуда, потому что некуда. Никаких броней и договорённостей… Следом набивается десяток местных. «Турист или к родственникам? А, турист… Вот ты думаешь, может быть, что здесь так же к вам будут относиться, как в России к узбекам? Нет, не так, однако! Здесь хорошо встречают гостей! Так что ты здесь в такой безопасности, как у себя дома, а может, и больше…» «Ага, конечно…»


«Пап, ты вообще, знаешь куда идёшь?» - интересуется Тимур. «Когда GPS не знает, знает Аллах», – отвечаю я. Когда не знаешь, что делать, просто иди вперёд... Высадившись в аэропорту Самарканда и пройдя необременительный таможенный контроль, мы с Тимуром пробираемся через толпу наседающих орущих менял и таксистов. Четыре часа утра. Всегда в какой-то момент нужно делать выбор. Это неизбежно. Человек восточной внешности немногим старше меня, стоит чуть справа и напротив. Он отличается от наседающих со всех сторон просто тем, что не орёт. «Едем?» – глянув в глаза, мысленно спрашиваю у него я. «Едем», – так же без слов, кивнув головой, отвечает он. Я меняю 50 долларов у навязчивых менял, мы грузим рюкзаки и садимся в автомобиль. «Зря ты разменял у них деньги. Тебя только что обманули». Так мы встретили Искандера.


Утро. Женщина в платке и ярком халате убирает посуду со стола внутреннего дворика нашего маленького частного отеля, приговаривая себе под нос свои женские размышления и замечания. У неё явно хорошее настроение. В просвете неба над нами синеет величественный купол комплекса Гур-Эмир, находящегося буквально за углом… Но и не важно где ты… Жизнь создана по кальке. Здесь, в этих закоулках восточного древнего города, в небоскрёбах Нью-Йорка, в джунглях Амазонии, в виллах Лазурного берега мы все вынуждены оценить один и тот же набор чувственных переживаний и душевных стремлений. На голых ветвях щебечет маленькая птица. Яркое и тёплое весеннее солнце искрится на белоснежных пятнах запоздалого мартовского снега. У всех людей одни и те же проблемы, равно соответствующие масштабу личности. Я, ты, Пэрис Хилтон и Саддам. Различны только декорации. Мы все проживаем одинаковую по внутреннему содержанию жизнь.


На поднятую руку сразу же останавливается автомобиль. «А! Первый раз в Самарканде? Показать вам город?» Пара фраз, и мы садимся. «Ну что, рассказать вам что-нибудь?» И таксист начинает свои воспоминания: «Ну, расскажу историю… Был тут человек один. Я сразу его заметил, а среди всех таксистов он почему-то выбрал меня... Совсем уже немцем стал, но видно, что наш, что жил здесь когда-то. Так вот. Он рассказал, что, уезжая на ПМЖ в Германию, отколол кусочек мозаики с одного из мавзолеев Шах-и-Зинда. На память. И шесть лет, шесть лет (!) его теперь преследуют несчастья. И постоянно снится мавзолей. Так вот, все несчастья свои он связывал с этим кусочком мозаики. И что? Сразу из аэропорта мы поехали туда, у него даже клей с собой был, и приклеили несчастливый кусочек плитки. Не знаю уж, в то же самое место или как получилось. Прошло лет пять, наверное. И вот, приезжал он в прошлом году… Наладилось всё, говорит. Прошли несчастья. Так и есть. Самарканд своего никому не отдаёт, это все знают... Ну что, поехали?»


Пророчества. Эта земля полна ими. Что это? Потусторонние силы, божественное Провидение, материальность мысли или вовсе случайность? В пользу последнего свидетельствует тот простой факт, что предсказания, вообще-то, сбываются крайне редко. Но при этом многие события самими людьми принято обосновывать как исполнение пророчеств. В силу этого предсказание, которое выглядит истинным, но на самом деле таковым не является, может в значительной мере влиять на ход событий. Это многое объясняет. Но так же неоспоримо и то, что во все века и времена люди хотят быть причастными к тайне… И чем более считает себя человек неполноценным, тем это чувство сильнее.


С личностью и гробницей Тимура связано одно из известнейших пророчеств, известное как «проклятие Тамерлана». 16 июня 1941 года группой советских учёных были начаты раскопки гробницы с целью идентификации содержимого, что могло стать (и потом стало) громкой научной сенсацией. В какой-то день во время рабочего перерыва к члену экспедиции Малику Каюмову подошли три старика и спросили, участвует ли он в раскопках гробницы Тимура. Малик тогда пошутил, сказав, что он в этом деле главный и без него ничего не могут сделать. Тогда они сказали: «Вы ещё не открыли её? Гробницу нельзя трогать». Каюмов удивился. «Если её открыть, начнётся война. Так в книге написано», – пояснили они и показали на старинную книгу. В школе Малик учил арабский и попросил дать книгу, чтобы самому убедиться. Действительно, там было написано: «Если открыть гробницу, начнется страшная война». Тогда он спустился к академику Семёнову и писателю Садриддину Айни и пригласил их поговорить со стариками. Айни обиделся на стариков и прогнал их палкой. Малик Каюмов говорил потом: «Я был молод, и у меня не хватило ни ума, ни опыта для того, чтобы снять этих стариков на плёнку». Семёнов же махнул на них рукой: «Ерунда!» После перерыва гробницу Тамерлана открыли. Останки (по характерным признакам) без сомнения принадлежали Великому эмиру. Учёные были рады. Об этой сенсации заговорил весь мир. Малик рассказывает, как на следующий день в гостинице они включили радио и слушали новости о своей экспедиции. Говорили на всех языках – на немецком, на французском, на испанском. Один из операторов немного знал английский. Он вдруг побледнел, и когда его спросили о том, что случилось, он сказал: «Началась война. Гитлер напал на Советский Союз…»
То, что случилось потом, всем известно: Айни, Герасимов и Семёнов потратили немалые усилия, чтобы о проклятии стало известно товарищу Сталину. Хотя в те времена сама постановка подобного вопроса была немалым риском для жизни. Каюмов, глубоко переживая и чувствуя свою вину за происшедшее, в июле записался добровольцем на фронт. Неизвестно почему, но Сталин поверил пророчеству. Облетев по периметру всю тогдашнюю линию фронта, останки Тимура Великого с высшими военными почестями были торжественно захоронены в мавзолее Гур-Эмир, на прежнем месте. Было начало декабря 1941 года. Наступление немцев захлебнулось… Началась долгая битва за Москву.


«Многие перестали Бога бояться, от этого много плохого, – говорит Искандер. – Бог справедливый. Справедливость – это главное в мире. То, на чём держится мир…» Его искренние убеждения, основывающиеся на ясном и простом фундаменте, вызывают у меня уважение. Простота и краткость – почти всегда равны истинности и силе производимого действия. Поэтому я никогда не поверю в изящные логические умственные построения, которые многие люди считают своими жизненными правилами. Заповедями. Кодексом. Их не может быть много. Стол лучше стоит на трёх ногах, чем на четырёх.


Совсем скоро мы поймём, что стали друзьями. Случайны ли в таком случае эти случайные встречи? Разве не бывало такого, что в безликой толпе ты вдруг «узнаёшь» человека, безошибочно определяя, что с ним будет связана твоя последующая жизнь? Но и есть ли вообще тогда что-то, что мы получили неслучайно? Дружба… Когда-то давно мы с другом Андреем спорили, разговаривали и искали определения этому явлению весь вечер, когда старый наш университетский товарищ Лео, вызванный нами на сей диспут, войдя в квартиру с двумя бутылками коньяка, удивился: «А что спорить-то? Дружба – это когда любишь человека. Не ища взаимности, и не за что-то… Просто любишь это создание – и всё…»


Местная мудрость гласит: «Кто не путает других, тот путается сам». Томный тёплый вечер. Мы сидим в шумном ночном баре и пьём водку. Искандер удовлетворённо улыбается рядом. По какой-то причине ко мне в баре относятся как к царю. Периодически к нам подсаживаются или приглашают в свои компании. «Что происходит?» – спрашиваю я. «Да пока курил, вон тот, мордатый, меня подколол – типа уж не зарабатываю ли я деньги досугом с бедными европейскими скитальцами? Так вот, я сказал, что с тобой только ради денег. И что ты вчера на дискотеке без проблем спустил три тысячи баксов. И что платишь очень хорошо. Теперь весь бар так думает и об этом только и шепчется. Пусть облезут от зависти. Для них же деньги – это всё. Даже если он подгонит сейчас к крыльцу свой «Лексус» и наденет всё золото сразу, я знаю, что у тебя челюсть не отпадёт. Потому что тебе всё равно. Пусть обосрётся. А потратить 3000 зелёных для него – вообще смерть. Даже на женщину. Облезет весь, но не сможет. Деньги для него – это слишком много». Я смеюсь. Вот же лис. По всем лекалам Сунь-Цзы мы владеем пространством, лишь только поменяв правила игры. Задав направление мыслей противника, таким образом предугадываем их ход. И этим формируем ход событий. «Война – это путь обмана». О, подсел приезжий олигарх из Казахстана… В замкнутых человеческих сообществах, как и в живом мире дикой природы, внешние признаки статуса имеют огромное значение. В тему вспоминается расхожая русская пословица: «Казах без понтов – беспонтовый казах». Хе-хе…


Сознание постепенно туманится. Окружающий шум клокочет и булькает, сливаясь в единую симфонию… Закрыв глаза, мне представилась вдруг забавная и страшная картина: теряя тапки и регалии, в мою сторону со всех ног бегут Вишну, Индра и ещё сонм каких-то других индусских небожителей. За ними, разинув пасть от земли до неба, на полном ходу несётся огромное чудище. Мада. Опьянение.
Слово «мяда» значило в санскрите то же самое, что и название нашего славянского древнейшего алкогольного напитка – «мёд», то есть опьянение. Говорят, что мудрец Чьяванта, который и создал Маду, решив таким образом покарать богов, в результате обнаружил небесное царство совсем опустевшим. Тогда, сжалившись, он разделил своё чудовищное творение на четыре части и поместил их поровну – в хмельной напиток, в женщину, в азартную игру и в охоту. По-моему, очень мудрое решение… Теперь только те, кто попадают под власть всех четырёх соблазнов, погибают, сражённые Мадой. Так гласит легенда.


Утро. В голых ветвях деревьев уже вовсю поют птицы. На кромке асфальта греются в лучах яркого солнца продрогшие за ночь нахохлившиеся воробьи. В переулке мальчишки играют в чилак. Седая древность камней, окружающая их, уже три тысячи лет слышит эти же звуки. Кто обладает прошлым, тот обладает будущим… Самое время идти к Тамерлану.


Тамерлан похоронен в ногах своих учителей. От мавзолея Гур-Эмир прямой линией цепь мавзолеев проходит через весь Самарканд. Это великие суфийские шейхи Шамсаддин Кулял, Абу Бакр Тайбади, Бурхауддин Сагарджи и Шамсуддин Фахури. Краем этой линии является последнее прибежище великого Аль-Бухари в двенадцати километрах от города. Человек, посетивший эту линию в течение одного дня, для ислама считается совершившим хадж. В самом мавзолее возле Тамерлана покоится и некий суфий Саид Умар. Кто были эти люди? Каковы были их знания? Их непосредственный учитель, величайший известный суфий Бахауддин Накшбанди, определил однозначно: «Существует много учёных, не являющихся в действительности таковыми. Но в силу недостатка полноты знания их принято считать учёными. Так, в странах, где нет лошадей, лошадьми называют ослов…» Самарканд – столица суфизма. Здесь преподавали Накшбанди, Джами и Руми. Таковым Самарканд был всегда, остаётся и поныне. Так мы с сыном совершили свой хадж.


Известно, что внук Тимура, Улугбек, обогатил мировую математику и астрономию. А что знал сам Тамерлан? «Книга суфия – это не чернота букв, а белизна души», – учил на этой земле великий Руми. Суфизм – это «тарикат», то есть путь. Семь ступеней этого пути ведут к «хакикат» – подлинная реальность. Что мы знаем о подлинной реальности? Только глупец обладает счастьем уверенности в полноте собственного знания. Это заставляет задуматься.


«Справедливость», – без раздумий говорит Искандер. Современный ислам опирается на императив «справедливость». Это ключевое его понятие. И каждый, впервые произнёсший шахаду, уповает и рассчитывает именно на это. Однако не так далеко на север отсюда, на значительной территории Евразии, всё ещё борется за право на существование такой же основополагающий и равнозначный принцип – всепрощения и раскаяния. А точнее – всепрощающей Любви. «Бог всё простит». В этой фразе слишком много всего – Любви, созерцательного отношения к миру, доброты и чувства причастности, чтобы это мироощущение так просто кануло в Лету. Прощение – как неправомочность земного суда.


Тарикат суфия включает как терпение, так и любовь. Это мне ближе. «Всепрощающая любовь», – говорю я. «Прекрасно, когда человек способен открыть в себе любовь к добрым людям… – вторит мне из глубин древности седой Накшбанди, – …но он уже у цели, если смог полюбить даже ничтожных».


«Молодой человек, а вы знаете, что в традиции суфизма признавалось чудом?» – вопрошает меня старый служащий музея. «Это три вещи: шестое чувство; способность к перемещению физического тела любой массы; реальное и мгновенное восприятие действительности». Ого! Последнее в списке действительно является чудом. Хотя мы и редко это понимаем… Всего остального наука уже добилась… Я сижу на холодной ступени в шаркающей тишине усыпальницы великого завоевателя. Могу ли я его о чём-либо спросить? Конечно, могу. Мёртвые говорят, и ещё как. Казалось бы, нет. А почему? Потому что мертвы? А чем мы говорим? Языком, словом? О! Ведь говорят только дела, всё остальное – звуки. В мраке подсознания узловатой каллиграфической вязью проявляются слова великого суфия: «Тот, кто нуждается в мудрости, часто считает, что нуждается в информации; тот, кто обладает информацией, часто полагает, что обладает мудростью; тот же, кто обладает мудростью, становится свободным от необходимости в информации». Гулкая тишина подсознания. Ощущение капли, упавшей в вечность. Полёт частицы над бездной. Я понял. Озарение – это место + время + понимание…


Мы стоим возле мечети Ходжа Зиёмурод. «Тимур, иди, загадай желание, и если желаешь его сильно-сильно, оно обязательно сбудется!» – кричу я. Я и без всяких чудес знаю, что если ты до бессилия желаешь чего-либо, думаешь об этом – судьба обязательно пошлёт тебе решение. Помню, как несколько лет назад, сидящий в моей кухне друг Данила возбуждённо объяснял: «Ну, это вообще чудо! Как религия какая-то! Реально сбывается! Понимаешь, несколько месяцев думал над этим, но ничего не решил. Накануне доставки ожидание стало невыносимым. Решения нет. Стою с Сашей перед цехом и думаю о неизбежности конца. Окликнул некий человек. Оказывается, Сашин знакомый, заехал на озеро карпов покормить, тут нас увидел. «Как дела» там… о том, о сём.. А чего грустим? А? Ну, ладно, хочешь, я завтра приеду, порешаю?» Женя, я не поверил, но на следующий день приехал этот чувак, привёз всё, что надо, и уехал. И как это, Женя, называется? Да разве у тебя такого не бывало? Вспомни! А как ты сам первый бус привёз, ты хоть сам помнишь? Кто тебе тогда всё сделал, если только не Бог? А как ты без солярки по Германии шестьсот километров протянул? Помнишь? А ещё не замечал, что если очень боишься, что гаишник остановит, он остановит обязательно? Ну, Женя! Вдумайся! МЫСЛЬ МАТЕРИАЛЬНА! В этом и есть сущность молитвы».


Ходжа Зиёмурод... Говорят, Тамерлан перенёс сюда мощи Джирджиса – христианского святого Георгия, – и захоронил их возле мечети. В советское время предполагаемое место захоронения святого снесли. Согласно поверью, молитва в мечети приводит к быстрому исполнению благих желаний. Отсюда и её название, означающее в переводе «быстрое исполнение желаний». Тимур увлечённо пинает гальку, с радостью отскакивая от возникающих столбцов пыли… Я же загадал наибольшее, что позволено человеку за жизнь. «Найти».


«Жень, тут ходжа говорит, что ты что-то загадал, и он мог бы тебе помочь», – говорит Искандер. В арке прохода мечети за его спиной стоял старик в огромном тюрбане…
«Помощь является помощью, пока бескорыстна», – туманно отвечаю я.
«Старик говорит, не в этом вопрос… Ему интересно, что у тебя в руках… Можешь ли объяснить?» – спрашивает Искандер, имея в виду шерстяной клубок, который я перебрасываю в руках, сидя на деревянной лавке напротив молельни.
«Что тут объяснять? Просто шерсть. Моток пряжи, который имеет значение только для меня. Мне его подарили. Теперь сопровождает в путешествиях. Будто по своей воле, превращаясь иногда в нечто другое. Что-то вроде личной приметы. Я давно уже отношусь к нему как к талисману. Это как в русских сказках: «...бросил клубок Иванушка, и повёл его клубок в Тридевятое царство…» Слыхал, наверное?» 
«Ну-у… Забавно.. Аксакал-ака говорит, что, видимо, ты болтаешься по миру в поисках мудрости престарелых суфиев, но если посмотреть на слова, то уже держишь в руках суфи – это дословно и значит «шерсть», но не знаешь, как его применить, поэтому и сидишь перед масжиди… Но, с другой стороны, само слово «аль-суфи» и означает процесс постижения суфи как «человека, сидящего на лавке», то есть ученика.  И хотя на лавке ты уже сидишь, не понимая, правда, чем обладаешь, чтоб понять, тебе нужно найти свой тарикат, то есть путь. При этом ты пришёл издалека, а значит, уже находишься в пути, потому что любой путь – это всё-таки путь. Однако тебе не хватает мудрости, чтоб увидеть его. А мудрость, он говорит, у вас, христиан, называлась «софия», а здесь, на Востоке, звучит как «суфи», потому что это оно и есть. Но суфи уже у тебя в руках... Короче, всё это есть одно, он говорит, просто сразу этого не видно… Такая вот математика. Тут уж сам разбирайся, ха-ха…»


«Ака говорит, чтобы ты не расстраивался из-за того, что у тебя ничего нет, при том, что есть всё. Говорит, что всё равно это одно и то же. Он говорит, «всё» это и есть «ничто». Наверное, это нужно понять…»


«Это слишком сложно для меня. Вряд ли мне эта информация может помочь», – заключаю я. «Но этот моток я без сожаления могу пожертвовать ему...»
Шерсть. Путь. Слепота. Мудрость. Сидящий на скамье человек… Ничто.


Чистота. Пустота. Ничто… Не этим ли манит меня моё Озеро? Где оно? Сброшу ли я когда-нибудь свой камень? Так ли уж оно необходимо? Что я в нём найду? Что даёт нам избавление от прошлого? Ведь без осознания всех своих ошибок лишаешься не только жёсткого панциря своего жизненного опыта, но и уверенности в правильности поступков. А сомнение стоит очень дорого… Но и в прошлом много прекрасного… Я смотрю на Тимура. Счастливая беспечность. Вот уж точно, как книга суфия – белизна души. Чистый лист. Табула раса. Никаких горьких правил, но и в силу этого – никаких ограничений на полёт фантазии. Он ведь может мечтать вообще о чём угодно! Никаких ограничений. Отсутствие опыта делает возможным и отсутствие рамок. В этом определённо есть мечта – стать как чистый лист и начертать на нём недозволенное разуму… Да.


«Спасибо, говорит, но тебе не нужна информация, а свою шерсть подаришь другому… Догадывается, наверное, что с тебя состричь нечего, а-ха-ха! В общем, говорит, чтобы мы спросили у святого Даниила, там тебе послание… Только ты сильно не мечтай, может, он так имеет в виду, что разговор закончен. С этими святыми людьми непонятно – слово скажет: то ли похвалил, то ли обидел…»


Большинство людей когда-либо прекращают мечтать. Наверное, с этого момента и наступает старение человека. Движение в рамках условно очерченных границ, стимулируемое лишь необходимостью. Без попыток превозмочь.


Ходжа Данияр – мавзолей пророка Даниила. Пятикупольное здание в красивом месте на окраине Самарканда, с длиннющим, почти двадцатиметровым надгробием. Считается, что мощи библейского святого растут, поэтому надгробие со средневековых времён постепенно увеличивают. Их поместил сюда Тамерлан, перенеся из Ближнего Востока в XIV веке, оставив часть их и в первичном захоронении. Видимо, тогда, когда и возникли споры о том, какое из захоронений является более священным, правитель постановил увеличивать размер гробницы, внедрив легенду о росте мощей. Так мазар стал неоспоримым.
«Аксакал сказал, что надо посетить это место. Вы же христиане. Без него твой хадж будет неполным, – говорит Искандер. – Можешь что-нибудь у него попросить. Вряд ли пророк откажет. Христиане здесь не каждый день бывают. Вот, видишь эту акацию? Говорят, ей лет семьсот. Так вот, пять лет назад сюда приезжал ваш русский главный имам, Алексий II, молился здесь, и акация зацвела. Святое место».


Мазар Ходжа Данияр почти пуст... Кроме нас, из посетителей присутствуют одна узбекская семья и явно русский бородач с молодым сопровождающим.
«Здравствуйте! Туристы?» – здороваюсь я с ними.
«Все мы странники божьи. И вам здоровья!» – ответил человек.
«Вы, наверное, священник? Простите, если помешал», – догадываюсь я.
«Нет, что вы, не помешали. Я, действительно, настоятель. Мы из Ташкента. Просто люблю это место… Все мы у одного водопоя, все здесь равны. Но кто-то уже напился, а вы выглядите жаждущим. Ищете ответы на вечные вопросы?»
«Вечные вопросы на то и вечные… – мягко отвечаю я. – Но мудрость никогда не помешает».
«Ах, молодой человек… Многие ищут мудрости, полагая её за ум. Но мудрость человеку могут открыть только три сестры – Вера, Любовь, Надежда. Они как три проявления своей матери, Софии… Тот, кто их не познал, не увидит и мудрости. Никогда».
Неожиданный подход. Поверить ли настоятелю? Или есть другой путь? Люблю ли я? Надеюсь ли? Верю? Острые вопросы зашевелились в душе…
«Спасибо, отец».
«Бог в помощь!» – улыбнулся отец Григорий.


На древней акации совсем мало ленточек, которые принято по всей Азии повязывать на перевалах и в священных местах. Древний обычай, символизирующий жертву, – дань в виде кусочка одежды, оставляемая богам. Среди нескольких ленточек трепещет на ветру и маленький скомканный кусочек бумаги, застрявший в ветвях.
Беру его в руки и усмехаюсь… Надо же… На одной стороне крупным шрифтом написано ОЗЕРО. Явно заглавие статьи, продолженное уже не читаемой палочкой – это может быть любая из букв типа Н, П, Ю, Р или других… На обратной стороне и вовсе абракадабра: « – Кхоламан, Камбар, Хайбат, Пудина, Панир, Зульфикар». Дальше строка обрывается.
Верхняя часть страницы, глянцевая бумага – явно какой-то популярный журнал на русском языке, типа «Вокруг Света». Какие-то географические названия? Мусульманские термины?
«Можешь понять, про что здесь написано?» – спрашиваю Искандера.
«Непонятно. Похоже на имена… Но если ты считаешь, что этот обрывок к тебе попал не просто так, ты должен всё выяснить».
«Ха! Должен? Да это же просто ничто! Какое это послание? Несколько букв на кириллице! Даже совпадением нельзя назвать».
«Зря ты так. Священное место. Именно должен».
На всякий случай я разворачиваю обрывок и кладу между купюр в кошелёк…


Там, откуда я приехал, где серые башни городов упираются в серое небо, сейчас кипит и движется в водовороте автомобильных гудков жизнь. Она кипит всегда. Уникальная форма биологического и материального существования, разделённая на тысячи отдельных жизней. В каждой из которых некто абсолютно одинок… И в этом котле бежит и барахтается некое самоосознающее одинокое «я», пытаясь получить то, без чего существование в этом ареале немыслимо. Пытаясь иметь доход, статус, работу, жильё. Пытаясь иметь будущее.
«Смотри, – говорю я Тимуру, – ты видишь этих людей? Их тысячи. Видишь, они едут в машинах, садятся в маршрутки, спешат по своим делам, пытаясь устроить свою жизнь… Видишь? А сейчас пойми, Тимур, пойми навсегда – почти никто из них не является хозяином собственной жизни. Почти никто. Либо им СКАЗАЛИ что делать, либо им НАДО. То есть они либо ВЫНУЖДЕНЫ, либо ДОЛЖНЫ. Это нужно понять. Учись выбирать сам, что именно тебе делать. Именно ты…»


Иметь доход, статус, работу, жильё. Иметь собственное будущее. Иметь жизнь… Но жизнь имеет тебя.


«Ты движешься туда, куда стремился Искандер?» – спрашивает Искандер. Он имеет в виду, конечно, Александра Македонского. «Именно. И не только», – отвечаю я. Этот путь начался не вчера. Мне необходимо найти то, к чему стремились все великие завоеватели. Неужели же только к власти? Не  могу в это поверить… Совсем недавно, далеко в глубине Ирана, попинав камни на грандиозных руинах древнего Персеполя, мы сидели на ступенях мавзолея другого великого воителя – Кира. Того, который создал огромную Персидскую Империю, того, которого почитают евреи за то, что он освободил их предков из вавилонского плена. Кроме Александра Македонского, позже здесь зачем-то мечтали побывать Наполеон и Гитлер. Но, к счастью, не дошли. «Присядь», – попросил я. Тимур сел, и я рассказал ему, как точно таким же солнечным январским днём 2342 года назад здесь сидел в задумчивости Великий Александр. И размышлял Александр только об одном: сравнялся ли он в славе с Киром Великим?.. Именно это и было его действительной целью, его смыслом жизни. Александр был слишком ревнив к славе… «Пап, а почему он разрушил Персеполь? Ведь ты говоришь, что он сделал его своей столицей…» «Из зависти, сын. Из зависти к величию, созданному другими. К тому, что было для него слишком недоступным».


Мы не можем обладать статусом. Статус обладает нами.


Где моё Озеро Забвений? Далеко ли? Хватит ли жизни и воли мне, земному и маленькому, до него дойти?.. «Не, Жень, был ли ты дальше? Ты был у самого края, до которого смог дойти Александр?» – снова спрашивает Искандер. «Здесь недалеко древняя Александрия Бактрийская. А рядом с ней Искандеркуль – озеро Александра».


Большой путь всегда начинается с первого шага. Мы выходим на шоссе, и я поднимаю руку… Воспоминания уносят меня далеко, в середину 90-х, когда я только закончил «восьмилетку» и перевёлся в другую школу в соседнем колхозе; до неё от моего дома было ровно десять километров, о чём говорили километровые столбы. Так вот, после окончания уроков было обычно два с половиной часа до автобуса, и поэтому я с одноклассником выходил на асфальт за посёлок и поднимал руку. Так было день за днём, но вот однажды остановившийся человек, видя, как я наскрёб в кулачок монет, ухмыльнулся: «Только не надо денег, я не потому тебя подвёз, но могу рассказать, почему…» И начал рассказ: «Было очень досадно, что тормозят далеко не все. Времена были небогатые, и обычно мы оставляли водителю стоимость проезда по тарифу автобуса… Как и ты сейчас… Но знаешь, очень много людей улыбались и отказывались. Хотя мы все были тогда очень бедны. И я тогда пообещал себе: когда-нибудь у меня будет своя машина, и я буду подвозить таких школьников. И только бесплатно. А машина – это было нечто несбыточное. У моего отца, например, не было. Такие вот дела, парень. Так что забери свои монеты. И – можешь мечтать. О чём хочешь. Всё сбывается...»
Я тогда задумался... Только это ещё и не вся история... Однажды одноклассника не было рядом, так как он всё чаще предпочитал ждать автобуса. Я вышел один на пустую асфальтовую дорогу и подумал: «Почему я должен просить?» Развернулся, постоял, и… побежал. Не спеша, монотонно. До дома я добрался почти одновременно с автобусом, но навсегда мне в душу запал какой-то особенный кайф. Монотонность. Движение к цели. Анабиоз, в котором ты оказываешься наедине со своими мыслями. Всё мироздание в бездне подсознания неспешно вело со мной беседу. День за днём. Шаг за шагом. И в последующие дни я уже выходил из школы, снимал свитер, укладывал плотнее портфель (это сейчас у вас рюкзаки), шнуровался поплотнее… И бежал… Только спустя годы я понял, что это было. Да, я пробегал эти десять километров ровно за сорок минут, что потом сослужило мне хорошую службу в университете. Да, ничего больше не ждал и никогда не просил. Но главное – не это. Я бежал к себе… Да, к себе… Всё, что нам дано в этой жизни, мы оцениваем не слишком объективно. Есть различные причины, законы и следствия. Есть обстоятельства, возможности и время. Но на самом деле можно сделать так, что всё это перестаёт иметь значение. Можно стать над судьбой. Но чтобы достичь этого, стать выше возможностей и закономерностей, не принимать больше в расчёт обстоятельства, ты должен понять: большинству людей не хватает только одного – ВСЕГДА ИДТИ ДО КОНЦА.


Или обстоятельства имеют тебя…


«…хода зият куунат…э-э-э-э…. навруз мубарак дустони азиз!» – торжественно закончил свою речь Великое Солнце Товарищ Господин Президент, и в ДИНАМИКИ ПОДАЛИ ШУМ аплодисментов, которые тотчас с овациями подхватила многотысячная толпа стадиона.
«Ага… Буса кун маро, дуст, – подумал я. – Сталину-то руку приходилось поднимать, чтобы притормаживать овации, а тут у тебя обмельчал народ, под фонограмму только…»
«Зан, сабака», – мысленно отшил меня Господин Президент…


Что тут можно сказать? Март, местный Новый год, Навруз то есть. Таджикистан, Душанбе. Мы только что протиснулись сквозь милицейский кордон, где нас тормознули: «Билет! Пригласительный билет? О-о-о, Россия!? Э-э-э-э, гости, заходи так, откуда у гостя билет?..» На трибуне – дорогие гости: президент Афганистана, президент Пакистана и сам Великое Солнце Товарищ Господин Президент Эмомали Рахмон, который вот и закончил поздравительной речью. Народ аплодирует, и если спросить любого «как тебе живётся, дуст?», то мы услышим длинную череду прилагательных, которые искренне подведут черту: «тяжеловато, но хорошо, потому что такой хороший президент». Над столицей реет огромный флаг республики – 165 метров! И был бы самый высокий в мире, ведь переплюнули Баку (там – 160 метров), да вот подлец Бердымуххамедов в Ашхабаде вонзил в этом году 170.
Ветра нет… «Не стоит», – философски замечает милиционер... «Ага».


