Романтика
Они познакомились случайно. Он приехал поговорить с местными копателями и заметил ее. Она стояла спиной недалеко от их группы и сосредоточенно что-то искала.
Собственно, она была там не единственной женщиной, но именно она привлекла его внимание. Помните героиню Гурченко в фильме «Вокзал для двоих»? Когда она шла по мосту, проводив своего Юру? Какая спина! Какое отчаяние в этих худеньких плечиках! Какая боль! Как можно играть такое СПИНОЙ??
Эта спина была такой же. Она просто вопила о помощи, взывала к ней. Спина выражала все отчаяние одинокой женщины, надеялась на помощь – и в то же время, ни капли в это не верила. Договариваясь о деле, он ни на секунду не переставал следить за женщиной. Лица он так и не увидел. Она переходила с места на место, брала что-то в руки, кидала. Ее маленький рюкзачок за спиной оставался пустым. Закончив переговоры, он осторожно двинулся следом, кивая знакомым, и даже дал десятку Ваньке-встаньке, которому никто никогда ничего не давал.
Она двигалась дальше, выискивая и высматривая. Он - осматривая и здороваясь. Женщина двигалась угловато, шарахалась от других, но не прекращала свои странные поиски. Наконец, видимо, устав, она просто присела на какой-то диван и сбросила руки.
Есть такое выражение отчаяния. Не наложить. Не положить. Не опустить. Просто сбросить руки с плеч. Уронить вместе с сумкой и застыть, думая о чем-то своем. Или не думая – это зависит от степени вашего горя. Так и сидела.
Волосы чуть длиннее плеч, пегие, челка заслоняет пол-лица, руки небольшие, но тяжелые какие-то. «Неужели-таки бомж?» - подумал он. Это было бы очень обидно. Его никогда не тянуло на спившихся женщин. Хотя среди них были и такие, что привлекли бы любого, если вставить дамам зубы.
Он тихо вздохнул. И решил уйти. Лучше несбывшееся разочарование, чем наоборот. Уходя, все-таки обернулся. Так и сидит. Уснула, наверное.
Злясь на себя за странную прихоть, он довольно зло поговорил с главным, и уехал. И всю ночь снилась ему эта неимоверно выразительная спина и еще что-то, чего он не доглядел.
На следующий день, приехав на свалку, он опять увидел ее. Она пробиралась между сваленного вчера мусора. Такая же, с той же спиной. Екнула что-то в сердце, и он не выдержал, спросил у Баночника:
- Новенькая?
- Кто? – Тот нервно оглянулся и посмотрел кругом. – Та?
Он указывал пальцем на существо неопределенного рода, которое орало на одного из грузчиков красивым русским матом.
Нет, - поморщился он. - Вот там, видишь?
Мужичонка прижмурился, вгляделся и выдал:
- Эта, что ль? Нет, она приходящая. Ищет чего-то, дура. Но бабки в казну платит за каждый день. Тебе зачем? Все исправно платит. Да и ходит всего ничего, не мешает…
- А что ищет, не знаешь? – он спрашивал уже без интереса. Он решил, что это очередной агент от антикварщиков. Но раритетов здесь не бывает. А если что, ей, в любом случае, они не достанутся. Стало как-то грустно и противно одновременно. Сам не знал почему.
- Да кто ее знает? Бабы – они ж без мозгов. Потеряла, небось, кольцо и надеется здесь найти, - мужик противно захохотал.
Он повернулся, и пошел было к выходу. И все-таки опять оглянулся. Женщина стаскивала какой-то матрас, на лицо падала прядь волос. Неожиданно это его разозлило – то, что лица не рассмотреть! Он пнул пивную банку прямо из-под рук мужичка и вышел за ворота.
Баночник не обиделся. Из-под его рук, ног, а бывало и из-под него самого, в жизни выбивали много банок. Он привык. Он собирал пивные банки, банки коктейлей, лимонадов и прочего, по всем городу. Звали его Иваном. Отчества он никому не называл. Он не был коллекционером. Но и не был бомжом. Он был предпринимателем. Так он себя называл.
