Надо было срочно сдавать на "права".
Он сам предложил ей это. Жить в Европе за городом, не имея возможности выезжать в центр, было бы довольно тяжко для нее. Он думал о ней, заботился и, кажется, любил. И теперь ждал обратно с правами и с документами для оформления брака.
Это все было похожим на чудо. Когда они прощались в аэропорту Копенгагена перед ее возврашением в Россию, она долго не могла высвободиться из плотного кольца его могучих рук. Он не хотел ее отпускать, он боялся, что она почему-нибудь не вернется. Глупый. Это был настоящий подарок судьбы. Большой, добрый и надежный. Лика всегда инстинктивно тянулась к таким вот сильным молчунам. Он говорил немного, но совершал конкретный поступок – забирал ее отсюда. Из этого беспорядка, повсеместного хамства и постоянной неуверенности в завтрашнем дне и страха нищеты. Не зря Лика верила в свою Судьбу. Причем, она не старалась ухватить ее за локоть, не ныла и не канючила : «Когда же счастье придет?», а именно ждала. Спокойно и уверенно, как ждут весны. Как-то бросила ей мимоходом цыганка на улице: «Красивая какая и какая неблагополучная. Но ты не суетись. Делай дело свое, а счастье само придет.»
Она и делала, как могла. Стояла за прилавком продовольственного магазина со своим непригодившимся высшим образованием и неуместной внешностью. Среди консервных банок и свекольных хвостов. И люди видели в ней эту неуместность, смотрели на нее, как на новогоднюю елку в начале слякотного марта и недоумевали: «Что она здесь делает?»
А теперь она не работала в магазине. Он дал ей достаточно денег. И на курсы по вождению, и на обратный билет и на безбедное существование.
Любила ли она его? Да, она спрашивала себя об этом. А что есть любовь? В чем она проявляется? В необходимости в человеке? В нежелании и невозможности жить без него? В безграничной самоотдаче?... Каждый по-своему понимает. Но когда она думала о нем, на сердце у нее теплело, а в его сильных руках она чувствовала себя защищенной. Он был ей нужен. Истосковавшейся в одиночестве, наскучавшейся по мужской любви.
Лика ходила на скучные лекции по теории вождения в темное полуподвальное помещение с протекающим потолком. Смирно изучала устройство автомобиля «Жигули», которое вряд ли ей когда-нибудь пригодится. Вечерами учила билеты, с азартным интересом решая задачки. И не могла дождаться распределения на вождение.
Диспетчер Нина щелкала семечки, смачно сплевывая шелуху в кулак.
- Она просится сдавать экстерном, уезжает заграницу, - сказала она Власову. Перед этим будущая иностранка принесла ей целый пакет презентов : две каких-то невиданных по красоте бутылки ликеров, шоколад и конфеты в пластиковой коробке, обернутые в золотистую фольгу и похожие на новогодние игрушки.
- А от меня что нужно? – Власов был хоть и молодым инструктором, но с лучшей репутацией в автошколе. И он отлично понимал, что с просьбой обучить вождению за десять дней могли обратиться только к нему.
Он увидел ее сразу. Примерно такие сплошняком уезжали заграницу. Она сидела за первой партой во втором ряду, как-то странно высвободив ноги из-за стола. «Не помещаются что ли?» - усмехнулся про себя Власов. Вся в черном, тонкая, бледнокожая, в какой-то странной шапочке из блестящей кожи. И смотрела в упор огромными серыми глазами...
«Я уговорю его, - подумала Лика. – Он хороший, это сразу видно».
Вождение увлекло Лику, как она и не ожидала. Она так полюбила эти маленькие «Жигули», это упоительное ощущение управления машиной! Власов, не смотря на все рассказанные ей байки о негодяях-инструкторах, которые ничего толком не объясняют, а только руки на красивые коленки складывают, оказался довольно славным человеком - терпеливым и интеллигентным. «Наверное, тоже жизнь заставила», - мимолетом подумала Лика.
