Склероз
Анна Павловна шла домой. Под ногами поскрипывал первый снег, щеки приятно холодил ветерок. Она каждую неделю ходила в магазин и старалась прикупить ровно столько продуктов, чтобы хватило до следующего раза.
Анна Павловна была худенькой старушкой, с аккуратно уложенными в высокую прическу белыми волосами. Она жила одна, если не считать старого кота. Дети разъехались по разным городам и в гости приезжали редко. Дочь звала с собой, но она решительно отказывалась пока. Ходит, сама себя обслуживает, да и болячек серьезных у нее нет. Зачем детей обременять? Да и любила она свою маленькую квартирку.
Дом, где жила Анна Павловна, был построен еще в начале прошлого века, и располагался в уютном дворике, куда не доносился шум проспекта. Весной под ее окном цвели кусты сирени, на ухоженных газончиках красовались георгины и ромашки. В центре дворика сохранился круг от бассейна – в прошлом году туда тоже натаскали земли и засеяли анютиными глазками. В общем, двор благоухал с весны до осени.
Она очень любила посидеть с соседями на скамеечке у подъезда, поговорить и послушать. Во дворе была только одна парадная – остальные выходили на проспект. Домик был трехэтажный, на каждой площадке располагалось по одной квартире. Так что, соседей всегда было мало, все друг друга знали и чувствовали почти родственниками.
Квартира у нее была однокомнатная и занимала второй этаж. Чистенькая прихожая, где висели вешалка и настенное зеркало с полочкой для телефона. Направо – кухня. Небольшая, но все-таки целых шесть метров, она была обжита ею с любовью. Кружевные занавесочки, стол, покрытый ажурной скатертью. Картина на стене, вокруг цветы в горшках, очень приличная кухонная мебель.
Только холодильник был совсем новый – подарок сына. Анна Павловна сначала только ахнула – что ей в такую громадину класть? А потом поняла, что удобно. Сходила в магазин, все продукты в него убрала – свои и кота Барсика.
Из кухни вела дверь в комнату. Оттуда еще одна – в совмещенные ванную и туалет. Нестандартная планировка. У них в подъезде все квартиры были такие. Анне Павловне очень нравилось, что туалет и ванна далеко от кухни. А то, в новых домах как? Одни на кухне сидят, другие на унитазе, либо в ванной моются. И все слышно. Ну, неудобно же. Кто так строит?
Комната была большая - шестнадцать метров. Посередине стол круглый обеденный. Их выбрасывали в 60-е года, а она сохранила. Теперь наоборот, опять стали круглые покупать. А вечером красиво как: над столом абажур горит, на столе ваза с цветами. Углы комнаты в полумраке, телевизор мерцает экраном сбоку. И чай попить можно, и кино посмотреть.
На стене над диваном висели фотографии семьи в рамочках. Весь архив. И так это хорошо было – будто родные всегда с тобой. У дивана тумбочка прикроватная с ночником. Там и лекарства хранились, чтобы если прихватит - сразу достать. В другом углу шкаф двустворчатый, тоже старый, темного дерева. А у двери, что в ванную вела, сервант. Там пузатым хрусталем сверкали фамильные бокалы, хранились два сервиза и документы.
Еще в комнате у телевизора стояла кресло-качалка. Она давно сломалась, но выкидывать ее было жалко. На ней, в основном, спал Барсик.
В общем, уютная была квартира у Анны Павловны. И дом был уютный, и дворик.
Старушка вошла во двор и в удивлении остановилась. Затем вернулась на проспект, огляделась, посмотрела на номер дома. Все правильно, это ее дом. Снова вошла во двор. Двора не было. То есть, он, конечно, был, но был совершенно другим. Не было сирени, бетонного круга посередине, скамеечек. Не было, наконец, самого дома. На его месте стояло нечто стеклянно-бетонное и кончалось где-то за облаками. А на месте цветочных газонов влажно блестели ухоженными боками иномарки.
Пока Анна Павловна стояла и в недоумении смотрела на все это, ее заметили из будки охранники.
- О, смотри, опять Анна Павловна дома перепутала. – Сказал один из них. – Ты тут подежурь пока, пойду, провожу старушку.
Парень выскочил из будки и подбежал к женщине.
- Здравствуйте, Анна Пална! Заблудились опять? Я Сергей, помните? А вы теперь не здесь живете, а у дочки, в соседнем квартале. – Сергей участливо смотрел на старушку.
Анна Павловна будто очнулась.
- Ой, Сереженька! А я опять, видишь, пришла. Иду, задумаюсь, так ноги сами сюда и приводят. Совсем старая стала. – Она засмеялась мелким смехом, сконфузилась.
- Давайте я вас провожу. А то, вон, сумка у вас тяжелая. Из магазина идете? – Сергей легко забрал сумку, взял старушку под руку и они пошли со двора.
- Да, из магазина. Никак привыкнуть не могу, что переехала. И в магазин хожу тот же. – Анна Павловна семенила рядом, подстраиваясь под его шаг. – А тут-то теперь что – банк?
И Сергей, в который раз стал рассказывать старушке о том, как дом их расселил крупный инвестор, что им выплатили крупную сумму денег, как за ней приехала дочь. И совместными усилиями, они купили квартиру неподалеку, в хорошем сталинском доме, где и живут уже три года. Анна Павловна кивала. Теперь и она вспомнила то, о чем он рассказывал.
Этот милый парень привел ее домой первый раз полгода назад. Как раз перед Новым годом, покупая подарки, она первый раз вернулась сюда и долго не могла понять, что произошло. Сергей обратил внимание на старушку, одиноко стоявшую под падающим снегом. Привел в их охранную будку, напоил чаем. Вместе они достали ее документы и узнали, где она теперь живет. С тех пор Сергей не раз провожал старушку домой, когда она так забывалась. Иногда это делал его сменщик. Она с благодарностью посмотрела на парня.
Анна Павловна не знала, что ее дочь не раз прибегала сюда с небольшими подарками для ребят, просила, чтобы они не оставляли мать без присмотра, провожали домой. А Сергей, в свою очередь, просто с теплом относился к этой старушке и с удовольствием слушал ее рассказы. Его мать жила далеко и он надеялся, что в тяжелые минуты, ей тоже кто-то поможет. Потихоньку они дошли до ее нового дома и попрощались у подъезда.
Да, дом, в котором теперь жила Анна Павловна, был действительно хорош. И в квартире – большой и просторной – у нее была отдельная комната, где стояли все ее любимые вещи. Их перевезли вместе с хозяйкой. Зять даже кресло-качалку починил. Только Барсик отказывался теперь на ней спать – бывшая кровать качалась, и ему это решительно не нравилось.
Обставлена комната была, как в старой квартире. Все на местах – и стол посередине, и диван, и фотографии над ним. Только по ночам не стучала в окно ветка сирени, не было скамеечки с подружками, и Анна Павловна впервые в жизни стала хандрить. То сердце прихватит, то давление подскочит. Но это так, пустяки. Самое обидное, что у нее начала развиваться склеротическая болезнь. Это нравилось только Барсику, который стал получать корм в два раза чаще. Врач, вызванный дочерью, прописал необходимые лекарства и просил больше с ней общаться. А кому?
Ровесников Анны Павловны во дворе не было. Старые подружки звонили по телефону все реже и реже. А дочь с зятем, после переезда еле нашли работу, и теперь пропадали там целыми днями. Дочь советовала побольше гулять. Старушка с радостью согласилась. Когда работал лифт – гуляла в сквере рядом, заговаривала с собачниками и ходила по магазинам. А потом, вот, стала возвращаться в старый дом. Память отказывала все чаще.