Обычный пенсионер, не ветеран и не инвалид – ему просто хотелось хорошо кушать и иногда приглашать в гости друзей. Но пенсионных денег на это не хватало. И когда надоело выискивать банки в парках и мусорных бачках, ему попался пьяный мужичонка, рассказавший, что есть такая свалка на проспекте Большевиков, куда выбрасывают эти банки в диком количестве. Просто машинами. Иван сначала не поверил. Но очередной раз, получив тумаков в парке, он смазал старый велосипед, и поехал.
Его опасения превзошли все самые смелые ожидания. Банки привозили с пивзавода «Балтика» и действительно машинами. На заводе проводилась ежедневная отбраковка нестандартной тары, которая и вывозилась раз в месяц на Большевиков.
Очень быстро Иван понял, что сдавать такое количество банок в пункты приема – невыгодно. Во-первых, на него стали косо смотреть конкуренты, т.е. могли узнать источник дохода. А во-вторых, как бывший инженер и немножко еврей, он переоборудовал свой гараж под небольшой плавильный цех. Там он и плавил банки, сдавая алюминий за очень приличные деньги в пункты сбора, как металл – слитками. И жил теперь очень неплохо. Раз в месяц он позволял себе посещать ресторан на Горьковской, стал питаться продуктами с рынка. И начал потихоньку копить на крепенький «Москвич-412», о продаже которого договорился с соседом. На велосипеде много банок не увезешь. Ему нужна была машина.
На свалку привозилось много интересных вещей, которые можно было увезти только в багажнике. Он прекрасно помнил, как с завода Крупской, привезли и сбросили в бочке 200 килограмм настоящего горького шоколада. Вся свалка ликовала! Бочку распилили, шоколад резали на громадные куски и продавали всем желающим. Бомжам дороже – те продавали их в ларьки, где шоколад фасовали продавщицы на продажу. Местным сталкерам – дешевле – те брали для себя и детей. А таким, как Баночник – по сходной цене или в обмен на какие-либо услуги.
Шоколад был просто превосходный – Иван до сих пор помнил его вкус. Была бы тогда машина, он бы взял больше.
Или был случай, когда с какого-то корабля, отправленного на ремонт, привезли и сбросили все оборудование. А это тумбочки, шкафы, кровати сейфы… Много чего. Местные всегда платили водителям, чтобы те не сразу сбрасывали мусор. Человек по десять они, как муравьи, облепляли прибывшую машину и исследовали ее груз. Хорошие вещи выносились на руках, а хлам водитель сбрасывал на свалку. Там уже подключались бомжи рангом пониже и платили бульдозеристу, чтобы он какое-то время не утрамбовывал кучу. Им тоже доставалось немало, частью этого барахла они оборудовали свои жилища. А что получше - относили на блошиный рынок и сдавали барыгам по сходной цене. Он один раз сходил на «Блошку» и сдал какой-то мятый самовар, случайно обнаруженный в куче мусора. И неожиданно получил почти тысячу рублей! За сколько самовар продали, он предпочитал даже не думать.
Нет, эта свалка стала самой лучшей частью его жизни. Очень насыщенной его частью. И без машины уже было никак.
Иван тяжело вздохнул, посмотрел вслед уходящему мужчине и с еще большим рвением начал плющить свои любимые баночки.
Эта свалка не была совсем законной. Точнее, она была совсем незаконной. Власти района, конечно, об этом знали, но каждый имел с этого куш и предпочитал молчать. А куда, скажите, пожалуйста, выбрасывать отходы строительных организаций? На пищевую свалку за городом? Запрещено. Везти на отведенную для этого территорию – очень далеко и дорого. И, сломав какой-то очередной дом, пьяненький водила выгрузил первую партию груза на отдаленном пустыре.
Идея пришлась по душе его сменщику, а потом об этом узнали многие. И вот, уже второй год свалка ширилась и процветала. За самой свалкой был небольшой карьерчик, так что бульдозеристы лихо трамбовали туда мусор, освобождая место новым машинам.
Очень скоро на свалке появились люди. Сначала это были жильцы новых домов, которые искали доски и арматуру для ремонта. Потом любители острых ощущений, которым просто по-кайфу было бродить среди разрухи и старья. Затем появились бомжи, понастроили хибар и прочно обосновались на этой территории.