Частенько звонил Томас.
- Водишь? Получается?
- Еще как!
- И сколько? Немного? Один, два?
- Чего? – не понимала Лика.
- Пострадавших.
Она любила его шутки.
Хохотала, лежа на диване, прижав трубку к уху и закинув ноги на стену.
- Теперь ты будешь за рулем, а я – сидеть рядом и пить пиво.
- Нет уж, никакого пива. Ты будешь контролировать ( keep control )
- Нет, я буду keep твою руку, - противился Томас и, подумав, добавлял : - А лучше две.
Лика хохотала от души:
- Это будет классная езда!
Лика вспоминала его красивые руки. Красота рук для нее много значила. Некрасивый духовно человек, на ее взгляд, не мог иметь красивых рук... Вспоминала его ладонь на своем колене, и ей хотелось к нему, в его машину с откидным верхом, к фантастически гладкой дороге, по которой можно нестись под двести, почти отрываясь от земли. Вспоминала потрясающие пейзажи, так стремительно пролетающие мимо, что становилось непонятно, где земля, где небо, где солнце, где горы, где море... Как будто природа щедрой рукой перемешала и разбросала по сторонам разноцветную мозаику своей удивительной красоты. И сумасшедший ветер, ласково и пугающе мощно треплющий ее волосы за спиной, и спокойную смешливую уверенность Томаса и ее безудержный смех и страх.
В общем, Лика считала дни до отъезда, и в конце концов их оставалось всего четыре. Она шла на вождение, запахнувшись в мех от пронзительного мартовского ветра. «Когда же придет, наконец, весна?» - посмотрела она на яркое холодное солнце, весело и нахально бьющее ей в глаза. «Ну как обычно в Питере, во второй половине мая» - поддразнило оно ее. А на сердце было тепло и весенне. У Лики уже цвела весна. Она подмигнула солнцу.. и замерла. А почему? Чему так радовалось ее сердце? Томасу? Изменившейся жизни, новым надеждам, вождению?
Она отошла в сторонку, присела где пришлось. Разглядывала машинально морщинки на кожаных перчатках и слушала свое расплескавшееся сердце. И все никак не могла его сосредоточить. «Неужели?» - спрашивала она себя ошеломленно. «Не может быть». Но это было так – она радовалась тому, что увидит сейчас Власова.
Алексей сидел в машине и читал газету. Точнее, он в пятый раз пытался прочесть абзац из четырех строк. До ее прихода оставалось минут десять. Еще было время подумать. Еще было время взять себя в руки, замуровать сердце, замкнуть лицо.
Как же это случилось? Зачем? Ему ничего не было нужно. Все состоялось. Любовь, семья, ребенок. И он любил их и не желал ничего другого. Все прочно, сердечно, правильно. Что ж вдруг так больно дернуло какую-то заскучавшую в сердце струну? Когда впервые, казалось, мимолетом подумал :а кто она? кому она? и какая она?... Или когда она однажды собрала вокруг себя на одном из сложных перекрестков весь имеющийся в округе транспорт, и он вдруг почувствовал ее обезоруживающую беспомощность, и заныло почему-то сердце.
Но какое дело ему до этой чужой женщины? И почему чужой она ему не кажется, хотя они сказали друг другу не больше десяти слов?
- Здравствуйте, - приветливо улыбнулась Лика, заглядывая не в глаза, а в самое сердце. Бросила через плечо сумку на заднее сиденье. Следом, не оборачиваясь, шапочку. Положила легкие руки на руль. Спросила, не глядя:
- Ну что?
- Едем, - не глядя ответил он.