Анна Павловна толкнула дверь подъезда и чуть не наткнулась на пожилого мужчину в шляпе, который выходил из подъезда.
- Простите, Бога ради! – извинился мужчина. – Я вас чуть дверью не ударил.
- Да что вы! – Это я чуть не дала вам по лбу.
Они произнесли это почти хором и рассмеялись.
- У вас сумка – позвольте донести до лифта? – Старичок галантно распахнул шире дверь и потянулся за ее сумкой. Но Анна Павловна проворно спрятала сумку за спину.
- А вы кто, можно узнать? Я никогда вас раньше не видела. А в подъезде всех знаю. – Она требовательно наставила на него палец.
Мужчина улыбнулся.
- Какая вы осторожная. Ну, и правильно. В теперешнее время нужно быть бдительным. – Он приподнял головной убор. – Разрешите представиться – Иван Лукич, ваш новый сосед с пятого этажа. М-да… Такое вот у меня имя.
Последнюю фразу он произнес вполголоса, задумчиво как-то. Анна Павловна поняла это по-своему.
- Ну, что вы! Это хорошее имя! Сейчас уже и молодежь старыми именами детишек называет. И церковные дают.
Он посмотрел на нее с некоторым удивлением:
- Что вы говорите, а я и не знал. Ну, так как - теперь позволите вашу сумку?
- А меня звать Анна Павловна. Вот и познакомились.
Она с некоторым смущением отдала, и Иван Лукич проводил ее до дверей лифта.
На следующий день у Анны Павловны разболелась голова. Барсик ложился на подушку, прижимался к затылку, пытался как-то помочь. Она умилялась, гладила кота, но боль продержалась до вечера. Пришла дочь и сделала ей укол. На другой день поехали к врачу, что-то там ей измеряли, брали анализы, проводили тесты. В итоге, она провела дома целую неделю. Это была хорошая неделя – дочь взяла три дня за свой счет и сидела с матерью. Готовила ей питье, давала лекарство по часам. Они много разговаривали в это время. А зять, до этого немного внимания уделявший теще, принес в подарок кислородный набор, о котором много говорили по телевизору. И они весь вечер пытались разобраться в инструкции, хохотали и потом по очереди пробовали дышать. Кислород в нашем городе – непозволительная роскошь.
В общем, на улицу Анна Павловна вышла почти через две недели. Свежий воздух кружил голову, и хотя ничего общего с кислородом не имел, тем не менее, был намного приятней. Она подстелила подушечку и присела на скамейку во дворе. За время пребывания дома, мышцы ног ослабли, и сегодня она решила просто посидеть и подышать на улице. Не ходить никуда.
На дворе уже было начало декабря. Со скамейки ей была видна часть улицы, уже украшенная разноцветными гирляндами. Город начинал готовиться к Новому году.
- Добрый день, разрешите присесть рядом? – послышался мужской голос.
Она повернула голову и воскликнула:
- Иван Лукич! А я и не слышала, как вы подошли. Садитесь, пожалуйста.
Мужчина удивленно приподнял брови, потом покачал головой, и осторожно присел рядом.
- Как вы живете? Справились уже с переездом?
Иван Лукич ответил не сразу. Он полез в карман пальто и достал старую трубку. Анна Павловна смотрела с удивлением.
- Вы курите трубку?
- Простите, я не буду, если вам мешает дым. – И он сделал движение, чтобы убрать ее обратно.
- Нет-нет, что вы! – она даже замахала руками. – Курите, пожалуйста! Курить трубку в наше время – это такая редкость. Мой покойный муж любил подымить. Но он курил обыкновенный Казбек. Хотя тоже хорошо пах.
На самом деле, Анне Павловне всегда нравился запах трубочного табака. И она сама подарила мужу трубку, но тот так и не научился ею пользоваться. В конце концов, они ее кому-то подарили. Сейчас, когда ее новый сосед раскурил табак, пахнуло на не ее далекой молодостью и крепким мужским одеколоном мужа.
- Так что там с вашим переездом? Вы не ответили.
- А-а. Простите великодушно, но вот мы с вами разговариваем, а я даже не знаю, как вас звать-величать,- ответил сосед.
Анна Павловна удивилась:
- А разве я тогда не сказала? Впрочем, это неважно. Анна Павловна.
Он кивнул, крепко выдохнул дым:
- А что - переезд? Я ж не один живу – с сыном. Раньше в комнате жил в коммунальной на Васильевском. Теперь сюда сын забрал. Перевезли кое-какие вещички, а остальное на помойку выбросили. Вот и весь переезд.
- Да? – Анна Павловна обрадовалась. – А я ведь тоже сюда три года назад переехала. Мы квартиру купили с дочкой. Только я вещи не выбросила, собой привезла. Память все-таки.
- Это у вас, женщин, память. А у нас – суровый мужской быт.
Они рассмеялись.
- Что-то стало холодать, не пора и по домам? – Иван Лукич потер замерзшие руки, аккуратно выколотил трубку о край скамьи. – В нашем возрасте простужаться вредно.
- Да, вы правы. А я тем более после болезни. Пойдемте-пойдемте.
Он подал ей руку, она поднялась, забрала подушечку.
- Какая вы молодец – я бы не додумался что-нибудь подстилать. – Иван Лукич аккуратно вел ее под ручку.
- А я давно привыкла. Устану ходить, сажусь. А скамейки бывают грязные, да и мокрые. Летом-то я газетку беру, а зимой – всегда подушечку. И теплее, и чище.
- Надо взять на вооружение. А вы часто гуляете?
Они дошли до кабины лифта, и как-то само собой получилось, что договорились встретиться завтра у скамьи в половине двенадцатого дня.
Собственно, так и появился у Анны Павловны новый друг. Они встречались почти каждый день. Гуляли, вместе ходили по магазинам. Иван Лукич привык делать на улице некоторые упражнения, и Анна Павловна быстро втянулась и делала их вместе с ним. Дочь смеялась:
- Ну, ты, похоже, влюбилась, мам.
Анна Павловна смущалась и отмахивалась от нее. Приближался Новый год. В городе поставили огромные елки, завесили их игрушками и гирляндами. С витрин махали рукавицами деды морозы, пушистые зайчики тащили за ними мешки с подарками, пахло мандаринами, и появились елочные базары. Анна Павловна с Иваном Лукичом полюбили гулять возле них. Ужасались ценам и с удовольствием вдыхали смолистый бодрящий елочный аромат.
- Какой там кислородный аппарат? – рассуждала Анна Павловна. – Вот это - настоящий кислород. Никогда голо болеть не будет. Я вам не рассказывала, что мне дети подарили?
Иван Лукич вздергивал брови, отвечал:
-Да, еловый лес – это самая польза для легких. Нет, не припомню.
Старушка удивлялась и начинала рассказывать. Так и гуляли. И эта зима казалась ей самой интересной за все время, что она жила в этом доме.
Как-то вечером после ужина, когда Анна Павловна мыла посуду, дочь вдруг сказала ей:
- Мам. Послезавтра уже Новый год.
- Я вообще-то, помню. А что? У вас какие-то планы? – Анна Павловна поняла, что хотела сказать дочка. – Так и идите. Что ж не погулять-то. Все равно я рано лягу.
- Да, планы у нас есть, мы к друзьям пойдем. Но я не об этом хотела сказать. А что, если тебе пригласить на праздник Ивана Лукича?
- Ивана? – Старушка так удивилась, что забыла назвать его по отчеству. – Это зачем еще? Я одна привыкла телевизор смотреть.