Свалка имела свои законы. Новоприбывшие тотчас препровождались к вожаку. Выборным методом им уже два года являлся Сергеич – сибиряк, кряжистый, очень суровый мужик. Обменяв квартиру в Красноярске, он думал обосноваться в Москве, пожить в столице. Но контора по обмену оказалась липовой, и Сергеич остался ни с чем. Одно время он снимал комнаты, затем скитался по знакомым, и, в конце концов, обосновался здесь. Сам не пил и пьянства не одобрял. Понимал, что без алкоголя многим просто никак, но следил строго, чтобы до предела не доходило. Проштрафившихся просто выгонял.
Поэтому, жившие здесь считали себя элитой и свысока посматривали на забулдыг из других мест. Его побаивались и уважали. Поговаривали, что где-то под землей есть у него камера, куда он сажает тех, кого следует наказать. Очевидцев не было, и от этого слухи казались еще реальнее.
Сергеич установил четкие расценки на все виды деятельности свалки. Такса шоферам, бульдозеристам, взносы чужаков - эти расценки были разумными и менялись только вследствие форс-мажорных обстоятельств. Также каждый был обязан сдавать определенный процент со своих доходов. У него были свои люди в милиции, в районной больнице, продавцы на рынках. Поэтому, на свалке вовремя получали медицинскую помощь, не задерживались в милиции и имели не самую плохую еду с прилавков. Все это требовало денег, это понимали, и дань платили исправно и в срок. Да и вопросы с конкурентами и наглыми пацанами из блатных, он умел улаживать быстро и бесконфликтно.
Многие селились парами. Сергеич был одинок, но родство душ понимал и на первое время снижал денежные взносы. В общем, его ценили. А это дорогого стоило в местах, подобных этому.
Другое дело, что жизнь этой свалки должна была скоро кончиться – район разрастался, и она занимала место под ближайшие застройки. Об этом не говорили, суеверно надеясь, что как-нибудь пронесет. Однако, Сергеич на «авось» полагаться не привык и потихоньку вел переговоры со знающими людьми о будущем.
Именно к этой категории «знающих людей» относился и он – Михаил Евгеньевич Вязов.
Он был немолодым человеком, уже к пятидесяти. Жизнь прожил тяжелую, научился во всех ситуациях находить компромиссы, и теперь отвечал за, так сказать, профсоюз неимущих. Звучная, но непонятная должность. Ее не найти в графе о трудоустройстве, и если ее не регламентируют законодатели города, это не значит, что ее нет.
Он тоже являлся выбранным главой от сообщества бомжей этого района. Таких как он, было столько, сколько районов в городе. Они называли себя регулировщиками. Встречались, обсуждая накопившиеся проблемы, разруливая неприятные ситуации, и они же решали, как поступать с выселенцами. (Выселенцы – это те, чьи места обитания постепенно прибирал к рукам город). Над ними тоже стояло начальство. Это начальство в глаза видели немногие. Лично он – только один раз. Именно начальство вело переговоры с руководством города и переводило свои неимущие колонны на новые места. Выгодно это было всем. Властям – потому что нелицеприятная ситуация напрямую их не касалась, а регулировщикам – тем, что все вопросы переезда решались полюбовно.
Нет, конечно, везде есть свои проблемы. И у этого города в городе – их было немало. Существовали неучтенные бомжи; бомжи, не желающие вступать в профсоюз и делится доходами; бомжи, полностью потерявшие человеческий облик – самая противная их разновидность. И категории граждан, к которым относились неуправляемые цыгане со своей империей, гастарбайтеры и прочая шушера. Все они доставлял немало хлопот, но все возможно регулировать, если есть желание и поддержка сверху. А она была.
У Михаила Евгеньевича была своя машина. Это роскошь досталась ему по наследству от его предшественника. Уходя на покой, в маленьком загородном домике, предшественник торжественно вручил ему ключи и дал напутствие:
- Помни, сынок. У каждого должно быть свое лицо. Даже у таких, как мы.
Михаил Евгеньевич понял и свою «копеечку» холил и лелеял, как ребенка. Дома своего у него пока еще не было, но гараж он прикупил сразу. Там держал своего коня, там же его и ремонтировал.
Сейчас он ехал по улицам города и жалел, что поговорил с Сергеичем грубо. Ну, разве тот виноват, что раздражает его какая-то тетка? Сергеич толковый мужик, с таким дело иметь – одно удовольствие. Не то, что с Коляшкой – есть у него такой вожак. Тот дурил, хулиганил, несколько его ребят посадили. Нет. Сергеич, настоящий хозяин – и себе цену знает, и слово свое ценит. Решив, что привезет ему в подарок оленины в банках, Михаил немного расслабился.