У него была тяжелая работа, требующая внимания и предельной собранности. И обычно он хорошо справлялся с нею, но с этой женщиной он сильно отвлекался. Невольно – на нее, и усилием воли – от нее. И это двойная отвлеченность от необходимой ответственности ужасно выматывала. Она часто смотрела на него в зеркало заднего вида, и он отворачивался в окно, хотя должен был смотреть на дорогу. Почему? Чего он боялся? Что она поймет? Почувствует?.. Нет уж, он справится. Осталось совсем немного. Но как влекут эти оголенные по локоть руки, лежащие на руле. Как манят эти гибельные глаза. Туда, в глубину пропасти, из которой потом не выбраться.
В тот вечер Лика возвращалась домой длинной дорогой, большей частью пешком, пытаясь разобраться в сумбуре своих чувств. Она шла от метро очень медленно, наслаждаясь упоительной влажностью морозного воздуха и подставляя ладошку редким снежинкам.
Когда же это произошло? В какой момент она вдруг что-то почувствовала? Когда однажды он объяснял правила проезда перекрестков и вдруг куда-то потерялись его глаза. И она отыскала их, всмотрелась, и охнув, толкнулось сердце в грудь?
Или когда в очередной раз не выжала сцепление при переключении передач, и машина заглохла на полдороге?
- Но я же делаю, - почти жалуясь, удивилась она.
- Нет, не делаете, - подхватил он. Тон в тон. Нота в ноту. Он был с ней в унисон. И попал прямо в сердце, этим точным повторением ее ноты. И сердце, ее глупое бедовое сердце отозвалось, откликнулось. Разве это можно объяснить? Разве можно вообще как-то объяснить эту сокрушительную нежность к совершенно чужому человеку, это тайное блаженство, когда смотришь в его глаза? Как обычный человеческий интерес перерос в непреодолимое желание познания? Как же такое могло случиться? Что вдруг появился мужчина, который за несколько дней стал ей ближе и дороже Томаса. Человека, за которого она собиралась замуж.
Томас растапливал камин в своем большом доме.
На душе было неспокойно. Обычно он звонил ей раз в два-три дня. Звонил вчера. Что же не давало покоя? Почему непременно, немедленно хотелось услышать ее мелодичный голос, заручиться какими-то гарантиями? За что любил он эту русскую женщину? За непохожесть на своих? За красоту, нежность, ребячливость? За обезоруживающую беззащитность, когда утыкалась светловолосой головой в его плечо? Или вдруг – неожиданная отстраненность, почти пугающая обособленность... Он чувствовал, ее не посадишь как птичку в золотую клетку, и принимал ее условия и уважал за это еще больше. Как-то попытался - по справедливости, казалось - проявить мужской характер. Думал, за ним побежит, улаживать будет. А она молча поднялась на второй этаж и через пять минут стояла перед ним в своем легком пальто и с чемоданчиком в руке. И спокойно, дружелюбно попросила:
- Отвези меня, пожалуйста, в аэропорт.
Вот тогда он и понял, как сильно боится ее потерять. Уговорил, умолил, оставил.
А ночью лежал, не спал, глядя в темноту тревожными глазами. И осознавая ,наконец, что забег на длинную дистанцию в поисках любимой в тридцать семь лет завершился. Он полюбил ее. Со всем – с ее независимостью, эмоциональностью, непостоянством. За доверчивость и тепло, за внезапные слезы и скучающий профиль, за нежное, сумасшедше отзывчивое тело... За что еще? Он не анализировал, он любил. Он думал о ней постоянно и был с ней «на одной волне». И сейчас «волна» давала серьезные помехи. Он не мог понять, он просто чувствовал, что-то случилось.
Дома Лика, не включая света, не раздеваясь, закурила сигарету. Сигарета засветилась оранжевым огоньком, создавая ей общество.
- Нет-нет, это просто желание, - то ли с удивлением, то ли с испугом сообщила она ему, и тот притаился тихонько, не осуждая и не оправдывая.
- Оно начинается здесь, - Лика положила руку на живот, и огонек замер в руке, смущаясь ее откровенности.