Дочь подошла, отобрала тарелку и усадила мать на стул.
- Особо, конечно, может и не зачем. Но ты подумай – ты одна. Он там тоже, небось, один будет сидеть. Вряд ли его сын останется в такой праздник с отцом. Тоже пойдет куда-нибудь. Вот я и подумала – вы так хорошо подружились, живете в одном подъезде – так разве нельзя просто позвать человека в гости? Вместе телевизор смотреть веселее. В общем, я тебе просто идею подкинула, а ты подумай. – дочь чмокнула ее в щеку и вышла.
А Анна Павловна задумалась, почему бы и, правда, не пригласить хорошего человека в гости? Она решила, что поговорит с ним, когда они пойдут гулять. И на следующий же день спросила его об этом. Иван Лукич засмущался:
- Да неудобно как-то. Но с другой стороны, не по улице же нам гулять ночью. – Он подумал. – Только я раньше девяти часов никак не смогу. Надо с сыном отметить – примета у нас такая. А он только в девять уйдет. Может, лучше вы к нам? – С надеждой спросил он.
- Э, нет – засмеялась старушка. – Кто ж к мужчине, на ночь глядя, в гости ходит? И потом, я вас по своему женскому праву – всегда выгнать смогу. А вы, даже если устанете, будете сидеть и мучиться, что вам меня выпроводить неловко.
Так они и решили.
Весь следующий день Анна Павловна посвятила уборке своей комнаты. Не то, чтобы там было грязно, просто следовало протереть пол, вытереть пыль, постелить праздничную скатерть. Затем достать и перемыть сервиз, пузатые бокалы. Она решила, что шампанское в праздник – самое подходящее наполнение ее хрусталя.
Дочери готовить - почти не помогала. Да та и не просила. Наблюдала с улыбкой за матерью. А 31-го принесла ей в комнату крошечную, но живую елочку. Они украсили ее старинными игрушками и мишурой. Поставили в центр стола. Комната сразу приобрела какой-то радостный и праздничный вид.
Бокалы сохли на полотенчике, сервиз сиял тонкими фарфоровыми боками на столе, даже праздничное платье было отглажено и повешено на дверцу шкафа. Анна Павловна с удовольствием оглядела комнату – теперь все было готово к празднику и гостю.
- Брысь, нельзя. – Сурово сказала она коту, который все пытался запрыгнуть на стол, чтобы изучить елочку. И ушла на кухню помочь дочери.
Та одной рукой месила тесто, а второй прижимала к уху телефон.
- …да-да. Нет, мы в десять точно уже будем. Хорошо, не беспокойся. Ты там решай, а мы подарок уже купили…
Анна Павловна охнула. Дочь быстро попрощалась и повернулась к матери.
- Ты чего? Болит что-то?
- Я про подарок совсем забыла! Что подарить-то?
- Ну, мам, ты дашь. Я аж испугалась. – Дочь облегченно отвернулась. – Да ну, ерунда какая. Вон, салатиков поедите, шампанское, тортик. Что еще надо-то?
- Не понимаешь ты ничего. – Серьезно сказала она. – Человек первый раз придет. И не просто в гости, а на Новый год! Обязательно подарок нужен. А я уже и придумала. Тебе очень надо помочь? А то у меня времени мало.
Дочь только отмахнулась, иди, мол. Анна Павловна скрылась в комнате на целых два часа. Затем вышла оттуда очень собою довольная и сказала дочери, которая была уже в праздничном наряде и красила губы у зеркала:
- Все, подарок готов.
- И что же это, расскажешь? – спросила та.
- Ни за что. До двенадцати - это тайна. И потом – неприлично спрашивать, кто и кому что дарит.
- Давай уже, одевайся, мам. Времени – скоро девять.
- Ой, правда. – И Анна Павловна убежала в комнату.
Иван Лукич опоздал всего на пятнадцать минут. Он пришел в отличном двубортном костюме, с цветами, шампанским и коробкой конфет. С удовольствием познакомился с зятем Анны Павловны, а дочери даже поцеловал ручку. Затем все сели за стол и проводили Старый год легкими салатиками и тостами. После чего супруги ушли в гости.
- Как вам моя дочь, Иван Лукич? – спросила Анна Павловна, чувствуя себя немного неловко.
- Они очень хорошая пара. А вот мой сын так и не женился до сих пор. Думаю, уже и не женится. Ему почти пятьдесят лет - люди в этом возрасте редко меняют свои привычки. – Он тяжело вздохнул. – Да и я, по правде говоря, уже привык, что мы с ним только вдвоем. А у вас есть внуки, Анна Павловна?
- Да, внучка. Но она учится в другом городе, приезжает редко. Кажется, уже тоже собирается замуж. Ей 23 года.
Они помолчали.
- А давайте включим телевизор? – предложила старушка. – Там уже юмористы, наверное, выступают.
- Конечно-конечно. Вам не кажется, что в большинстве домов именно телевизор делает Новый год праздником? И вы позволите мне закурить или вам мешает дым?
Анна Павловна включила телевизор и достала из серванта старую пепельницу мужа толстого фигурного стекла.
- Мы же говорили об этом – мне нравится трубочный табак.
Потом они долго смотрели новогодние передачи, обсуждали эстрадных звезд и, дождавшись боя курантов, торжественно выпили шампанского из старых пузатых бокалов.
Затем Анна Павловна достала из-под елочки сверток и вручила его Ивану Лукичу со словами:
- Это вам от меня. С Новым годом!
В свертке оказалась коричневая подушечка с желтым кантом. Иван Лукич растрогался.
- Дорогая Анна Павловна, спасибо огромное. А я все хотел спросить, где вы ее взяли, да не решался.
Она довольно рассмеялась:
- Нигде. Это я сама шью. Я заметила, что вы по-прежнему сидите на голой скамейке и решила сделать такой подарок. Вам нравится цвет? Мне кажется, он вполне мужской.
- Да, вы правы. Это мужские тона. Спасибо еще раз.
И они опять чокнулись бокалами.
Уже прощаясь, в прихожей Иван Лукич признался, что этот Новый год был самым приятным из проведенных им за много лет. Ему очень понравилась семья Анны Павловны, ее кот, и больше всего ее комната. Он сказал, что ощутил себя на какое-то время совсем молодым. Вспомнил, что у них тоже был когда-то круглый стол, за которым все пили чай и смотрели телевизор. И абажур над столом освещал юные счастливые лица теплым осенним светом.
Анна Павловна убрала со стола, тщательно вымыла сервиз и поставила обратно в сервант. Вытирая пузатые рюмки, она думала о том, как хорошо прошел сегодняшний вечер. И о том, что нужно обязательно пригласить в гости его сына, и сходить всем вместе куда-нибудь в театр. И вообще, думала о всяких приятных вещах, что были и будут, оказывается еще, в ее жизни. И о том, что она расскажет ему на их следующей прогулке.
Ххххххххххххх
Но Иван Лукич не вышел гулять, ни на второй день после Нового года, ни на третий. Через несколько дней Анна Павловна забеспокоилась и, по совету дочери, решила подняться к нему в квартиру, чтобы узнать, не случилось ли чего.
Она позвонила в дверь и услышала быстрые шаги. Это были шаги молодого человека. Дверь распахнулась, и Анна Павловна увидела высокого мужчину, немного полного, но очень похожего на Ивана Лукича.
- Здравствуйте. Вы – сын Ивана? Николай? – она заметила, что он смутился. – А я Анна Павловна – ваша соседка снизу.
- Да, здравствуйте, я так и понял.