До его дома оставалось совсем немного, но он вдруг развернулся по встречке и поехал к другу.
Василий встретил его с улыбкой:
- Я думал, совсем ветерана забыл!
Михаил наклонился, обнял товарища за шею, привычно ударив коленку о колесо.
- Проходи, сейчас все организуем. – Василий ловко развернулся на коляске и покатил на кухню.
Михаил разделся, надел обязательные тапочки, и прошел следом. Василий уже вовсе нарезал хлеб и сало. Михаил усмехнулся и достал из пакета бутылку «Смирновки», копченую колбасу и баночку крабов.
- Черт! Вот знаешь, чем меня взять! – Василий вцепился в банку и стал рассматривать.
Михаил знал, что друг просто сам не свой от крабов, привык, когда жил на Дальнем Востоке. А этикетку изучал всегда – надеялся, что увидит название своего города. А срок годности проверял после того, как один раз отравился любимой закуской.
- От, молодец! А на фига я тогда сало резал? – огорчился тут же Васька.
- Не зря. Ты – лопай своих крабов, а я - твое сало. И где ты такое вкусное берешь? – польстил Михаил.
- Так однополчане присылают, я ж рассказывал. Настоящее сало, с Украины. – Он ловко достал из шкафчика тарелки и настоящие граненые стаканы. Рюмок Васька не признавал. Говорил, что из рюмок только дамы пьют.
Сели, разлили, намазали на хлеб: Васька крабов с майонезом, Михаил кусок сала с колбасой. Он не очень любил сало, но знал, что Василию будет приятно.
- Давай, выкладывай, с чем пришел. Вид у тебя какой-то потрепанный. Да не внешний,- Василий засмеялся. – Внутренний. Я ж тебя знаю. Случилось что?
Михаил вздохнул и задумался. Он знал Василия еще с Афгана. Ноги тот потерял уже здесь, работая в МЧС. Это давало ему большие льготы, чем ветеранам-афганцам, но не отнимало чувства неполноценности. Он преодолел его после наездов братков, которые пытались его заставить работать попрошайкой в метро. Васька тогда вызвал друзей, в том числе и Михаила, и братки навсегда оставили эту мысль.
Василий был неисправимым оптимистом, засев дома быстро освоил компьютер. И теперь искренне полагал, что не имеет значения, есть у человека конечности или нет - ведь весь мир у его «ног».
Михаил по-хорошему, по-дружески, завидовал той здоровой и сильной энергии, что била в Ваське. Тот нашел себе работу в интернете, там же девушку, женился, и сейчас они уже ждали первенца. Сегодня Ирина была у мамы на даче, и Михаил порадовался, что приехал в ее отсутствие. Беременные женщины его смущали, напоминали о давно забытом и больном. Была у него когда-то семья, да вся вышла. Осталась только комната в коммуналке, да редкие письма сына из Америки.
Они просидели до позднего вечера. Михаил много рассказывал про свою работу, и, в конце концов, про встреченную им женщину тоже рассказал.
- Понимаешь, беспокоит она меня. Вроде, ничего особенного – даже в лицо ее не видел. А свербит что-то внутри.
Василий уже убирал со стола:
- Так в чем проблема-то? Подойди, да познакомься. Заодно выяснишь, что она там ищет. В конце концов, ты ничего не теряешь.
И Михаил согласился. Простились тепло, и он уехал домой.
Солнце светило в окно, в полной уверенности, что спать в семь утра – преступление. Михаил сладко потянулся, сел в кровати и оглядел свое жилище. В лучах солнца стало видно, сколько скопилось пыли на комоде. Он не любил делать уборку, но сегодня посмотрел на это с другой стороны. К нему никогда не ходили гости – а вдруг теперь приедет дама?
Он прекрасно знал привычку слабого пола сразу хвататься за тряпку и начинать убирать. Это ему никогда не нравилось в женщинах. Как говорится, в чужой монастырь и далее по тексту. Поэтому, сделав пару упражнений, он отправился в ванную за ведром.