- Но почему? Откуда оно взялось?! – нервно взмахнула она рукой, и тот взметнулся следом, ища вместе с ней ответа.
- Это он, он. Это идет от него. И не может быть других причин, - уверенно твердила Лика, и огонек кивал, соглашаясь.
- Ведь у меня Томас, - то ли сказала, то ли спросила Лика. – Господи, но как же он мне нравится! Что же мне делать, - застонала вдруг жалобно, обхватив голову руками.
Темноту квартиры разорвал пронзительный телефонный звонок.
Это был Томас.
- Ты сегодня обо мне не думаешь? Забыла меня? – сходу спросил он.
- Почему? – растерялась от неожиданности Лика.
- Я просто спрашиваю.
- Помню, думаю, - кусая губы, врала она.
Огонек жег руку.
Алексей стоял у окна и смотрел в темноту невидящим взглядом, устремленным в себя. Туда, где незаметно поселилась эта полудевочка-полуженщина, как птичка на жердочке. И пела свои странные сладкие песни и клевала его издерганное сердце. Наестся досыта и улетит в дальние страны, оставив сожалеть и кровоточить. Чувствует ли она, понимает? В последний раз куда-то исчезла ее легкость, и не напевала уже, а смотрела вперед притихшими серьезными глазами. Может, о своем думала? О чем? – замутилось, заревновалось вдруг. Какое ему дело?! Еще три дня и – прощай, златокудрая сирена. И вновь наступит покой и радость повседневнего бытия. С ужинами, с баталиями и возней с Сашкой, с телевизором или книгой на ночь и с хорошим сексом. А наступит ли?..
На кухню вошла Тамара.
- Уснул, - сообщила она и прислонилась к спине мужа. Спина не отозвалась, молчала.
- Пошли спать, - бесцветным голосом сказал Алексей. – Я сегодня очень устал.
«Не надо, не надо, не надо», - приказывала себе Лика на следующий день, когда урок вождения подходил к концу и она выхватывала в зеркале заднего вида бегущие от нее, спасающиеся глаза. И душа таяла от нежности и понимания.
- Можно задать Вам вопрос? – услышала она вдруг свой голос, неровный и срывающийся.
- Спрашивайте. – Власов сидел за рулем. Они возвращались в центр. Он смотрел на нее в зеркальце заднего вида.
Она молчала.
- Чему Вы так загадочно улыбаетесь?
- Я боюсь, что мы врежемся, - расхохоталась Лика.
- От Вашего вопроса?
- Да! – смеялась она. – А я еще пожить хочу!
Он молчал. Он был таким вот. Не спрашивал и не дергал. А внутри чувствовалась такая сила!
- Вы хотите меня? – тихо-тихо спросила она, обмирая от своей неожиданной пошлости, не тонкости, не-, не-, не-, глядя в его глаза и изо всех сил пытаясь удержать на месте заметавшееся сердце.
Его взгляд замер в одной точке, как споткнулся. То ли не расслышал, то ли показалось, то ли не мог поверить. Потом метнулся к ней, распиная на спинке сиденья и, наконец, вернулся на дорогу. А глаза потемнели, как тучи перед дождем, такие же влажные и тяжелые.
- Ну и прямые же у Вас вопросы.
«Теперь не врежемся» - одновременно сожалея и облегченно вздыхая, подумала Лика.
Он молчал, не отрывая больше глаз от дороги. А она как-будто услышала его ответ. Было страшно, азартно и весело. И душа пела, заходясь на высокой ноте блаженства!
«И что теперь с этим делать?» - спрашивал себя Власов, мчавшись на предельной скорости и едва уворачиваясь от встречных автомобилей.
Что делать с бриллиантом, который случайно обнаружил у себя в кармане и точно знаешь, что ты его туда не клал?
Теперь между ними была тайна, как не родившийся ребенок, которого каждый уже любил. Тайна связывала и разъединяла, влекла и отталкивала, делая их мужчиной и женщиной, ближе и дальше одновременно которых не было. И каждый смотрел на часы, с трудом отпуская минуту за минутой. В одном длинном-длинном дне наступал час праздника, смятения и счастья...