- Иван Лукич не вышел на нашу обычную прогулку ни вчера, ни сегодня. С ним все в порядке?
- Да что вы на пороге-то стоите, проходите, пожалуйста. – Николай посторонился, пропуская ее. – На кухню, прошу, направо.
Планировка их квартиры была точно такой же, как у них, и Анна Павловна уверенно повернула направо.
- Садитесь, пожалуйста. – Николай явно не знал, что делать. – Вы чаю не хотите?
- Молодой человек, я не хочу чаю. – Она строго смотрела на него и говорила решительно. – Вы мне напоминаете одного из моих учеников, который не выучил урок и боится в этом признаться. Объясните толком – что с Иваном Лукичом?
Николай сел напротив, взял в руки салфетку и начал, опустив глаза:
- Дело в том, что у папы прогрессирующий склероз. У него уже случались приступы. Ну, в том смысле, что он ничего не помнил. Типа, провалов в памяти, понимаете? Вот, сейчас как раз такой приступ.
Анна Павловна на несколько минут потеряла дар речи. Склероз? Как у нее? Вот почему он иногда задавал одни и те же вопросы!
- Ну, так это не страшно. У меня тоже такой диагноз. Я две недели провалялась в постели после приступа. У него хороший врач? Вы делали анализы? Он дома или в больнице?
Николай с облегчением выдохнул и, уже решительнее, ответил:
- Да, конечно, мы все делаем, как нужно. Он дома.
- Давайте, я пойду взгляну, не нужно ли чего. У меня и кислородный аппарат есть – могу принести. Мне очень помогло.
Николай опять опустил глаза:
- Вообще-то, он, наверное, спит. И вообще, я очень вам благодарен за заботу, и за ваши прогулки. Особенно за Новый год – праздник, который вы ему устроили – просто окрылил его! Но, дело в том, что, я боюсь, он вас не узнает…
- Как? – поразилась Анна Павловна. – Совсем?
Она, По-крайней мере, еще не забывала своих родных и знакомых.
- Вы уверены? Это всегда так? Но вас-то он узнает?
Николай кивнул:
- Врачи говорят, что родные – это долговременная память, а вот новые знакомые – могут в памяти и не сохраниться. Хотя, они в этом не уверены.
Анна Павловна подумала несколько минут.
- Знаете, Николай, в конце концов, это может быть и не так. Врачи могут ошибаться. Пойдемте, я хочу на него посмотреть. Покажите мне его комнату. – И она решительно поднялась.
Николай тоже встал. Почесал затылок и сказал:
- Ну, если вы настаиваете… Может, и правда, вспомнит. Пойдемте, я покажу.
Они вышли в коридор. Перед дверью отца, Николай остановился и сказал шепотом:
- Я загляну сначала тихонько.
Он неслышно приоткрыл дверь и просунул голову в комнату. Какое-то время прислушивался, потом обернулся:
- Он спит, как я и думал. Но вы можете на него посмотреть, если хотите.
Анна Павловна согласно кивнула, и Николай посторонился, пропуская ее. В комнате был полумрак, горел только неяркий ночничок у дивана. Иван Лукич спал, по-детски подложив ладони под щеку. Вдруг его глаза приоткрылись, и он взглянул прямо на Анну Павловну, затем выпростал одну руку и подтянул к себе маленькую коричневую подушечку с желтым кантом. Прижал ее к груди и снова спокойно уснул.
Анна Павловна тихо закрыла дверь, повернулась к беспокойно глядящему на нее Николаю.
- Спит. – Сказала она. – Это хорошо. Пусть сил набирается. Я завтра аппарат все же принесу.- И, увидев, как молодой человек собирается что-то сказал, добавила. – Да не волнуйтесь. Вместе поднимать такого больного легче.
И пошла по коридору на выход. Обернулась на пороге.
- Да и еще, Николай. Если он меня не вспомнит – вы не переживайте. Будем знакомиться заново….
Романтика
Они познакомились случайно. Он приехал поговорить с местными копателями и заметил ее. Она стояла спиной недалеко от их группы и сосредоточенно что-то искала.
Собственно, она была там не единственной женщиной, но именно она привлекла его внимание. Помните героиню Гурченко в фильме «Вокзал для двоих»? Когда она шла по мосту, проводив своего Юру? Какая спина! Какое отчаяние в этих худеньких плечиках! Какая боль! Как можно играть такое СПИНОЙ??
Эта спина была такой же. Она просто вопила о помощи, взывала к ней. Спина выражала все отчаяние одинокой женщины, надеялась на помощь – и в то же время, ни капли в это не верила. Договариваясь о деле, он ни на секунду не переставал следить за женщиной. Лица он так и не увидел. Она переходила с места на место, брала что-то в руки, кидала. Ее маленький рюкзачок за спиной оставался пустым. Закончив переговоры, он осторожно двинулся следом, кивая знакомым, и даже дал десятку Ваньке-встаньке, которому никто никогда ничего не давал.
Она двигалась дальше, выискивая и высматривая. Он - осматривая и здороваясь. Женщина двигалась угловато, шарахалась от других, но не прекращала свои странные поиски. Наконец, видимо, устав, она просто присела на какой-то диван и сбросила руки.
Есть такое выражение отчаяния. Не наложить. Не положить. Не опустить. Просто сбросить руки с плеч. Уронить вместе с сумкой и застыть, думая о чем-то своем. Или не думая – это зависит от степени вашего горя. Так и сидела.
Волосы чуть длиннее плеч, пегие, челка заслоняет пол-лица, руки небольшие, но тяжелые какие-то. «Неужели-таки бомж?» - подумал он. Это было бы очень обидно. Его никогда не тянуло на спившихся женщин. Хотя среди них были и такие, что привлекли бы любого, если вставить дамам зубы.
Он тихо вздохнул. И решил уйти. Лучше несбывшееся разочарование, чем наоборот. Уходя, все-таки обернулся. Так и сидит. Уснула, наверное.
Злясь на себя за странную прихоть, он довольно зло поговорил с главным, и уехал. И всю ночь снилась ему эта неимоверно выразительная спина и еще что-то, чего он не доглядел.
На следующий день, приехав на свалку, он опять увидел ее. Она пробиралась между сваленного вчера мусора. Такая же, с той же спиной. Екнула что-то в сердце, и он не выдержал, спросил у Баночника:
- Новенькая?
- Кто? – Тот нервно оглянулся и посмотрел кругом. – Та?
Он указывал пальцем на существо неопределенного рода, которое орало на одного из грузчиков красивым русским матом.
Нет, - поморщился он. - Вот там, видишь?
Мужичонка прижмурился, вгляделся и выдал:
- Эта, что ль? Нет, она приходящая. Ищет чего-то, дура. Но бабки в казну платит за каждый день. Тебе зачем? Все исправно платит. Да и ходит всего ничего, не мешает…
- А что ищет, не знаешь? – он спрашивал уже без интереса. Он решил, что это очередной агент от антикварщиков. Но раритетов здесь не бывает. А если что, ей, в любом случае, они не достанутся. Стало как-то грустно и противно одновременно. Сам не знал почему.
- Да кто ее знает? Бабы – они ж без мозгов. Потеряла, небось, кольцо и надеется здесь найти, - мужик противно захохотал.
Он повернулся, и пошел было к выходу. И все-таки опять оглянулся. Женщина стаскивала какой-то матрас, на лицо падала прядь волос. Неожиданно это его разозлило – то, что лица не рассмотреть! Он пнул пивную банку прямо из-под рук мужичка и вышел за ворота.