Ванная, конечно, была уже занята бабой Зиной. Он поражался этой старушке. Ей было лет, наверное, восемьдесят. Крепкая, строгая старуха, занимала дальнюю комнату у двери и жила одна. Были в ее жизни и БАМ, и целина, да много чего было.
Раз в неделю к ней наведывалась дочь с продуктами. Баба Зина не любила соседей, но к дочери переезжать отказывалась наотрез. «Вот доживу свой век, тогда комната вам и достанется», - она была твердо уверена, что дочь хочет продать ее жилплощадь.
Каждую неделю из-за ее двери доносился негромкий голос дочки и громкий бас бабки - «не поеду». И то сказать, она прекрасно справлялась сама: готовила, стирала, мыла в свою очередь коридор. А по утрам – фыркала и плескалась в душе. С молодости приобрела привычку обливаться холодной водой, и не было на его памяти ни одного дня, чтобы это правило нарушалось.
Поняв, что в ванную не попасть, Михаил вытянул ведро из кладовки, нашел чистую тряпку и набрал воды на кухне. Уборка заняла почти час. Комната обрела чистенький вид, который портили только пыльные окна. Но мойку окон он решил оставить на потом. В конце концов, их можно закрыть занавесками. Посмотрев на них, Михаил понял, что их тоже давно пора постирать. А то и купить новые. Нет, уборка совсем не мужское дело.
Он побрился, оделся, не забыл захватить две банки оленины в подарок Сергеичу, и вышел из дома.
Но на свалку сразу не поехал, решив заскочить по дороге на кладбище. Смоленка уже вовсю зеленела. Он любил это кладбище за обилие зелени. И это были не молоденькие деревца, посаженные родственниками. Нет, это были могучие, старые деревья. Некоторые из них давно справили столетие.
Он гулял тут весной и летом. Старинные склепы, полуразвалившиеся надгробия – это кладбище хранило много секретов, которые открывало далеко не всем. Кладбищенские старожилы рассказывали, что есть тут склеп, тоннель из которого ведет прямиком в ад. Слышны, мол, оттуда странные звуки в полнолуние, виден отблеск адского огня, а забредшие туда люди никогда не возвращаются.
В это, конечно, не очень верили, но в полнолуние по кладбищу старались не ходить. Также рассказывали о подземном проходе в Смольный и Зимний дворец. Про памятник купцу Алексееву, в котором он замуровал все свое богатство, да только имя выбил другое. Сам купец сгинул во время революции, памятник остался, но его не найти, не зная особую примету. Много чего рассказывали и про призрак Шевченко, и про Ксению Блаженную – слушать было одно удовольствие.
У кладбищенских было два прекрасно оборудованных склепа, где они обитали. Чужаков не любили и принимали неохотно. А зачем, спрашивается? Кладбище - это значит всегда еда, выпивка, постоянный дом и заработок, дай Бог каждому. Да и баня недалеко.
Михаила тоже познакомил с ними его предшественник – просто так, для интереса. И Михаил не забывал, заглядывал к мужикам. То цветы купит, то бутылку с собой принесет. Именно за то, что любил он с ними посидеть ночами, да рассказы послушать, они хорошо к нему относились.
За воротами сидел калека. Скрючившись, выставил в проход грязную руку, раскачивался и просил подаяние. Посмотришь – всего беднягу скрутил паралич, сомнений нет. А на самом деле, попрошайка был из бывших циркачей и со своим телом мог проделывать удивительные вещи.
Михаил присел на корточки, сунул в ладонь десятку и сказал:
- Здорово, Санек! Как бизнес?
Калека перестал качаться, откинул со лба капюшон и просиял:
- Евгеньич! Сколько лет, сколько зим! Да нормально все, бабки уже прошли – ручку позолотили. Жмурика одного схоронили, батюшка сказал, на сегодня еще три повозки ждут. Сам-то как? Все на помойке?
- Типун тебе на язык, Санька! – Михаил суеверно сплюнул. – На свалке!
- Да ладно,- заржал калека.- Я ж шучу. Ты погулять или по делу?
- По делу. Цветы, значит, свежие есть?
- Я ж тебе сказал – похоронили уже. – Санек посмотрел за спину Михаилу и быстро сказал. – Иди к Иванычу, он даст. У меня вон народ идет, работать надо.