На следующий день Лика видела в зеркале его сияющие глаза и плотно сомкнутые губы. Одновременно. Это был его ответ, его “нет”. И только на одном из перекрестков на красном свете, когда она повернула к нему лицо, он окунулся в него, как в блаженство.
- Что смотрите? – спросил, защищаясь.
- Наслаждаюсь, - просто ответила она.
И подумала: А разве для того, чтобы любовь осуществилась, нужна физическая близость? Ведь любовь уже есть. И счастье есть. Вон его счастье, на смятенном лице, в сиянии глаз, которое не спрячешь ни за какие солнцезащитные очки. И ее – голосит на все лады, норовя вырваться наружу, как река из берегов во время наводнения! Но почему же так мало этого счастья?! И как хочется почувствовать его тело всеми нервами оголенной кожи, услышать стук сердца у своего, и переплестись, и слиться, как может слиться лишь вода с водою. И взорваться к небесам фонтаном наслаждения!..
И это так возможно!.. И невозможно одновременно. Она понимала его, потому что жила с ним в одном душевном измерении. Имя ему? А зачем все называть своими именами? В молчании порой гораздо больше правды. Вот оно, их молчание... Разве оно молчит?
На последнее занятие Лика шла спокойная и смирившаяся. Он прав. Так будет лучше для них обоих, и не только для них. У него своя жизнь. У нее другое будущее. Их пути не совпали. Да и что бы дал этот миг счастья? Разве во время безудержной жажды нам хватает одного глотка? А если захочется еще и еще? А если переплетутся тела и души так, что не распутать потом, не растащить? Он прав. Есть ответственность. И перед мужчиной, обладающим этим качеством, она преклонялась.
Она села в машину и первое, что увидела, - его потухшие глаза. «Это прощание» - подумала она и включила зажигание.
В шесть утра Лика встала, собралась и поехала в ГАИ.
Теорию она сдала быстро, но перед вождением ее трясло. От предстоящего экзамена, от предстоящей встречи. Последней.
«Скоро все это кончится», - подумала Лика, выпуская предпоследнего сдающего. Силы были на исходе.
Следом в машине, прямо за спиной ехал Власов. И в какой-то момент она обернулась. Он не отворачивался, смотрел в упор. Прощался.
...Подходила ее очередь. Он видел, как она расчесывает волосы. Потом вышла из машины, сбросив шубу. В черном костюмчике, с тонкой талией – он больно зацепился глазами от неожиданности, - юркнула в машину к инспектору. Поехали.
Она сдаст. Он постарался. Он сам сделал все возможное, чтобы ускорить их расставание...
Проехала довольно гладко, хорошо припарковалась. Сидели, еще о чем-то говорили с инспектором, смеялась..
А потом вышла ему навстречу. Счастливая.
- Я сдала, - сообщила, радостно улыбаясь.
«Ну вот и все,- подумал он, – счастье от сдачи экзамена затмило грусть от расставания со мной. А я?.. Это – мои проблемы».
Лика видела его опрокинутое лицо. Ни улыбок, ни поздравлений. Он обогнул ее, как мешавшее на дороге дерево, сел в машину и повез инспектора в ГАИ.
«Почему?» - спрашивала она себя, чувствуя то ли вину за собой, то ли истинную причину.