Баночник не обиделся. Из-под его рук, ног, а бывало и из-под него самого, в жизни выбивали много банок. Он привык. Он собирал пивные банки, банки коктейлей, лимонадов и прочего, по всем городу. Звали его Иваном. Отчества он никому не называл. Он не был коллекционером. Но и не был бомжом. Он был предпринимателем. Так он себя называл.
Обычный пенсионер, не ветеран и не инвалид – ему просто хотелось хорошо кушать и иногда приглашать в гости друзей. Но пенсионных денег на это не хватало. И когда надоело выискивать банки в парках и мусорных бачках, ему попался пьяный мужичонка, рассказавший, что есть такая свалка на проспекте Большевиков, куда выбрасывают эти банки в диком количестве. Просто машинами. Иван сначала не поверил. Но очередной раз, получив тумаков в парке, он смазал старый велосипед, и поехал.
Его опасения превзошли все самые смелые ожидания. Банки привозили с пивзавода «Балтика» и действительно машинами. На заводе проводилась ежедневная отбраковка нестандартной тары, которая и вывозилась раз в месяц на Большевиков.
Очень быстро Иван понял, что сдавать такое количество банок в пункты приема – невыгодно. Во-первых, на него стали косо смотреть конкуренты, т.е. могли узнать источник дохода. А во-вторых, как бывший инженер и немножко еврей, он переоборудовал свой гараж под небольшой плавильный цех. Там он и плавил банки, сдавая алюминий за очень приличные деньги в пункты сбора, как металл – слитками. И жил теперь очень неплохо. Раз в месяц он позволял себе посещать ресторан на Горьковской, стал питаться продуктами с рынка. И начал потихоньку копить на крепенький «Москвич-412», о продаже которого договорился с соседом. На велосипеде много банок не увезешь. Ему нужна была машина.
На свалку привозилось много интересных вещей, которые можно было увезти только в багажнике. Он прекрасно помнил, как с завода Крупской, привезли и сбросили в бочке 200 килограмм настоящего горького шоколада. Вся свалка ликовала! Бочку распилили, шоколад резали на громадные куски и продавали всем желающим. Бомжам дороже – те продавали их в ларьки, где шоколад фасовали продавщицы на продажу. Местным сталкерам – дешевле – те брали для себя и детей. А таким, как Баночник – по сходной цене или в обмен на какие-либо услуги.
Шоколад был просто превосходный – Иван до сих пор помнил его вкус. Была бы тогда машина, он бы взял больше.
Или был случай, когда с какого-то корабля, отправленного на ремонт, привезли и сбросили все оборудование. А это тумбочки, шкафы, кровати сейфы… Много чего. Местные всегда платили водителям, чтобы те не сразу сбрасывали мусор. Человек по десять они, как муравьи, облепляли прибывшую машину и исследовали ее груз. Хорошие вещи выносились на руках, а хлам водитель сбрасывал на свалку. Там уже подключались бомжи рангом пониже и платили бульдозеристу, чтобы он какое-то время не утрамбовывал кучу. Им тоже доставалось немало, частью этого барахла они оборудовали свои жилища. А что получше - относили на блошиный рынок и сдавали барыгам по сходной цене. Он один раз сходил на «Блошку» и сдал какой-то мятый самовар, случайно обнаруженный в куче мусора. И неожиданно получил почти тысячу рублей! За сколько самовар продали, он предпочитал даже не думать.
Нет, эта свалка стала самой лучшей частью его жизни. Очень насыщенной его частью. И без машины уже было никак.
Иван тяжело вздохнул, посмотрел вслед уходящему мужчине и с еще большим рвением начал плющить свои любимые баночки.
Эта свалка не была совсем законной. Точнее, она была совсем незаконной. Власти района, конечно, об этом знали, но каждый имел с этого куш и предпочитал молчать. А куда, скажите, пожалуйста, выбрасывать отходы строительных организаций? На пищевую свалку за городом? Запрещено. Везти на отведенную для этого территорию – очень далеко и дорого. И, сломав какой-то очередной дом, пьяненький водила выгрузил первую партию груза на отдаленном пустыре.
Идея пришлась по душе его сменщику, а потом об этом узнали многие. И вот, уже второй год свалка ширилась и процветала. За самой свалкой был небольшой карьерчик, так что бульдозеристы лихо трамбовали туда мусор, освобождая место новым машинам.
Очень скоро на свалке появились люди. Сначала это были жильцы новых домов, которые искали доски и арматуру для ремонта. Потом любители острых ощущений, которым просто по-кайфу было бродить среди разрухи и старья. Затем появились бомжи, понастроили хибар и прочно обосновались на этой территории.
Свалка имела свои законы. Новоприбывшие тотчас препровождались к вожаку. Выборным методом им уже два года являлся Сергеич – сибиряк, кряжистый, очень суровый мужик. Обменяв квартиру в Красноярске, он думал обосноваться в Москве, пожить в столице. Но контора по обмену оказалась липовой, и Сергеич остался ни с чем. Одно время он снимал комнаты, затем скитался по знакомым, и, в конце концов, обосновался здесь. Сам не пил и пьянства не одобрял. Понимал, что без алкоголя многим просто никак, но следил строго, чтобы до предела не доходило. Проштрафившихся просто выгонял.
Поэтому, жившие здесь считали себя элитой и свысока посматривали на забулдыг из других мест. Его побаивались и уважали. Поговаривали, что где-то под землей есть у него камера, куда он сажает тех, кого следует наказать. Очевидцев не было, и от этого слухи казались еще реальнее.
Сергеич установил четкие расценки на все виды деятельности свалки. Такса шоферам, бульдозеристам, взносы чужаков - эти расценки были разумными и менялись только вследствие форс-мажорных обстоятельств. Также каждый был обязан сдавать определенный процент со своих доходов. У него были свои люди в милиции, в районной больнице, продавцы на рынках. Поэтому, на свалке вовремя получали медицинскую помощь, не задерживались в милиции и имели не самую плохую еду с прилавков. Все это требовало денег, это понимали, и дань платили исправно и в срок. Да и вопросы с конкурентами и наглыми пацанами из блатных, он умел улаживать быстро и бесконфликтно.
Многие селились парами. Сергеич был одинок, но родство душ понимал и на первое время снижал денежные взносы. В общем, его ценили. А это дорогого стоило в местах, подобных этому.
Другое дело, что жизнь этой свалки должна была скоро кончиться – район разрастался, и она занимала место под ближайшие застройки. Об этом не говорили, суеверно надеясь, что как-нибудь пронесет. Однако, Сергеич на «авось» полагаться не привык и потихоньку вел переговоры со знающими людьми о будущем.
Именно к этой категории «знающих людей» относился и он – Михаил Евгеньевич Вязов.
Он был немолодым человеком, уже к пятидесяти. Жизнь прожил тяжелую, научился во всех ситуациях находить компромиссы, и теперь отвечал за, так сказать, профсоюз неимущих. Звучная, но непонятная должность. Ее не найти в графе о трудоустройстве, и если ее не регламентируют законодатели города, это не значит, что ее нет.
Он тоже являлся выбранным главой от сообщества бомжей этого района. Таких как он, было столько, сколько районов в городе. Они называли себя регулировщиками. Встречались, обсуждая накопившиеся проблемы, разруливая неприятные ситуации, и они же решали, как поступать с выселенцами. (Выселенцы – это те, чьи места обитания постепенно прибирал к рукам город). Над ними тоже стояло начальство. Это начальство в глаза видели немногие. Лично он – только один раз. Именно начальство вело переговоры с руководством города и переводило свои неимущие колонны на новые места. Выгодно это было всем. Властям – потому что нелицеприятная ситуация напрямую их не касалась, а регулировщикам – тем, что все вопросы переезда решались полюбовно.