Его опять неимоверно скрючило, яркие глаза скрылись за капюшоном. – Ты приходи на неделе, шашлычок сварганим.
Михаил поднялся, посмотрел за ворота. К кладбищу шла небольшая группа людей, все в черном и с цветами. Хороший будет день у Санька.
В конце парадной аллеи, он свернул направо, затем налево и еще метров двести прошел по прямой. Здесь было тихо, в верхушках деревьев чирикали воробьи, от речки доносился плеск волн. Михаил дернул дверь в деревянный сарайчик – в таких раньше хранили инструменты. Заметил камень снизу, понял, что Иваныча нет, и спустился к реке.
Иваныч сидел на бревне с удочкой и смолил папиросу.
- Привет, рыбакам. – Поздоровался Михаил.
- Тихо ты, черт! – шикнул на него седой, как лунь, старик. – Всю рыбу распугаешь.
- Да какая рыба в такое время? Она только после обеда пойдет. – Михаил ничего не понимал в рыбной ловле, но знал, как разговорить старика.
- Что ты понимаешь, малявка? – старик аккуратно прикопал бычок в землю. – Сейчас тепло, рыбка греться на солнышко выходит. Вон, в ведре посмотри.
В ведре в кустах и, правда, плавал пяток небольших рыбешек.
- Мойва, однако! – Иваныч поднял желтый от табака палец вверх. – Самое время.
Михаил присел рядом, стараясь не намочить пальто. Здесь было принято, прежде чем приступать к делу, проявить интерес к другой - духовной жизни народа.
- Как дела-то? Весна…
Старик повозился в кармане, достал еще одну папиросу, засмолил:
- А какая у нас жизнь? Все спокойно, на то оно и кладбище. Рыжий повесился. – сказал он без всякого перехода.
- А чего вдруг? – Сильно удивляться не приходилось. – Нормальный вроде был мужик.
- Так за ним теща покойная приходила два раза. Сам рассказывал. А это верная примета, что скоро помрет. Встали на прошлой неделе, а он в березняке на суку висит. Может, сам, а может, помог кто, разве разберешь?
- Милицию не вызывали, конечно? – Михаил и сам знал ответ на этот вопрос.
- Зачем? Им лишняя работа, а нам проблемы не нужны. – Иваныч посмотрел на солнце и перекрестился. – Похоронили в старине. Ну, ты знаешь, почти там, где раньше братков закапывали.
Он это знал. В лихие девяностые, бывало, до пяти трупов подвозили по ночам. Бомжи за деньги закапывали их на старом участке кладбища. Там, где никто уже не навещал могилы. Позже это место сравняли бульдозерами и стали хоронить всяких богатых клиентов. Кости, на которые натыкались время от времени гробовщики, подкапывались еще глубже. Кто там проверять станет? Такое было время. А у самих кладбищенских места для похорон были давно намечены. Того – под одной могилкой, этого - под следующей. Старых могил на Смоленке еще много.
Клюнула рыба. Иваныч ловко подсек, блеснула на солнце чешуя.
- Эх, хорошая уха будет. Ты по делу или так? – Рыбка шлепнулась в ведро, а Иваныч уже надевал новую наживку.
- За цветами. Санек сказал, есть уже сегодня.
- Да-а. Только не очень густо. Тебе куда – к Армяну? Так ему мало будет. Вот вечерком бы приехал – уже хорошая партия была бы.
- Я передам, вечером сам к вам заедет. А ты мне, что получше сейчас подбери, ладно?
Старик закинул удочку, закрепил основательно на бревне и тяжело поднявшись, кивнул:
- Сделаем.
Иваныч отодвинул камень, распахнул дверь и в нос сразу ударил запах лилий. Михаил перестал любить эти цветы именно за то, что их часто приносили на кладбище. И теперь ему казалось, что все цветы в городе везут именно с погоста.
- Выбирай. – Старик посторонился.
Михаил выбрал три больших букета лилий, четыре с гвоздиками, и штук десять роз не в упаковке.
- Ну, и хватит на пока. – Он расплатился с Иванычем. – А что венки, плохо идут?
- Да нет, - Иваныч приладил обратно камень. – Нормально. Вот Армян меньше брать стал. Говорит, что плохо берут. А мужики нашли другого барыгу – так, тот берет по лучшей цене и еще спасибо говорит.