Чужое мнение имеет тебя…


Что интересно, здесь, в Средней Азии, я ни разу не услышал от кого-либо сетований на то, что местный лидер, пользующийся абсолютной властью, может занимать свой высший пост пятнадцать, двадцать лет, а то и до гробовой доски. «А что? А зачем менять? Если каждые пять лет власть менять будут, то только плохо будет. Этот не построит, другой заново что-то строить начнёт и опять не построит...» Для нас это звучит несколько странно.


Во все времена мы, люди, любим порассуждать о свободе, не задумываясь, однако, о глубине этого понятия. Обычно мы понимаем этот термин крайне вульгарно, как «делать, что хочу». И редко кто из нас задумывался о том, что этот аспект – свобода действия, свобода воли – прямо пропорционально сопряжён с большей ответственностью. Чем больше волен, тем глубже отвечаешь за свои действия. А бремя это тяжело. Также редко мы задумываемся о том, насколько это коррелирует со счастьем. А счастлив человек лишь когда он беспечен, когда ни за что не отвечает. Таким образом, чтобы стать счастливым, человек часто стремится добровольно подчинить свою волю чему-то более высокому. И этим самым делегировать ответственность. Так вот. Счастье человека – в полной свободе от ответственности. Да, ещё раз задумаемся: счастье – в полной свободе от ответственности! И вдруг мы понимаем: счастье возможно только в рабстве!
Религия – как пример добровольного подчинения своей воли и делегирования последствий – лучший тому пример.


Всё, чем ты обладаешь, обладает тобой.


Что можно сказать о тебе, Таджикистан? Край щедрый и бедный, красивый и убогий одновременно. Древний. Итак: по-русски говорят все / принимают хорошо / живут в полной жопе / инфраструктура, однако, присутствует / абсолютно безопасно / общественное устройство – тотальная диктатура / девушки действительно в сарафанах / всё свежее и вкусное / недорогое / совковые приколы процветают / с Узбекистаном в состоянии холодной войны / столица красуется, всё остальное – во тьме / дорог нет / в России на заработках вовсе не половина населения, как говорят злые языки, а три миллиона из семи / общественного транспорта нет / водку пьют много и охотно / все нищие, 5% – богачи / никакого исламизма / торговаться не любят и не жмоты / дурь вовсе не на каждом шагу / мужики – хорошие мужики / люди отзывчивы-гостеприимны-бескорыстны / женская половина – так-сяк, но попадаются тА-А-АКие красавицы, о-о-о,/ конечно, можно знакомиться, кто это вообще спросил?..


Мы стоим на берегу исключительно красивого озера. Искандеркуль – «озеро Александра». Не очень большое, многоцветное, стиснутое обрывистыми скалами, с густым перелеском с нашей стороны и абсолютно обнажённое с противоположной. На правом краю озера ворошится большая колония каких-то птиц… «Уходим», – даже не подойдя к воде, говорю я Тимуру. Красиво, конечно, но это не моё озеро. Нам ещё искать и искать. Видимо, книга моей жизни пишется шагами.


Путь определяет тебя.


Воспоминания уносят меня далеко в прошлое…
Я бежал. Бежал изо всех сил, забывая иногда о том, что нужно дышать и, снова спохватываясь, продолжал свой бег. Это была опасность. Ужас и страх овладели тогда моим сердцем и вселили силу в мои ноги. Я бежал. Время перестало иметь значение и разделилось на две или три реальности, сосуществовавшие одновременно. И в одной из этих реальностей я, будто в замедленном кино, взмахивая плечами, вворачивал в тёмный переулок улицы Богдана Хмельницкого родного города, преследуемый тремя спортивного вида молодчиками. В то же время в моём сознании безмятежно всплывали и исчезали мельчайшие подробности мельчайших событий моей жизни. Ничего не значащие факты вдруг возникали в моём воображении, а иногда и задерживались, будто настаивая на том, чтобы я получше их рассмотрел… Мерный топот шагов нарушался лишь глубоким и мягким ударом собственного сердца. В это же время каждой клеткой своего тела я ощущал страх. Ребята, гнавшиеся за мной, были очень сильны. Только что я понял это – по повороту плеч, по осанке, по их скрученным борцовским ушам. Но самое главное – по их деловитой готовности убрать меня, как только они поняли, что я в этом мире лишний для них. Ужас, близкий к раболепию, кинжалом вонзился мне в сердце. Оцепенение. Паника. Предательское безволие. Попытка собраться мыслями. Вспышка. Бег.


Страх и только страх может заставить нас действовать по-настоящему. И ничего больше. И никак иначе. Только пронзительная молния страха избавляет нас от всех оков.


«…Не знаю, как у вас, христиан, Бог-то вроде един, но у вас там вроде Святой Пётр у ворот рая, а у нас после смерти, для того чтобы определиться кого – в рай, кого – в ад; я попаду прямиком на встречу с Богом, - говорит Искандер. – И Бог задаст мне всего лишь два вопроса… Первый будет звучать так: был ли ты счастлив, сын мой?
И я расскажу ему о тех моментах, за которые боролся и к которым дошёл, а которые были мне и вовсе подарены Им просто так.
Я расскажу… И лишь после этого Господь спросит: а что было людям от твоего счастья?
И тогда Ему станет всё ясно…»


Счастье. Что это? И есть ли оно вообще? Тысячи людей сейчас с ходу могут дать определение этому явлению. Но все эти определения будут различны. Суть же счастья в том, что оно невозможно какое бы то ни было продолжительное время. В этом драма человеческой личности. И это не связано с различным восприятием людьми самого этого понятия. Это связано лишь с тем, что людям всегда мало. Чего-то достигнув, человек тут же начинает желать большего.


Желание большего обладает тобой целиком…


Молодой водитель Хабиб везёт нас на старом «Жигуле» из Пенджикента – древней Александрии Бактрийской. Остановившись у придорожного ларька, он удаляется внутрь. Возвращается уже не один, а с мужчиной, несущим ведро бензина и несколько пластиковых бутылок. Вставляет воронку, рассчитывается, и нас заправляют. Такой здесь сервис. «Я вот верю, что надо мной Аллах…» – бросив глаза к синему небу, начинает разговор Хабиб и, не услышав нашего ответа, ненадолго замолкает…
«И астероид Гектор», - с улыбкой думаю я. Астероид Гектор – космическое тело в кольце астероидов, отличающееся аномальным изменением альбедо – коэффициента отражающей способности. Учёные случайно установили, что Гектор меняет свой блеск с идеальной периодичностью в семь часов. Для объяснения этого явления была просчитана возможная форма астероида. Оказалось, что такая периодичность возможна только для тела имеющего форму цилиндра длиной сто десять километров и диаметром двадцать километров. Искусственный он или чудо природы? Загадка… Знает ли об этом Хабиб? Тем не менее Хабиб продолжает: «…Сначала они помогали. Жену привели к исполнению сунна и ваджиб, продуктов подкидывали, давали поручения некоторые. Но потом они стали нам показывать – видишь, тот человек плохой, у него не чистый ислам. Потом – тот плохой, этот плохой… Что это за «чистый ислам», если они ненависть воспитывают? Я говорю: не хочу больше быть ваххабитом, а таклиф и сам чисто исполню. Я Аллаха боюсь, а не людей, пусть Всевышний за мной и смотрит!»
«И астероид Гектор», – добавляю я…


Тайное подчиняет нас.


«Слушай, Хабиб, не мог бы ты нам пояснить, что здесь написано? Может, это имеет отношение к исламу? Ты бы в этом разобрался… – я протягиваю ему обрывок бумажки. – Кхоламан, Камбар, Хайбат, Пудина, Панир, Зульфикар».
«Да, точно, имеет. Зульфикар – это меч пророка Муххамеда, знаменитый в древности. Он достался ему как трофей после взятия Мекки. А Камбар – это конюх имама Али. Но остальные слова мне непонятны. Может, имена, а может, молитва на памирском или каком-нибудь другом наречии…»
«Ого, спасибо! А как бы узнать значение всей фразы?»
«А ты повторяй про себя, и Аллах услышит… Что смеёшься? Я серьёзно говорю! Аллах всё слышит! А двери открывают тому, кто стучится…»


Над проспектом Рудаки шуршат ветвями плешивые чинары. «Пап, тебе это не напоминает Исфахан? Где мы тогда встретили Хамеда?» Блин, действительно напоминает. Широкую такую улицу, которая выходит прямиком на «Мост 33» – самый живописный из всех мостов Исфахана. Тогда было очень радостно услышать крик вездесущего Тимура: «Эй, Хамед! Привет! А что ты здесь делаешь?» Случайная встреча в Исфахане. До этого – случайная встреча в салоне самолёта рейса «Минск-Тегеран». Даже, вернее, мой лихорадочно вопиющий взгляд, ищущий помощи и, может быть, контакта хоть с кем-нибудь из добродушных иранцев, имеющих возможность помочь мне советом и языком. Мне, летевшему в неизвестный Иран абсолютно наобум. Случайная встреча, затянувшаяся на всю жизнь. Не закономерно ли всё это? Может быть, всё происшедшее в нашей жизни оставляет след? След, который влияет на нас всё последующее время, замечаем мы это или нет…
Высокие чинары и проходящие мимо люди под светом фонарей оставляют на асфальте чётко очерченный контур. Слово, событие, а тем более, совершенное действие или случайная встреча – всё в этом мире имеет свою тень.


Случай управляет тобой.


Вне обладания привычными предметами, называемыми «средой» и галлюцинациями нашего мозга, называемыми «объективным восприятием», человек оказывается одиноким. Наше воспалённое сознание начинает искать решение максимально близко и находит его – в собственном порождении себя (в среде, и, как кажется, в объективном, на самом деле – в субъективном, восприятии). То есть в том, что есть порождение ЕГО. Эго. Так мы становимся зависимыми. Так и у нас самих появляется тень. Мы даже настаиваем на том, что существование тени – объективная реальность, и не пробуем воспользоваться бесконечным множеством источников света. Однако тень – не причина, а следствие. Череда наших поступков, решений (которые в каждый конкретный момент являются целесообразными, правильными) и частного выбора – в какой-то момент начинают входить в противоречие с неумолимой реальностью. И если мы не имеем альтернативы данному источнику света, мы начинаем находить обоснования и аксиомы, оправдывающие целесообразность его существования.
Это и есть чувство «Я для чего-то», «Я не просто так в этом мире».
Мы все жили или живём в этой тени.


То, что не существует, владеет тобой.


Слово «таджик» в русском языке уже превратилось в синоним слова «гастарбайтер». Таджикистан стоит на грани. Поступления валюты в республику – переводы из России, наркотрафик, два завода (алюминиевый и цементный) и небольшой экспорт электроэнергии в Афганистан и Пакистан. Из семи миллионов населения в России работает три миллиона. То есть, казалось бы, все мужчины. Ну, не все пока что... Одиозный Эмомали Рахмон претендует на несоразмерно бОльшую роль в регионе, нежели может себе это позволить. Из этой серии – саммит по проблемам Центральной Азии. Карзай, Ахмадинежад, Асиф Зардари (президенты Ирана, Афганистана, Пакистана), Рахмон и посол США – представительное сообщество. Телек отеля, транслирующий семь каналов; все они показывают эти бесконечные заседания, перемежаемые выпусками новостей, рассказывающими о них же, но более кратко и ярко. «Развитие», «новшества», «прорыв», «необходимость» – все эти громкие слова часто слетают с уст онемевших дикторов. Хозяйственные события показаны тоже разнообразно: «Господин Сияющее Солнце Президент Таджикистана посетил совхоз...», «проинспектировал автовокзал...», «поздравил ветеранов...» Слова, слова… Все пышные слова здесь звучат как барабан – вроде громко, но внутри пусто…
«Пап, а здесь разве не показывают мультики?» – спрашивает Тимур.
«Это и есть один большой мультик, сын…»


Подмена правды окружает тебя всегда. Потому что ты сам являешься ею.


Переключаемся. Слушаем Ахмадинежада… Это тоже мультгерой, но всё-таки искренний. Иностранные президенты встретили Новый, 1391-й по персидскому календарю, год, не дома с водкой и халяльным салом, а в командировке, на переговорах. То есть «решали проблемы». У кого как, не знаю, но у Таджикистана проблем – валом. Единственное секретное оружие, которым обладает Рахмон – у него очень много таджиков.


Таджикские женщины ходят в национальных костюмах, а мужчины – в обычной, европейской одежде, иногда прибавляя тюбетейку. Душанбе, площадь Самани, суббота… Дети носятся стайками под окрики матерей и милиционеров. Люди прогуливаются, иногда делая фото на фоне местных достопримечательностей. Цветастое гулянье создаёт некое праздное настроение. Обычный выходной день. Как и все другие диктаторы, президент этой страны украсил центр столицы пышными фонтанами, знаковыми скульптурами и зданиями, а также красивой растительностью. За пределами этих трёх квадратных километров, как и тысячи лет назад, нет электричества, ослик вращает колесо водокачки, а женщины замешивают тесто, чтоб испечь хлеб. Вечереет. Повсюду звучит русская речь.
«А почему вы, таджики, говорите сейчас на русском?» – не выдерживая, спрашиваю я у соседней молодой компании.
«Я русскоязычный, а остальные, чтобы мне удобно было…» – говорит бенгальского вида паренёк.
«А-а-а… Ясно».
«А вы из Москвы?» – следует вопрос.
«Нет».
«Это хорошо» – замечает «русскоязычный». Ха! Уже и здесь «москву» считают отдельной народностью… Действительно, «это хорошо».
«Но Москва – богатый город» – непонятно к чему добавляет паренёк… Да уж.
«А в Таджикистане ведь мало озёр, только горы?» – не в тему спрашиваю я.
«Да, немного. Рассказать? Самое большое – Каракуль, ну, вы слышали, наверное. Ещё порода овец так называется… Оно мёртвое, правда, и далеко – почти на китайской границе. Сарезское озеро тоже большое и красивое, но проклятое… Это сто лет назад ливни наполнили котловину небольшого озера и прорвали перемычку, разлившись по долине. Много народу тогда погибло. Целые кишлаки залило… Там же, на Памире, есть интересное озеро Рангкуль. Там рядом древние курганы скифов. И заповедник. Потому что на озере колония диких гусей, это редкость у нас. А в Фанских горах были? Озеро Искандеркуль? А, были уже?.. Красиво там, конечно… Ещё на Памире есть Зоркуль – говорят, священное оно… На афганской границе находится, далеко очень. Но вам до него не добраться».


Предрассудки владеют тобой…


Если внимательно посмотреть, то вся наша жизнь и состоит из того, что в нужное время и в нужном месте судьба посылает нам человека. И нужно быть к этому очень внимательным. Моя жизнь изменилась, когда обыденный случай свёл меня с бомжом Валерой, имеющим странное прозвище «Вера». Может, это была его фамилия?.. В нашем ничего не значащем диалоге Вера вдруг сказал мне: «Человек приходит в этот мир, чтобы что-то понять…» Это прозвучало неожиданным откровением в неожиданной обстановке и именно поэтому оставило такую глубокую печать. А через год или полтора я видел его уже совсем опустившимся. «Валера! Вера!» – крикнул я. И помню лишь только взгляд его, пытающегося избежать меня, полный бессилия, отчаяния, даже вины… А я ведь хотел лишь дать ему понять, что признателен, и если надо, помочь… Это лишь один из череды примеров. Мир полон таких, твоих личных пророков, и в этом нет никакой мистики или религии. Просто откройте глаза и уши. Мы слишком ослеплены сиянием своего Эго. И часто видим ТОЛЬКО СВОЮ тень. Всё вокруг хочет нам что-то сказать… Конечно, наисчастливейший вариант – искать свой условно-бесконечный, опосредованно-вездесущий источник света (ради исчезновения личной тени)… Но первый шаг –  разбить эту назойливую лампочку…
 

Те люди, наши личные пророки, которых нам посылает судьба для того чтобы мы прозрели, не всегда оказываются желанной встречей… Я помню, как бежал… Бежал. Годы, вечности, а может, и секунды проносились мимо, а я бежал. Я слышал, а может, просто ощущал кожей, как трое моих преследователей вытянулись в цепь друг за другом со значительным промежутком. Поворачивая в очередной поворот или перепрыгивая очередное препятствие, нарушающее ритм, я точно просчитывал, кто из них и где находится. И хотя был всей душой где-то впереди, где надеялся обрести свободу, я был одновременно и всеми органами чувств сзади, среди этих ребят, слушая, впитывая и осязая каждый их выдох. Но точно-точно – посередине меня не было. Меня не было. Я боялся. Боялся так сильно, что не помню, чтобы в тот момент ощущал себя. Меня не было вообще. Я себя забыл. Не чувствовал себя. Моя жизнь, личность были целью, а значит, были впереди – может, ждали меня, а может, так же бежали впереди меня без оглядки… А настоящее зависело только от того, что бежало сзади. Но того, что посередине – меня – не существовало.


Мы не имеем будущего, а прошлое всегда уже прошло. И поэтому мы привыкли считать, что обладаем настоящим. Однако это не так…
Настоящее обладает нами. А не мы им.


Мы попадаем и в такие места, куда вход для плебса закрыт, но милиция или служители вежливо пропускают русского – на правах гостя. Где требуется приглашение/рекомендация/где только для «своих» – тоже, лишь в нагрузку приставляют человека, чтобы гость не нагрешил по незнанию, да не увидел лишнего... «Чтобы понять, как поёт птица, тебе же не обязательно трогать её руками?» – спрашивает мой провожатый, Мирзо. «Молчание равно пониманию», – отвечаю я. Мирзо молча кивает. Доволен.


Вообще, к русским отношение осторожно-уважительное и при этом гостеприимное. То есть даже если чуть-чуть переступаете черту (ну, в баре, например, поднажрался и клеил чужих молодух) – это, скорее всего, простят. Однако я старался так и не делать, ведь зачем мне унизительное снисхождение? «Извините, что мы с вашими лётчиками так…» – говорят многие. Какие лётчики? Я и не знаю, о чём речь… Дорогу всегда покажут, помогут. «Ме^мун», – несётся пароль впереди тебя. Гость, значит. И это, действительно, здесь что-то значит. И вдруг осознаёшь, как в нашей действительности многие понятия стали просто словами, несущими различное содержание. А в консервативных культурах, наоборот, сказанное слово вызывает в сознании полновесный образ, не подвергающийся интерпретации. Если гость – значит, гость, если отец – то отец, если сказал «сделаю» – значит, сделаешь.


Заблуждения владеют тобой.


Озеро Забвений. Где оно? Если поверить обрывку бумаги, лежащему в кошельке, то нам пора снова двигаться в земли шиитов – только там культ халифа Али достаточно высок, сунниты же не придают этой фигуре сакрального значения. Шиитский Иран с Тимуром мы уже протопали, ничего не найдя, но есть и Памир, не так давно покорённый мечом пророка Мухаммеда, где живут исмаилиты – одно из самых радикальных шиитских течений. Если же поверить легенде, то Озеро там, где колыбель моих языков… Может это и на Памире, кто знает?.. Слишком далёк от нас непроницаемый туман истории. Но то, что Памир – заповедник, это уж точно. Реликтовые языки, тысячелетняя изоляция… Многие памирцы выглядят как белорусы… Да и Белоруссия – тоже заповедник. Пока ещё не оценённый историей. Большая такая Беловежская пуща для последних неиспорченных представителей человечества. Тоже, наверное, родина. Само это понятие, «родина», различно для каждого. Но оно всегда соразмерно представлению человека об общности с чем либо и обратно пропорционально уровню индивидуализма. Лишь у немногих родина действительно велика.


Стоим возле уличного прилавка, чтобы купить пакетик орехов… Рядом трутся, заглядывая в кошелёк, вездесущие люлишки – среднеазиатские цыгане. Даже в этих восточных диктатурах они чувствуют себя вполне безнаказанно, перемещаясь через границы на своих арбах с огромными колёсами и занимаясь извечным промыслом – собирательством, перепродажей всего ненужного и воровством. Наглые, как мартышки буддийских храмов Южной Азии… Опять что-то просят. Достаю купюру, и из кошелька выпадает ненужный обрывок бумаги… Подростки стремительно бросаются к бумажке и, подхватив, останавливаются, радостно прыгая, в нескольких метрах, чтоб разглядеть трофей. Ну точно, как обезьянки, ха… Не могу сдержать улыбку от понимания того, какое разочарование постигает их в данную секунду!  И действительно! Ожесточённый спор между собой, обиженные лица, оценивающие взгляды в нашу сторону и, наконец, какие-то выкрики. Ха-ха-ха!
«Кхоламан! Камбар! Хайбат! Пудина! Панир! Зульфикар!» – кричат они. Надо же, читать умеют! Хотя у таджиков ведь тоже кириллица… «Кхоламан! Камбар! Хайбат! Пудина! Панир! Зульфикар! Сирри!» – о, новое слово! Неужели они надеются, что я это куплю? Ха-ха-ха! «Сирри! Кхоламан! Камбар…»
«Простите, а что значит «сирри»? – обращаюсь я к женщине-продавцу.
«Сирри» значит «тайна» или «секрет», – отвечает она.
«А остальные слова, что они орут?»
«Что-то непонятное. Может, это на их языке.. Аллах знает…»
Хаха! Точно. Если Аллах знает, то цыган догадывается.


Неудовлетворённость управляет нами.


До Памира нелегко добраться в это время. Но двери открывают тем, кто стучится… Странное здесь пространство – невозможно что-либо узнать, отправив факс, письмо или е-мэйл. Нужно ехать и разговаривать. И картина сразу становится иной. А результат всегда зависит от того, как тебя воспримут. Здесь для людей важно «КТО ты», а не «ЧТО у тебя». И мне это нравится больше. Надо ехать…


«Триста!» – говорит Хабиб. Через две минуты едем за сто двадцать. Не долларов, конечно. У таксистов нет национальности, пытаются приподнять.


Алчность имеет тебя.


Возле развалин древнего Гиссара, которым две с половиной тысячи лет, как элемент ландшафта, неподвижно сидят два аксакала в чалмах. Их взгляд устремлён в никуда. Кажется, что они сидят здесь вечно, по крайней мере, без них картина была бы не полной. Аллах, наверное, просто потерял списки, где значится их срок. На ступеньках шумно бьёт в барабан свадьба. Юность и увядание. Седые камни и малышня, звонко бегающая по их зубцам. Всё это как метафора всей судьбы человечества: «Они рождались, страдали, и умирали…» Мы вежливо игнорируем приглашение присоединиться к улыбчивой пёстрой свадьбе. Я молча сижу, взирая на могилу ходжи Хайвоки. Тимур невдалеке разбивает языковой барьер с местными мальчишками… Тень. За моей спиной – старый аксакал. О, а я и не знал, что хотя бы один из них живой… Поворачиваюсь, и старик благословляет меня на своём древнем языке, совершая несколько округлых движений ладонями. Я склоняю голову и благодарю, протягивая некрупную купюру. Без слов старый суфий отбывает в направлении, где не видно ни строений, ни дорог, а только раскинувшееся предгорье. Может, к Богу? Кто его знает? К Богу у каждого своя дорога.


Помню, как несколько лет назад ко мне вбежал возбуждённый Андрей Андрияускас. «Жека, слышь, теперь я верю в Господа!»
И продолжил: «Загрузка была в Чехии, Кутна Гора, с документами. Саты, фактуры порядок, говорю, что, мол, «надо на таможенный склад», «в Россию едем», «пломбировать надо», «кустом менеджер», «таможня, блин, мытня». А чехи по-русски только то, что со школы – «товарищ», «всё хорошо», «я твой друг». Короче, непробиваемы. Видимо, и опыта этого у них нет, они перемещают внутри Евросоюза, обычно полякам, а там мы уже забираем. Созвон с заказчиком ничего не даёт; чехи уверяют его, что всё сделано, как надо. В общем, попадос. Понятно, что здесь бесполезно, думаю, какое чудо должно произойти, чтобы товар въехал в Калининград, голову ломаю. Реально надеюсь только на чудо. И кто сказал, что смелым везёт? Где-то посреди Польши на коротком отстое, по тахографу нужно сорок минут, небольшой паркинг, кругом ни души, только поля. Две фигуры бредут по полю. Явно ко мне. Опускаю стекло, жду. Чуваки подходят, у одного в руках барахло какое-то электронное, фотоаппарат и что-то ещё. Предлагают «коштовать, купич». Короче, «не треба», не беру ворованное. Поляки расстроились, потому что вокруг реально ни-ко-го. И пошли непонятно куда через поле. Только вот тот поляк, который сзади стоял и в разговоре не участвовал, вертел в руках хомуты какие-то и, когда разочаровался в сделке, в сердцах бросил связку на асфальт. Так они и ушли. Только, Жека, когда я вышел и посмотрел, что это, меня пот прошиб. ТАМОЖЕННЫЕ ПЛОМБЫ! НОМЕРНЫЕ!
Достал CMR, там графы эти не заполнены за ненадобностью, грузовик опломбировал, номера вписал в CMR сам, ручкой. По таможне всё прошло. И вот, Женя, я здесь…» Реально чудо. Бог.


«Пап, так мы куда дальше? На Памир или в Афганистан? А что мы, вообще, ищем? А ты сказал Любе, куда мы собрались?» – спрашивает Тимур. Люба Люба Любовь… её хрупкое сердце могло бы и не выдержать этого. Конечно, много мы уже прошли, теперь – или Памир, или Афганистан… Какая разница? Где-то здесь моё Озеро Забвений. Где же ему ещё быть? Нет, не сказал. Как сказать это тому, кого любишь?


Слабости имеют тебя…


Примечателен факт, что в Узбекистане таджиков больше, чем в Таджикистане. Даже сам президент Узбекистана – таджик. Однако сегодня две братские страны находятся друг с другом практически в состоянии войны. Преимущественно горный Таджикистан связан с внешним миром лишь через Узбекистан – за исключением нескольких трудных высокогорных шоссе из Афганистана, Китая и Киргизии. Передвижение товаров через Узбекистан жёстко затруднено мерами административного порядка. В Узбекистане простаивают десятки фур, товары которых предназначены для таджиков. И у тех уже даже возник дефицит некоторых простых товаров, обычно получаемых транзитом. Разобрано железнодорожное полотно, соединяющее две страны. Из шестнадцати КПП функционируют только два. Но на автомобиле пересечь границу – запрещено. Только пешком. На нефункционирующих переходах возведена «китайская стена», что наглядно говорит о долгосрочности данного шага. Из-за всех этих сложностей нам пришлось совершать огромный крюк через Душанбе, чтобы посетить Пянджикент, находящийся недалеко от Самарканда, а после снова входить через Узбекистан. Заблокирован транзит, предназначенный для контингента НАТО, выполняемый через территорию Таджикистана. С середины 2000-х важные участки границы между РТ и РУ узбекской стороной попросту заминированы. С апреля 2012-го перекрыта подача газа из РУ в РТ, что вообще поставило Таджикистан перед опасностью полного экономического краха и остановки двух единственных предприятий – алюминиевого и цементного заводов. Попытки РТ покупать газ и электричество в Туркменистане или России были отклонены Узбекистаном, не желающим предоставлять транзитные мощности. В переговорах на уровне премьеров Таджикистану отказано. Газ включили только по просьбе Путина. В направлении Согдийской области, непосредственно к границе, Узбекистаном стянуты войска, и проходят манёвры. Однако, вопреки первому впечатлению, которое может сложиться при поверхностном рассмотрении ситуации, суть конфликта вовсе не в том, что Узбекистан пытается политически подавлять соседа. Напротив, именно Таджикистан периодически обостряет обстановку, выдвигая несоразмерные своему весу политические ультиматумы соседу. Таджикистан, точнее, сам Рахмон, лихорадочно пытается возвысить свой региональный авторитет. Попытка похвальна. Но слишком часто мы видим, как жаждущий разбивает кувшин…


«Да я за зиму на дрова потратил пятьсот баксов!» – отчаянно причитает наш очередной водитель, Хизматолла.  «Да пусть ОН лучше включит электричество, и я заплачу ЕМУ эти деньги, но не буду готовить еду на костре!»
При обилии ГЭС электричество с октября по май вне столицы здесь подают на полтора (!) часа в день. Всё идёт на экспорт. Про НЕГО здесь стараются громко не говорить. Как бога, не поминают всуе… А пятьсот долларов – это здесь очень большие деньги…
«Надо уезжать отсюда, Женя, – продолжает Хизматолла, – ждать, пока здесь всё наладится – это как ловить рыбу в Чёрном Озере…»
«Что такое Чёрное Озеро?» – неделикатно уточняю я.
«Чёрное Озеро? Каракуль! Самое большое в Таджикистане, не знаешь, что ли? Но там же жизни нет. Рыба не водится. На берегах – только ковыль и полынь, и то реденько. Даже вода горькая… Вот и мой Таджикистан для людей – это как Каракуль для рыб!»
«Лишь бы не было войны», – говорю я. Хизматолла, бормоча, возводит глаза к небу.


Твоя собственность имеет тебя.