Нет, конечно, везде есть свои проблемы. И у этого города в городе – их было немало. Существовали неучтенные бомжи; бомжи, не желающие вступать в профсоюз и делится доходами; бомжи, полностью потерявшие человеческий облик – самая противная их разновидность. И категории граждан, к которым относились неуправляемые цыгане со своей империей, гастарбайтеры и прочая шушера. Все они доставлял немало хлопот, но все возможно регулировать, если есть желание и поддержка сверху. А она была.
У Михаила Евгеньевича была своя машина. Это роскошь досталась ему по наследству от его предшественника. Уходя на покой, в маленьком загородном домике, предшественник торжественно вручил ему ключи и дал напутствие:
- Помни, сынок. У каждого должно быть свое лицо. Даже у таких, как мы.
Михаил Евгеньевич понял и свою «копеечку» холил и лелеял, как ребенка. Дома своего у него пока еще не было, но гараж он прикупил сразу. Там держал своего коня, там же его и ремонтировал.
Сейчас он ехал по улицам города и жалел, что поговорил с Сергеичем грубо. Ну, разве тот виноват, что раздражает его какая-то тетка? Сергеич толковый мужик, с таким дело иметь – одно удовольствие. Не то, что с Коляшкой – есть у него такой вожак. Тот дурил, хулиганил, несколько его ребят посадили. Нет. Сергеич, настоящий хозяин – и себе цену знает, и слово свое ценит. Решив, что привезет ему в подарок оленины в банках, Михаил немного расслабился.
До его дома оставалось совсем немного, но он вдруг развернулся по встречке и поехал к другу.
Василий встретил его с улыбкой:
- Я думал, совсем ветерана забыл!
Михаил наклонился, обнял товарища за шею, привычно ударив коленку о колесо.
- Проходи, сейчас все организуем. – Василий ловко развернулся на коляске и покатил на кухню.
Михаил разделся, надел обязательные тапочки, и прошел следом. Василий уже вовсе нарезал хлеб и сало. Михаил усмехнулся и достал из пакета бутылку «Смирновки», копченую колбасу и баночку крабов.
- Черт! Вот знаешь, чем меня взять! – Василий вцепился в банку и стал рассматривать.
Михаил знал, что друг просто сам не свой от крабов, привык, когда жил на Дальнем Востоке. А этикетку изучал всегда – надеялся, что увидит название своего города. А срок годности проверял после того, как один раз отравился любимой закуской.
- От, молодец! А на фига я тогда сало резал? – огорчился тут же Васька.
- Не зря. Ты – лопай своих крабов, а я - твое сало. И где ты такое вкусное берешь? – польстил Михаил.
- Так однополчане присылают, я ж рассказывал. Настоящее сало, с Украины. – Он ловко достал из шкафчика тарелки и настоящие граненые стаканы. Рюмок Васька не признавал. Говорил, что из рюмок только дамы пьют.
Сели, разлили, намазали на хлеб: Васька крабов с майонезом, Михаил кусок сала с колбасой. Он не очень любил сало, но знал, что Василию будет приятно.
- Давай, выкладывай, с чем пришел. Вид у тебя какой-то потрепанный. Да не внешний,- Василий засмеялся. – Внутренний. Я ж тебя знаю. Случилось что?
Михаил вздохнул и задумался. Он знал Василия еще с Афгана. Ноги тот потерял уже здесь, работая в МЧС. Это давало ему большие льготы, чем ветеранам-афганцам, но не отнимало чувства неполноценности. Он преодолел его после наездов братков, которые пытались его заставить работать попрошайкой в метро. Васька тогда вызвал друзей, в том числе и Михаила, и братки навсегда оставили эту мысль.
Василий был неисправимым оптимистом, засев дома быстро освоил компьютер. И теперь искренне полагал, что не имеет значения, есть у человека конечности или нет - ведь весь мир у его «ног».
Михаил по-хорошему, по-дружески, завидовал той здоровой и сильной энергии, что била в Ваське. Тот нашел себе работу в интернете, там же девушку, женился, и сейчас они уже ждали первенца. Сегодня Ирина была у мамы на даче, и Михаил порадовался, что приехал в ее отсутствие. Беременные женщины его смущали, напоминали о давно забытом и больном. Была у него когда-то семья, да вся вышла. Осталась только комната в коммуналке, да редкие письма сына из Америки.
Они просидели до позднего вечера. Михаил много рассказывал про свою работу, и, в конце концов, про встреченную им женщину тоже рассказал.
- Понимаешь, беспокоит она меня. Вроде, ничего особенного – даже в лицо ее не видел. А свербит что-то внутри.
Василий уже убирал со стола:
- Так в чем проблема-то? Подойди, да познакомься. Заодно выяснишь, что она там ищет. В конце концов, ты ничего не теряешь.
И Михаил согласился. Простились тепло, и он уехал домой.
Солнце светило в окно, в полной уверенности, что спать в семь утра – преступление. Михаил сладко потянулся, сел в кровати и оглядел свое жилище. В лучах солнца стало видно, сколько скопилось пыли на комоде. Он не любил делать уборку, но сегодня посмотрел на это с другой стороны. К нему никогда не ходили гости – а вдруг теперь приедет дама?
Он прекрасно знал привычку слабого пола сразу хвататься за тряпку и начинать убирать. Это ему никогда не нравилось в женщинах. Как говорится, в чужой монастырь и далее по тексту. Поэтому, сделав пару упражнений, он отправился в ванную за ведром.
Ванная, конечно, была уже занята бабой Зиной. Он поражался этой старушке. Ей было лет, наверное, восемьдесят. Крепкая, строгая старуха, занимала дальнюю комнату у двери и жила одна. Были в ее жизни и БАМ, и целина, да много чего было.
Раз в неделю к ней наведывалась дочь с продуктами. Баба Зина не любила соседей, но к дочери переезжать отказывалась наотрез. «Вот доживу свой век, тогда комната вам и достанется», - она была твердо уверена, что дочь хочет продать ее жилплощадь.
Каждую неделю из-за ее двери доносился негромкий голос дочки и громкий бас бабки - «не поеду». И то сказать, она прекрасно справлялась сама: готовила, стирала, мыла в свою очередь коридор. А по утрам – фыркала и плескалась в душе. С молодости приобрела привычку обливаться холодной водой, и не было на его памяти ни одного дня, чтобы это правило нарушалось.
Поняв, что в ванную не попасть, Михаил вытянул ведро из кладовки, нашел чистую тряпку и набрал воды на кухне. Уборка заняла почти час. Комната обрела чистенький вид, который портили только пыльные окна. Но мойку окон он решил оставить на потом. В конце концов, их можно закрыть занавесками. Посмотрев на них, Михаил понял, что их тоже давно пора постирать. А то и купить новые. Нет, уборка совсем не мужское дело.
Он побрился, оделся, не забыл захватить две банки оленины в подарок Сергеичу, и вышел из дома.
Но на свалку сразу не поехал, решив заскочить по дороге на кладбище. Смоленка уже вовсю зеленела. Он любил это кладбище за обилие зелени. И это были не молоденькие деревца, посаженные родственниками. Нет, это были могучие, старые деревья. Некоторые из них давно справили столетие.