Иваныч пригласил Михаила на уху, но тот отказался и они попрощались.
На пятачке у Армяна было не протолкнуться. Его гараж, расположенный в самом конце длинного ряда вагончиков, осаждало человек десять. Гортанные голоса его соплеменников гулко разносились по округе. Одни спорили из-за цены, другие ругались, что качество цветов плохое, третьи и вовсе лопотали что-то так быстро, что было не разобрать.
Увидев Михаила, Армян замахал рукой – иди, мол, скорее. Михаил вытащил охапку цветов, оставив три розы себе. Представитель торгового племени тут же затащил его внутрь гаража, объявив перерыв.
- Что так мало, дорогой, да? Что так мало? У меня, видишь, народ нервничает, все товар просят. – Армян причмокивал, одновременно вынимая цветы из упаковок и сортируя их. – Что людям говорить? Ая-яй!
Весь гараж был завален цветами, пахло как в оранжерее. Но даже этот аромат не мог заглушить запах жадности, исходивший от продавца.
- А что ж ты сам не едешь? Иваныч говорит, мало товара берешь. Зачем тебе много везти? Это не моя работа, сам знаешь. Так, помогаю иногда.
Армян вытаращил на Михаила глаза в красных прожилках и стал очень похож на омара.
- Я не беру??? Я? Ара, что ты такое говоришь? Мне даже с точки не отъехать, столько народу приходит! Это они сами налево товар пускают, мне крохи дают. Это разве розы?? Это не розы, это дети какие-то! Вот у нас в Армении розы - так это да! С арбуз цветок! А денег я им нормально даю, - тут он пробормотал что-то на родном языке. – Совсем обнаглели. Что ж так мало-то привез…
- Не было еще. К вечеру много будет. А еще утром. Сам заезжай, мне некогда.
Армян намек понял, вытащил пачку денег из кармана, отсчитал, поглядывая на Михаила и хмурясь.
- Смотри, повысят цены, ты вообще разоришься. – Это Михаил просто так сказал – уж очень ему неприятен был этот человек.
Тот схватился за голову, причитая, что у него семья и дети голодают. Михаил глянул на округлое брюшко торговца и не поверил.
За гаражом гвалт опять возобновился, Михаила пытались дергать за рукава и спрашивать, когда будет еще товар. Михаил отрицательно покачал головой и барыги отстали, переключившись друг на друга.
Уже недалеко от Большевиков, Михаил разволновался. А вдруг ее сегодня не будет? Где тогда искать? Быстро припарковавшись, он вылетел из машины. Розы решил пока не доставать – пусть будет сюрприз. Отыскал у бульдозера Сергеича, вручил ему оленину, дав понять, что разногласия не испортили их отношений.
А сам все оглядывался – искал ее. И не находил. Времени было уже к полудню. Свалка собиралась обедать. Он решил обойти ее, может, увидит эту спину?
Урчали бульдозеры, готовясь ровнять очередной груз. Наконец, за очередным поворотом, он увидел ее всю. Она стояла, вскинув лицо к солнцу, зажмурившись. Спиной опиралась на балку. Он как шел, так и застыл. С закрытыми глазами, без этой смущающей его спины, она показал ему такой красивой, что он даже оторопел.
Что он ей скажет? Как подойдет? Михаил раздумывал недолго, подошел решительно и сказал:
- Здравствуйте, а я вас ищу.
Она открыла глаза и посмотрела на него. Глаза у нее были темные и очень живые. Вблизи стало видно, что она уже немолода, годам к сорока пяти. Но глаза были, как у девчонки – живые, с искоркой.
Женщина улыбнулась и просто спросила:
- Я что-то нарушила?
- Да нет, что вы. - Он смутился. – Просто я видел вас здесь пару раз и мне показалось, что вы что-то ищете. Вот, решил, что возможно, я смогу вам помочь.
На ее лицо легла легкая тень, между бровей залегла складочка.
- Да, знаете, я уезжала на пару дней, а когда вернулась, узнала, что соседи комнату вскрыли, стулья продали, а стол отнесли на помойку. Там была очень важная для меня вещь. Я узнавала – грузовик в тот день только сюда выезжал. Но мне кажется, что я ничего не найду – тут столько всего. Никогда не раскопаешь. Брожу тут уже три дня.