Война. Что это значит для одного человека и для всего человечества? А что это значит для природы? Природа. Именно она создана так, что все системы в ней стремятся к гармонии, к равновесию. Хаос мироздания присоединяет и уравновешивает свободные члены системы с себе подобными, создавая и создавая, таким образом, новые структуры. В этом великом брожении случайностей уравновешенные структуры сосуществуют с большим количеством случайных элементов и связей. Потому что это и есть строительный материал структур. И его избыточно много. Потому что природа всё делает с запасом. И лишь миллионные доли всего этого хаоса организуют устойчивые жизнеспособные конструкции. Способные построить государства, кристаллические решётки и звёздные системы. Такая эволюция – всеобща и характерна как для макро- так и для микроуровня. При определённом усложнении (большем количестве) связи элементов системы начинают преобладать над связями внутри самих элементов, и структура болезненно рассыпается. Может, это и есть война. Но дальше система снова стремится к гармонии в данных изменившихся условиях. Этот процесс вечен, созидающ, необратим…


Я бежал. Жёлтый свет железнодорожных столбов стал превращаться в один яркий блистающий тоннель моего сознания. Мерцающий и зовущий своей конечностью. Соскальзывая иногда с камней, густо покрывающих бетонное литьё шпал, и снова восстанавливая ритм, я бежал вперёд. И неизвестно «от» или «к». Это было очень давно, но я помню каждый миг своего существования в этом беге. Вернее, сосуществования. Я помню страх. В каждой клетке своего земного тела. Одновременно, как в замедленном кино, мимо проплывали предметы, события и время. Над всем этим, будто чтобы получше разглядеть, иногда возносилась моя душа, наблюдая сверху неумолимый ритм загнанного преследуемого животного. В теле не было души. Правильно говорят, что страх убивает душу. В этом бегущем теле не было души. Была лишь попытка добежать до этого источника света, превращающегося в один сияющий тоннель, недосягаемого и бесконечного, как и сами рельсы. «Ведь так, наверное, люди и умирают?» – думалось мне тогда. Тоннель. Свет в его конце. Манящий и недостижимый. Желанный. Но я бегу. И вроде жив.


Чтобы разрешить нерешаемую проблему, её нужно усугубить. Именно усугубить. И в некотором смысле она решается сама. Вернее, создаётся неизбежность её разрешения. Всё наносное, ненастоящее отгнивает и отпадает в создавшемся кризисе. И если есть смысл спасать, мы моментально и ясно видим в контенте то самое важное, что и составляет для нас действительную ценность. А если бороться неохота – то пусть и погибает… Это правило абсолютно применимо и к человеческой личности. Лишь когда человек тонет, он избавляется от всего лишнего.


Всё, чем ты обладаешь, обладает тобой. Это и есть аксиома.


Война и мир. Неизбежный круговорот разрушения и созидания. Необходимый и вечный, как сама жизнь. «Салам!» – приветствуют люди друг друга на Востоке, что значит «мир тебе». «Алейкум ассалам!» – отвечаю я. Это и есть самое ценное, чем здесь дорожат люди. Именно в этимологии исходных оборотов речи скрыта глубинная душа народа. Кто-то, как мы, желает здоровья, кто-то богатства, а кто и вовсе выражает сожаление по поводу возникшего чувства обязанности. Так европейские народы, благодаря, желают человеку «того же» (англ. «thanks», нем. «danke»), южане воздают «хвалу» или «грацию», японцы сожалеют, что становятся должными, а русские просят Бога за благодетеля, говоря «спаси бог». Расставаясь же навсегда, русские просят простить друг друга, говоря «прощай».


Мы прощаемся с Искандером. Расстаёмся не потому, что нам пора или наступила необходимость… А потому что в этой жизни всё конечно, как конечна и сама жизнь. И именно в этом и есть хрупкая прелесть и ценность всего сущего. Его драматическая красота. Его сила и воля. Всё, что вечно – мертво. Всё что гибко, ранимо, хрупко и смертно – живёт и борется.


Без слов и лишних наставлений... Рукопожатие, улыбка. Мы поворачиваемся и уходим. Зачем долгие трогательные сцены, если будущее само покажет ценность обещаний?.. Однако каждому из нас понятно, что мы прощаемся не навсегда. «Пап, как ты думаешь, у него получится?» – спрашивает Тимур про Искандера. «Думаю, получится, сын. Главное – верить. Если веришь, получится. А сильную личность неудачи делают только сильнее. Говорят, когда караван поворачивает – хромой верблюд оказывается впереди…»


«Кхоламан. Камбар. Хайбат…» На всякий случай я повторяю в уме загадочную абракадабру, чтобы не потерять этих слов, пока не достиг Крыши Мира. Но встречу ли я там Озеро? Оно там, где сходятся проповеди всех пророков, и куда стремились все завоеватели. Это известно точно. Но что значат «…Пудина. Панир. Зульфикар…» Как это понять? Раз невозможно понять «где», чтобы найти искомое, нужно лишь понять «почему».


«Тимур, нравится тебе это путешествие? Такого у тебя ещё не было». «Почему не было? Мне везде нравится, когда интересно…» – под напряжённым взглядом пограничников Тимур балансирует на поребрике клумбы. Сына трудно удивить. Он уже видел и Папу Римского, и Эльбрус, и белоснежные Альпы, и жаркие пустыни, и седое Заполярье. Изнутри, а не из туристического автобуса. Он осознает это намного позже. Мне трудно подарить ему лучшее из того, что могут получить от родителей его сверстники. Поэтому я попробовал подарить ему весь мир.


Если жизнь человека подобна книге, то тот, кто не путешествовал, всегда на одной странице. Истина. «Исфахан – половина мира». Так говорили древние. Прекрасный, большой, современный и самобытный город. И вот мы едем по нему с гостеприимными местными ребятами в поисках общения, экзотики, впечатлений и красок всего мира. По крайней мере, красок этой «половины мира». Насладившись местными ночными видами, мы сели в ресторанчике, где, пользуясь местным обычаем, Хамед просит мою девушку познакомиться и сфотографироваться с приглянувшейся ему девушкой. Так уж заведено, что для знакомства ему нужно попросить у девушки номер телефона её матери и возложить заботу об организации свиданий на матерей. Если же просить напрямую, в лоб, то это значит, что предлагаешь встречу «на раз», то есть просто секс. А девушка без обиняков может попросить девушку. Так просто. Жизнь пробьёт дорогу везде. Никакие архаичные обычаи, суровые законы и языковые барьеры не смогут поставить этому преграду. Люди очень социальны, нуждаются в общении и в чувстве принадлежности к группе, имеют потребность в социальной иерархии и страдают от одиночества. Совсем как крысы.


Серая крыса – вот действительно «брат человека». В процессе эволюции крысы выработали острую потребность в социальной организации, благодаря чему приобрели фантастические способности к выживанию. Живут они так же – и одиночно, и образовывая семейные или территориальные группы. В силу такой социальности крыс учёные активно проводят с ними тысячи экспериментов. Устраивая гнёзда, крысы имеют врождённое стремление значительную часть времени проводить в замкнутом пространстве. Как и все люди. Как мы. Аналогии не вызывают сомнений. Например, были созданы уютные крысиные домики. Заходя в них, животные своей тяжестью замыкали электрическую цепь, и это вызывало жалобный писк помещённой неподалёку крысы-жертвы, поражаемой слабыми импульсами тока. Оказалось, у 31% испытуемых крыс довольно быстро вырабатывалась реакция сопереживания, и они перестали посещать свои искусственные убежища либо резко сокращали время пребывания там. Однако большая часть крыс (45%) начинала поступать подобным образом лишь после того, как сами побывали в роли «жертвы». Ещё часть, в том числе и после испытывавшая электрический разряд и на себе (24% испытуемых), так и не стали предпринимать каких либо действий для облегчения страданий сородичей. Ничего не замечаете? Не таков ли процент и среди нас? Так что же делать? А делать ничего и не надо. Большинство людей неспособно на сопереживание чувств, не испытанных на себе. Это аксиома. Поэтому не нужно препятствовать людям в приобретении трудностей. Запомните: чем хуже, тем лучше. Вообще.


«О, пап, смотри, как ослика нагрузили!» – вдруг прерывает мои размышления Тимур. Смотрю в окно: «Да, выглядит несоразмерно. Жалко ослика… Да и мальчика этого… Не меньше». Я-то знаю, что на ослика можно грузить и побольше, но в меру, а вот человек не имеет предела выносливости. Человек вытерпит всё. Выживет. Чтобы когда-нибудь поступать так, как считает нужным. Или иметь такую надежду. «Надежда – самый сильный ишак в мире», – услышал я здесь. Будем надеяться, что этот мальчик выберет свой трудный путь. Самый верный. Единственный, который сможет подарить ему всё. Потому что этот маленький человек уже готов – он уже много отдал, но ещё ничего не взял. Слово «трудно» имеет для него очень далёкий предел. Человек всё-таки обладает преимуществом – он может изменить свою жизнь, а ослик – нет. Однако шанс этот невелик.


Здесь, на Востоке, говорят так: чей дом из стекла, не бросает в людей камни… Ибо до момента собственного опыта отчаяния личность – ничто. Её нет. Мы даже сами не знаем, кто мы… До всего этого мы – компромисс. Кентавр, Аффенпинчер, Велотренажёр, Большое Я. Крысы, люди – всё это одно. Человек, не испытавший страдание, редко бывает адекватен к действительности. Не нужно препятствовать людям в приобретении трудностей. Так в нас поселяется мудрость.


«Пусть кушает. Надо хорошо кушать», – говорит Хабиб. Мы едим вкусный и свежий шашлык, «молотый», как говорят здесь. То, что в других местах называют «кебаб». Тимур, довольный, уплетает с радостью. К мясу прилагается пышная лепёшка, крупно порезанная редька, пиала загустевшего кислого молока, нарезка сырого лука, сбрызнутого уксусом и неограниченное количество зелёного чая. Вкусно. «Хороший парень вырастет. Сильный и красивый. Только про мясо не забывай, мужчине необходимо мясо. Мы ведь всё ещё хищники…»


В моих руках тёплый, хрустящий свежей бумагой, свёрток добротной хлопковой нити, который только что достался мне вместо шерстяного клубка… Будто греет меня... Перебирая его в руках, невольно вспоминаю весь этот необычный путь, заслуживающий отдельного рассказа.
Когда-то давно, будучи в Армении, я стремился попасть в обособленное поселение русских религиозных духоборов – молокан, уже три века живущих замкнутой общиной. Поговорить с ними, узнать об особенностях духовного поиска и бытовых мелочах, а может, и вместе поразмышлять. Так или иначе, наполовину это получилось. Но было и ещё одно обстоятельство, на которое я сначала не обратил внимания. Уезжая, я попросил у местных бечёвки или крепких ниток… Ничего необычного, просто вконец расползся рюкзак, и требовалось временное решение проблемы. Девушка вынесла мне небольшой тугой моток в берестяной коробочке, который оказался крепчайшей шёлковой нитью. Молокане, оказывается, выращивают на местном тутовнике шелкопряда на продажу, а себе иногда делают и добротную домашнюю нить. Я поблагодарил хозяев, а бабуля в углу произнесла: «Этого тебе хватит надолго». Действительно, количество было излишним, но её слова почему-то запомнились. Так вот. Дальше началось необычное. Значительно позже, будучи проездом в родной Смоленщине, я оставил этот моток своей тёте, швее, с мыслью, что ей он пригодится больше. И увидел по её глазам, как он ей понравился… Помолчав и погладив рукой, тётка протянула со стола клубок фабричного местного льна: «Возьми тогда это, пригодится». И всё бы ничего, но более чем через год, находясь в селении Русский Крстур в Сербии, укладывая в карман рюкзака купленный любимому человеку платок, я обнаружил этот забытый клубок и протянул торговице: «О, эт вам презент...» «И то ти презент!» – услышал я от неё и получил, в свою очередь, рулон колючей хозяйственной пеньки. Именно тогда, усмехнувшись, я внутренне подумал: что что-то не так… И не отказался. Ещё через долгое время, покупая вязаный свитер в древней Верхней Балкарии священного Кавказа, конечно же, отдал эту слежавшуюся пеньку продавщице: «Это вам!» И уже не удивился, когда получил взамен небольшой рулон серой шерсти, подобной той, из которой был связан купленный свитер. Стоит ли говорить, что сегодня я посетил местный рынок, и опять произошёл непредвиденный обмен? И вот у меня в руке свёрток нити из мягкого местного хлопка, и я всерьёз думаю: я ли путешествую в этом мире или у меня турагентство для домашней пряжи?


«А теперь посмотри, Тимур, – прервал мои размышления Хабиб, – хотя эти холмы и предгорья кажутся голыми и безжизненными, на самом деле они полны жизни. Здесь водится много экзотических животных, степных и горных, в том числе и редкие ныне леопарды, снежные барсы, и даже медведь, только не такой, как у тебя в России, а поменьше… Жизнь приспосабливается и сама собой наполняет этот унылый ландшафт. Каждое утро там, в этих долинах, просыпается быстроногий джейран и щиплет траву и кусты, радуясь солнцу. И этот джейран бежит с самого своего рождения, надеясь оказаться не самым медленным в тот момент, когда на стадо нападёт леопард или волк. Так же и волк, просыпаясь каждое утро, бежит, рыская в поисках пищи, чтоб догнать самого медленного из джейранов. Кто-то волк, кто-то джейран… И не важно, кто из них ты. Суть в том, что чтобы выжить, когда встаёт солнце, ты уже должен бежать…»


Бег. Неподвижность. Падение. Взлёт. Так ли различны эти состояния? Помню, как когда-то я прекратил бежать… Что это было? Может, чтобы выжить, а может, чтоб закончить этот бег и начать новый?.. Я боялся, я не хотел умирать, я мог бежать ещё и ещё. Чувствовал усталость и боль, а страх гнал меня вперёд. Я знал, что моим преследователям так же тяжело, ибо они двигались уже со значительным отрывом и, иногда завернув в поворот, некоторое время я слышал сзади топот лишь одного преследователя, хотя спустя несколько мгновений к нему присоединялся звук ещё двух. Сознание наконец вернулось в моё тело, которое двигалось уже несколько автоматически, настроившись на бесконечный и монотонный бег и как бы впав в анабиоз… Совершенно ясной головой я раздумывал, как быть. Я уже принял решение, и мозг искал лишь удобного момента и обдумывал все возможные детали близящейся ситуации. Чтобы победить, нельзя делать лишь одного – того, что от тебя ожидают. Всё остальное допустимо.


Это было очень давно. Протопав очередной поворот и широкое пятно света, на границе следующего пятна, создаваемого фонарём уличного освещения, я остановился… Развернулся и встал прямо. В правом кулаке я сжимал связку ключей, один из которых – острый, торцовый – был высунут наружу. Из-за угла на арену событий тяжело дыша вбегал самый стойкий из «братков». «Не самый крупный», – подумалось мне. Я стоял ровно и прямо. В теле не было ни тяжести, ни дрожи, однако не было и малейших сил… Не сразу подняв глаза, парень проделал ещё с десяток шагов и резко остановился метрах в пяти-шести от меня, удивлённо взирая. Почти сразу же он по-борцовски упёр ладони в колени и опустил корпус, не сводя глаз. Я стоял и смотрел на него. «…У него вовсе нет сил, подрагивает одно колено, голову держать ему трудно, левая рука почти соскальзывает, упирается в основном правой, взгляд вниз…» Будь что будет! Вздохнув, я спокойно пошёл на него. Как я и ожидал, у него вовсе не было сил и желания сражаться. Чуть отшатнувшись и подняв левую руку, так и не разгибаясь, он смотрел на меня. Я, взмахнув левой рукой, пошёл мимо. Тот отшатнулся дальше. Испугался. Не было сил улыбнуться, но сердце учащённо забилось от радости отпустившей опасности… Я уже знал, что он не сдвинется с места, пока всё не утихнет… Выйдя из переулка, я увидел второго. «Медленней, чем я ожидал», – подумалось мне…


Очередной рассвет, очередной водитель, очередной путь. Мы в Денау, рыночном городке на границе Таджикистана и Узбекистана. Самсахана – это закусочная, «чебуречка». «Я заплачу», – говорю я. Хизматолла, привёзший нас, удивлённо поднимает брови: «Не, не пойдёт, я и так хорошо заработал». Что-то говорит хозяйке… Та, улыбнувшись, изображает вежливый отказ.


«Будь щедрым, как пальма. А если не можешь, то будь как кипарис – прямым и простым. А это и значит – благородным…», – цитирует неизвестные мне стихи Хизматолла.


В Азии много маленьких интернет-клубов, которые здесь используются и как офисы междугородной связи. Здесь и там видны вывески «Скайп. Переговоры». В одном из таких подвальчиков сидим мы с Тимуром, праздно проводя время. Хотя на улице и тепло, перевалы завалены снегом. Ехать куда бы то ни было невозможно. Мы ждём уже два дня… На мониторе Тимура открыто два диалоговых окна видеосвязи сети «ВКонтакте», в которых мелькают его далёкие друзья из далёкой Прибалтики. Они увлечённо кричат, играя в данный момент в сетевую игру, которую сын только что загрузил на данный компьютер. Периодически зал оглашается его звонким смехом и динамичными выкриками… Служащий офиса в задумчивости стоит сзади. «Как он это делает? – спрашивает он меня, – без скайпа видеосвязь наладил…» «Сам спроси у него, – отвечаю я, – видишь, я эсэмэски набираю?»
Мы безнадёжно отстаём от своих детей…


«Слушай, Хизматолла, можешь ли объяснить вот этот набор слов?» – печатными буквами я пишу на салфетке своё загадочное заклинание и протягиваю ему.
«Сирри», – отвечает он.
«Почему сирри?»
«Тайна. Секрет. Некоторые слова знакомы, но как будто из разных тем. Все вместе они составляют головоломку, какую-то загадку».
«Не-е-е, вряд ли. Эти слова были напечатаны в обычном журнале. Но я не прочитал продолжения и мне хочется узнать, что они значат. Предполагаю, что названия».
«И в самых обычных вещах есть тайна. Просто мы редко заглядываем вглубь. И во всём есть секрет. Но мы и не пытаемся его разгадать».


Из телевизора, висящего над прилавком самсаханы, громко вещает президент Рахмон… Опять «достижение». Опять «новшества» и «прорыв». Последним новшеством президента Таджикистана стал указ, воспрещающий школьным учителям иметь золотые зубы. Вероятно, серьёзнее проблем в республике нет. Предыдущим хитом было предложение, адресованное России, взять в аренду военную базу за миллион долларов в день. А когда-то – предложение Узбекистану «вернуть Самарканд». Сегодня камнем преткновения двух соседей является строящаяся Рогунская ГЭС. Да, действительно, в Узбекистане уже ощущается нехватка воды для орошения, а постройка ГЭС, возможно, создаст ещё больший дефицит. Однако, вероятно, Каримову не нравится сам масштаб затеи. Вместо одной огромной ГЭС Таджикистан мог бы выстроить каскад более мелких. Но кроме диктаторской склонности к гигантомании, целью Рахмона, видимо, является получение способа давления на соседа. Ведь с постройкой ГЭС споры по воде не утихнут, а наоборот, превратятся в единственный для Таджикистана способ давления. Также подобная ГЭС – это фактически региональная стационарная атомная бомба, разрушение (или сброс воды) которой неизбежно приведёт к катастрофе и разрушению огромных территорий на территории трёх, а может, и четырёх стран. И Каримов, конечно, не хочет, чтобы такая бомба находилась в таких ненадёжных соседских руках. Потому что очевидно, что ГЭС сразу войдёт в число «целей №1» для самых разнообразных политических и террористических группировок. И Рахмон неизбежно будет выпрашивать (требовать) деньги «на охрану», «на содержание», «на безопасность» со всех заинтересованных в простой стабильности сторон. В том числе и с России. Неизбежность этого прогноза связана не с тем, что таковым является именно Рахмон. А с тем, что таковы люди. Люди – это те, которым всегда мало. Человек ненасытен.


Всегда ли мало человеку? В такие моменты мне снова и снова вспоминаются духоборы-молокане. Их старики даже не получают пенсию, положенную им по закону! Это само по себе уже много говорит об их мировоззрении. Пользоваться деньгами, которые не заработал собственным трудом, грех.


Где-то в огромном кабинете, украшенном бархатом и золотом, в величественном здании президентского дворца, сейчас, этим вечером, сидит президент Эмомали Рахмон. Он не читал Толкиена в детстве, не мечтал стать хоббитом, он не знает про Мордор и Кольцо власти… Но это самое Кольцо уже, вероятно, овладело его душой, а Мордор начинается сразу за окном и распространяется вплоть до государственной границы. Мало людей могут противостоять неотвратимому соблазну власти. Право на повелевание чужой волей, возможность решать и судить – всё это создаёт обманчивую иллюзию неуязвимости. Сладкое чувство вседозволенности. Власть. Когда-то во время гражданской войны в Таджикистане президент Узбекистана Каримов подержал Рахмона (тогда Рахмонова), рассчитывая на взаимность. Однако, придя к власти, Рахмон решил, что может распространить своё влияние и на соседнюю республику, стал поддерживать противников узбекского президента. Отношения их превратились в нескрываемую неприязнь, закончившуюся взаимными нелестными высказываниями в адрес друг друга и предъявлением территориальных претензий. Но Кольцо Власти не знает покоя. Не даст оно его и своему обладателю, не способному устоять перед самообманом. Слабость личности безошибочно определяется тем, что достижения мы приписываем своему «Я», а неудачи – перипетиям судьбы. И часто начинаем переоценивать своё «Я», ошибочно находясь под впечатлением случайных факторов. Так мы погружаемся в иллюзию, которая когда-нибудь закончится сокрушительной катастрофой. Рахмон жестоко подавил все альтернативные авторитеты у себя в республике и фактически ввёл культ своей личности. По сути так и оставшись председателем колхоза, он, тем не менее, ввязался в значительное геополитическое противостояние глобальных игроков, считая себя незаменимым на этом пространстве. Видимо, возвеличивание его образа на собственном ТВ и на полосах газет идёт так успешно, что он и сам поверил в свою божественность. Эмомали Рахмон хочет править до самой смерти. И он может вполне осуществить свою мечту. Слишком многие мечтают приблизить эту самую смерть.


Я помню взгляд стоявшего передо мной рослого «братка». Достаточно молодого парня, у которого было явно спортивное прошлое и уже явно неопределённое будущее. Грудь его ходила ходуном от тяжёлого дыхания, руки подрагивали… Только что я был жертвой, а он преследовал, но сейчас мы поменялись ролями… Что изменилось? Изменились обстоятельства. А, значит, и вся установка игры. Что он увидел в моих глазах? Решимость? Неизвестно. Главное, что эту решимость видел я сам. Да, я знал, что мне делать, а он нет. Отступая под тень стены, он переводил взгляд с моих глаз на руку, в которой поблёскивал острый шип ключа, и обратно. Видно было: он выдохся… Третьего бойца не было видно, поэтому я никуда не спешил. Просто стоял и смотрел на него. «Серёга… Где?» – наконец, смог выдавить он. Что мне с ним было делать? Вероятность исхода схватки не была однозначной, но он меня боялся, да и я его, наверное... Но ещё больше было усталости и желания быстрее разрешить это «кино». Я уже и не помнил, сколько длился этот бег, но было понятно, что мы уже не сможем его повторить, ни у кого из нас не было сил убегать. Кто-то один должен был просто спокойно уйти. Мы слишком устали, поэтому не тратились бы на лишние действия, а просто постарались бы побыстрее друг друга убить. Это была не моя война. Не было ни желания, ни необходимости. «Там», – качнув головой, я показал в сторону переулка, тут же подумав, что немного опрометчиво говорить в данный момент правду. Помолчав ещё немного, я повернулся и спокойно пошёл. Я не поворачивал головы, но полагаю, что парень пошёл искать своего Серёгу, наверняка не рассчитывая увидеть его в живых. Меня это мало волновало. Они мне были уже не опасны. У дороги есть край, но нет конца. Выйдя на освещённую улицу Дзержинского, я постарался быстрее скрыться в параллельных переулках, чтобы так добраться до соседнего района, откуда уже мог бы безопасно взять такси. Третьего бойца я так и не увидел… Да и вообще, больше не видел никого из них никогда.


«Знаешь Женя, да мы с цветами выйдем встречать любой переворот! Любую власть. Любую оккупационную армию…»
«Нечего было русскоязычных выгонять!» – говорю я.
«Цену плаща узнают в дождь… Есть грех. Но где вы, те неравнодушные русские? Вы нам нужны! Помнишь, как СССР во дворце Амина сработал?»
Мой собеседник, кроме извечного русского неравнодушия, имеет в виду, конечно, события 27 декабря 1979 года в Кабуле, когда советский спецназ начал штурм дворца премьер-министра и первого секретаря ЦК НДП Афганистана Хафизуллы Амина. Две группы спецназа, 660 человек, атаковали внешний периметр возвышенности, на которой располагалась резиденция. Через 23 минуты после этого штурм был завершён. Количество личного состава охраны дворца составляло 2300 человек, потери достоверно неизвестны. Потери советских бойцов составили двадцать человек. Так началась афганская война… Именно этот сценарий становится для Рахмона всё более реальным.
«Мы только «за», Женя! Так что ты там передай Путину…»


Когда я слышу, как некто рассказывает о фантастических случаях и перипетиях судьбы, из которых ему удалось выбраться, я стараюсь молчать. Во мне поселилось твёрдое убеждение, что никто не доказывает нечто более страстно, чем тот, кто в глубине души в этом сомневается. Мне нет дела до всего этого, и даже больше: я бы хотел многое из подобного забыть. Уверен, что человеку незачем носить в себе грязь. От этого всё же больше вреда, чем пользы. И поэтому сегодня мне нужно лишь найти своё Озеро. И стать свободным.


Люди, люди… Более всего они любят обсуждать два явления, о которых якобы знают всё. Любовь и смерть. При этом большинство говорит о том, с чем знакомо лишь теоретически. Потому что тот, кого это коснулось, уже ничего не станет доказывать.


Стрижи носятся прямо между нами, разбавляя солнечные блики свежего весеннего воздуха. Далеко внизу селяне едут на арбах, сопровождаемые гудками легковых машин. Мы с Тимуром сидим на плоской крыше комплекса Шах-и-Зинда. «А что это там впереди?» – спрашиваю я у гида. «О-о-о! Это ведь Биби-Ханум. Вы разве не знаете?»
Любовь. Любовь. Любовь. Вечная тема. Вечные сюжеты на извечный мотив. Благодаря такому, тысячелетиями повторяющемуся литературному драматизму и сами наши ожидания от любви стали завышенными. И пребывающими в заблуждении. Ведь самое сложное испытание любви обычно укладывается в последнюю поэтичную строчку: «…и жили они долго и счастливо». А ты попробуй взрастить любовь, не требующую вечной страсти, целесообразности и даже взаимности. И прожить до самой смерти. День за днём. Долго и счастливо… Это и есть самое трудное. Тайное. Непоэтичное. Суровое. Но кто-то смог! Значит, возможно, сможешь и ты. Только будь готов отдать всё. Это стоит того. Иначе это и не оно.


«…Как-то возвращается Тамерлан из похода. И докладывают ему, что почти завершён новый комплекс построек – прекраснее всех, что были построены до сих пор. Удивился эмир, ведь он не отдавал два года назад подобных приказаний. И свои люди доносят, что любимая жена, молодая Биби-Ханум, неравнодушна к главному архитектору, вот и протолкнула госзаказ. Подозрения Тимура усилил и тот факт, что архитектор тянул с завершением, явно предполагая полный расчёт и разлуку с молодой царицей. И, говорят, затребовал архитектор в качестве оплаты не деньги, а лишь поцелуй её, любимой жены Тимура. Что было делать повелителю? И архитектор, и любимая супруга были казнены. Входной портал был разрушен и выстроен новый – поскромнее. Рядом была возведена мечеть, которая и стала гробницей для последней любви великого завоевателя…»


Такова легенда. Многим из великих мира сего изменили их женщины. Ивану Грозному, Цезарю, Наполеону. Как они не побоялись? А в отношении мужчин этот вопрос и вовсе считается естественным. Насколько же сильно это природное чувство? И можно ли ему противостоять? Это пугает меня. Ведь верность – это самое большее, что могут в этом мире получить друг от друга два человека.
Ведь мы всегда желаем невозможного…


Людям в этом огромном мире нужно и необходимо верить и доверять. Выслушивать и принимать за вероятность различные точки зрения. Разделять мнения и взвешивать доводы. Нельзя верить только одному – когда кто-то говорит: «Это невозможно».
Все вокруг тебя будут говорить это и убеждать отказаться – часто, а скорее всего, всегда. И если у тебя получится заглянуть чуть глубже, за зрачки твоих оппонентов – в тёмный мрак человеческой души – именно там ты увидишь, что они так говорят, потому что САМИ НЕ МОГУТ ЭТОГО. И именно поэтому они сделают всё, чтобы внушить тебе, что это именно так…


Поиски моего Озера уводят меня всё дальше… Скоро ли мы будем дома? И будем ли это мы? Как быть, если те, кто любят тебя, любят именно таким, с твоими недостатками и привычками? И вообще, те, кто тебя любит – это прошлое или вечное? На надгробной плите великого Хафиза в Ширазе когда-то были высечены лаконичные строки: «Не приходите ко мне без вина и музыки». После исламской революции в Иране они сменились на более соответствующие исламу… И вот, смотрю на мазар... Жаль, я б, наверное, тоже такое бы написал…В традиционном внутреннем дворе гостиничного ресторанчика собралась разношёрстная компания молодых иранцев поговорить о том о сём. С ними и мы. Причиной этого стал Тимур, забурившись со школьной математикой на самые клёвые места. Невольное знакомство. Разговор. Исламская республика. Как выживает настоящая любовь в теократических обществах? И есть ли она здесь вообще? Нам интересно. Им интересно. Моя Любовь с тезисами «один человек на одну жизнь», «мужчина – главный» и «а у нас считается, что женщине некрасиво курить», наверное, показалась персам страшно консервативной. Или я – демоном.
«Любовь? Конечно, у нас в Иране такая же любовь, как и в остальных странах, - говорит 25-летняя Сафия. - А вы думаете, это тут под запретом? Ха-ха-ха».
Её парень, Курош, держа свою руку на её плечах, кивает головой. Он полностью согласен. Сафия только что приехала специально на свиданку. Её родители, видя, как она уезжает каждую неделю, конечно, недовольны, вполне догадываясь, в чём дело, но, тем не менее, не считают себя вправе вмешиваться.