Он гулял тут весной и летом. Старинные склепы, полуразвалившиеся надгробия – это кладбище хранило много секретов, которые открывало далеко не всем. Кладбищенские старожилы рассказывали, что есть тут склеп, тоннель из которого ведет прямиком в ад. Слышны, мол, оттуда странные звуки в полнолуние, виден отблеск адского огня, а забредшие туда люди никогда не возвращаются.
В это, конечно, не очень верили, но в полнолуние по кладбищу старались не ходить. Также рассказывали о подземном проходе в Смольный и Зимний дворец. Про памятник купцу Алексееву, в котором он замуровал все свое богатство, да только имя выбил другое. Сам купец сгинул во время революции, памятник остался, но его не найти, не зная особую примету. Много чего рассказывали и про призрак Шевченко, и про Ксению Блаженную – слушать было одно удовольствие.
У кладбищенских было два прекрасно оборудованных склепа, где они обитали. Чужаков не любили и принимали неохотно. А зачем, спрашивается? Кладбище - это значит всегда еда, выпивка, постоянный дом и заработок, дай Бог каждому. Да и баня недалеко.
Михаила тоже познакомил с ними его предшественник – просто так, для интереса. И Михаил не забывал, заглядывал к мужикам. То цветы купит, то бутылку с собой принесет. Именно за то, что любил он с ними посидеть ночами, да рассказы послушать, они хорошо к нему относились.
За воротами сидел калека. Скрючившись, выставил в проход грязную руку, раскачивался и просил подаяние. Посмотришь – всего беднягу скрутил паралич, сомнений нет. А на самом деле, попрошайка был из бывших циркачей и со своим телом мог проделывать удивительные вещи.
Михаил присел на корточки, сунул в ладонь десятку и сказал:
- Здорово, Санек! Как бизнес?
Калека перестал качаться, откинул со лба капюшон и просиял:
- Евгеньич! Сколько лет, сколько зим! Да нормально все, бабки уже прошли – ручку позолотили. Жмурика одного схоронили, батюшка сказал, на сегодня еще три повозки ждут. Сам-то как? Все на помойке?
- Типун тебе на язык, Санька! – Михаил суеверно сплюнул. – На свалке!
- Да ладно,- заржал калека.- Я ж шучу. Ты погулять или по делу?
- По делу. Цветы, значит, свежие есть?
- Я ж тебе сказал – похоронили уже. – Санек посмотрел за спину Михаилу и быстро сказал. – Иди к Иванычу, он даст. У меня вон народ идет, работать надо.
Его опять неимоверно скрючило, яркие глаза скрылись за капюшоном. – Ты приходи на неделе, шашлычок сварганим.
Михаил поднялся, посмотрел за ворота. К кладбищу шла небольшая группа людей, все в черном и с цветами. Хороший будет день у Санька.
В конце парадной аллеи, он свернул направо, затем налево и еще метров двести прошел по прямой. Здесь было тихо, в верхушках деревьев чирикали воробьи, от речки доносился плеск волн. Михаил дернул дверь в деревянный сарайчик – в таких раньше хранили инструменты. Заметил камень снизу, понял, что Иваныча нет, и спустился к реке.
Иваныч сидел на бревне с удочкой и смолил папиросу.
- Привет, рыбакам. – Поздоровался Михаил.
- Тихо ты, черт! – шикнул на него седой, как лунь, старик. – Всю рыбу распугаешь.
- Да какая рыба в такое время? Она только после обеда пойдет. – Михаил ничего не понимал в рыбной ловле, но знал, как разговорить старика.
- Что ты понимаешь, малявка? – старик аккуратно прикопал бычок в землю. – Сейчас тепло, рыбка греться на солнышко выходит. Вон, в ведре посмотри.
В ведре в кустах и, правда, плавал пяток небольших рыбешек.
- Мойва, однако! – Иваныч поднял желтый от табака палец вверх. – Самое время.
Михаил присел рядом, стараясь не намочить пальто. Здесь было принято, прежде чем приступать к делу, проявить интерес к другой - духовной жизни народа.
- Как дела-то? Весна…
Старик повозился в кармане, достал еще одну папиросу, засмолил:
- А какая у нас жизнь? Все спокойно, на то оно и кладбище. Рыжий повесился. – сказал он без всякого перехода.
- А чего вдруг? – Сильно удивляться не приходилось. – Нормальный вроде был мужик.
- Так за ним теща покойная приходила два раза. Сам рассказывал. А это верная примета, что скоро помрет. Встали на прошлой неделе, а он в березняке на суку висит. Может, сам, а может, помог кто, разве разберешь?
- Милицию не вызывали, конечно? – Михаил и сам знал ответ на этот вопрос.
- Зачем? Им лишняя работа, а нам проблемы не нужны. – Иваныч посмотрел на солнце и перекрестился. – Похоронили в старине. Ну, ты знаешь, почти там, где раньше братков закапывали.
Он это знал. В лихие девяностые, бывало, до пяти трупов подвозили по ночам. Бомжи за деньги закапывали их на старом участке кладбища. Там, где никто уже не навещал могилы. Позже это место сравняли бульдозерами и стали хоронить всяких богатых клиентов. Кости, на которые натыкались время от времени гробовщики, подкапывались еще глубже. Кто там проверять станет? Такое было время. А у самих кладбищенских места для похорон были давно намечены. Того – под одной могилкой, этого - под следующей. Старых могил на Смоленке еще много.
Клюнула рыба. Иваныч ловко подсек, блеснула на солнце чешуя.
- Эх, хорошая уха будет. Ты по делу или так? – Рыбка шлепнулась в ведро, а Иваныч уже надевал новую наживку.
- За цветами. Санек сказал, есть уже сегодня.
- Да-а. Только не очень густо. Тебе куда – к Армяну? Так ему мало будет. Вот вечерком бы приехал – уже хорошая партия была бы.
- Я передам, вечером сам к вам заедет. А ты мне, что получше сейчас подбери, ладно?
Старик закинул удочку, закрепил основательно на бревне и тяжело поднявшись, кивнул:
- Сделаем.
Иваныч отодвинул камень, распахнул дверь и в нос сразу ударил запах лилий. Михаил перестал любить эти цветы именно за то, что их часто приносили на кладбище. И теперь ему казалось, что все цветы в городе везут именно с погоста.
- Выбирай. – Старик посторонился.
Михаил выбрал три больших букета лилий, четыре с гвоздиками, и штук десять роз не в упаковке.
- Ну, и хватит на пока. – Он расплатился с Иванычем. – А что венки, плохо идут?
- Да нет, - Иваныч приладил обратно камень. – Нормально. Вот Армян меньше брать стал. Говорит, что плохо берут. А мужики нашли другого барыгу – так, тот берет по лучшей цене и еще спасибо говорит.
Иваныч пригласил Михаила на уху, но тот отказался и они попрощались.
На пятачке у Армяна было не протолкнуться. Его гараж, расположенный в самом конце длинного ряда вагончиков, осаждало человек десять. Гортанные голоса его соплеменников гулко разносились по округе. Одни спорили из-за цены, другие ругались, что качество цветов плохое, третьи и вовсе лопотали что-то так быстро, что было не разобрать.
Увидев Михаила, Армян замахал рукой – иди, мол, скорее. Михаил вытащил охапку цветов, оставив три розы себе. Представитель торгового племени тут же затащил его внутрь гаража, объявив перерыв.
- Что так мало, дорогой, да? Что так мало? У меня, видишь, народ нервничает, все товар просят. – Армян причмокивал, одновременно вынимая цветы из упаковок и сортируя их. – Что людям говорить? Ая-яй!
Весь гараж был завален цветами, пахло как в оранжерее. Но даже этот аромат не мог заглушить запах жадности, исходивший от продавца.