Михаил подумал и спросил:
- Стол ценный? И какого числа его привезли? Я думаю, надо сходить к главному. Если стол еще не закопали, то мы его обязательно найдем. Нужно было сразу к Сергеичу обратиться - он все знает.
- Да какой ценный! Его соседи пропить хотели, да не купили у них. Обычный стол. Письменный.
Сергеич обедал. На столе стояла открытая банка оленины, в казанке дымилась картошка, посыпанная укропом.
- Можно? – Михаил заглянул в окно. – Я не один. С дамой.
- Заходи, - Сергеич махнул рукой, приглашая. А Михаил порадовался, что не забыл про консервы.
- Порадовал ты меня мясцом-то. – Сергеич вытер рукавом усы. - Давненько я оленя не ел. Садитесь. В сторожке был только один стул, и Михаил уступил его женщине.
- Ну, и отлично. Мне по случаю досталась. У нас дело к тебе.
- Выкладывай.
- Вот,- Михаил замялся, сообразив, что имени женщины он не знает.
- Меня зовут Валентина Андреевна. – Представилась та.
- Да, извините, мы не успели познакомиться. Валентина Андреевна разыскивает свой стол.
Сергеич достал толстую папку, водрузил на нос очки:
- Какого числа? С какой улицы?
Валентина Андреевна послушно отвечала на вопросы. Сергеич мусолил папку и ворчал, что давно уже нужно новую завести.
- Так. 28-е, четыре часа дня. Доски, двери, лифтовое железо. Ну, это сразу на скупку ушло. Доски, шкаф, стол. Вот, наверное, это ваш и есть. – Он взглянул на женщину.
- А найти его можно?
- Сейчас посмотрим. Так… Это на рынок.. Это под бульдозер. Стол забрала Игоревна из пятого подъезда.
- Та, что на рынке торгует? – Михаил знал эту бабенку. Она торговала там домашними закатками и сушеными грибами.
- Она. Еще, дура, мужикам бутылку дала за то, что отнесли.
- Спасибо огромное, вы не представляете, как мне помогли. – Валентина Андреевна чуть не прослезилась. – А к ней можно зайти?
Сергеич почесал подбородок:
- Зайти-то можно. А вот отдаст она вам стол или нет – этого я не знаю. Она давно просила, ей на кухню большой нужен был.
- Ну, это уже наши проблемы,– сказал Михаил. – Спасибо.
Они вышли из сторожки и Валентина Андреевна спросила:
- Спасибо вам большое. Как вас зовут? А то я так и не знаю.
- Михаил Евгеньевич. – Задумчиво ответил Михаил.
Он сейчас решал гораздо более важную проблему. Они должны заехать к этой Игоревне, это понятно. А у него цветы в машине. Подарить сразу? И что сказать тогда?
- А вы не могли бы показать мне, где живет эта женщина, Михаил? Ничего, что я не по-отчеству?
- Ничего. Тогда и я буду звать вас по имени. – Улыбнулся он. – Сейчас съездим, посмотрим ваш стол. А что в нем такого, если не секрет?
Они медленно шли к машине.
- Да нет никакого секрета. Там у меня письма от сына в потайном ящичке лежали. Он в армии погиб. Я письма хранила. Все, что от него осталось.
- Извините,- Михаилу стало неловко. А он думал, что она какое-то женское барахло ищет.
- Ничего. Просто письма. А так больно стало, когда поняла, что никогда больше их не увижу.
Теперь Михаил не сомневался. Он подошел к машине, достал оттуда розы, и сказал просто:
- Это я вам вез. Вы мне очень понравились еще в первый день. Только я подойти не решался. Думал, вы бомж.
- А я и есть почти бомж – живу в бараке с соседями-алкоголиками. Все снести нас собираются, да десять лет не решаться никак. – Она поднесла цветы к лицу и вдохнула их аромат. – Мне последний раз сын цветы дарил, когда в отпуск приезжал. Спасибо вам большое…
Михаил был благодарен Валентине за то, что она не стала отнекиваться. Приняла цветы, искренно обрадовалась. Ему нравилась ее спокойная уверенность в себе. И то, что спина больше не была напряженной.
Они ехали и разговаривали так, будто были всю жизнь знакомы. Давно он не чувствовал себя настолько комфортно. И еще он точно знал, что теперь купит домой новые занавески…