«Нет, это не считается позорным. Что вы! Во все века люди будут любить, невзирая на обстановку. Ведь это сильнее государств и законов. В маленьких городах, конечно, есть эта неприязнь к самостоятельным женщинам. Все эти сорванцы будут тыкать пальцем, мол, «нагуляла детей», женщинам в чёрных клобуках будет, о чём пошептаться. Но любовь – это любовь. Это больше, чем всё. То, что заставляет надеяться, верить, жить… Жизнь без любви бессмысленна», – Сафия смахивает пепел со своей тонкой сигареты. Она выглядит далеко не как «чёрная кукушка». Стильная, с избытком косметики на глазах и в аромате духов (что свойственно для всех городских персиянок), на каблуках и с лихо повязанным платком. Она уже работает учителем в школе, у неё в 25 лет уже всё успешно, и ей вряд ли предстоит жить в доме за высоким забором. А в больших городах всё иначе. «Многие хотят мной обладать. Но я достанусь лишь воину», – глядя на Куроша, улыбается Сафия.


Любовь, любовь… Может, всё и предопределено, не знаю… Может, я бы так и считал, если б не знал, насколько легко всё потерять. Однако в физике существует теория предопределений, которая заключается в том, что все действия в равновесных системах (какой является и наша действительность) обладают предсказуемым результатом, следовательно, будущее является совокупностью всех предыдущих результатов… То есть предопределено. Когда я встретил её, то, конечно, помимо математических теорий, нелишним оказался и вопрос: «Как тебя зовут?» «Люба. Любовь», – ответила она. Так я встретил Любовь.


Мы выходим и идём. Как часто бывает в это время года, льёт дождь. Это не плохо и не хорошо, дождь просто является фактом. Про него написана не только куча научных монографий, но и созданы тысячи прекрасных стихов. Песен и эмоций. Вылиты тонны слёз и гигабайты обещаний. Природа этого явления изучена, не составляет тайн, а время наступления данного явления с лёгкостью прогнозируется. Но это не отменяет простой истины: дождь вызывает грусть...


Пора тормозить тачку. Душанбе – это «понедельник». Дословно, с фарси. Вот, значит, в чём проблемы? «Видно, в понедельник их мама родила…» Может, и так. Тормознул молодой паренёк, Иса. Обнаружив свободные уши, только тронувшись, Иса сразу же приступил к рассказам: «Как из России вернулся, женили меня сразу. Я ведь думал, что адат здесь, обычай то есть, одиннадцать лет меня не было… И вот женили меня, короче, а потом я узнаю, что здесь давно уже по любви всё. Парень с девушкой живёт. Потом женятся. Ну, ничего, мне и так хорошая досталась, – говорит Иса. – И знаешь, что? Я вот занял денег на свадьбу, на машину, дом подремонтировал… И КАЖДЫЙ, КАЖДЫЙ ДЕНЬ мои мама и папа ложатся и просыпаются с мыслью «наш сын должен пять тысяч баксов». Это деньги, которые они никогда не держали в руках… И никогда уже не подержат. Это очень большие деньги».
Из всех языков мира только немцы правильно назвали счастье. «Глюк».


Вечер. Мы сидим и смеёмся в гостиничном номере самой центральной, но самой обшарпанной гостиницы на планете. Долгий разговор двух таджиков всегда обнаруживает их родство! В гостях у нас Шагарф – очень уважаемый человек, со своим, видимо, братом – также уважаемым Мирзо. Пьём водку, которая в этих исламских краях пьётся совсем не в халяльных количествах. Тимур играет с гостевым «Айпадом». С ними также присутствует их знакомый, Адам – сероволосый чечен среднего возраста, имеющий какой-то бизнес по всему региону и вызвавшийся мне помочь по визовому вопросу. Кроме деловых вопросов, которые нам удалось порешать, мы, конечно, общаемся и просто ради знакомства… Здесь принято оценивать людей лично, в персональном знакомстве, без этого какие-либо общие дела невозможны.
Наши гости весело рассказывают о казусах с персоналом, возникающих из-за падения уровня образования в стране, нехарактерном для Таджикистана ранее. В грустном можно умудриться найти и что-то забавное…
Я, в свою очередь, чтоб не освещать главную цель нашего путешествия, с юмором выдвигаю гипотезу о том, что моя цель определяется по ходу движения, как разрешение самовозникающих вопросов и головоломок.
«Например?»
«Ну, сейчас мы движемся по заклинанию. По ходу к Крыше Мира, в Памир… Кхоламан. Пудина. Хайбат. Зульфикар. Где этому ещё быть?»
«Кхе, – вежливо кашлянул Адам. – Тогда тебе на Кавказ вроде надо, а не на Памир. Был у нас?»
«Конечно, был. Весь облазил. Даже ваш заповедный Джейрах с тысячью башен. Но почему Кавказ?»
«Ну, это ведь имена кавказские… Говорят ещё «Хайбат – синие глаза, заглянешь – утонешь в глубине, а Падина – синие как небо – посмотришь, вознесёшься ввысь». Я бы и сам так дочек назвал, но ведь знаешь, у нас с голубыми глазами нечасто рождаются… А кхоламан – это по-чеченски «судьба», только в склонении, типа «судьбы» или нечто «к судьбе». Вот так. Разве не Кавказ? Но у тебя, наверное, обрывок просто. Есть ещё слова?»
«Камбар, Панир. Зульфикар».
«Точно имена. Насчёт «Панир» не знаю, но Зульфикар – имя, редкое, правда, и Камбар – тоже, хотя и не чеченские. Двух Камбаров знаю. Один казах, другой туркмен. А кто тебя надоумил разгадывать эту чушь?»
«Святой человек. В святом месте».
«Ну, ты это, поосторожней со святыми людьми… Слишком они могут быть праведны. Казалось бы».


Праведники. Они опасны. В большей степени это относится к тем, кто открыто проповедует или декларирует за собой такой образ жизни. Что есть праведность? Добродетель или исполнение ритуала? А в душе ненависть… Кто-то слишком заботится о том, чтоб почистить чашу снаружи.


«Ну ладно, о глупостях… Как вообще в Таджикистане обстоят дела?»
Мирзо крякнул, поправился и произнёс:
«Ну, во-первых, свобода. Во-вторых, хороший президент… Поддержка бизнесу… Перспектива… Отсутствие бюрократии…»
И так далее в том же духе. Как будто я включил местное телевидение и слушаю все эти дифирамбы… Адам улыбнулся: «Удивлён? Стены имеют уши. А живот любит всё, кроме ножа. Он боится. Мы уедем, а он останется. Одно дело, если пропал лишь ты. Пропадают люди, Женя. Целиком, всей семьёй. Просто замечаешь однажды, что соседа не видишь давно. Или дети в школу не ходят. Где они? Узнать мы можем, только если ещё громче будем говорить. Вот мы сейчас поливаем Каримова, Рахмонова, а ты уверен, что он сам не стучит?» Вдруг, обращаясь к Мирзо: «Скажи, брат, стучишь или нет? Стучишь, наверное?» Тот смущённо пожал плечами, помотал головой… «О! Стучал всё-таки, значит, когда-то», – резюмировал Адам.


В Средней Азии, по сути, нет общественного транспорта. Мы едем «на точку». Туда, где собираются извозчики-частники, стартующие в определённых направлениях. Там, договорившись о цене «за место», хотя можно и зафрахтовать автомобиль «целиком», ждём, когда наберутся пассажиры на оставшиеся места. Тимур прыгает и жмурится под крапающим лёгким дождём… «Смотри, Тимур, – говорю я, – дождь раздражает и причиняет неудобство. Он назойлив и неотвратим. Он возникает и исчезает вопреки нашей воле, отвлекает нас, заставляя тратить какое-то время и силы на преодоление его последствий. И пока он идёт – он неизбежен. Но! Если смириться с неизбежностью дождя, а возможно, и научиться получать от него удовольствие, как ты это сделал сейчас, он перестаёт причинять какое-либо неудобство. А может быть, даже радует и помогает идти…» «Понял, Тимур?» «Понял». «Так вот. Множество неприятностей, житейских неурядиц, неожиданно возникающих трудностей и невыгодных ситуаций, неизбежно окружающих нас – всё это подобно дождю…»


Третий день мы приходим на «точку». Это не совсем обычная точка. Автомобили, стартующие отсюда, не привычные «Опеля» и «Хёндаи», а только внедорожники – «Мицубиси Паджеро», «Ниссаны Патролы» и т.п. Потому что легковые машины не пройдут этот путь. «Перевалы закрыты. Может, завтра поедем», – говорят суровые памирские таксисты. Чужаков здесь нет. Ибо обычные люди просто не осилят дорогу. Мы, «равнинные», в жизни не видели всего того, что видели эти ребята. Памирский тракт – трасса международного значения М41 – представляет из себя, в основном, грунтовую дорогу на высоте три-четыре тысячи метров над уровнем моря. Снега, лавины, обвалы, смывы дороги – это обыденность. «А вы что там забыли, кстати? На Памире ведь холодно сейчас», – улыбаясь, спрашивает меня седоватый водитель. «Да так… По природе погулять, в Ишкашим съездить, по озёрам проехать, в Мургаб, может быть. Ну, и история, этнография…» «Э-э-э-э! Про Мургаб забудь, месяц ехать будешь, Ишкашим – тоже под вопросом. У нас всего несколько месяцев в году можно погоду предугадывать. Опасно с ребёнком. Тебя лавиной накроет – ничего, пожил вроде, а сынишку жалко будет… НИ ОДИН ЗАВОЕВАТЕЛЬ до нас НЕ ДОШЁЛ, а ты пешком с сыном? О-о-о… А говорят, русским на юга привычней на танке! Ха-ха. Приезжай в июне, может, и невесту твоему бойцу подберём… Сколько лет? Десять? Нормально, уже можно сватать. Это ж вы там в Европе женитесь, не познакомившись совсем. Потому и разводитесь. А у нас не так… Озёра? Вот Яшилькуль – это интересно. У нас там живут «йети» – «снежные люди». Воочию их редко видно, но следы часто попадаются. Не веришь, что ли? К нам много европейцев изучать их приезжает. Там у района и база отдыха есть. Красиво! Но Зоркуль – ещё красивее! Святое озеро. Из него вытекает река Памир, которая превращается в Пяндж, который образует Аму-Дарью. Древний Окс. Четыре государства поит. Там заповедник сейчас. Приезжай летом. Может, и искупаемся…»


«Пошли, Тимур, – говорю я. – Постучи в семь дверей, чтобы открылась одна. По ходу наше путешествие только начинается. Нет причин сетовать на обстоятельства; истины сами открываются в те моменты, когда должны быть открыты. Пошли, сходим в музей хотя бы. Не, музея «Лего» здесь нет, это тебе не Прага. Есть «музыкальных инструментов» и этнографический. Зато таких в Праге нету… Уже неделю здесь, а к культуре не приобщились. Ну, пошли, пошли, расскажу тебе про ариев. Кто это? Это ты. Да, ты, Тимур – арий. Хоть будешь знать что-нибудь. Кстати, покажу тебе в музее такие же кресты, как на фашистских танках, только этим крестам три тысячи лет. Помнишь, мы такие в Иране видели, в Пасаргадах, на Кавказе в Тагаурии, да и много где ещё… На руинах. Именно эти символы так нужны были Гитлеру. Как раз объясню, зачем…»


В музее этнографии – тотальная тишина… На первом этаже на стеллажах продаются книги. Современные, равно как и 1970-х-80-х годов. Откуда они их берут? Неужели приносят иногда из дома? Хорошее дополнение к месту, где время застыло. Две женщины-билетёрши за стеклом увлечённо болтают о чём-то. Седой служитель безмолвно сидит на стуле, прищурив глаза. Почему-то кажется, что и не глядя на нас, он знакомится, неторопливо изучая вошедших. В морщинах его глаз – мудрое спокойствие. Что он увидел за свою жизнь? Что он понял? Нашёл ли он то, что искал? А кто-нибудь, вообще, нашёл?
Через полчаса я вдруг услышал его голос за спиной: «Интересно? Вижу, что интересно. Давайте расскажу… Арийские племена вторглись в Индию и Иран во втором тысячелетии до нашей эры. Их сдвинуло с севера похолодание IV-III тысячелетия до нашей эры, которое сделало Приполярье таким, каким мы его видим сегодня. Выйдя из степей Восточной Европы и Приуралья и оставив значительный след в генофонде алтайских народов и предков киргизов, постепенно они расселились по территории современных Ирана, Афганистана, Пакистана, Таджикистана и проникли в Индию. В Индии, заняв доминирующее положение, во избежание смешивания с местным бровастым населением, ими была создана кастовая система. Всё, что мы можем знать о том смутном времени, мы почерпнули из археологии и санскрита. Кстати, самые близкие к санскриту современные языки– русский и литовский. При этом нужно понимать, что санскрит – это не исходный язык ариев, а уже производный. В 1951 году знаменитый филолог Антуан Мейе заявил: славянские языки, а именно русский – это исходный арийский язык в его естественном развитии, в его естественном ареале происхождения. Только это ещё не всё... В северных районах России огромное количество названий рек и озёр, переводимых только с санскрита – пять рек Ганга, реки Шива, Ганеш, Падма, Сухона. Согласно «Махабхарате», предков ариев зовут Кур и Наль – так называются два острова в современных Холмогорах. В XVII-XVIII веках в Индии считалось, что брак в высших кастах является незаконным, если запись о нём не сделана на бересте. А явления, описанные в «Авесте» и «Ригведе», не могли быть осуществлены южнее 56-го градуса северной широты. Это движение созвездий, не видимых с территории Индии, белая ночь, полярное сияние, таяние весенних снегов. Сама свастика – это изображение движения линии созвездий вокруг Полярной звезды. И что из этого следует?»
Из этого следует только то, что мы на верном пути. У каждого свой тарикат. «Спасибо!»


У людей есть судьба, но мы редко обращаем внимание на то, что судьба есть у всего вокруг. Судьба – это то, что очень трудно преодолеть. Потому что, в принципе, преодолевать это и не нужно. Набор неизбежностей, которые стоит повернуть в свою пользу. Качества, характеризующие природу предмета, которые можно превратить в уникальность и конкурентное преимущество. И в этом смысле судьба есть у всего. Я, например, искренне верю в Россию. Это историческая судьба. Россия – она как море. Или переварит, или выкинет. Это невозможно разрушить извне, только изнутри. Почему так? Потому что люди ниоткуда не пришли. Они на своей земле. И масштаб этой культуры давно уже стал слишком велик, чтобы не являться структурным элементом самой Природы. И более молодые культуры не изменят алгоритм этого менталитета. Который «умом не понять». И можно вырезать самую интеллектуальную треть нации, завоевать её страну или поставить утопический эксперимент, но… Пройдёт десяток лет, из быдла как-то народятся новые учёные и обгонят кого-нибудь в космической гонке, сброшено будет иго, расхочется народу терпеть ложь, и снова останется тот же простой народ с большой и сложной душой, и будет жить дальше, и петь свои, в сущности, грустные, песни…
Победить это невозможно. Стихия.


Говорят, однажды Гора поспорила с Океаном… Камень твёрд, а вода мягка. Но вода быстра, а камень медлителен… Кто сильней? Кто вечен? И кто несокрушим? И разыгралась между ними битва, и померк весь мир… Волны стихии бились о скалы, но те оставались невредимы, яростно кидая камни в ответ. Но камни тонули… Тысячи лет длилась эта битва, и Гора, поняв, что не сможет сломить воду, решила её пленить. Скалы стали медленно наступать, загоняя воду под землю, медленно, так, как это могли сделать только они… Бесчисленное число лет длилось это движение. Океан слабел. И вот наступил день, когда последний камень укрыл под собой последнюю открытую гладь воды… И Свет покинул землю, ибо привык играть с водой. Вода покорилась… И долгое время царила ночь… Но однажды Солнце проходило недалеко от Земли и решило взглянуть на одно из самых любимых своих творений, бывшее когда-то живым… И когда первые лучи упали на Землю, мир увидел вдруг величайшее чудо – величественный, огромный, блистающий Океан… Оказывается, все эти годы, пока гора пленяла его, он так же терпеливо перетирал её в пыль.
Прошло уже много лет, и больше не воюют стихии, а свет играет с волнами, как прежде… Но только дно Океана с тех пор устлано песком. Прахом миллионов скал, перетёртых мягкой водой… Это и есть память о великой битве…


Мы едем. Едем с рюкзаками без всякого плана, прямиком в своё будущее, которое когда-нибудь станет для моего маленького Тимура светлым прошлым. Я знаю, что где-то далеко, на северо-западе, моя Любовь думает обо мне, и мне хочется думать о ней в ответ. В этом нет никакой телепатии, это реальность. А то, что является реальностью, работает всегда. В моей заоблачной Родине люди рассуждают о свободе, строят планы на будущее, а кто-то и выходит на митинги. Здесь имя Президента не произносят всуе, но то, что поведал нам Иса, было понятно и так: «На Него ничего не оформлено. Вроде Он и начинает борьбу с коррупцией, но самый главный – Хасан – всё так же на месте. Зять он Его или как там по-русски…» «Я только приехал из России с заработков, а земля уже и не моя, Хасан забрал. Тут всё Хасан держит». «Вот, кстати, это сады Путина. Да не вру я, отвечаю, Путин купил. Здесь самая лучшая черешня в мире.. Если чё, я тебе из этих садов достать могу, старики домой немного приносят…»
По шоссе Курган-Тюбе – Нижний Пяндж то и дело снуют «Тойоты Камри» и «крузаки». «Всё это наркота. Вроде бы каждый может, но только не в республике. Если нужна наркота – поехали, возьмём в Кундузе пять кило, но надо вывозить. Ты русский, сможешь… Здесь, в Таджикистане, если поймают, проблемы большие будут. Потому что можно только с Его позволения. Отдавать всё. Потому что здесь всё Его. Сама страна – это Его бизнес…»
На заправке давка. Давка возникает из-за того, что электричество в регионах – по полтора часа в день. Все ездят на газе, потому что дешевле. Газ в канистры не наберёшь. То есть заправиться можно  только в эти полтора часа. Мой Иса влезает без очереди; назревает драка. Оппоненты – местная братва на «А6» в спортивных костюмах «Боско» с надписью «Russia» (здесь они очень модны). Пару тычков уже промелькнуло. Я выхожу тоже. Ребята молча смотрят, потом перекидываются парой фраз с Исой. Я понимаю лишь «мехмун», «Руссия», «бакшиш», «х…». «Счастливо!» Едем дальше. Ису немножко потряхивает от отпускающего адреналина. Без слов понятно, что ребята с пониманием отнеслись к залётному таксисту, везущему русского бродягу ради хлеба своего насущного: «…ну, бог с вами, езжайте, гости республики…» На слишком много танцоров здесь слишком мало ног.


Человек всесилен. Человек всемогущ. Человек может всё. Полететь на другую планету, победить в войне или в спорте, заставить сопереживать другого человека, передавать информацию, собственный голос и даже энергию на расстояния, приручить и сделать рабом другое существо. Средством и инструментом этого всевластия всегда являлся ум человека. И уже сейчас инструментарий наших достижений очень велик, а в дальнейшем будет только возрастать. Но уже сегодня мир настолько сложен, что мы вынуждены окружать себя целым арсеналом – набором достижений, алгоритмов, механизмов, выученных навыков, материальных вещей, девайсов, волевых качеств и неопровержимых универсальных аксиом. Только так мы в безопасности. Так мы неуязвимы. Однако всё, чем мы себя окружаем, может быть у нас отобрано. Как, собственно, оно и будет отобрано у каждого рано или поздно. Поэтому есть только один путь – ОПИРАТЬСЯ НА ТО, ЧТО НЕВОЗМОЖНО ОТНЯТЬ.


Иса заезжает за другом, так как едем через его родную деревню, а с другом ему будет безопасней и веселей возвращаться домой. Друг вежливо садится на заднее сиденье к Тимуру, прямо за моей спиной. Мой маленький спящий сын… Что ему снится, какие пределы? В свете проезжающих машин в его ухе поблёскивает серьга. Традиция. Знак. Это значит, что он единственный пока наследник рода. Хотя не холодно, я застёгиваю высокий ворот жёсткой куртки до конца. На всякий случай. Опасно не контролировать что-либо за собственной спиной. Кожа вспоминает ощущение проволоки на кадыке…


«Как тебя зовут? Камбар? Ничего себе! А что это значит?» – держа в руках свёрток хлопка, спрашиваю я.
«Ну, меня так назвали, потому что отец и дед из Шаартуз. Там находится святое место – Чилучор Чашма, по-вашему «сорок четыре источника», там же и мазар Камбар-Бобо. А Камбар-Бобо – это святой такой, ещё доисламский. В общем, чтобы не забывал, откуда корни. У кочевых народов севера он как батыр, легенды про него есть, а у нас считается, что он создал все музыкальные инструменты. На могиле его растёт акация. Так вот, говорят, что это пророс дутар, положенный ему в могилу. А ещё говорят, что Камбар потом был конюхом у хазрата Али, но мне кажется, что это уже при исламе придумали, чтобы оправдать поклонение святому. Шаартуз? Да рядом совсем, вы ж меня там и забрали!»
Камбар? Важно ли это? Я уже стал и забывать про листок, попавшийся мне когда-то… Не синие ли глаза Пудины и Хайбат у моего Озера, в которые так хочется посмотреть? Излишние надежды хуже самообмана… Вряд ли это может нам помочь в поиске. Ведь глупость может замедлить путь, забрав бесценное время… Смотрю за окно на проносящийся мимо пейзаж. На обочине поселковый мальчик играется с бумажным кораблём в весенних водах канавы. Он не уплывёт далеко. Кораблям нужны моря.


Иранцы, таджики, дари – это, по сути, один народ, с общим языком и историей. В более широком смысле сюда же можно отнести пушту, белуджей и ещё десяток народов этой земли. Но халифаты, потом ханства, потом и большевики, разорвали иранский мир на части. Теперь это различные страны и народы. В 1929 году Советский Союз разделил свои владения на Узбекистан и Таджикистан и присоединил к последнему Сердце Азии, Крышу Мира – Памир. Памирцы всегда стояли особняком в этой семье и остаются такими и поныне. Особенные. Позже, во время Великой Отечественной войны, многих сирот-младенцев отдавали на усыновление в таджикские семьи. Не знаю, откуда у Сталина такая избирательность была. Сегодня непонятно, потомки ли это тех ребят или памирские белокурые арийцы – мелькают тут и там русые волосы. До сих пор, подсознательно, светлая внешность считается более привлекательной, элитарной. Здесь это ценят. Конечно, таких, как славяне или прибалты, уже мало. Но, говорят, совсем недавно это была типичная для Памира внешность. Ассимиляция.


«Понимаешь, когда меня в армию забрали, то отправили в Мургаб, в эту дыру, откуда письма писать ближе к Аллаху, чем к дому. Я думал: быстрей бы срок кончился, уеду и забуду. Ну, девчонки там, конечно, о-о-о! Ну, такие красивые, аж смотреть стеснялся. А они на меня так и вообще не смотрели. Там у них свои парни в порядке – высокие, красивые, сероглазые. Куда мне маленькому, тёмненькому до них... Но вот отслужил я, вернулся домой, на работу устроился, но что-то не так. Будто осталась там часть меня. Тянет – и всё! Потом война началась, я только о животе думал, но каждый день, каждый... я мечтал попасть туда хоть на час. И так десять лет, десять! Когда узнал, что кто-то ищет водителей, чтобы грузовики из Китая перегнать, я бегом побежал. Уже набрали людей, но я просил... Уговорил, короче, пятьдесят долларов согласился получить за неделю езды. И всё, о чём я мечтал, – сесть ночью на камень и смотреть на небо. Ты знаешь, какая луна там? Вот, не знаешь. А она там такая огромная, какой даже в фильмах не показывают. Как экран, как огромный шар. И когда мы въехали, первую же ночь я всю просидел, пока ребята спали. Потом ехал и плакал. И вторую тоже. И сколько мог дальше. Смотрел на звёзды. Вот ты думаешь, наверное, что я вру. В детстве ещё помнишь, как говорила бабушка – оп, звезда упала, значит жизнь чья-то кончилась… И я всё думал: что за чушь? Мало звёзд, а людей много. Но когда на Памир попал... Знаешь. сколько там звёзд? Нет такого числа! Мириады – есть ведь такое число? Так вот, там звёзд столько, что «мириады» – это только половина... И они все большие, яркие, близкие, берёшь и почти срываешь их руками... Так и сидел я каждую ночь. Нет другого места подобного. Кто хоть раз это видел, никогда не забудет. Там часть моего сердца...»
Сердце. Наше сердце… Оно тоскует по тем местам, где ЕГО сердце. Даже если ты там не был. Замечаем мы это, или нет…


Иса увлечённо рассказывает о том, что, по его мнению, здесь, на этой земле, полжизни прожил Иисус. И что даже этому есть документальные подтверждения в виде древних рукописей, якобы обнаруженных в позапрошлом веке русским путешественником Николаем Нотовичем в каком-то буддийском монастыре.  Полжизни, отсутствующие в Евангелиях. С пятнадцати до тридцати лет. Учился, учил. Искал и дарил. Странствовал и проповедовал.
«Он был здесь, я знаю. Знаешь, дословный перевод моего имени с арабского? «Верховный». Но одновременно это и «Иисус». Это одно и то же. А вы считаете, что это имя. Он был здесь, на этой земле, он пророком был, и Муххамед его признавал… Один Бог над нами, Женя. У нас один Бог, одна религия. Нехорошо, когда люди за это убивают друг друга. Это невозможно. Потому что у Бога нет такой необходимости. Скажи это всем, Женя…»


Раннее утро. Над Пянджем стоит молочный желтоватый туман. Позавтракав сухой лепёшкой с чаем, мы с сыном взваливаем рюкзаки на плечи и делаем первый шаг в сторону пыльной многострадальной земли древнего Афганистана… «Туман», – говорит Тимур.
«Туман? Нет туман», – поглядев на нас, усмехнулся флегматичный пограничник, переведя взгляд на таджикскую пограничную «Газель», из которой местные оборванные афганцы вытаскивали вязанки сухих веток, палок, сучков и корней растений…
Земля противоположного берега – вытоптанная, иссушенная, абсолютно лишённая любой растительности – сама земля парила в воздухе, при малейшем дуновении создавая желтоватую мутную взвесь. Здравствуй, Афганистан!


Мы привыкли обосновывать свои и чужие поступки, делать рациональные выводы и строить прогнозы. Мы привыкли к тому, что реальность – реальна. Но на этой территории таковое не всегда является возможным. «Ведь у вас, на Западе, один аятолла сказал, что всё относительно?» – услышал я как-то. Да, у нас – сказал, а «относительно» – здесь… Время, место, действительность, возможность – всё это не имеет значения. Всё относительно. Имеет значение только цена.


Во всём горном центрально-азиатском регионе наблюдательного человека поразит, прежде всего, бесплодность местной флоры. Горы стоят абсолютно лысые. Травка, которую пощипывают редкие козы и ослы, зелёненькая, низенькая, больше похожая на мох. Земля – глинисто-каменистая, самых разных оттенков, из которых ни один не радует глаз намёком на жизнь. Камни и пыль… Такой мёртвый ландшафт – от иранского Загроса до монгольской Гоби и от предгорий Тянь-Шаня до самого Тибета. Я всегда удивлялся тому, как могли здесь вырасти столь многолюдные и богатые культуры… Только что, вчера, мы покинули кулябский Таджикистан, где видели, скольких трудов стоит местным жителям насобирать колючек, надёргать кореньев (!) и сухих ветвей для домашнего очага… То и дело попадались ослики с вязанкой всякого растительного мусора – то, что мы и не стали бы класть в костёр. Каково же было моё удивление, когда каждый (!) из пересекающих госграницу волок по большой или малой связке этого хлама! Мы, европейцы, пересекая границу, часто захватываем в «дьюти» бутылочку рома или какой-нибудь парфюм для любимых, афганцы же захватывают домой по вязанке веток…


Тем временем на КПП начался движняк, и население, хотя я не пытался совершать обгоны, ради интереса пропускает нас с Тимуром вперёд. Также ради интереса афганский погранец смотрит наше содержимое. «Контрабанда? В Афган?..» Да ему и самому смешно. Офицер в форме отзывает меня в кабинет, вертит в руках паспорта, спрашивает то на дари, то на английском. Короче, переход невозможен, так как у меня и у сына стоит один и тот же номер визы, значит это одна виза и т.д. и т.п. Я покорно жду, пока он сокрушается, созванивается, выговаривается и, наконец, устав, замолкает, безразлично смотря сквозь меня… «Короче, десять баксов», – это всё, что мог позволить мне мой словарный запас как на английском, так и на фарси. Переждав ещё одну волну откровений, искренних переживаний за наше возможное тюремное заключение и трагических взглядов, я, получив паспорта, вываливаюсь на свободу. Местный погранец, видя, как я укладываю багаж, вертя в руках пачку сигарет, спрашивает: «Презент?». «Хер тебе, а не презент!» – говорю я по-русски. Молча беру пачку у него из рук и кидаю в рюкзак, а из своей, открытой, достаю и протягиваю сигарету. «Тахакор. Ноу проблем», – благодарит тот.
«Не презент» звучит на фарси так же, как и на русском, основное слово тоже созвучно… Что бы ни происходило – ты должен заставить мир вращаться вокруг по своим правилам. Иначе это уже не ты.


К счастью, поступки нельзя разделить на «правильные» и «неправильные», так как всегда результат отчасти случаен. Суть в том, что когда тебе нужно совершить поступок, нужно совершить поступок. Когда-то, четыре века назад, в далёкой Стране Восходящего Солнца господин Набэсима Наосигэ учил своих самураев всего лишь нескольким вещам. Одна из них состояла в том, что любое решение должно быть принято в течение семи вдохов и выдохов. Это говорит лишь о том, что возможные решения для различных ситуаций могут быть приняты (или обдуманы) человеком заранее. Но когда наступает время действовать, не нужно думать, нужно просто действовать. И не столь важно – правильно или нет. Что-то есть в этом глобальное, великое и пьянящее – отрешённость, принятие неизбежности, решимость, замедление времени, спокойствие. И шаг в бездну.
И остаётся сделать только одно: раз... два... три... четыре...