- А что ж ты сам не едешь? Иваныч говорит, мало товара берешь. Зачем тебе много везти? Это не моя работа, сам знаешь. Так, помогаю иногда.
Армян вытаращил на Михаила глаза в красных прожилках и стал очень похож на омара.
- Я не беру??? Я? Ара, что ты такое говоришь? Мне даже с точки не отъехать, столько народу приходит! Это они сами налево товар пускают, мне крохи дают. Это разве розы?? Это не розы, это дети какие-то! Вот у нас в Армении розы - так это да! С арбуз цветок! А денег я им нормально даю, - тут он пробормотал что-то на родном языке. – Совсем обнаглели. Что ж так мало-то привез…
- Не было еще. К вечеру много будет. А еще утром. Сам заезжай, мне некогда.
Армян намек понял, вытащил пачку денег из кармана, отсчитал, поглядывая на Михаила и хмурясь.
- Смотри, повысят цены, ты вообще разоришься. – Это Михаил просто так сказал – уж очень ему неприятен был этот человек.
Тот схватился за голову, причитая, что у него семья и дети голодают. Михаил глянул на округлое брюшко торговца и не поверил.
За гаражом гвалт опять возобновился, Михаила пытались дергать за рукава и спрашивать, когда будет еще товар. Михаил отрицательно покачал головой и барыги отстали, переключившись друг на друга.
Уже недалеко от Большевиков, Михаил разволновался. А вдруг ее сегодня не будет? Где тогда искать? Быстро припарковавшись, он вылетел из машины. Розы решил пока не доставать – пусть будет сюрприз. Отыскал у бульдозера Сергеича, вручил ему оленину, дав понять, что разногласия не испортили их отношений.
А сам все оглядывался – искал ее. И не находил. Времени было уже к полудню. Свалка собиралась обедать. Он решил обойти ее, может, увидит эту спину?
Урчали бульдозеры, готовясь ровнять очередной груз. Наконец, за очередным поворотом, он увидел ее всю. Она стояла, вскинув лицо к солнцу, зажмурившись. Спиной опиралась на балку. Он как шел, так и застыл. С закрытыми глазами, без этой смущающей его спины, она показал ему такой красивой, что он даже оторопел.
Что он ей скажет? Как подойдет? Михаил раздумывал недолго, подошел решительно и сказал:
- Здравствуйте, а я вас ищу.
Она открыла глаза и посмотрела на него. Глаза у нее были темные и очень живые. Вблизи стало видно, что она уже немолода, годам к сорока пяти. Но глаза были, как у девчонки – живые, с искоркой.
Женщина улыбнулась и просто спросила:
- Я что-то нарушила?
- Да нет, что вы. - Он смутился. – Просто я видел вас здесь пару раз и мне показалось, что вы что-то ищете. Вот, решил, что возможно, я смогу вам помочь.
На ее лицо легла легкая тень, между бровей залегла складочка.
- Да, знаете, я уезжала на пару дней, а когда вернулась, узнала, что соседи комнату вскрыли, стулья продали, а стол отнесли на помойку. Там была очень важная для меня вещь. Я узнавала – грузовик в тот день только сюда выезжал. Но мне кажется, что я ничего не найду – тут столько всего. Никогда не раскопаешь. Брожу тут уже три дня.
Михаил подумал и спросил:
- Стол ценный? И какого числа его привезли? Я думаю, надо сходить к главному. Если стол еще не закопали, то мы его обязательно найдем. Нужно было сразу к Сергеичу обратиться - он все знает.
- Да какой ценный! Его соседи пропить хотели, да не купили у них. Обычный стол. Письменный.
Сергеич обедал. На столе стояла открытая банка оленины, в казанке дымилась картошка, посыпанная укропом.
- Можно? – Михаил заглянул в окно. – Я не один. С дамой.
- Заходи, - Сергеич махнул рукой, приглашая. А Михаил порадовался, что не забыл про консервы.
- Порадовал ты меня мясцом-то. – Сергеич вытер рукавом усы. - Давненько я оленя не ел. Садитесь. В сторожке был только один стул, и Михаил уступил его женщине.
- Ну, и отлично. Мне по случаю досталась. У нас дело к тебе.
- Выкладывай.
- Вот,- Михаил замялся, сообразив, что имени женщины он не знает.
- Меня зовут Валентина Андреевна. – Представилась та.
- Да, извините, мы не успели познакомиться. Валентина Андреевна разыскивает свой стол.
Сергеич достал толстую папку, водрузил на нос очки:
- Какого числа? С какой улицы?
Валентина Андреевна послушно отвечала на вопросы. Сергеич мусолил папку и ворчал, что давно уже нужно новую завести.
- Так. 28-е, четыре часа дня. Доски, двери, лифтовое железо. Ну, это сразу на скупку ушло. Доски, шкаф, стол. Вот, наверное, это ваш и есть. – Он взглянул на женщину.
- А найти его можно?
- Сейчас посмотрим. Так… Это на рынок.. Это под бульдозер. Стол забрала Игоревна из пятого подъезда.
- Та, что на рынке торгует? – Михаил знал эту бабенку. Она торговала там домашними закатками и сушеными грибами.
- Она. Еще, дура, мужикам бутылку дала за то, что отнесли.
- Спасибо огромное, вы не представляете, как мне помогли. – Валентина Андреевна чуть не прослезилась. – А к ней можно зайти?
Сергеич почесал подбородок:
- Зайти-то можно. А вот отдаст она вам стол или нет – этого я не знаю. Она давно просила, ей на кухню большой нужен был.
- Ну, это уже наши проблемы,– сказал Михаил. – Спасибо.
Они вышли из сторожки и Валентина Андреевна спросила:
- Спасибо вам большое. Как вас зовут? А то я так и не знаю.
- Михаил Евгеньевич. – Задумчиво ответил Михаил.
Он сейчас решал гораздо более важную проблему. Они должны заехать к этой Игоревне, это понятно. А у него цветы в машине. Подарить сразу? И что сказать тогда?
- А вы не могли бы показать мне, где живет эта женщина, Михаил? Ничего, что я не по-отчеству?
- Ничего. Тогда и я буду звать вас по имени. – Улыбнулся он. – Сейчас съездим, посмотрим ваш стол. А что в нем такого, если не секрет?
Они медленно шли к машине.
- Да нет никакого секрета. Там у меня письма от сына в потайном ящичке лежали. Он в армии погиб. Я письма хранила. Все, что от него осталось.
- Извините,- Михаилу стало неловко. А он думал, что она какое-то женское барахло ищет.
- Ничего. Просто письма. А так больно стало, когда поняла, что никогда больше их не увижу.
Теперь Михаил не сомневался. Он подошел к машине, достал оттуда розы, и сказал просто:
- Это я вам вез. Вы мне очень понравились еще в первый день. Только я подойти не решался. Думал, вы бомж.
- А я и есть почти бомж – живу в бараке с соседями-алкоголиками. Все снести нас собираются, да десять лет не решаться никак. – Она поднесла цветы к лицу и вдохнула их аромат. – Мне последний раз сын цветы дарил, когда в отпуск приезжал. Спасибо вам большое…
Михаил был благодарен Валентине за то, что она не стала отнекиваться. Приняла цветы, искренно обрадовалась. Ему нравилась ее спокойная уверенность в себе. И то, что спина больше не была напряженной.
Они ехали и разговаривали так, будто были всю жизнь знакомы. Давно он не чувствовал себя настолько комфортно. И еще он точно знал, что теперь купит домой новые занавески…