Конечность жизни – это наше единственное преимущество. И единственное условие. Немногие из нас могут сполна прочувствовать мощь, которую открывает нам это тайное знание. Восприятие подлинной реальности = её зависимости… Первый образ Афганистана, навсегда прочно впечатавшийся мне в сознание, – рваный, наглухо замотанный, как ниндзя, в платок-арафатку, мужик на шумном перекрёстке кишлака, в который мы вышли с границы, и в том месте, куда направлялись. С пальцами на курке «калаша»! Из его ботинок торчат пальцы ног! О, матка боска! Это не полицейский. Я поворачиваю голоЗЗву к идущему слева от меня Тимуру и смотрю в его глаза… Знает ли он, какой опасности я его подвергаю? Что чувствует он? Знает ли он, как он дорог мне? Тимур, немного склонившись вперёд под тяжестью своего рюкзака, в свою очередь, бросает взгляд в мои очи… Чуть улыбнувшись… Я глазами стараюсь улыбнуться тоже. Всё нормально. Когда правда на твоей стороне, ничто не может противостоять этому. Аксиома. Не смотря в глаза незнакомцу, мы плечом к плечу проходим мимо. Просто прошли, как будто знали, куда идём. О чудо! В двадцати метрах – стоянка «Тойот» – явно чуваки таксуют.


Что ты знаешь о себе, если никогда не дрался? «Как тебя зовут»? Как-то так, но не больше… Это был не полицейский, понятно. Ещё накануне Иса говорил, что на неконтролируемых правительством территориях – власть, суд и посредники – это некие «смотрящие», бандформирования, короче. Я смотрю на Тимура. Сколько тебе пережить, сын мой? Какие паники и удары научат тебя? Тимур смотрит на меня и всё так же улыбается. Он не привередлив и не капризен. То, что вокруг, не производит на него особого впечатления. Но, как всегда, интересно… Бедность. Кишлак. Метёт пыль… Он видел нечто похожее уже много раз. И пока что ему нравилось. Безмятежен. Тот, кто спокоен, – под защитой богов. Значит, всё нормально. Мы идём. На каждую улицу здесь – свой «командор» (так они их называют). Каждый городок, вернее, кишлак, состоит из трёх-четырёх улиц. Такая вот народная милиция. «НЕ талибан?» - спрашивал я после. «Аллах знает. Днём – командор, ночью, может, и талибан. Не смотри им в глаза, если попадутся. У тебя ж крест из под рубахи торчит, серьга в ухе… А у него – чистый ислам и «калаш»… Так будет проще…» Власть в Афгане вообще контролирует только дороги в светлое время суток, и формально Кабул, Герат, Мазари-Шариф, Джелалабад и Кандагар, хотя два последних по ночам тоже не контролирует… Как так по ночам? А вот так – перед наступлением темноты все солдаты, отстоявшие день на перекрёстках, собираются в грузовики и отвозятся в ближайший форт (каждые семь-десять километров), высовывают в окна стволы и ждут рассвета… Очень много стволов…


Много-много стволов… У человечества, видимо, ещё нет общей цели, так, может быть, и нет ещё и самого человечества? Как это назвать иначе?


Стоит ли оно, моё Озеро, того, что я подвергаю риску маленького сына? Нет, конечно. Мои мечты не могут быть ценнее чьей-то жизни… Однако, может, опасности и нет. Есть просто трудности. Лишь болезненная фантазия может нарисовать печальный финал наших изысканий. Когда-то, десять лет назад, я отчётливо увидел, что этому человеческому существу жить и жить. У него СВОЯ судьба. Искать, падать, вставать и идти. Это очевидно. Даже если что-то случится со мной, его судьба продолжится… И сейчас мы – на своём пути. Это НАШ путь. И если принять это таковым, то начинаешь замечать, что обстоятельства начинают подстраиваться под тебя, а не ты под них. Только так и никак иначе. Так уж получилось, что когда-то Тимур навсегда остался со мной. Его маме разломили голову молотком грабители. А меня не было рядом. И, конечно, я спрашиваю себя, «что было бы, если бы не…? Что, если бы…?» И я не знаю, как мне быть с этим всем. Думаю, мне нужно спросить у Озера… Или, может быть, просто бросить камень. Поэтому мы здесь и вместе. Потому и идём.


«Кого ты ненавидишь больше всего?» – спросите у маленького Азамата, да и вообще, любого ребёнка или взрослого. «Пакистан», – услышите Вы в ответ. На самом деле я ожидал услышать «Америка»... Нет, именно Пакистан. Овец убивает барс, но мясо их ест шакал. И это будет страшной правдой. В этой стране все продукты, инструменты, текстиль, хлеб, патроны к «калашам», глухие афганские хиджабы и типографские «Кораны» ввезены из соседней страны – Пакистана. На улицах полно пакистанских грузовиков, прибывающих сюда с товарами, а из телевизора вещают пакистанские каналы. Вещают о «мире», «стабилизации», «гуманитарной миссии», об Аллахе и месте человека под солнцем. Но все знают: Пакистану не нужна стабильность в Афганистане. Прямой экспорт, транзит натовских и гуманитарных грузов, обслуживание финансовых потоков неправительственных организаций, контракты на субподряд по «восстановлению», получаемые в рамках тендеров от западных компаний – это даже не отрасль, а значительная часть пакистанской экономики. Нищий, хаотичный, перенаселённый Пакистан ест, пилит и варит основную часть всех мыслимых бюджетов «на Афганистан» Запада и Востока. В основном – косвенным образом. Пакистан обслуживает транзит, безопасность и обеспечение как НАТО, так и Талибана. Из Верховной Шуры в городе Кветта отдаются приказы по активизации или прекращению боевых действий. Границы между Пакистаном и Афганистаном не существует. Исламабад относится к этой проблеме своеобразно – для пакистанских силовиков пуштунские талибы и кашмирские джихадисты, свободно пересекающие условную границу, суть настоящие патриоты, обеспечивающие необходимую «стратегическую глубину» национальной безопасности страны на сопредельных территориях. И, действительно, проводимая «патриотами» в Афгане и Индии политика напрямую поддерживает интересы Пакистана. Но границы не существует не только фактически, но и формально – Афганистан не признаёт в качестве официальной границы линию Дюранда. Поэтому независимый и окрепший Афганистан автоматически предъявит соседу территориальные претензии. Но друг без друга эти добрососедские страны – взаимные мертвецы. Их экономики в данный момент истории не смогут существовать отдельно. И каждому афганцу понятно: экспортирует Пакистан не только картошку. Война = Пакистан. Заклятые друзья…


Небольшой торг – и мы садимся. По сути, я просто вытащил из кошелька столько, сколько считал нужным, и показал понравившемуся мне водителю. Моя фраза «ништа кер пуль» («нет ни хера денег») возымела успех, улыбки, одобрение и одновременно, конечно, сожаление. Таксисты в Афгане, конечно, как и везде, сразу заламывают залётным цену. Я понимаю, как накануне нам сильно повезло с Исой. Ведь он подсадил в машину Камбара, своего друга, который несколько раз бывал в Афгане, во многом специально, чтоб тот просветил нас. Насчёт цен, инфраструктуры и местных тонкостей. Насчёт опасностей, запретного и дозволенного… Хорошо, что у Исы нашёлся такой друг. Далеко отсюда, на моём европейском Западе, люди тоже боятся одиночества и нуждаются в дружбе. Но лишь потому, что «для вранья нужны двое». Ставя «Я» на вершину и делая его смыслом существования. Здесь же большинство явно не ощущает себя одинокой самодостаточной частицей, равной в своём познании и в своей важности с самим Богом. Здесь люди всё ещё рождаются, чтобы познавать, а не чтобы брать.


Год 1391-й. А у нас 2012-й. Есть ли смысл в этой разнице в шесть веков? В одном ли временном измерении находится этот мир и тот, из которого я приехал? Смешно… Мы одинаковы с Афганистаном в своём средневековье. Только будущие межгалактические археологи, конечно, могли бы взять на себя смелость объявить: люди здесь жили в жестоком и неразумном XXI-м каменном веке. Жестоком, коптящем, нерациональном, негуманном, глупом. Как и пятьдесят веков до этого. Мы же сегодня, слепо считающие себя венцом творения, просто не способны это признать… По трассе начинают появляться посты – просто отдельные солдаты, стоящие невдалеке от дороги в открытом бескрайнем поле на расстоянии взгляда (выстрела) друг от друга. С рациями и автоматами в боевом положении. Так начинается официальная власть. Год 1391-й – сами цифры говорят, что я двигаюсь в прошлое, то есть, наверное, в правильном направлении, но я всё ищу и ищу, хотя и начал уже давно… Верный ли это путь? Где моё Озеро забвений? И есть ли оно вообще?


Только здесь, только в Афгане, может находиться моё Озеро. Слова всех пророков – Заратустры, Будды, Митры, Иисуса, Моххамеда – звучали здесь. Войска всех великих завоевателей прошли по этой земле. Стратеги Пентагона, Кремля, Берлина, Мекки, Кордобы, Маверранахра и Сарая тихо шептали своим великим покровителям о необходимости обладания этим пространством. В далёком Тибете чёрный монах чёрной религии Бон сжигает в огне жертвенной лампады имя моего искомого, шепча на своём древнем языке. Он шепчет, чтобы никто не дошёл до него, ибо знает как оно близко. Как близко я. И мне ничего не хочется у него отнимать, но мне нужно найти это Озеро… Ибо оно уже стало моим… Он знает «где», но зато я знаю «что». И непонятно, как долго это может продлиться, но мне кажется, что я уже близок…


«Четурасти, джурасти, баайрасти?», «коджа», «ном», «вазифэ», «масхаб» – всё это необходимые вопросы, задаваемые добродушным молодым водителем. Он действительно интересуется нашей жизнью, старается вникнуть в мои ломаные ответы и спрашивать односложными фразами, пытаясь облегчить диалог. Мы вполне смогли познакомиться и в общих чертах рассказать о своей жизни друг другу. Его зовут Юсуф, и он подробно рассказывает о своих двух детях, о работе и своём доме, показывая руками то, что выходит за пределы моего языкознания. Это сближает. При встрече и знакомстве люди всегда задают вопросы: «жена?», «работа?», «дети?», «где ты живёшь?». Именно так разговор становится ОБЩИМ. Потому что он именно общий для всех без исключения человеческих личностей. Так мы становимся ближе, хотя и не осознавая, почему. А ведь потому, что человеческая жизнь – это и есть, по сути, одно и то же ОБЩЕЕ лекало, загнанное в разные оформления. И будь я хоть Билл Клинтон – но у меня так же ворчит жена… И мы одинаково можем радоваться, смеяться, обижаться. И так же одинаково мы пытаемся быть счастливыми… Нас, людей, объединяют две вещи – одни и те же переживания человеческой жизни во всём многообразии её проявлений, и тотальная нищета обладания чем либо за этими пределами. Это и есть полнота жизни. А больше ничего и нет.


Мы тормозим на блокпосту. «Аз коджа и?» («Откуда?») – спрашивает военный… «Ман аз Руссия», – говорю я. «О, Руссия, хош омадэ, дуст!» – держа паспорта в руках, улыбается афганский военный… И, почесав башку, добавляет из словарного запаса своей моджахедской молодости: «Руссия харашо! Э-э-э, друг! Саветский Саюз!» Мы смеёмся, стало как-то приятно... Ещё некоторое время назад я сомневался, стоит ли представляться русским, можно ведь назваться «шурави» («советский», то есть, может, украинец или грузин – не важно), но потом решил прямо говорить «Руссия». Может, начнутся вопросы, на них нужно будет давать ответы. Новые вопросы – и люди подумают, что я в чём-то темню, начнутся домыслы… Зачем? Дед говорил: «У лжи короткие ноги, бесполезно участвовать в скачках»… Вот так.
Прямая правда всегда заключает в себе силу.


В Афгане мало деревьев. Да и вообще мало растительности. Население дёргает из бедной земли всю твёрдую растительность, пуская её на топливо. Ишаки и козы перемещаются по сюрреалистическому пейзажу, находя и пощипывая то мелкое и зелёное, что не горит. Женщины в глухих синих паранджах появляются из-за глиняных дувалов с пластиковыми квадратными канистрами и отправляются за водой. Вдоль дорог то и дело попадаются корпуса подбитых советских «БТРов». Метёт мелкая пыль, поднимаемая с безжизненной земли, почти лишённой растительности. Закрепиться ей на земле почти не за что, и она легко поднимаема порывами ветра вверх. И кажется, что зацепиться за жизнь человеку здесь так же невозможно… Что мы знаем о жизни? О том, что верно и ошибочно? Реально – ничего. Но действуем всегда так, как будто взвесили все «за» и «против». Исходя из собственного понимания реальности – мы всегда поступаем наилучшим образом. Долго думая и анализируя аргументы. Мы всегда поступаем «правильно».


Где-то над хребтом звучит гром… Через некоторое время становятся видны и редкие вспышки молний. Мы приближаемся… «Тимур!.. Знаешь ли ты, что такое молния?» «Ну да, правильно, разряд… Но почему же он проходит не по прямой от наэлектризованного облака к земле? Ведь разряд и ищет кратчайший путь. Кратчайший! Так вот, вдумайся – молния проходит от облака к земле по самому быстрому, самому простому пути! По единственно возможному пути наименьшего сопротивления. Однако ты видел этот путь? И это молния! А ты – человек… Неужели нам, людям, стоит ожидать от жизни прямых путей? Жизнь – именно такова. Никогда не знаешь, какой путь станет правильным…»


Это началось в далёких 90-х. Что знали мы о том, какой путь правильный, а какой – нет? Знали ли мы вообще, ЧТО желаем от жизни? Мы просто пытались выжить, совершая неумелые и нелепые движения в пространстве и времени, учась и приобретая мудрость таким дорогим путём. Стараясь и не задумываться, насколько дорогим оказался этот путь для людей, случайно встреченных нами. Что я вынес в итоге из всего этого? Простую мысль: чтобы играться со смертью, достаточно просто играться с жизнью. И всё перечисленное тебя найдёт само.


Мы едем. Прямо на обочине дороги человек в неряшливой одежде совершает намаз, сидя на коленях и протягивая руки в сторону надвигающейся грозы… Поклон, ещё поклон…
«Хайбат», – качнув головой шепчет Юсуф, и, закрывая глаза, бормочет нечто вроде молитвы… Невероятно!
Знакомое слово… «Хайбат? Что ты сказал? Ки ит хайбат, Юсуф?»
«Хайбат?» – качая головой, переспрашивает он. «Аз ин суфи. Аз ин хайбат! Дар ин. Тарс Алла. Алла инчжо. Нот андестанд? Феар. Авэ. Феар Гот. Гот хир. Фахмидан, дуст».
Страх. Трепет от присутствия бога. Ощущение его. Хайбат…


«Сафар?» («Путешественник?») – был один из первых вопросов, адресованных мне в этой стране… «На, мехмун» («Нет, гость»), – отвечаю я. Везде, где бы мы ни были в Афгане, на вопросы «куда-откуда», я говорю «мехмун», то есть «гость». Какой гость, к кому, кто стоит за мной, каковы цели – всё это я оставлял без ответа, уповая на неприкосновенность древнего закона гостеприимства. Даже вполне доверяя окружающим, я всё же отвечаю так. Нравы здесь сильно пошатнулись непрерывной цепью ненависти друг к другу, и слово «гость» здесь уже столько не значит, сколько значило раньше (как это, например, до сих пор имеет вес в братском Иране). Тем не менее никакие хулиганы вас с ходу не тронут – ибо не знают, кто за вами стоит. В этой стране и неприметный оборванец может неожиданно оказаться влиятельным человеком. Всегда нужно оставлять за собой недосказанность. Ибо она всегда говорит о чём-то. О слабости, если твои позиции шатки, и о твоей силе, когда ты прав. Если прибавить к этому некий ореол таинственности – люди всегда додумают и сами найдут объяснения, устраивающие их. Тот, кто прав, не нуждается в объяснениях.


«Четур ниста матар?» («Как так нет матери?») – поднимает брови Юсуф, поглядывая на Тимура с христианской сердобольностью… А вот так. «Али-баба. Душман», - говорю я.


Стволы бывают не только у деревьев. В этой стране это оказалось вопиюще наглядным. Всё здесь готово стрелять. Кроме провинциальных «командоров», даже в столице можно увидеть вооружённых гражданских. Это, как правило, охранники. Днём на важных дорогах и на перекрёстках в городках стоят в видимой близости солдаты в чёрной форме афганского спецназа. Именно стоят – не сидят, не лежат, а стоят. Стоят в чистом поле с винтовками в боевом положении и пальцами на курке. Ближе к вечеру их уже забирают. Есть стационарные блокпосты. «Митанам («могу ли я») фото?» «О, на, на, Америка харам, Афган харам», – пытается объяснить военный. Всё запрещено – подходить, фотографировать, разговаривать с натовскими солдатами нельзя. Это объясняет нам афганский военный в обыкновенной, зелёной форме. Рядом, метрах в пятнадцати, стоит боец НАТО, рассматривая нас, нежданных здесь европейцев, сквозь непроницаемую чернь солнцезащитных очков. Ещё двое наблюдают из блиндажа. И все, все, кого я видел в этой стране с оружием, держат автомат не наперевес, не на плече, не за спиной, не за цевьё, а в обеих руках в боевой изготовке и с пальцами на курке. Натовцы, афганские полицейские, «командоры», местные бандиты, частные охранники в кузовах иногда проезжающих мимо пикапов, чёрные спецназовцы – всем остаётся лишь сдвинуть большим пальцем предохранитель… Говорят, чтобы улыбнуться, человеку нужно задействовать более сорока мышц, а чтоб нажать на курок – только три. Это заставляет задуматься.


Дураков хватает везде. Я помню первый и единственный раз, когда холодный ствол упирался мне в лицо… Это было уже в 2001-м, возле ночного клуба, где возникли какие-то вопросы. Парень буквально тыкал в меня дулом и кричал всякую хренотень, в которую, вероятно, и сам не верил. В лихие 90-е я уже попадал пару раз на «беседу на выезде», правда, без применения огнестрельного, и сейчас ясно осознавал, что этот парень не имеет реального опыта, а пистолет ему нужен из чувства недостаточной уверенности в собственной крутизне. Ведь зачем ему этот цирк, если он меня мог сломать и так? Агрессивный человек беззащитен. Это очень важно. Человек, раскрывающий свою ярость, эмоции, раскрывает и собственную защиту. Он выкладывает всё, что у него есть. Он открыт. И за пределами этой ярости у него нет ничего. И этой агрессией он пытается страхом принудить тебя исполнить его условия. Если же дать понять, что это невозможно, он становится бессильным. Ибо уже предъявил своё наивысшее оружие. Он уязвим. Видны все его слабые места – они именно там, где он старается показать свою силу. Это очевидно. Пытаться биться с человеком в момент его наивысшей ярости – это значит играть по его правилам и в момент его наибольшей силы. Эту агрессию нужно спустить в никуда, и когда человек расслабился, считая своё дело сделанным, ударить в самое больное место. Достаточно и словом. Но страшным. Главное – удар должен сокрушать…


Пули Хюмри – просто пыльный кишлак с сеткой центральных улиц, представляющих из себя хаотичный рынок. Посреди кишлака проходит оживлённое шоссе, по которому как рекой приносятся и уносятся новые товары, грузовики, запчасти, свежие новости, люди, судьбы, горячий хлеб и сухой пыльный ветер. Приносятся рекой времени. Как и всё в этом сущем мире. Так же, как большинство городов и селений Востока, он создан благодаря этому местечковому базару, благодаря возможности торговать, а не наоборот. Базар и даже базарчик – для Средней Азии всегда является «градообразующим предприятием», даже несмотря на наличие цементного завода (в данном случае). И так было всегда. Эти скромные глиняные строения, кажется, исчезают и возрождаются на этом месте извечно. Всегда. Седьмой по величине город страны? Просто удивительно. Да. Центр провинции Баглан… Я выхожу найти что-нибудь пожевать и некоторое время рассматриваю окружающую действительность, пытаясь привыкнуть к ней. В переулке драный рыжий пёс вынюхивает что-то на твёрдой пыльной земле, заинтересованно петляя кругами… Что-то ищет. Под куполом неба парит одинокая птица. Тоже выглядывает себе что-нибудь в этой коричневой глиняной пустоте… Человек, птица, собака и даже куст шиповника за углом – мы все что-то ищем. Всё живое на этой земле ищет. Ищет возможность. Хотя жизнь и устроена так, что нам привычней вглядываться лишь в то, что происходит у нас под носом… Но это не единственный путь.


«Та Файзабада чандэ километр? («До Файзабада сколько км?»), – спрашиваю я в открытую дверь у отдыхающего дальнобойщика. На пару секунд застыв, он, глянув на спидометр, тянется за мобильником, чтобы цифрами набрать число. «Двесат пянджест чехирь», – произносит он. 254. Эти слова не нуждаются в переводе. Значит, я уже близко…


Вечереет… Мы находимся в здании больницы в гостях у врачей, русских граждан, таджиков по национальности. Ещё в Таджикистане один из тех, с кем нам повезло пересечься, доктор Шагарф, порекомендовал нам посетить своего родственника, и мы, конечно, воспользовались этой возможностью… Доктор Низом оказался занят на операции, но нас в его жилище радушно принимает его коллега, доктор Шараф. Здание похоже на неприступный форт – вокруг пятиэтажки колючая проволока, сетка, шлагбаум и охрана с «калашами». Шарафу менее сорока – достаточно молод и любознателен. Он не наигранно интересуется нашим взглядом на окружающую действительность и неизвестными ему новостями из другого мира. Высокопрофессиональный хирург, он уже шесть лет живёт в Афганистане, в целом чувствуя себя достаточно комфортно… Но его слова прозвучали неожиданно: «Знаешь, я и не удивлён, что вижу вас здесь, – говорит он. – Казалось бы, что вам здесь делать? Я бы посоветовал другие места для туризма… Однако раньше я многому удивлялся, но сейчас всё чаще думаю, что нашими поступками управляет Бог».


«Просто нет другого объяснения, – продолжает Шараф. – Я смотрю на свою жизнь, и вижу, что всё, чем я обладаю, сложилось само собой, даже как-то далеко не благодаря мне. Невесту мне подобрали ещё в юности, отучился там, где родители выбрали, ну, вернулся, свадьбу сыграли, счастливое время было тогда… Мечтали о всяком… Потом стал рассыпаться СССР, и мы стали гнать русских, потом война... Я и не успевал задумываться много, просто это как в воздухе носилось – то надо, это надо, вот твой враг, вот не враг, делай так, а так не надо, будь как все… Дети, мир, работа – и снова всё будто изменилось… В жизни бы не предположил, что буду сейчас находиться в этом месте и с этими мыслями, но, знаешь, я доволен! Спокоен как-то, счастлив. Наверное, так это называется. Я бы в жизни не нашёл всего того, что стало моей судьбой, если б у меня получалось влиять на обстоятельства так, как я хочу… Потом я много думал, но иначе не могу объяснить свою жизнь, кроме как волей Бога. И теперь не хочу больше искать, а просто хочу доверить свою судьбу. Ему. И всем советую».


Большинство людей убеждены, что в случае отсутствия принуждения, поступки и решения, предпринимаемые ими – это их собственные решения, воплощение именно их желаний.
Это – одна из глубочайших иллюзий.
Даже в случае, когда индивид полностью исполняет свою волю и во благо себе, далеко не факт, что первопричина этого – его собственное желание.
Просто однажды мы попадаем в цепь событий, которые будут предопределять наши дальнейшие действия, и не сходим с этой дороги уже никогда…


И получается, что жизнь – как скоростное шоссе с разделённой полосой, где ты вроде бы и видишь справа и слева места, которые собирался посетить, прокладывая по карте маршрут, но не можешь к ним съехать, ведь для этого нужно потерять много километров, делая сложный разворот или объезд…


«Свадьба была обязательна. Ведь родители уже познакомились, как назад? Но сначала я выбрал профессию. Отец хотел, чтобы я стал врачом. Учился я в России, а любимая меня ждала, пока не вернулся. Когда началась «перестройка», мы погнали русских, потому как нам говорили, что они враги. Потом мне показали других людей и сказали: вот твой враг. Так началась война. Потом все говорили: «Нужно за Рахмонова». А сейчас я считаю, что он тупой чабан. Потом пришлось бежать, и я стал гражданином России. Потом Россия предложила мне работу здесь. И теперь жена приезжает ко мне в Афганистан, а не я к ней в Гарм…», – говорит Шараф.
Сейчас он собирается на мазар, на пятничный намаз, как и каждую неделю…
Рождение, детство, учёба, свадьба, карьера, место жительства, друзья, убеждения – каждый из этих факторов определяет всю последующую жизнь человека. Чертит линию, глубокую, как русло реки. Несложно заметить, что большинство этих факторов случайны или вытекают из предыдущих. После этого большая часть судьбы предопределена. Реки редко меняют русло в теснине гор.
«Зато теперь я молюсь и у меня всё хорошо», – говорит, улыбаясь, Шараф…


Значительная же часть наших желаний фактически навязана нам со стороны. При достаточно длительном воздействии нам начинает казаться, что это именно моё чувство, так надо, так нужно мне.
И так же часто мы думаем «как себя вести». Но вести себя никуда не надо.


У нас гости. «О, вы идёте по следу Александра Великого? – спрашивает Ариан, молодой афганец-дари, студент Кабульского университета, мечтающий в дальнейшем учиться в Москве. – Этот след здесь везде. Искандер прошёл вдоль всего нынешнего Афганистана с запада на восток и через Хайберский проход вторгся в Индию. Некоторые изолированные племена высокогорного Памира считаются потомками его воинов. Калаши, например. Им даже правительство Греции спонсировало образовательную программу…»
Я знаю… Хотя это и не совсем истина. Каждый мул говорит, что отец его – конь…
Ариан говорит на английском, и мне трудно ответить ему полновесно. Калаши, ишкашим и ещё несколько древних племенных групп – суть самые что ни на есть древние арии. Русоволосые, сероглазые, белокожие и высокие. Они не имеют отношения к Македонскому. Они были здесь и до него. И более оснований тратить деньги на их образование имеет правительство Белоруссии, России или Литвы, хотя все эти правительства и не догадываются об этом. «Матар, патар, дохтар, братар, гара, агн, вата» – «мать, отец, дочь, брат, гора, огонь, вода»… И ещё сотни идентичных слов… Калаши строят бревенчатые дома, что для Памира баснословно дорого, а также пользуются и вовсе экзотической для данных мест мебелью – стульями и столами.
«Не. Буриши, буришки», – говорю я. Вот это уже может быть… Племя, делящее пакистано-китайскую границу, долгое время считавшееся обладателем «автономного» языка, то есть не входящего ни в одну языковую группу. Такие парадоксы бывают. На сегодня принято считать, что их диалект близок к давно уже мёртвому фригийскому диалекту индоевропейской семьи. А к Македонскому это уже близко.


Сказать, что Афган красив – именно неправильно. Он – сказочен, первобытен и нереален. Рядом, всегда в обозримой близости – снег и высокие снежные горы, бурные реки, рядом – глинистые плоские равнины и одновременно знойная пустыня с барханами и перекати-полем и пышная растительность южного склона. Говорят, что восемь с половиной веков назад известный суфий Ибн Рушд, известный в Европе как Аверроэс, спросил у Аллаха: «…может ли Всемогущий создать такой камень, который не сможет поднять?» Аллах усмехнулся и очертил землю вокруг хребта Гиндукуш. Всё здесь стало реальным, и всё – нереальным. Таков Афган и поныне. У человека невозможно отобрать то, чего у него нет, – вот, что понимаешь здесь. Это очень глубокая мысль, которая могла бы сделать жизнь каждого из нас значительно проще… Эластичность спроса, индекс NASDAQ, пассивная безопасность, творческий поиск, перманентная депрессия, показания GPS-навигатора – в мире слишком много не существующих реально вещей, составляющих, однако, значительную часть наших стремлений и переживаний. Это просто слова, вокруг которых мы впустую убиваем свою жизнь. Жизнь состоит не из этого. Жизнь состоит из познания, испытания, любви… и – ответов человека на эти три вызова.
Афган поражает абсолютно. В этом смысле он непобедим. Здесь нет ничего…


Уже долгое время мы идём к своему Озеру, но видим вокруг всё большую нищету. Может ли быть это связано? О чём мечтают эти люди? Наша ошибка состоит в том, что мы стремимся чем-то обладать, чтобы иметь какой-то выбор, но этим самым сужаем его. Лишь не имея ничего, я мог мечтать по-настоящему… Однако сказать, что эти люди, в чём-то лишённые привычных нам благ цивилизации, обладают более высокой моралью и находятся в духовном поиске, тоже нельзя… Голодному снится хлеб.


Я смотрю на металлическую лопатку в руках шашлычника. Явно старинное металлическое изделие… Покрыто затейливым орнаментом, с изящным загибом для того, чтобы было удобно вешать на край мангала или котла. И созданное лишь для того, чтобы переворачивать угольки… Может, оно досталось ему по наследству? Кто знает? Как получилось так, что раньше люди даже самую незначительную вещь пытались сделать надёжно, красиво, изящно и на века, а сейчас создают лишь на время, предусмотренное возможным сроком службы? На раз. Здесь я ещё могу встретить красивую старинную повозку, вижу древние каменные крепости, колодцы, поившие армию Македонского, архаичный инструментарий уличных сапожников и кованые серые ножи… Но там, у меня дома, я имею автомобиль с ограниченным сроком службы, сезонные шины, съёмную квартиру, одежду, актуальную лишь пока жив тренд, временную дружбу и одноразовые отношения. Да, это удобно, потому что дёшево… Но, может, есть вещи, которые не должны быть дешёвыми? Дружба, например? Хотя ведь, действительно удобно: надоело – выкинул, купил новое… Поигрался – на свалку… Но незаметно мы точно так же стали относиться друг к другу… Нам слишком многое стало доступно. Надоел – пошёл вон. Другого найду. И так, постепенно, осознавая это, мы и сами уже строим отношения. Страхуясь. Недорого. Безболезненно. Не выкладываясь. На время. Мы и сами стали дёшевы. Именно поэтому когда-нибудь я израсходуюсь. Тогда выкинут и меня.


В старом глиняном мангале, на котором жарится шашлык, лишь несколько пыльных угольков на шершавом дне. Тем не менее этого хватает для того, чтобы поджарить сочное мясо. И вижу подобное я не впервые… Может, у местной древесины такая теплоотдача? Саксаул, что ли? Дрова здесь стоят очень дорого, а центральное место каждого крупного кишлака занимает дровяной рынок. Ряды длинных кривых жердей и охапки сухих веток – мы навряд ли посчитали бы это достойным оплаты товаром… Но здесь это ценность. Интересно, какие чувства вызвал бы у этого пуштуна вид звонко раскалывающихся дубовых чурбаков перед баней моего отца в субботний день? Дерево? В огонь? Ё-ё-ё! Под навесом у шашлычника тут же висит полторы бараньих туши, от которых он отрезает «на производство» или на продажу нужные куски. Без всякого холодильника, на обочине пыльной улицы… Хе-хе. Экзотика. «Вегетариан?» – подмигнув, спрашивает он. «На, на вегетариан, ман шер», – как могу, отвечаю я. «Шер?» – переспрашивает он. Может, я сказал что-то неправильное? Но если б был «вегетариан», то мне бы заботливо повыкидывали палочкой мясо из плова и с улыбкой подали бы: «Алия!» Всё для клиента! Тоскливо на шашлычника поглядывает уличный пёс. Ему бы эти полтушки… Немного приблизившись, пуштун резко наклоняется к земле, изображая, будто хватает камень. Пёс со всех ног уносится в переулок. Условный инстинкт.


Мир, в котором мы живём, полон трусов. Даже, вернее сказать, почти только из них и состоит. И вот эти трусы пытаются унизить тебя, отгрызают кусок у слабых, собираются в стаи, чтоб разделять ответственность и риски, пытаются обзавестись внешними признаками статуса, проворачивают тайком дела и мыслишки, рвутся во власть, чтобы управлять тобой и, что очень страшно, спешат нажать на курок, как только видят тебя во весь рост. Потому что они боятся тебя. Потому что они слабее. Это страшно. И вот ты стоишь посреди этой суетливой, паникующей толпы, не желая никому причинять вред, но уже самим своим присутствием кому-то ты помешал. Потому что каждый их маленький страх гипертрофирован в трусливом сознании до необъятных размеров. Тысячи, тысячи людей. Тысячи маленьких страхов, каждый из которых дороже достоинства, справедливости и даже жизни другого человека. Это и есть самое страшное.


Когда я вошёл в павильон, было уже поздно… На входе толпились санитары и опера. Пол был покрыт толстым слоем густой багровой крови. Молоток, которым ей разбили голову, борозда от пальцев ладони на стекле витрины, проведённая уже по крови. И я подумал: «…Это невозможно. Даже если есть хоть малейший шанс, я хочу, чтобы она жила. Потому что это нереально. И несправедливо. Почему не я? Почему не кто-то другой? Это несправедливо…» Я помог санитарам собрать осколки черепа, которые могли пригодиться, и, впустив оперативников, закурил. Совершенно чётко приходило на ум, какие действия я должен совершить ближайшие часы – какие запросы, данные, распечатки, телефонные номера и персоналии. Врачи, связи, лучшие лекарства и реагенты. Сознание было абсолютно ясным. Когда все ушли, выкурив пару сигарет в тишине, я позвонил сестре, достал вёдра, тряпки и стал последовательно и аккуратно вымывать помещение. Закончилась одна жизнь и началась другая. Это было очевидно. Настолько это было очевидно, что я, вероятно, хотел тряпкой смыть всю эту старую жизнь, которая так нелепо закончилась, из этого помещения, из сознания, и вообще из реальности. Чтоб начать новую. Но то, что можно смыть с пола, невозможно смыть с души.


«У тебя есть дом?» Это первый и самый важный вопрос после знакомства. Понятие это на Востоке дорого и священно. «У-у-у! У твоих родителей нет жилья? Есть? Так почему ты там не живёшь? Ты в другом городе? В доме родителей уже живут семьи братьев? Тебя не любит отец?» Их понятие «дом» начинается с большого квадрата (соток тридцать) глиняного дувала. Внутри этой ограды, когда войдёшь, видишь пристроенную к одной из сторон (углов) прямоугольную коричневую мазанку с плоской крышей. Это уже и есть дом. Те, кто побогаче, строят и крупные строения по всему периметру. Так каждый двор превращается в небольшую крепость с внутренним двориком. Те, кто победнее, ограничиваются простой хибарой. Окон наружу никогда нет. Что происходит внутри – никому не должно быть известно. Желательно, даже Аллаху. Само жилище часто, в нашем понимании, вообще без мебели. Лежаки или матрасы, иногда шкаф. Едят на полу, вилок и ложек тоже нет. Даже богатые люди, вероятно, пользуются лепёшкой и, может, ножом. Нам стелят «дастархан» – широкую клеёнку, выполняющую роль скатерти. Ноги уже порядком подзатекли сидеть на полу… Пожилой пакистанец Наджаф вносит по порции очень вкусного супа – шорба. В каждой порции цельный кусок мяса, одна целая морковь, одна картофелина и один кусок кабачка. Так удобнее есть. Вилок и ложек, как я уже сказал, нет. Я достаю нож, насаживаю на него мясо из супа, откусываю, отхлёбываю, отдаю нож Тимуру. Тот, не умея, но будучи голоден, ловко оперирует. Все вокруг улыбнулись… «Картошка стоит пять афгани… – говорит Наджаф, – а улыбка бесценна».


«Все деньги мира здесь, за эти окном», – говорит Шараф. И он прав. Кроме обескураживающей нищеты, в Афгане много очень богатых людей. Например, официально (через аэропорт) вывоз наличной валюты из Афганистана в 2011 году составил сумму, равную бюджету страны. Откуда? По дорогам то и дело снуют новые «Лэндкрузеры» без номеров, с пулемётами на крышах и вооружёнными головорезами в кузовах. Это уважаемые люди и их охрана.
«3 миллиона долларов!» – продолжает Шараф, показывая на похожий на крепость особняк с вертолётной площадкой на крыше. Ого! Это уже цены Лондона! Однако видно, как плиточное покрытие, на тридцать сантиметров выходящее из-под высоченных ворот, заканчивается. Далее следует два метра ухабов, а потом уже нормальный «государственный» асфальт.
«Видишь, местный бай и трёх метров асфальта не хочет проложить за своими воротами. Они считают, что это должен сделать кто-то другой. СССР, Афганское государство или американцы. Кто-то другой. Африканская болезнь. На те деньги, которые выделили «на развитие» Афганистану Европа и США, можно было бы построить сто маленьких Лондонов. Очень много денег. Очень. Но пока что Кундуз, Баглан, Талукан, Шибарган (всё это центры провинций) – просто пыльные кишлаки, битком набитые беднотой, со зданиями администрации на окраинах, ощетинившимися пулемётами из всех окон. В Афгане всего только четыре города! Кабул, древняя столица Герат, Кандагар и Мазари-Шариф. Всё... И где деньги, Женя?» «Сытый нарезает ломти голодному не спеша», – говорю я…


Человеческие достоинства лучше рассматривать через прицел. Безопаснее. И не только метафорически. Полезно знать, что человеку, держащему в руках АКМ, легче отстреливаться по часовой стрелке, поливая огнём пространство от себя вправо-наружу. А выхватившему «макаров» или старенький «ТТ» – против часовой, закручивая стрельбу влево-внутрь. Также нужно знать, что лучшее – это всегда заранее держать на мушке ситуацию, не дожидаясь, пока действующие лица осознают возможные вариации своих степеней свободы. Это имеет отношение как к войне, так и к жизни вообще. В полной мере люди непрогнозируемы. Чем больше людей участвует в системе, тем более эта система нестабильна. И фейерверк забавных и драматических проявлений человеческого ума будет радовать вас бесконечно… Чтобы не ошибаться в прогнозах насчёт того, «что могут» ваши индивиды, достаточно обладать знанием того, что они «не могут». Одно я знаю точно: почти никто из них не способен встать из укрытия и, вскинув ствол, сделать три прямых прицельных выстрела…
Люди боятся. Вне экстремальных ситуаций мы живём в мире своих страхов, опасений, целесообразности. В мире выбора «правильного» действия. И поэтому человек, встающий во весь рост из окопа, поднимает вместе с собой весь этот сонм сдержек и противовесов. И это заставляет его замешкаться. В этот момент человек беззащитен и уязвим. Именно в этот момент, когда хочется спрятаться под стол, оппонента легко смутить и сбить с толку. Ведь ему нужно сделать «правильно», наилучшим образом. Ведь мы всегда стараемся поступить «правильно». А добивается успеха всегда только тот, кто отбрасывает сомнения… Я не говорю про войну. Я говорю про целесообразность. Бывает время, когда нужно действовать. Просто действовать – и всё. Не важно, правильным это окажется, или нет.


Когда-то мне казалось, что если я убью человека, то этим разом решу свои проблемы…
Действительно, этот человек и являлся моей единственной проблемой. Мне не давало покоя чувство нереализованной справедливости, попрания закона, торжества наказания. Короче, я хотел мстить… Старая незарегистрированная двустволка, которая стояла у бати за шкафом, была опилена, укорочена, отстреляна и удобна. Вряд ли до сих пор отец знает, куда она делась… Недешёвый австрийский «Glok», из тех, которые тогда наши бандюганы завозили из Боснии через Польшу, был уже кем-то засвечен, но всё-таки на всякий случай лежал под сиденьем. Телефон был оставлен сотруднику с просьбой находиться весь вечер у меня дома. Также были даны указания сделать пару звонков, на случай, если попаду в разработку, и будет проверяться биллинг. Плюс раз в час отвечать на е-мэйлы, которых по работе ко мне приходит всегда много. Такое косвенное, непрочное алиби всегда надёжнее того, для кого необходим второй человек. Ибо ты рассчитываешь только на себя… Уже два месяца, как я следил и искал… Я осторожничал и работал только с ментами, которые, таким образом, не могли бы в случае чего свидетельствовать, не подставив себя. Сотрудничать с местными авторитетами – пройденный этап. Если знают двое – знают все. Ну, и нервничал немного… Мой кандидат, видимо, не имел прав и поэтому передвигался или пешком, или привлекая двух знакомых шнырей. Всё это сильно облегчало наблюдение. Два раза возле дома его проживания я замечал оперативников и одного из них даже знал – Артур Гусев из РОВД Балтийского района. Ребята, однозначно, работали над тем же делом, что и я. Это, в свою очередь, сильно затрудняло процесс, но я был упорнее. Так или иначе, этот день настал.


На промежутке между Пули-Хюмри и перевалом Саланг дорога начинает петлять по всё более сужающимся ущельям Гиндукуша, периодически открывая нашему взору то широкие просветы долин, то близкие мутные ручьи, выползающие на плоскую равнину, то снежные шапки высоких вершин. В какой-то момент дорога круто взбирается вверх, получая справа пропасть, а слева вертикальную скальную стену. «Неприступно узкий проход, – подумалось мне, – идеальное место для засад». И вдруг, за виражом шоссе открылись взору распластанные буквально по стене скалы корпуса БТР и внизу, в пропасти – ржавые остовы нескольких поколений всяческой техники. Страшная картина. «Чёрт возьми. Это всё судьбы». На недосягаемой высоте скального утёса надпись – «56-ОДШБ». Русские. И смерть и драма, победа и поражение. Чёрт! Возможна ли вообще победа без драмы? Ребята, ребята.. Что мы здесь забыли? Сколько народов прошло здесь, оставив своих смельчаков этим скалам?


Афган таков и поныне. Неуютен для всех пришельцев... Что значит для афганцев эта надпись сейчас? След прошедшей истории? Печать очередного завоевателя? Не приравняла ли память народа и нас, далёких русских, к ордам Чингисхана? Чингисхан. Спросить бы у него. А что здесь от него осталось? Только хазарейцы. Может, они и скажут?


Горсть плоских строений или одно большое помещение с лампочкой и лежаками, на которых лежат свёрнутые матрацы – это и есть афганский отель. Обувь нужно оставить на входе (как и везде в Афгане). Разворачиваем матрац, выключаем свет, залазим в спальный мешок – и… всю ночь наслаждаемся лаем собак и неистовой перекличкой ишаков. Ну, надо же, а мне говорили, что в Иране и Афганистане преследуют собак, типа грязное животное!.. Не, живут себе… Ишаки – это отдельная тема. Во-первых, нигде больше мы с Тимуром такого количества осликов не видели и не увидим… Во-вторых, рёв ишака сравним лишь с гудком судна, заходящего в порт. Дыхалка у маленького серого создания – что надо. Уже когда ты слышишь «..и-и-и-и-И-И-И», то есть как ишак в километре от тебя набирает воздух в лёгкие, чтобы ответить на предыдущий вопль своего коллеги, – уже понятно, какой продолжительный гудок за этим последует… Реальная, дикая экзотика. Тем не менее наступает ночь, и мы засыпаем… Но распахивается дверь (замков в Афгане не бывает), включается свет, и вваливается очередной постоялец – один или с семьёй. Я, поднявшись, смотрю молча в глаза, потом говорю «салям», ложусь и дальше пытаюсь найти прекрасное в воплях маленьких беспощадных гужевых животных… Сон.


Говорят, наши умершие предки приглядывают за теми, кого любят. Где-то в прозрачной высоте надо мной стоит силуэт невысокого человека. Постепенно светает, и я отчётливо вижу это почти забытое лицо. Волна воспоминаний нахлынула на меня. «Просыпайся», – тихо сказал дед.


«Э-э-э-э-э!» – на вдохе проревел я, резко вырываясь из сна.. Сижу на постели. Рассвело… Иных постояльцев уже нет. Тимур рядом. Нерешительный шорох снаружи нашей незапертой двери… Тишина. Удаляющиеся шаги. Что это было? Вор?


Поднявшись и размявшись на утреннем холоде, платим пять баксов. Справляем нужду в специальной дырке во дворе, набираем в кувшины холодной воды из колонки и долго моемся. Пора в путь.
Да, туалетной бумаги здесь нет даже в теории, но в этом нет ничего дурного. В мире всё ещё полно архаизмов и диких предрассудков. Живём ли мы в каменном веке или уже нет? Как назвать наш период иначе, если мой современник, изучающий Тору, на полном серьёзе размышляет: стоит ли по субботам подтирать задницу… камнем? Или лучше… черепком? Ха! Реально – всё ещё «каменный» век. Да и в других культурах таких примеров – тьма. В начале этого путешествия, ещё в Иране, зайдя в общественный туалет, Тимур вопросительно кивнул мне. Я, так же без слов, указывая глазами на шланг, торчащий из стены, кивнул утвердительно. Тимур поднял брови. Наверное, мысль прозвучала для него дико, его брови так и остались где-то наверху... «Это на самом деле чище», – сказал я. Но пошёл искать бумагу… И это действительно чище. Хотя и неприятно. Здесь подмываются, а не подтираются, а также с брезгливостью относятся к купанию в ванной. Санузел здесь – это дырка в полу, шланг из стены, удобный для правой руки и душ, обычно вмонтированный в стену на небольшой высоте. Поразительно при этом, что ираноязычная Азия – чистоплотный очень народ. Кстати, примерно тысячу лет назад посредством Ближнего Востока она впервые познакомила европейских крестоносцев с туалетной бумагой. Это отличный пример того факта, что у каждого исторического народа есть свои взлёты и падения, и пока время идёт вперёд, никогда нельзя с уверенностью сказать про кого-то, что он на «верном» или «неверном» пути. Так же никто не способен сегодня предугадать, кого повергнут в «каменный век» завтра.


«Лаваш, чай, пудина, панир», – произносит хозяин отеля, подавая нехитрую снедь на скатерть.
«Что, простите? Ки пудина? Ки панир?» – остолбенел я, вспомнив почти забытое заклинание.
«Ин панир. Чииз. Ин пудина. Нот сэй. Пудина. Вегетариан шаврма. Брэкфаст, – спокойно отвечает он, показывая на содержимое лаваша. – Найс. Ням-ням».
Панир, оказывается – самодельный сыр, по сути, творог. Пудина на вкус оказалась мятой. Всё это было завёрнуто в лаваш и вместе с чаем и мёдом, как я понял, является традиционным местным завтраком. Надо же! Пресловутая абракадабра преследует меня, хотя я уже и совсем забыл эти слова… Нет ли в этом чуда? Случайность ли это? Может, и так. Но чудеса там, где в них верят…
Невыспавшийся мозг вспоминает и иные слова нашего неразгаданного проклятья… Э-э-э-э... Как там?..
«Кхоламан?» – обращаюсь я к мужчине.
На секунду застыв с поднятыми бровями, он резко бросает на стол блюдо с лавашами и, плюясь, уходит… Господи, что я сказал ему?


Я смотрю на Карима. Он хазареец. Знакомые знакомых попросили неких знакомых, чтобы он побыл у нас сегодня водителем. Вот, приехал… Хазарейцы – раскосые, чуть монголоидные афганцы, вроде бы приведённые сюда Чингисханом и оставшиеся на этой земле. Третий по численности народ Афганистана, около десяти процентов от всего населения, проживают компактно в Бамиане и ещё восьми провинциях страны. В отличие от жителей остального Афганистана, они шииты, хотя подозреваю, что это очередной осколок древнего единобожия, ставшего когда-то на Востоке несторианством. Знает ли об этом Карим? Хазарейцы говорят на своеобразном диалекте дари, но считается, что есть и общины, употребляющие исконный монгольский семисотлетней выдержки. Эти последние семьсот лет окружающие соседи, не считая их мусульманами, с удовольствием охотились на них, продавая в рабство. Хазарейцы всегда отвечали сполна. Сплочённые, организованные, они всегда вписывались в любую заваруху в Афганистане в надежде оружием завоевать политическую независимость для Хазараджат – области их расселения, включая, однако, в это понятие и совсем уж нехазарейские районы. Жестокие, непримиримые бойцы. В последней войне объединялись с талибами против Дустума, с пуштунами против Масуда, с узбеками против пуштунов, с Дустумом и Масудом против талибов, а также со всеми перечисленными против всех. Последняя попытка создать Хазараджат была прервана в 1995 году, когда лидер хазарейцев Абдул Али Мазари был выброшен талибами из вертолёта с двухкилометровой высоты. Интересно, какое детство было у Карима? Карим улыбчиво сидит на кушетке, ожидая, пока мы попьём чая с лепёшкой. Похлопав себя по животу (типа «я позавтракал, спасибо»), Карим берёт один из наших рюкзаков и несёт в машину. «А сколько? Чандэ?» – спрашиваю я. «Панджсат (Пятьсот)». «Афганей?» «Нэ-э-э, долларов…» Какого чёрта? «Спасибо, вертолёт я не просил», – забираю вещи, иду ловить тачку. Карим вежливо, но настойчиво несёт в спину чушь про опасности, талибан, охрану и гостеприимство…
Человек может забыть то, что он видел. Забыть то, что он говорил. Но вряд ли человек забудет то, что ему пришлось почувствовать. Я беру его руку, пожимаю и говорю: «Тахакор, хода хафез». Пусть почувствует себя тем, кем определил нас. Лохом. До свидания, Карим! Чингисхан не был жадным. А тачку мы поймали за двадцатник.


Поразительно, насколько невнимательны бывают учебники истории к нетенденциозным фактам… Чингисхан, которого представляют как жесточайшего из всех завоевателей, что неверно, является создателем одного из самых искренних юридических кодексов в истории человечества. «Яса» Чингисхана – свод законов, систематизировавших и упорядочивших обычай, право и систему отношений человек/государство на века на огромном пространстве. До нас дошли лишь отрывки, но вдумайтесь: первые, самые страшные преступления его времени – «колдовство, а также подглядывание», «осквернение воды либо очага», «прелюбодеяние в браке», «убийство животного не по обычаю» (то есть вне охоты, питания или отражения опасности), «неоказание помощи путнику», «бегство с поля боя»… Понятно, наказание за вышеперечисленное – смертная казнь. Всё остальное – уголовка, воровство и невозврат долга – оценены по более гуманному и гибкому уровню ответственности. Ибо эти преступления не настолько страшны…


Учителя лишь открывают двери. Входишь сам. Что мне скажет Чингисхан? Где след его дел здесь? И есть ли хоть малейший такой след, помимо оставленных разрушений? По-моему, неразрушенным после его визита в Афганистан осталось лишь одно творение… Джамский минарет – изящное высоченное инкрустированное строение, стоящее в глухой пустоши горной долины на берегу бурной речки – это единственное, что осталось от древней столицы династии Гуридов. Уже почти восемь веков здесь обитают только пауки и сухие маленькие ящерицы. Чингисхан полностью разрушил город, но не тронул огромный шестидесятиметровый минарет.
«Не нужно лишать грешных последнего пути к Богу», – сказал великий завоеватель… Умел сказать…


В тот вечер я вышел из машины и пошёл тротуаром. Знал почти наверняка, что на параллельную улицу сейчас подъедет авто, в котором мой кандидат. Ибо я ждал, знал, а потом и видел, как она туда направилась… Конечно, в жизни существует множество ситуаций, которые стоит продумать, просчитать и предусмотреть. Во множестве вариантов. Однако, вероятнее всего, сама жизнь пускает ход событий по непреднамеренному пути. И мы, маленькие, земные, никак не способны предусмотреть всё многообразие выбора. Нужно понять лишь одно – опасно не то, что ты знаешь, а то, чего не знаешь. И будь готов только к этому, остальное – не важно. Чтобы убить человека, нужна только решимость. Возможна и тренировка. Считаешь себе в уме: раз, два, три, ни о чём не думая, вытаскиваешь, стреляешь. Автоматизм, рефлексия. Это всё должно быть отработано так, чтобы, кроме воспоминаний о собственных стрельбах, в твоём сознании не возникало бы ничего. Всё это было мной многажды проделано на тренировках. Раз, два, три… Не нужно лишать грешных последнего пути к Богу… Четыре… Человек в капюшоне поворачивается ко мне… А с чего я вообще взял, что это «он»? С подозрений милиционеров? Так почему Артур Гусев его не берёт? Какой-то он не такой… Пять?.. «Пять» не входит в мои планы… Я хохотнул неслышно. Нервы, наверное… Пять, пять, пять… Не нужно лишать грешных последнего пути к Богу… С чего я вообще взял на себя право судить? Человек в капюшоне начал пятиться. Убийство животного не по обычаю? Мерзкая тварь. Даже жалко. Я стоял и смотрел в его глаза. Реально он ничего не понимает. Твою мать, да ты, может быть, вовсе и не «он»? Шаркающей припрыжкой кандидат отскочил и, скуля, стал убегать, посекундно оглядываясь то через одно плечо, то через другое. Не нужно лишать грешных последнего пути к Богу… Наверное, себя, в первую очередь? А с чего я вообще взял на себя право судить? А кто это вообще был? А кто теперь я? И обрез я даже не вытаскивал…


«Здесь проповедовал сам Будда! Знаете ли Вы это?» – спрашивает Ариан. Будда. Один из величайших пророков человечества, создатель одной из самых гуманных религий… Я вспоминаю огромную пятнадцатиметровую статую лежачего Будды в музее Душанбе. И думаю: а ведь в этих местах Будда не ощущается статуей и лакированным божеством, а осознаётся как реальная историческая личность, ходившая и проповедовавшая здесь. Рядом. Недавно. Здесь… И ведь эти горы и камни никуда не делись. Просто следы стёрлись…


Буддизм. Учение о достижении просветления. «Пробуждение». Именно так переводится слово «будда» с санскрита. Учение, в котором нет догматов, и где результаты зависят от самого человека. Учение, в котором нет слова «ересь». Далеко не каждый знает, что основа буддизма, его три кита, это – «всеобщая изменчивость и непостоянство», «взаимообусловленность всего», «отсутствие души». Ого! Это настолько фундаментально, что применимо как будто бы к физике, а не религии. Но и универсальнее, а также глубже точных наук, ибо они игнорируют первый из озвученных постулатов. Простой вывод, который из буддизма извлекает человек, не способный на такую драматическую глубину мысли, идеален. «Не брать лишнего и созерцать мир». Это уже просветление.


«Вскоре после прихода к власти, перед телекамерами мировых информагентств, в прямом эфире талибы взорвали и добили из танков огромные (55 и 35 метров), древние статуи Будды, высеченные в скале. Объявили, что для ислама эти изображения являются язычеством. Там, в Бамиане, всё ещё можно увидеть их силуэты и разрушенные остатки буддийских пещерных монастырей I-V веков. Мы можем съездить туда…», – говорит Ариан.


Человек и человечество всегда удостоверяют свою правоту разрушением альтернативы. Даже победив или доказав правоту, мы стремимся изничтожить всё иное, хотя в этом нет смысла. Само человечество имело и ещё будет иметь множество вариантов и путей. Но всегда будет в чём-то одном, ограничивая разнообразие возможностей. Нам страшно вне стен своей личной тюрьмы.


«Созерцай мир таким, какой он есть», – вот что сказал бы тебе Будда. Размышляй. И побаивайся «сильно правильных» – отличников, краснодипломников, праведных, религиозных… Почему? Они судят. Это страшно. Судят, представляете?


Идут дни, а Озеро всё не становится ближе. Мы уже посетили северо-восток и столицу страны, но в руках всё тот же тугой клубок ниток, который никуда не привёл. Подобный хаос и в голове – нить мысли скомканная, запутанная, с уже потерянными началом и концом. Тысячи троп так и не слились в одну.  Я лихорадочно пытаюсь понять, куда держать путь дальше. Будда и Заратустра, Митра и Мани, Иисус и имам Али – эта земля богата на пророков. Но везде вокруг я вижу лишь выжженную землю, несчастных людей, брошенную технику и даже ржавые самолёты без крыльев… Смотрю на женщин, закутанных в хиджаб. На мужчин, перебирающих чётки. На нищенок, безмолвно протянувших из своих лохмотьев старые сухие руки. В этой стране их много. Все они верят в Аллаха. Что мне спросить у них? Сущность внутреннего устройства человека – стержень, на который опирается психика, мораль и воля. И стержень этот состоит вовсе не из силы, а напротив – из надежды, страха, доверия, снятия ответственности. То есть из слабостей. Имя его – наивысший объект служения.


Каждый втайне выбирает наивысший объект. Это – наибольшая наша слабость. Порт, в который мы прячем нашу ответственность и сомнения. Для кого-то это Бог, для кого-то – власть, для кого-то – плотское наслаждение, а для кого-то – любовь к ребёнку. Наша иррациональная надежда.


Мы уже создали его. И возвели в культ. Пока здесь людей терзает сомнение, достаточно ли они воздают Всевышнему, мы, белые, уже создали нового Бога. Даже самые страшные боги древних восточных деспотий не просили у нас так много. Имя его – Капитал. Пора признать: я работаю на него. Этот бог забирает у меня всё. Всё, что я заработал, я сам несу к нему на алтарь. И рад. Счастлив. Счастлив оттого, что он слышит меня. Молю его, чтобы он лишь дал мне возможность принести ему. Ещё. Ещё. Ещё. Я уже пробежал все банки, взял столько денег, сколько смог выпросить, – и отдаю. Работаю всё время, без перерыва, жму соль из своих бойцов, забыл уже, когда смотрел на ночное небо без электрических фонарей, чтобы только завтра принести моему кумиру больше. Так уже десять лет, но этому нет конца. Всё о чем я мечтаю – дать ему много-много. И, казалось бы, успокоиться… Чтобы всё оставшееся время считать…молить…благодарить…
…но и сожалеть, что не дал больше…


Всё, чем мы живём сейчас, когда-либо считалось злом. Книга, христианство, наука, секс. Но ведь мы убили Махатму Ганди. Сожгли Бруно. И выгнали ВСЕХ пророков. Присмотритесь внимательно к тому, что сегодня определено как зло. Может быть, там наш следующий рывок в эволюции… Летом 1994 года близ Кандагара один из местных командиров моджахедов надругался над двумя девушками. Жители обратились за помощью к местному священнослужителю – мулле Омару – и тот собрал своих учеников. Вооружённая несколькими ружьями, эта группа людей освободила девочек, захватила этого полевого командира и повесила его на стволе его же танка. Затем на призывы о помощи откликнулись другие жертвы разбойников. Мулла Омар объявил о создании движения «Талибан», которое афганцы встретили с надеждой. В талибах большинство афганского общества, уставшего от двадцатилетней войны, увидело ту силу, которая, наконец-то, наведёт порядок в стране и даст ей мир… Прошли годы взлётов и падений, славы и позора… Талибан сегодня – далеко не тот мулла Омар, и не только пуштуны. Но и не единый регулируемый организм. Верховная Шура в Кветте издаёт приказы, которые «принимаются к рассмотрению» местным подпольем в провинциях. Но фактически – местные экстремистские подразделения «крутятся, как могут». А чаще всего представляют собой локальные террористические ячейки, которые держат в страхе контролируемый район, принимая откаты «за безопасность» со всех вокруг, в том числе и с натовского контингента. За разумную цену они, как правило, готовы «временно прекратить перемирие» или устроить шумную акцию. Что будет дальше – неизвестно. Но сегодня афганцы уже ненавидят и талибов, и Америку, и Пакистан, и много чего ещё... Вероятно, люди вообще больше всего ненавидят то, от чего больше всего зависят...


«Шараф, ты знаешь, что значит слово кхоламан?» – спрашиваю я.
«Это значит «раб». Гхолам, голем, по-вашему – «раб». Ман – «человек», «я». А что?»
«Да я тут спросил у одного человека, он обиделся…»
«Да ладно, не переживай. Ты иностранец. Никогда не ясно, что ты имел в виду. Тем более, все мы рабы…»


Для нас, считающих ислам одной из монотеистических миролюбивых религий мира, полезно знать, что ислам не является равнотерпимой религией по отношению к остальным существующим религиям.
Требование к экспансии заложено в самой структуре ислама. Не все знают, что для мусульман мир делится не на множество свободных субъектов международного права, а на мир ислама, «дар эс салам» (то есть «дом мира») и весь остальной мир, «дар эль харб» (то есть «дом войны»).
Согласно мусульманским представлениям, между этими двумя лагерями человечества идёт война, которая должна длиться до полного и окончательного установления господства ислама над всем миром.
Средством и способом установления Царства Света является «джихад» – священная война.
Царство Аллаха тождественно политическому расширению ислама и распространению действия шариата. Территория, бывшая однажды исламской, согласно учению ислама, никогда больше не может быть деисламизирована. Так, например, Испания или Балканы, по букве мусульманской теологии, являются «вагф» – исламской территорией. И армии Аллаха обязаны завоевать вновь потерянные когда-то исламские территории.
Поэтому уничтожение Израиля и исламизация Южного Судана, Греции, Сицилии, Балкан, Испании и части Франции – для искренне верующих – вопрос решённый. Пророчество, сказанное самим Мухаммедом, звучит так: «Сначала в Дом мира я введу Рум восточный, потом, через такое-то количество времени – Рум западный. И оба они будут в великом Царстве». С восточным Румом (Константинополь) – уже порядок, с западным (Рим) – ещё нужно повозиться, но, в любом случае, слова Пророка священны. Значит, будут исполнены… И когда с экрана говорят о том, что ислам, по своей сущности, является религией мира и любви, я ухмыляюсь… Для меня священен мой дом. Несмотря на то, что на чьей-то карте его нет.


«Да, вроде бы когда-то терпимости было больше… Здесь жили буддисты, несториане, шииты, евреи и зороастрийцы… Вы знаете хоть, кто такие зороастрийцы, парсы? Вот Фрэдди Меркьюри был парс… Здесь их родина», – рассказывает Ариан.
Знаем, Ариан. С зороастрийцами мы познакомились совсем недавно, в жарком глиняном городе Йазд, в самом сердце Ирана, где за неброской калиткой на перекрёстке двухэтажных кварталов притаился маленький и уютный Храм Огня… Там за тёмным стеклом горит священная реликвия зороастрийцев – собственно, сам Огонь. Горит уже шесть тысяч лет. «Пап, а что такого необычного? Это же обычный огонь?» – спросил тогда Тимур. «Конечно, обычный. Необычен он лишь тем, что само это пламя поддерживают столько времени непрерывно. Это зороастризм. Само слово «зоро» – это то же самое, что и русское «заря, зарево». Огнепоклонники. Может, он и двадцать тысяч лет горит. Кто знает?.. Представь себе древних людей, которые живут в пещере. Тысячи лет они поддерживают огонь, потому что если он потухнет – племя погибло. Они умрут от холода и сырой пищи. Добыть огонь трением – чушь, сам попробуй… Они получили его когда-то от богов, то есть от молнии, или отобрали у другого племени. Обгоревшая палка заострилась – так люди получили копьё. Глина возле очага затвердела, и люди научились делать посуду. Расплавился камень – так люди открыли медь и другие металлы. А потом человек увидел чудо рождения хлеба… Вот так. Всё человек получил от огня. И это, возможно, тот самый огонь, который горел и тогда… Всё сегодняшнее – это лишь продолжение этого развития. Животные боятся огня. Значит, первый человек, взявший огонь – это и есть первый человек. Прометей, Гильгамеш, Осирис… или кто там это был?.. Огонь – вот Бог человечества. А первый, кто не побоялся подойти к нему, – наш первый пророк».
Пророк. Слова всех пророков… Это-то мы и ищем. Значит ли это, что мы уже близко?


«Мудрость – женщина. Поэтому она может полюбить только воина». Так сказал Заратустра. Мне нужен Заратустра, или «Зардушт», как здесь его называют. Мне обязательно нужно его спросить… Нужна его мудрость…
Мы едем в Балх. «Мудрость – женщина. Она может полюбить только воина…» «Послушай, сын: идти до конца. Вопреки. Идти, даже если в этом уже нет смысла. В этом – сущность воина. «Затруднено, несвоевременно, бессмысленно, поздно, невозможно» – эти слова ты обязательно услышишь на пути к цели. Не от кого-нибудь, а от самого себя. И это значит только одно: ты на верном пути! Именно это и есть путь воина. И именно тогда ты и должен сделать необходимое – исполнить задуманное. Исполнить своё слово. Вот тогда и произойдёт чудо. Это невозможно. Казалось бы. Но судьба и природа сами вдруг развернут время и свои физические законы вспять. Ибо они преклоняются перед неотвратимым. Ты увидишь всё это сам, Тимур…»
Мы едем на родину Заратустры, в один из древнейших городов мира – в допотопный и ветхий Балх.


Блокпост. «У всех поперёк дороги всегда стоит благородный…» – так говорил Заратустра…


Чтобы заставить кошку лизать перец, нужно намазать ей задницу перцем. Только тогда она вылижет всё до последней крошки, она БУДЕТ ЭТОГО ХОТЕТЬ… Все остальные варианты невозможны. Так вот. Америка всей планете мажет перец под хвост. И это самый гениальный ход её стратегов. Весь мир сегодня крутится и танцует под дудку, заданную США. И выбора ни у кого нет. Заданы правила игры и сама действительность. Америка действует просто как сильнейший самец в стае – может сломить в одиночку любого, но только одного. Противодействующая сплочённая группа – вот настоящий кошмар для США. И их можно понять. Жизнь, мир – это экспансия. Америке нужен мирный Афганистан? Нет. Америке нужен ПОДКОНТРОЛЬНЫЙ Афганистан. Или хаос. Наивно думать, что США спит и видит, как бы разбомбить Иран. Нет. Иран обложен экономической блокадой, несправедливо демонизирован, изолирован политически. Ещё недавно у действующей власти была поддержка семидесяти процентов, а может, и 80. Но последние несколько лет рабочему иранскому населению стало настолько тяжелее жить, что у абсолютного большинства теплится подлая безмолвная надежда: «вот бы пришёл кто-нибудь, хоть американцы, хоть революционеры, и скинул бы к чертям собачьим эту власть, вот бы и зажили…» Когда мучит жажда – какое дело какой формы кувшин? Подло, конечно. Но войны, естественно, никто не хочет… США могут найти способ помочь разрушиться Ирану самому. Изнутри. Но и он им нужен постольку-поскольку. Во всех учебниках всех стратегов геополитики всех стран и всех времён пространство, примерно совпадающее с контурами Афганистана, называется не иначе, как Хартлэнд – Сердце. Обладающий этим сердцем обладает и самой Евразией. Целью США является само ЭТО ПРОСТРАНСТВО – способность терроризировать все независимые центры силы. Сегодня, в наибольшей степени, влиять на четыре региона – Ближний Восток, Россию, Китай и Индию. Наркотиками, экспортом талибов, угрозой военных баз. Да, сеющий ветер пожнёт бурю. Но когда? До этого все остальные страны должны увязнуть в мёртвой хватке взаимной ненависти и зависимости по отношению друг к другу. США официально покинули Ирак. Но что мы видим? Тысячи военных, охраняющих важные объекты, принадлежащие американским компаниям и государству. Лишь называются они «частные охранники». Америка может и не уходить из Афганистана. А лишь сократить плату за присутствие. Думать, что земля круглая, реально безумство. Мы ведь видим, что она – плоская! Этот пример говорит о том, как мало мы понимаем, когда пытаемся верить своим глазам. Как-то так, сын!


Необременительный контроль блокпоста – и мы едем дальше. Афганский военный радушно махнул рукой вслед, натовский военный в непроницаемых солнцезащитных очках неподвижно взирает из глубины блиндажа…Вряд ли ему комфортно здесь. Да и афганцы подустали от «благородной помощи». В вопросе «кого ты ненавидишь?» вторым номером для афганцев, безусловно, идёт «Америка». Но американцы, как известно, хотят быть первыми во всём.
«Мы погибнем от своих добродетелей». Так говорил Заратустра.


Тысячи утопий, добрых и злых дел, инженерных проектов и экономических теорий разбиваются о пресловутый «человеческий фактор». Кто эти люди, мелкостью своей заставляющие обращать в прах усилия титанов истории? Обычные, обычные, обычные люди. И что в них такого обычного? Может, как раз малая величина их устремлений, неспособная потянуть вселенский масштаб? А откуда она берётся? Неужели маленькие люди не хотят нечто большего и лучшего, чем имеют? Не-а. В том то и дело. Не хотят. Может, и хотят, но побаиваются. Побаиваются изменить статус-кво или рискнуть тем малым, что имеют… Даже ради себя… Даже ради справедливости. Даже ради своих детей… Так, может быть, наша бытовая мелкая трусость – это и есть самое большое наше преступление над самим собой? Перед собственной личностью и Богом? Да. Трусость – самый страшный грех на свете. Мелкая, внутренняя, целесообразная. Осторожность, превращающаяся в равнодушие. Опровержение самой сущности определения человека. Как отличного от животного. Как чуда. Как души.


Наконец и Мазари-Шариф. «Э-э-э! Сюда смотри, туда не смотри! Покупай шапка!» Мы с Шарафом идём по внешнему периметру рынка, чтобы купить сладостей, пару платков, пакуль (шапок-пуштунок), чёток и ещё чего-нибудь красивого мне на память… Как получится…
«Ит чандэ?» – в очередной раз спрашивает Шараф. «Двесат!» – отвечает торговец.
«А-а-а, герун, почему такой… заколебали, блиать… и т.д.» – взрывается Шараф. Я так понял, что дорого, и именно потому, что в нас видят «заезжих». А ведь Шараф живёт здесь уже шесть лет… На незнакомом мне языке Шараф произносит выдающуюся, видимо, речь, ибо заставляет проходящих мимо оглянуться… Прекрасная речь. Может, на фарси-дари, может, на языке торговли… Не знаю. Оба этих языка для меня так и остались непостижимы.


«Да ладно. Берём. Ит чандэ?» – обращаюсь я к торговцу. Отсчитав нужное количество афгани, кладу на прилавок.  Делаю шаг, но, вспомнив нечто, ставлю рюкзак на кирпичный пол и достаю свёрток хлопковой нити. «На, это тебе», – по-русски говорю продавцу. Уходим. Этот вечный спектакль пора заканчивать, а эта нить никуда меня не ведёт. Дарённое всегда обходится дороже купленного... Уходим.


Жизнь – может, это и есть игра? «Я бы поверил в того бога, который бы умел танцевать», – так говорил Заратустра… Играть, удивляться, ошибаться, радоваться, разрешать задачи… Интересно. Жизнь ведь и является жизнью, ровно пока она интересна. А за этой гранью превращается в простое существование, пустое и бессмысленное. Интерес, возможность и надежда – вот, что на самом деле заставляет жить всё вокруг.


Мы с Шарафом выходим из рыночного переулка. Я вижу сотни белых голубей. Площадь, люди. Прямо перед нами открывается величественная Рози Шариф – Голубая мечеть. И откуда-то сзади, издалека: «Э-э-э! Шурави! Шумо мехират..Шумо!» Говорят, кто любит чабана, должен полюбить и его собаку… Нас догонял рыночный торговец. В руке у него был рыжий шерстяной клубок... «Шумо! Ба», – заключил он.


Балх – один из древнейших городов мира. Но городом его уже не назовёшь. Торговая улочка вокруг мазара некоего «хаджи», то есть святого. Глиняный квартал, уходящий в никуда… Дыни, орехи, воробьи… Маленькая «мечеть девяти куполов», как говорят, девятого века, тоже святое место… Заратустра родился здесь, наверное, веков тридцать назад. С тех пор, кажется, ни дома, ни дороги не латали… Мы некоторое время едем по глиняным кварталам плоского одноэтажного города, когда вдруг выезжаем к холмистой возвышенности, на которой широко накиданы громадные и бесформенные, оплывшие от дождей и эрозии крепостные стены. Величественные и такие древние, что, казалось бы, являются частью природного, а не рукотворного ландшафта. Уже и непонятно – из глины, кирпичей или земли созданы они. Ни травинки. Будто ты на луне. Инстинктивно я ищу самое высокое место и, взобравшись, долго сижу, наблюдая открывшуюся панораму. В руках – моток шерсти. Нужен ли он мне? И как это глиняное плато может относиться к поискам моего Озера? Невдалеке Тимур вместе с афганским мальчишкой, сыном водителя, наковыряли уже где-то древних маленьких кирпичиков и несколько чешуек керамики. Бегут радостные. Из русскоязычного контента издаваемого ими шума можно разобрать, что в далёком Калининграде дворовым пацанам перепадёт сувениров. А какой сувенир унесу отсюда в своём сердце я? Что мне скажет Авеста?
«Мало ценности в том, что имеет цену». Это слова из Авесты.


«Шта ит? Сунна?» – спрашиваю я у водителя, показывая на надпись ;;;;;; на крыле автомобиля. Где-то я такую уже видел…
«Наэ. Бурак».
«Что?»
«Бурак», – подтверждает Юнус, отхлебнув воды и протягивая открытую бутылку мне… Сознание туманится, уже взявшие бутыль пальцы разжимаются, и, как в замедленном кино, я вижу, как она устремляется к земле, выскользнув из рук…


Миг или вечность… Секунда или вся жизнь? Что-то неудержимо перевернулось внутри и будто вылило меня из сосуда тела в какую-то тёплую мглу… Забытьё… Обнаруживаю себя вдруг на переднем сиденье какого-то древнего авто, пылящего по шоссе. Видимо, придремал... Оглядевшись, вижу спящую семью и узнаю водителя. Тачка – древний «Пежо», каких много в Иране и Северной Африке. Понимаю, что это только что нанятый нами частник, «савари», как здесь говорят, милый и простой увалень Джебраил, а едем мы где-то по провинции Фарс. Иран… Вроде бы ехать ещё около трёхсот километров, а впереди – будто бесконечность. Впереди – целая жизнь.
«Куда мы?» – спрашиваю я.  «Куджа мо?» – поднимает брови Джебраил... По его мимике видно, что вроде бы я сам должен знать, куда мы едем. «Намедона», – пожав плечами бормочет он… На панели приборов помаргивает красная лампочка. Я вопросительно указываю на неё... «Ништа олия», – заключает тот … Надо же, вроде он произнёс фразу на родном языке, но это абсолютно то же самое на сербском… Или на хорватском, боснийском, а может, и ещё на каком… Кто мы? Какой временной промежуток разделил нас, человечество? Какую вспышку времени мы существуем здесь, в мироздании, чтобы позволять себе не понимать друг друга на этой маленькой планете? Кто ты, Джебраил? И кто я?
С зеркала заднего вида свисает матерчатый флажок с надписью. «Хадис?» – спрашиваю я. «На. Бурак», – с улыбкой отвечает он. «Бурак?» – думаю я. Бурак? Коджа мо? Джебраил, оторвавшись от дороги, смотрит мне в глаза… Тёмные-тёмные зрачки, бездонные, как сам Космос. «Намедона, намедона, наведома, неведомо, неведомо», – доносится до меня... Я проваливаюсь в эту тьму.


Темнота. Грубая глинобитная комната и горящий очаг. Я сижу на коленях перед огнём, и ноги мои порядком уже затекли. Юная девочка с точкой на лбу стоит передо мной, вопросительно смотря.
«Бинди? Где я?» – имея в виду точку на лбу, удивляюсь я. «Тика», – качнув головой, говорит она. Это значит, что мы сейчас где-то в северной Индии, а может, и в Непале. Только здесь так называют рисованную точку, тилак, обозначающую третий глаз. «Где мы?» – спрашиваю я. «Кайлаш. Мата», – говорит она мне, протягивая руку…


Надо мной нет потолка, но вместо него во тьму простирается как будто бы полупрозрачная гладь воды. Подрагивающая, шевелящаяся. Какие-то отражения или картины возникают и исчезают в её глубине, устремлённой вверх. В некоторых я узнаю себя… «Ни ачи. Ити», – говорит мне девочка и тянет рукой к выходу. Абсолютная тьма. Я делаю шаг то ли в тёмный проход, то ли в бездну, и уже не вижу ничего впереди и не чувствую никого за собой…


Тьма тает, и постепенно становятся различимы какие-то светлые горошины, рассыпанные в беспорядке на полу. Зёрна нута. Их десять. Я приседаю, собираю их в ладонь, выбираю одну и кладу перед собой, любуясь на тусклое свечение. Один. Причина и начало. Единение. Треугольником кладу ещё два. Два – раздвоение и диалектика. Основание Сущего, как борьбы противоположностей. Всё вместе это составляет три. Множество. Выкладываю в основание ещё три. Красиво. Равносторонний треугольник, совершенный в своей простоте… Оставшиеся в моих руках четыре – это корень, источник всего числа. Выкладываю их в основание. Треугольник, в сумме дающий десять. Фигурное число. Пифагорейство. Улыбаясь, кладу в светящуюся фигуру ладони и вижу, как свет начинает сочиться через мои пальцы. Их тоже десять. Человек. Свет наполняет всё вокруг…


«Пирог с бураком не хотите? – окликивает хозяйка, у которой я только что купил грубый шерстяной свитер, – дорога-то, я смотрю, у вас дальняя!» Щурясь от яркого света, вырываю сознание из дремоты… Верхняя Балкария, Кавказ. Здесь, вероятно, из-за отсутствия овощей, люди уже сотни лет употребляют в пищу бурак – стебли и листья неприхотливой свёклы. Это уже давно превратилось в фирменное блюдо дигорцев, иронцев и малакар... Ветерок треплет мои волосы, нежное солнце мягко прогревает продрогшие кости. Сидя на лавке и откинувшись на каменную стену, подношу к губам большую кружку густого местного травяного чая… Травинки в его коричневой тьме выглядят, как звёзды, а водовороты – как галактики. Может ли внутри этой кружки существовать свой Космос? Бесконечный и живой? За гранью наших размерностей, внутри силовых полей бозонов и кварков? На орбитах ли электронов? Можно ли шар, выглядящий цельным, с какой-либо стороны увидеть вывернутым наоборот? И не внутри ли мельчайшего шара мы сами?


Бесконечности, которые однозначно больше каких-либо других бесконечностей… И даже бесконечности, вмещающие в себя бесконечное число бесконечностей. Это очень просто. Как меньше бесконечное число простых чисел бесконечной массы вообще чисел всех. Как множество бесконечностей нашего мира, вмещённых в наш бесконечно огромный мир.
В котором на каких-то орбитах внутри какой-то движущейся спирали где-то сейчас лечу я…


Теснина стен и жесточайшее давление извне. Вырваться! Темница. Давление. Я, скручиваясь, превращаюсь в ничто, отдавая и отдавая в пустоту частицы «я». На каждую пульсацию я выдаю их вдвойне и даже более, но с ужасом вижу, что все мои ставки оказываются перевёрнутыми, как будто бы в знаменателе: один – два, два – к трём, три – пять, четыре – на восемь, пять – на тринадцать… Сходимость. Бесконечное стремление результата к нулю… Критерий Коши… Ноль – моя неизбежность? Только вырваться, только извернуться собой, только найти иные ориентиры… Можно ли найти нечто сущее в ничто? Ноль – это ли не равновесие? Тождество. Сумма двух противоположностей? Отдаюсь этому течению и, сворачиваясь в точку, устремляюсь в самый центр себя, чтобы исчезнуть в этой теснине.. Но вдруг выворачиваюсь вовне, выныривая с внешней стороны этого замкнутого мира… Вижу его. Он прекрасен, близок и далёк, мал и объясним… А я отрицателен. Внутри шара – синее свечение самых удалённых звёзд, вероятно, видимых с той стороны красным смещением… Где-то там, внутри – я. Мир наоборот. Прошлое вот-вот достижимо, а будущее давно уже прошло… Только не смотреть назад! Только не смотреть!.. Не выдерживая, оборачиваюсь…


«Надя, вынеси бурак с нитью», – слышу я голос старухи. Бурак – русский самодельный сосуд из берёсты. Село Фиолетово, молокане. «Путь-то у вас дальний! Но надеждой и моря покоряют… А сколько верёвочке ни виться, конец-то будет! Правда, Надежда?..»


Воображение всё больше закручивается в воронку, превращаясь в сияющую трубу, в некий коридор. Красно-белое марево и зеркальные блики. Боль. Меня тянет, мне хочется туда… Раз за разом я напрягаюсь и, наконец, прорываюсь в этот тоннель… Я родился.


Бессловесные, но яркие образы проплывают мимо – горизонтальные кроны деревьев, перевёрнутые лица людей, прутья клетки детской кроватки и яркий сосуд, в который помещены целиком живые человечки – телевизор. Где-то над этим – голос матери, читающий мне, ребёнку, сказку: «...бросил Иван клубок на землю, покатился клубок, а Иван за ним. Дошёл до Кащея бессмертного, потребовал Иван у него Василису. Повёл Кощей Ивана в подземелье, показал там три темницы…»


Тьма. Долгая томная тьма... Постепенно в ней вырисовывается приближающийся ко мне тоннель…  Становится различим человеческий силуэт в лёгких одеждах, ожидающий моего самопроизвольного приближения. И вот совсем близко… Так близко, что слышу топот собственного тела, бегущего по шпалам где-то глубоко под этим сияющим коридором…Улыбнувшись и отрицательно качнув головой, клубок красноватой шерсти передаёт мне, выйдя из тьмы, Тесей… Пустота.


«Вначале был Логос. И Логос был с Богом. И Логосом был Бог». Не вижу ничего вокруг…
«А!» – произношу я. Как рассыпавшееся зеркало, всё окружающее распадается вдруг на нечто противоположное, как бы на -1 и 1, на вывернутое и наружное, на свет и тьму, вдруг начиная множиться и превращаясь в структуры… Мир созидаем, бесконечен и всемогущ. Мир возникает сам.


В этой новой яви, возникшей предо мной, вижу в пустоте ребёнка, непринуждённо сидящего на ярком пятне и лепящего нечто из глины… Может, предмет, может, и человечка.. Что-то должно получиться... Озадаченная и напряжённая мимика детского лица иногда озаряется блеском радостных глаз. Ему нравится. Ему интересно. Творя, он играет… Не это ли персонализация мироздания? Не это ли Бог? Ведь лишь у Бога не может быть потребности, он есть всё… А если нет потребности, значит созидать возможно лишь из интереса? Интерес, игра! Не игра ли весь мир? А если так, то разве может быть в нём хоть какая-либо цель?


Яркость тускнеет, проявляются очертания, вырисовываются новые образы, и в играющемся дитя я вдруг обнаруживаю себя… Запах скошенного сена и деревянного пола… «Дай помогу», – тихо говорит дедушка. В его грубых руках глина покорно превращается во что угодно. Голова фигурки вытягивается, конечности утончаются, проявляются крылья... «Это крылатый конь. Им полны сказки всяких народов. И русских, и персидских, и кавказских. Греки называли его Пегас, а наши друзья башкиры, да и казахи тоже – Тулпар. Он всегда приходит на помощь настоящим героям. Перенесёт тебя по ветру в любое место, да так быстро, что ещё и мысль додумать не успеешь. Вот так. Сделаем фигурку, ты будешь смотреть на него, разговаривать, и он услышит. И если ты станешь героем, защитником добра, то когда-нибудь он поможет и тебе… В какой цвет красить, я и не знаю. Его уже давно не видали… Последним из людей его видел Мехмед – пророк мусульманский. Говорят, к нему явился Гавриил-архангел и позвал в путешествие к самому Господу на летающем коне… Тот так торопился, что опрокинул кувшин с водой… Крылатый конь отнёс его сначала в Ерусалим, а потом и в рай небесный, а там до самого Господа. Да так быстро, что, вернувшись, Мехмед успел ещё подхватить опрокинутый кувшин… Так вот говорят. Мусульмане называют этого небесного коня Бурак».


Ударившись коленом о землю, я вдруг очнулся. Пойманная бутыль подрагивала водой в руке… «Проблем?» – спрашивает Юнус. «На проблем. Мираж», – отвечаю я. «Мирадж?» – удивившись, переспрашивает он… Лишь позже я узнал, что значит для мусульман это слово.


Оплывший песчаный ландшафт, глинобитные строения вдалеке. Стены древнего Балха... «Это и есть Бурак?» – оправившись, спрашиваю я, указывая на автомобиль. «Бале», – подверждает Юнус и, прищурившись, смотрит вдаль…
«Всё есть одно, ибо всё бесконечно», – когда-то звучало над этим всем. Это земля Авесты.


Глубоко погрузившись в свои мысли, не хочется ничего говорить. Усталость. Раздражение. Иллюзии. Бред наяву. Как я до такого дошёл? Мы едем назад, в Мазари-Шариф. Считается, что здесь, в Голубой мечети, покоится последний праведный халиф ислама – зять Мухаммеда имам Али. Слово «мазар» на Востоке означает место захоронения святого, место поклонения, «шариф» – главный, благородный. Говоря по-русски, это – Великий Мазар. Нечто более великое здесь вряд ли найдёшь… Но мне уже не хочется ни у кого ничего спрашивать. Довольно загадок. Всё перестало иметь значение. Сегодня последний вечер нашего Афганистана. Завтра я решил выдвигаться в Термез, а ещё чуть более чем через сутки серебристый самолёт должен унести меня на далёкую родину… Моё Озеро так и не открылось мне, не открылся ему и я… Никогда желаемое не приходит к нам так, как этого ожидаем мы...


За окном всё новые и новые пейзажи, которые, впрочем, отличаются от предыдущих лишь оттенком коричневости. Древняя Бактрия. Огромная плоская равнина, на которую ветер приносит иногда жарковатый пустынный воздух. Тысячи лет. Я чертовски устал. Мы просто идём и идём в никуда. Хотя, вероятно, как и всё человечество… Но столько дней… И где смысл? Сегодня предпоследний день праздничной недели Навруз. И вроде праздник, но мысли тревожны – дни неумолимо идут. Может быть, не стоило распыляться на праздные посещения всего вокруг, да и вообще полагаться на завышенные ожидания, что так свойственно нашей человеческой природе? Слишком бурный поток. Разве такие хоть когда-нибудь достигают морей?


Я схожу с грунтовки, снимаю рюкзак и сажусь на обочину перешнуроваться. Мы уже не спешим… Зачёрпываю сухого мелкого песка, обтираю им руки и долго смотрю на тонкую струйку, скатывающуюся с ладоней… Он будто вечен. Чем он был миллионы лет назад? Горой, камнем, дном океана? А ведь ещё ранее атомы вещества, из которого он состоит (кислорода и кремния), были сформированы в недрах звёзд, как и вообще всё вещество Вселенной, кроме водорода и гелия… Камни, горы, моря и мы сами – всё, из чего мы состоим, было когда-то рождено в звёздах. Мы несём их осколки в себе…
Песок красив. Кристалл к кристаллу, крошечный, но неимоверное количество… Ещё горсть... Из какой древности он шлёт нам послание? Сколько его? Он настолько вездесущ, вечен и бесчислен, что будто заполняет не только Вселенную, но и само Время. Не имея ни начала, ни конца…
Мы, наши мысли, звёзды и действительность – как песок – бесконечны.


Про эту страну говорят, что посещая её впервые, сразу же начинаешь ненавидеть, а покидая, уже любишь всем сердцем… Отчасти это так. Слишком резок контраст... Навруз. Сегодня у каждого здесь накрыт по всем правилам стол, чтобы ангелы не прошли мимо его дома… И хотя выходной, но возле арыков множество селян, сажающих в землю ростки… В Афганистане принято всю праздничную неделю не только принимать гостей, но и сажать фруктовые деревья, начинать сельскохозяйственные работы… Начинать нечто новое… А что предложить своим ангелам мне? Кто они? Может, наши ангелы – это редкие цельные мысли, своевольно появляющиеся в голове и так же свободно из неё исчезающие? Или мечты? Ведь только мечты имеют крылья?


Навруз в этой стране называется руз дехкан – «день крестьянина», а также «день саженцев». Самый уважаемый человек селения проводит первую борозду... Также здесь часто говорят: «Новруз – день добрых мыслей». Это имеет свои основания. Вопиюще очевидно, насколько мы в своём современном мире не понимаем всю глубину слова «сеять».


Пора уезжать отсюда. Мы опять движемся в никуда. Прямо завтра. Пора. Эта земля всё превращает в пыль. Планы, армии, достижения, договорённости и само время. Остаётся лишь пыль... Пыль, пыль и жёлтый туман – вот что поражает в Афганистане больше всего... Хотя сейчас влажный сезон, и стоит подняться небольшому ветерку, как он превращается в вихреватый суховей, мелко метущий, мешающий глазам и создающий вокруг сюрреалистический пейзаж. Жёлтый туман, из которого выплывают причудливые картины и тонут проходящие мимо события – битком гружёный детьми открытый грузовик, мотоколяски с укутанными женщинами в кузовах, ослики с хворостом, пикап обувщика, до трёхметровой высоты нагруженный стоптанными штиблетами… Нереальность. Люди активно заматываются в ткань, животные стараются держаться группами, солдаты возле дорог приседают на одно колено и молча терпят, опустив голову. Туман, который именно и образуется оттого, что на этой, и так безжизненной, земле, всё зелёное съедается, а всё сухое вырывается на топливо. И так – сотню лет, а может, и больше… Извечный мираж… За тысячи лет народ выдернул из земли, да и из самих себя, всё то бедное, что смогло размножиться, жить, цвести, засохнуть и гореть. Сухой земле уже не за что зацепиться. Ветер, ветер, ветер, лишь только ветер стал её властелином. Кажется, и сам народ выдернул свои корни…


«Ха-ха! Ну что, начнём?» – радостно вырывает меня из задумчивости Шараф... Мы уже прибыли на место, и все уже сидят вокруг дастархана… Как и многие другие жители страны, в этот день наши новые друзья запланировали пикник на открытом воздухе. Здесь уже знакомые нам Ариан и Юнус, а также несколько мужчин различного возраста, в том числе и совсем старый дедушка в белой чалме... Настроение Шарафа прекрасно: «Ну, мубарак дустони азиз, с праздником, дорогие! Какой стол! Какая представительная компания! Богатство порождает церемонии, ха-ха... Так что первый кусок тебе, Женя!»
Отрываю кусочек лепёшки… Чуть слышно бормотнув молитву, остальные также приступают к еде.


День добрых мыслей… Почему бы каждому дню каждого человека не быть таковым? Это невозможно?
 

«Это и есть счастье. То, что ты имеешь сейчас. Вот этот хлеб. Хвала Аллаху!» – слышу я.
«Счастье, когда к этому столу прилагается ещё и хотя бы по паре мешков риса дома! Тогда счастья хватает надолго», – подшучивает кто-то… «Не эта лепёшка и не ваши запасы в доме являются счастьем, – вставляет своё слово старик. – Это всё временно. Вон, видишь дехканина в поле? У него счастье. Видишь, сколько детей? Видишь повозку рассады? Аллах не даёт готовое счастье. Аллах может дать лишь ростки. Счастье нужно посеять!»


Мне кажется, что я вполне понимаю этих людей, хотя, справедливости ради, надо заметить, что окружающие из вежливости стараются говорить на понятном мне языке. Вставляя, как умеют, английские, русские, а то и тюркские слова. Шараф аккуратно уточняет смыслы… С сыном Юнуса во что-то играет Тимур. Им переводчики вообще не нужны… В конечном счёте, всё есть одно… Слова – лишь форма выражения чувств – того, что есть общего в человечестве. Не так уж и много нужно людям для того, чтобы быть понятыми. Нужна лишь потребность противоположной стороны. По сути, мы все –  коты в шкафу… Вообще, чтоб быть понятым, главное – быть услышанным. И всё. В общении люди ищут не информацию, а друг друга. В этом вся суть человеческого общения.


«Слово от сердца всегда попадает в чужое сердце, лишь брошенное с языка – парируется языком!» – провозглашает Шараф, заключая, конечно же, какую-то мысль предыдущего разговора…


Пыль… Женщины, идущие с пластиковыми канистрами за водой… Остовы сгоревших бензовозов… Что можно найти в этой стране? Ничто – это и есть всё, а всё = ничто. Этот суфийский парадокс, кажущийся неочевидным, всё отчётливее и отчётливее прорастает в осознании, подавляя своим массивом… Всё есть одно, ибо всё бесконечно… Всё и ничто. Ничто и всё. Различные проявления одного и того же.


 «Время, Женя... Время тебя съедает… Вот ака говорит, что нервничаешь ты, всё ждёшь чего-то, раздумываешь, секунды тебя точат, как ржавчина... Весь ваш мир на этом построен – бежать, не зная куда, – говорит Шараф. – Ака сказал, что тебе бы принять время по-другому... Послушай старика, он ещё Ною на ковчег доски подавал…»
«То есть? Остановить? Поплыть по течению?» – спрашиваю я.
«Нет, не так и не так. Он говорит, время – не птица, чтобы схватить за хвост, и не река… Время никуда не идёт».
«И как же это?»
«Старик говорит, время – это просто судья».


Мы говорим «время бежит». Время судит. А бежим мы.


Бежим, не зная куда? Я устал. Все последние дни я практически не сплю. Ворочаясь каждую ночь, я понимаю, что мы не достигаем цели, но каждая следующая секунда обходится всё дороже. Опасно. Жизнь и «калаши» в Афгане стоят дёшево, богатство и безопасность – очень дорого. Дружба и бескорыстие, пометавшись между «бесплатно» и «бесценно», почти выпали из оборота национальной культуры, так не найдя подходящего ценника. Опасно, слишком опасно. Сама афганская армия с наступлением темноты баррикадируется в неприступных фортах до рассвета, а мы коротаем ночи в отелях без дверей… Озеро Забвений уже настолько завладело моим воображением, что по ночам я, кажется, пытаюсь уговорить его открыться, но бесконечно испытывать судьбу чревато… «Беспечный и мёртвый – одно и то же», – соглашается Шараф.


Мы бежим всегда. Бежим от своих страхов…


От непривычки сидения на земле ноги быстро затекают, и я уже лежу перед дастарханом, оперевшись на левый локоть, вытянув, впрочем, ноги в противоположном направлении от сидящих. Прямо подо мной, на жёлтом стебельке, в поисках верного пути мечется маленький чёрный муравей с белой личинкой, выгнанный, наверное, нашим тяжёлым присутствием из-под скатерти… Забавное маленькое существо, имеющее свою проблему, драму, цель и судьбу. Как и все мы.


Бегущие от своего настоящего…


Над Мазари-Шарифом на огромной высоте висит дирижабль. Экзотика! Так американская разведка «пасёт» расстояние на несколько десятков километров вокруг… Под ним мальчишки пасут овец и местных длинноухих коз в бескрайнем каменистом поле. Над всем этим белые облака-барашки гонит по небу Великий Пастух... Пастыри не всегда ведают о своих пастухах… Всё превратно… «И агнец будет пастырем их…» – всплывают в голове строки Откровения Иоанна. Будет ли?
Завтра в десяти-пятнадцати километрах отсюда пройдут манёвры с вялой стрельбой. Потом в горы полетят вертолёты, прочёсывая местность, и скинут моджахедам… нет, не бомбы, а снаряжение и кое-какие медикаменты. Чтобы по приказу повторить игру вновь. Утром контингент НАТО вновь развезёт афганцев по постам, наблюдая за происходящем из блиндажей. А вечером опять соберёт их в свои крепости, как будто и не касаясь местного уклада.
«Нет, при русских такого не было», – говорит старик.
«А как было?»
«Гаяра. Уважений, дуст. Уважений».
«А вообще, ака, когда-нибудь здесь будет мир?»
«Иншалла», – вздыхает старик, что значит «как будет угодно Аллаху».
На Востоке эта фраза обычно означает «никогда».


Мы бежим от правды.


Мир вокруг, вещество, материя, люди, числа, события, мы сами и само настоящее время – это всегда итог неких противоречий. То есть – явленный их результат. И ничего больше.


Бежим от своих противоречий. Вне которых нас нет.


Муравей, копошашийся подо мной, относится к наиболее эволюционно продвинутому семейству насекомых. Сложные социальные группы, преобразование окружающей среды, разделение труда, системы коммуникации и организации, позволяющие иметь коллективное разветвлённое управление. Непонятно, что является самостоятельным живым существом – отдельный муравей или его коммуна? Некоторые виды муравьёв обладают развитым «языком» и способны передавать сложную информацию. Кроме того, они выстраивают своеобразные «отношения» с грибами, бактериями, растениями и другими насекомыми, то есть попросту выращивают их себе на пропитание. Муравьи есть везде, кроме Антарктиды и некоторых удалённых островов, и составляют от десяти до двадцати пяти процентов земной биомассы животного мира. Невероятно! Целая цивилизация! Интересно, определяет ли муравей меня, как действующее лицо природы, или просто не замечает? Так же, как огромный мир бактерий не замечает его, пользующегося их плодами… А всё ли осознаю я?


Бежим. От собственного незнания. От неизвестности к самообману.


«Ака, – продолжаю я спрашивать старика, – а когда американцы уйдут, что будет?»
«Когда бык падает, над ним поднимается много ножей… Будет большая война», – отвечает он.
Он знает, о чём говорит. Как и сто лет назад, прежде чем последний солдат иностранного контингента покинет место дислокации, за его спиной уже начнутся бои – пуштунов с дари, хазарейцев с пуштунами, тюркоязычных с хазарейцами, светских с талибами, талибов – со всеми вокруг, местных смотрящих – со своим начальством, официальной власти с военными, всех против официальной власти и с талибами против всех. Сто друзей – мало, но один враг – много. Замысловатые союзы, где договорённости имеют смысл только да захода солнца. Война всех против всех. Экспансия. Конкуренция. Ограниченность ресурсов. Внутри собственной цивилизации мы не готовы терпеть даже друг друга.


Ты бежишь. От своего страха к своему временному спасению. Но не к бесстрашию.


Нужно быть морем, чтоб принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым… Люди Афганистана несут на себе печать страданий этой земли. Говорят, моральные устои здесь сильно пошатнулись… Но кого в этом винить? Люди, судьбы, народы… Всё это катится здесь тысячи лет, разбиваясь в куски и снова сплетаясь в причудливые союзы. Казалось бы, без всякой логики и закономерности. Как нечто стихийное, невозможное и непредсказуемое... Подбитая техника. Вздыбленная земная кора. Самолёты без крыльев… «Афган – хараб. Афган – хараб», – слышу я здесь отовсюду. Что здесь можно понять? Разбитые танки. Разбитые судьбы. Опровергнутые предсказания… Афганистан хоронят уже давно. Во все времена. Но из века в век эта земля возрождается вновь. Будто бы избавляясь от чего-то наносного, чужого или невечного… Возродится ли он и теперь? Неизвестно, но… Большие камни катятся дальше…


Ты бежишь. От неопределённости к неизвестности.


В масштабах муравья мы просто боги, потрясающие своей всесильностью над его судьбой. Поразительно, насколько ему далеко до понимания нашего над ним всемогущества… Ради интереса я заламываю стебель и зацепляю метёлку колоса чуть выше надлома, создав, таким образом, горизонтальное кольцо. Как и предполагал, муравей избирает движение по верхней стороне кольца и, немного помучившись на колоске, вновь выбирает движение по этому же кругу. Боги сегодня избрали ему этот путь.


Бежать. От вынужденности к неизбежности.


Будет ли тень прямой, если ствол кривой? Мои сегодняшние собеседники считают, что народ, ставший жертвой большой геополитической игры, уже отвернулся от последнего, что могло скрасить его возможный уход в страну звёзд – от Аллаха. «Мы это заслужили. Аллах просто потерял к нам интерес», – говорит кто-то. «Потерялись», – дополняет другой, образно показывая, как нечто закатывается под скатерть.

 
Ты бежишь. От своих разочарований. Надеясь успеть первым выбрать свой единственный «правильный» путь. Которого нет.

 
«А как же Пуштунвали?» – спрашиваю я. Все, улыбнувшись, согласно цокают… Пуштунвали – традиционный кодекс чести пуштунов. Мы, в своей цивилизации потребления, даже понимая, что человеческое счастье состоит далеко не только в возможности наибольшего обладания чем-либо, всё же концентрируем свои цели в основном на деньгах, полагая их инструментом достижения всего. Согласно Пуштунвали, наивысшими ценностями являются самоуважение, независимость, справедливость, гостеприимство, любовь, прощение, терпимость и месть... Довольно сбалансированная шкала, отшлифованная тысячелетиями… Инструментами достижения Пуштунвали являются «имандари» – преданность истине вне зависимости от последствий, «гаяра» – честь, и «бадал» – бесстрашие. Очень мощный набор, если задуматься… Действие кодекса настолько сильно, что известно множество случаев, когда раненные солдаты советского или натовского контингента, добираясь до афганского кишлака, были приняты, вылечены, а после – отправлены домой. Потому что оказать помощь терпящему – честь. Однако, конечно, есть и множество противоположных примеров... Но совершенно точно месть, справедливость, воздаяние и честь здесь могут длиться долгие годы, пока не будут исполнены так, как задуманы.


Бежим к самоуважению.


«Ну, ты только сильно не романтизируй, Женя. Реальность не так идеальна. Разочарование бывает сокрушительным», – говорит Шараф.
«Для меня Афганистан – это ты», – отвечаю я.
«Ну-у-у… Одна роза – это ещё не весна», – улыбнувшись, парирует он.


Не в силах противостоять реальности, ты бежишь от очевидного.


Усталость накатывает всё сильнее, заставляя периодически выпадать из понимания окружающей беседы. Зевая, ловлю себя на мысли о том, что всё менее различаю реальность от картин собственного воображения, возникающих в голове…


Мы бежим к слабости.


 «А вы знаете, что здесь, в Гиндукуше, в 1938 году работала экспедиция «Аненэрбэ», посланная Гитлером искать некие арийские тайны? – спрашивает Ариан. – Это говорится, что экспедиция исследовала только Тибет, но на самом деле была и другая группа, которая двигалась сухопутно из Ирана, по пути посещая все запланированные места, работала здесь долгое время, собирая материалы».
«И что говорят? Нашли что-нибудь?»
«Нашли какие-то знания, связанные с возможностью летать. Но не то, что искали».
«А что искали?»
«Вечный Лёд».
Безумство. Именно эта черта наряду с катастрофами дарит человечеству невероятные достижения.


Бежишь, гонимый личным сумасшествием.


Марафон маленького насекомого продолжается… Муравей принадлежит к рабочему классу своего социума и, как и у миллионов его собратьев по несчастью другого вида живых существ, вся его жизнь и представляет из себя стремительную гонку к полной выжимке жизненных сил, положенных на чужие цели. Он и заметить не успеет, как израсходуется, отгоняя от себя мысли о смысле и достоинстве… Только вперёд. Откуда такое упорство? Может быть, муравей идёт по запаху собственных феромонов, и у него создается убеждение, что он на верном пути, проторенном соплеменниками? Безусловно. На пути, полном смысла…

 
Бежишь от собственных вопросов. Полагая, что так легче…


Что есть подлинное и беспристрастное восприятие действительности? Не больны ли мы все? Ведь каждый из нас живёт в своей собственной реальности, ревностно отвергая факты, противоречащие ей. Мозг человека, да и муравья – это просто точно такой же инструмент выживания, как когти и зубы, помогающий наиболее полно приспособиться к окружающей среде. Наше сознание – это и есть наша главная тюрьма.


Бежишь от реальности.


 «Тимур сказал, что вы объехали всю Среднюю Азию, чтобы посмотреть на каждое озеро... И приехали в страну, где нет ни одного, ха-ха! У тебя в этом какой-то смысл?»
«Да. Был... Было интересно».
«Ну, вообще-то здесь, в Афганистане есть самое красивое место на планете, – говорит Шараф. – Такое красивое, что когда стоишь там, наверху, кажется, что уже был здесь когда-то… В снах или в прошлой жизни, но был… Одновременно снег и жаркое солнце, пышная растительность и абсолютно голые обрывистые склоны… Незабываемо».
«И что это за горы?» – спрашиваю я.
«Это не горы… – отвечает Шараф. – Это как раз озеро, вернее, цепочка из семи горных озёр. Шесть из них все знают, а одно недоступно. Называются они Банде-Амир, это в Бамиане, не так уж и далеко... Имам Али молился возле них Аллаху. Они созданы не природой, а неземной волей. Очень красивы. Вода в них такая синяя, что, говорят, само небо завидует и висит над ним постоянно, состязаясь в синеве. А склоны там такие крутые, что, говорят, горные козлы, которых там много, боятся посмотреть на своё отражение в воде, чтоб не сорваться…»
«Завтра мы уезжаем. Уезжаем в другую страну, Шараф».
«А ты будешь сожалеть о том, что не смог там побывать?»
«Да, наверное».
«Так зачем ты ищешь причину? Ищи возможность».


Бежишь от возможностей к оправданию.


Мой маленький перепончатокрылый герой… Подобно древнему Гильгамешу, отправившемуся в бесконечное путешествие в поисках бессмертия, мой муравей проходит очередной виток, полагая, что движется вперёд. Аккадский эпос, превративший легендарного героя в философский миф, раскрыл в своей поэтичной форме драму стремлений личности. Гильгамеш, муравей, я, ты и любое другое живое существо – мы не можем преодолеть рамок своего существования, перейти на иной уровень и поэтому, двигаясь вперёд, всегда оказываемся движущимися по кругу… Превращая в конечном счёте свой бег в движение по кольцу Зодиака, то есть по времени.


Бег вне понятий целесообразности. Как и всё вообще.


«Судьба – шутница, Женя. Будто играет. Никогда не узнаешь, что она нам готовит… Вот, не буду показывать пальцем, но среди нас сидит легендарный в Афганистане человек, никогда не убегавший от врага, но тем не менее, имеющий единственное ранение – прямо в задницу. Ха-ха-ха. Никогда нам не предугадать превратностей судьбы… Он то и саму мысль о беге когда-то считал постыдной. Карающий меч Пророка! Ха-ха-ха! Правда, Зульфикар?»
Тот, к кому обращался Шараф, криво улыбнувшись, нехотя поёжился.
«Ном Зульфикар? Йоур нэйм?» – переспрашиваю я.
«Бале», – кивает Шараф. «Зато он теперь живой и среди нас, ха-ха! Если есть надежда – нужно бежать. Убегая или догоняя, всё равно… Что впереди – не нам судить, мы слишком малы. Букашки просто. Если Бог увидит наше упорстово, он сам даст нам награду в конце этого марафона. И всё обретёт смысл. Но когда приходит новый рассвет, нужно бежать».
Задумавшись, я ищу глазами своего маленького бегуна... Крошечный муравей подо мной проходит очередной бессмысленный цикл.


Бежишь от действительности.


«Новый рассвет» – именно этот смысл и несёт в себе название праздника Навруз. Как и многие древние культуры, персы, афганцы и дари отмечают его в день весеннего равноденствия. Наступление нового тепла, новой весны, нового круга жизни. Новый год. Мусульмане признают его доисламские языческие корни. На скатерти – крашеные яйца, прямо как на моей далёкой Родине в день Пасхи. Яйцо – символ животворящего начала. Древняя языческая традиция. Мир произошёл из яйца.


Нет начала и нет конца. Есть только бег.


Мой Гильгамеш несёт своё бессмертие, даже не догадываясь об этом. Держа в руках личинку, как своё яйцо жизни, муравей неумолимо движется по кругу. Как ему кажется – к цели. Какая сила гонит его вперёд? Человек бы мог остановиться, но это существо идёт и идёт... Неумолимое требование жить, само по себе являющееся смыслом – вот что заставляет его двигаться независимо от того, есть приз в этом беге или нет.
 

Ты бежишь. От прошлого к своему туманному будущему. Готовый на всё в этой гонке.

 
«Вот вы, русские, запускаете ракеты в космос, – говорит старик. – Увидели небесное устройство, а Аллаха не увидели. Почему?»
«Наверное, его там нет».
«Почему так говоришь?! Просто Бог не открывается каждому! Не увидели ещё! Вот даже планеты вращаются не по кругу, а по овалу. Но ведь у эллипса два центра! Первый – это Солнце, а второй? Он ведь должен быть такой же весомый? А ты говоришь – нет».


Бежишь от понимания к объяснению.


Ничто – вот что породило всё. Пустота при наличии времени является нестабильной и вынуждена распадаться на нечто сущее и его противоположности. Двойственность природы времени. Замкнутость нашего пространственно-временного континуума. Равновесие. Уравнение. Нулевая сумма. Ничто.


Ты бежишь от «ничто». Боясь его. Бежишь к нему. Очередной виток.


«Искать Аллаха среди планет? - продолжает старик. - Тоже смешно... Все эти центры – это всего лишь его перст, на котором он вращает мир. Пророк сказал, что Аллах ближе, чем собственная ярёмная вена. Ближе, чем собственное тело. Вот. Везде. Здесь» .


Бежишь от себя, полагая, что «к себе».


Я и не заметил, как лёгкое дуновение воздуха смахнуло моего героя на землю… Теперь он ищет новый путь к своей цели, наверняка находясь в замешательстве. Куда подевались феромоны? Недолгое хаотичное движение – и новый маршрут наугад… Ну, что ж, любой путь – это всё-таки путь. Лучше, чем замешательство. Пусть бежит, сегодняшний Бог потерял к нему интерес… Букашка и не знает, что его шансы найти дом только что многократно возросли. Простой ветер, пошатнувший равновесие. Случайность, испортившая забаву демиурга… Бури. Они причиняют неудобство, но редко мы способны увидеть, насколько они иногда полезны.


Бежим в страхе от бурь. Ища стены, а не паруса.


«Я знаю, что ты что-то ищешь, но не знаю что. Думаю, ты хороший человек, поэтому я хочу помолиться за тебя, – мягко говорит старик. – Не улыбайся так… Зря ты этим пренебрегаешь. Я часто молюсь и вижу, как это помогает. Но, наверное, вы этого и не умеете. Аллах вас не слышит. Сделаю сам. Вдруг Аллах принимает просьбы только на пушту?»


Мы забыли всё. Потому что бежим.


Невдалеке мальчишки запускают воздушных змеев, стоя на плоских крышах строений.
«Агнец будет пастырем их…» Господи, как же красиво!
Закатное солнце чётко очерчивает их силуэты, играя бликами на полиэтиленовых складках самодельных конструкций. Трепещущие, ранимые, тянущиеся ввысь – эти воздушные змеи, да и сами мальчишки, олицетворяют весь образ юности и детства. Хрупкое – это и есть жизнь. Твёрдое – лишь мёртвое. Человек  приходит в этот мир чистым и открытым, вбирая в себя всё. Постепенно мертвея.
Щурясь от заходящих лучей, я закрываю глаза, и мне видится, будто не ветер, а я сам бегу сквозь эти лучи к большому близкому солнцу…


«Когда бежишь «от», всегда бежишь и «к» – в этом и есть вся суть», – уже в полусне слышу я слова Зульфикара…

Утренняя прохлада, шипение чайника, щёлканье дрозда. Пробуждение… Новый рассвет…
Сын уже встал.
«Зачем это нам?» – играясь отскакивающим от стены мягким клубком, спрашивает Тимур. «Низачем», – отвечаю я.
Почувствовав вседозволенность в отношении ненужного клубка шерсти, Тимур бросает его на пол в направлении открытой двери. Разматывая рыжую нить, шарик преодолевает порог и скрывается с глаз…
Выбегая за ним, сын останавливается в проёме двери: «Пап, водитель приехал!»
Во дворе, прислонясь к автомобилю, улыбаясь, стоял Юнус…


«Не Термез, Чженя. Хейрабат, Хейратан нот вэй. Ю эс арми. Таргет практик. Харам. Нот вэй. Доктор Низом шумо кумак. На чи мехмун, аммо чи баратар. Мо Кабул мерават. Двесат доллар, вай ту дар Баку туморро. Туморро Азербайджан. Руссия карашо. Кабул карашо. Банде-Амир карашо. Шараф ва Ариан нау хир».
Мы не едем в Термез. Ветры дуют не так, как хотят корабли.


«Такие дела, Женя. Манёвры. По телеку говорят, на два дня. Не проедешь ты через Хейрабад сегодня. Доктор Низом попросил нас постараться, чтобы ты не пожалел о случившемся, а наоборот, только выиграл. Ну, мы и придумали: те же деньги, и ты завтра в Баку. И зачем тебе Ташкент?!» – с ходу заявили подошедшие Ариан и Шараф. «Так что пора ехать! Когда Аллах закрывает одну дверь, он открывает тысячу других! Банде-Амир, Женя! И заодно Банде-Амир!»


Чувствую себя на удивление прекрасно. Вполне выспался, провалившись без чувств вчера в разверзшуюся воронку сна. Даже и не помню, как дошёл до матраца… Молодой жеребёнок, рвущийся на простор. Прилив сил прямо требует бежать навстречу нежным лучам утреннего солнца. Бежать… К новой надежде. К будущему. К возможности.


Новый день, новый путь, новая жизнь. Мы едем. Снова едем по этой глиняной пустоте... В руках – шерстяной клубок. Приведёт ли он когда-нибудь к цели..? Снежные горы, каменистые сухие склоны… Посеял ли я что-нибудь в своей жизни? А что взрастил? Немного, если признаться. Говорят, и одна крошка – это тоже хлеб… Пыль, пыль, пыль… Дехканин на корове пашет глину… Бежать к корням. К истокам.


Скалы. Обломки. Тучи… Столкнувшиеся континенты, нации, планы и армии. Столкнувшиеся истины… Бежать. Бежать к простоте. Изо всех сил.


Мы близко. Я это знаю.
Чувства переполняют меня. Все эти фрагменты – события, картины, чувства и даже годы – сливаются во что-то большое и цельное внутри меня. Готовое излиться вдруг в огромную форму, в целый океан... Может, это и есть моё Озеро, которого я долго не замечал? Внутри меня, здесь.
Кто эти люди, в простоте своей отпускающие за меня молитву Аллаху? «А вдруг Бог принимает просьбы только на пушту?..» Я не могу в это поверить.
Все слова, мысли и переживания, будто карабкаясь по солнечным лучам, вдруг взмывают над вечностью. Они вокруг. В шуршании колёс, в плеске воды, в крике птиц.
К свету. К солнцу. К истине. Везде.
Мы близко. Это очевидно…


Бежать.
К счастью. К радости. К простоте. К смирению. К надежде. К искренности. К неравнодушию. К любви. К бесстрашию. К прощению. К хрупкости. К правде. Бежать.
«Имандари. В этом вся суть», – улыбнувшись, задумчиво говорит Шараф.


«Божественное ближе к тебе, чем собственная кожа…» Близко. Ближе, чем собственная кожа. «А вдруг Бог принимает просьбы только на пушту?..» Роднее, чем собственное дыхание. Здесь.


Бежать.
«Господи! Как же красиво! Смотри, Тимур! Вот это да!»
Прямо над дорогой весенние воды ручья, падающие с небольшого утёса, образуют облако искрящейся водяной взвеси, прорезанное яркими солнечными лучами. В нём, переливаясь, блистая всеми цветами, сияет ослепительная радуга… Безумная игра красок, возникшая в прозрачной бесцветной пустоте… Мерцающая и манящая нас, несущихся навстречу…


«Семь цветов. Семь озёр. Просто невероятно», – произносит Шараф.
«Вот это да! Тимур! Ты что, спишь, Тимур?»
Юнус, оторвавшись от дороги, глянул на меня, на Тимура, спящего на заднем сиденье, и  потом вперёд, подмигнул обоими глазами и задумчиво улыбнулся… Трогательный прекрасный миг… Счастье?..


А что же такое «счастье»? Знает ли кто-либо из нас? Ведь каждый скажет, что знает… Ну, так что же это? Может быть, осуществление самой заветной мечты, исполнение желаний? Или замещение нейромедиатора дофамина серотонином? Или улыбка старца, адресованная беззаботной юности? Или сухая предопределённость алгебры нашей жизни, играючи и обоснованно закономерно вырулившей из всех передряг? Или – доза?
Нет. Счастье – это ощущение достаточности в точке времени. Всё! Мы, люди, всегда желаем «ещё чего-нибудь» или «ещё побольше», но счастье – это испытание ощущения, когда «ничего не надо». Сам факт временной обусловленности говорит о том, что счастье не бесконечно. Жизнь – это стремление к созданию такого ощущения.


Почерк Бога виден лишь умеющему читать. Озеро близко. Здесь. Я близко. Близка надежда. Близок астероид Гектор. И уж, тем более, комета Галлея… Континенты, пароходы, люди и космические корабли… Всё это здесь. Электроны, лептоны и кварки… Близко. Близко дом, и совсем рядом, в самом сердце, Любимая. А Тимур вообще – вот он, спит… И во всём этом – чудо! Во всём! Божественное! Здесь!


«Перевал Искандер», – произнёс Юнус.
Какой Искандер? Почему? Македонский где только не был, и всё пытался назвать своим именем…
«…Кхоламан. Камбар. Хайбат. Пудина. Панир. Зульфикар. Сирри… – прошептал Ариан. – Анвеливебол… Бьютифул…»
«Что? Что, Ариан? Что ты сказал?» – я повернул голову…


Из-за гор показалось открытое пространство – как будто бы воздушные провалы в непрерывной смене долин, взгорий и плато. И вдруг в этих провалах я УВИДЕЛ ВЗГЛЯД.
Именно взгляд. Самой Земли. Всё, что я проехал и видел до этого, оказалось пустым, поверхностным и бессмысленным. Сейчас, здесь, я увидел вдруг, как моя планета своими прекрасными глазами, улыбаясь, смотрит на меня. Господи, у неё есть ГЛАЗА! Господи, вот же они! Какие же мы крохотные под этим огромным безмятежным небом! Она живая! Господи! Так маленькие дети с удивлением понимают – «живое!» – когда видят у пушистого комочка котёнка живые внимательные глаза, и пытаются общаться, заглядывая в мордашки… Я глядел в неё... Она ЖИВАЯ!


Что-то происходило вокруг… Дёргая ручку двери, я, как в замедленной съёмке, видел и ощущал происходящее, не осознавая его полностью: озабоченный взгляд Юнуса, с водительского места что-то кричавшего мне, Шарафа, тянущего меня за плечи, и округлённые глаза маленького испуганного Ариана, но не слышал их голосов. Синева всех женских глаз моих прародительниц смотрела на меня сейчас...


Наконец, я распахнул дверь и побежал... Что такое счастье? Я испытывал его, но никогда это не было продолжительным... Наверное – это когда не желаешь проснуться, чувствуя запах любимого тела. Или счастье – это держать за руку маленького сына и молча смотреть вперёд, прямиком в будущее. Это грудь матери и погружение в сладкий сон в смутном тумане детства. Но никогда не было такого, чтобы для счастья нужны были бы какие-то слова... В счастье нет слов. Счастье – это, сидя на берегу, молча бросить камень в волну. И улыбнуться... Вот что это такое... Я бежал. Может быть, тысячи лет, может, мгновений. Я бежал и смеялся. Бездна глубокой синевы смотрела мне в лицо. Остановился ли я? Наверное… Помню лишь оглушительную тишину. Посмотрев назад, видел, как сзади, в дымке, все они смотрят на меня – все мои личные пророки – Шараф, Андрей, Искандер, Ежи, мой дедуля, трое безымянных братков, Гейн, Саня Муравей, Валера, мой отец, держащий за плечи улыбающегося Тимура, а также маленький испуганный Ариан... Они, может, меня и не видели, но я всё равно улыбнулся им и махнул рукой...


Я повернулся к своей синеве. Какая она красивая! Какая глупость – бросить камень! Безумство – коснуться воды. Всё, что я видел перед собой, было священным... Я бежал. Смеялся, плакал, падал, вставал, ошибался, снова бежал, летел, любил, искал.
Жил.