Алексей съехал на обочину дороги и остановился. По пути он купил пачку сигарет, хотя бросил курить лет пять назад, и с наслаждением затянулся. Мир с вызревающим весенним солнцем и пробуждающейся природой сиял звонкой и беспощадной красотой. Напоминая ее. Самое унизительное было то, что он сбежал. Но если б не сбежал, то сдался. Он мог сдаться, мог. Пусть поиграет, помучает напоследок. Но он не один. Есть еще детские глаза, через которые не переступить. Да и зачем, по большому счету. Ее за границей дожидаются, все-равно уедет. Поваляет недобитую мышку пушистыми лапками да съест. Со всеми потрохами. Со спокойной семейной жизнью, построенной на любви, между прочим!.. Да о чем он?! Она уже все съела. Такая женщина сама пришла к нему и протянула на ладонях шальное, желанное и такое возможное счастье. Только возьми... Может и стоило нырнуть с головой, и насладиться и насытиться счастьем по самую макушку? А там уж выплыл бы как-нибудь... А что сейчас? Сидит на обочине. Жизни, любви. И солнечный праздничный мир смеется над ним. А в сердце дыра, как от пули... Интересно, что она сейчас о нем думает? Наверное, что он – последний трус. И правильно. Прощай, душа-девочка и прости. Иногда в жизни приходится быть трусом. И если бы ты знала, сколько мужества для этого необходимо!
«Теперь мы два полюса одной планеты, - твердила себе Лика, идя утром в автошколу. – И наша встреча невозможна. Это данность. И надо уметь принять ее.»
- Уезжаете? – спросила Нина дружелюбно.
- Да, сегодня в два часа дня самолет. Спасибо Вам за все. А это, - она достала из сумки небольшой сверток, - передайте, пожалуйста, Власову вместе с моей благодарностью.
Нина смотрела вслед удаляющейся Лике, и ей хотелось догнать ее, как в детстве - уходящую маму, крепко за нее ухватиться и громко, в голос зареветь: "Возьми меня с собой!". Но она только запустила руку в карман и, суровея глазами, вытащила очередную горсть семечек, сплевывая в кулак вместе с шелухой всю горечь от своей несложившейся жизни...
За Ликой заехала подруга Ольга на машине, чтобы отвезти в аэропорт. Лика, упакованная во все черное, как монахиня перед службой, почти не накрашенная, курила одну сигарету за другой.
- Пожалей меня, - жалобно попросила она.
- А чего тебя жалеть? Тебя кто-то обидел?
- Мне плохо. У меня душа болит.
- Дура твоя душа, - не пожалела Ольга. – К такому мужику едешь, только завидовать можно.
Лика отвернулась, заплакала.
Ольга с удивлением смотрела во влажные аквамариновые глаза.
- Господи! Ты – ненормальная. Зачем тебе все это? Какой-то инструктор по вождению...
- Он такой хороший, - беспомощно всхлипнула Лика.
- Мало ли хороших?
- Я умираю от нежности, когда смотрю в его глаза. И он так близок мне почему-то.
- А Томас? Ты же его не бросишь?
- Нет.
- А он свою семью?
- Нет.
- Ну и все, - удовлетворенно подытожила Ольга и успокоила: - Пройдет.
- Пройдет, - эхом подхватила Лика. – Так и жизнь пройдет.
- Это – блажь.
- Это – любовь.
- А Томас?
Самолет набирал скорость. Все. Прощай, бедная Россия. И Он... Храни вас Господь. Самолет выровнялся и взял курс на другую жизнь.
А внизу, под серебристыми крыльями иностранного лайнера, по серой асфальтовой ленте меж черно-белых прогалин мчался, выбиваясь из последних сил, маленький синий “Жигуленок”.
Лика шла, почти бежала по вылизанному аэропорту Копенгагена, и чемодан тарахтел следом, стуча и отдуваясь одним колесиком. Она плакала и улыбалась, и мужчины оборачивались ей вслед.
А там, вдалеке стоял Томас – высокий, счастливый, с охапкой роз. Он видел, как она приближается, и сердце толкалось у горла. Полы ее длинного пальто разлетались, разлетались любимые волосы. Она вернулась, она здесь – единственная, такая нужная ему. Он крепко обнял ее, наклонился, целуя слезы на глазах. Нет, больше он не отпустит ее в эту странную страну, где ей пришлось столько страдать.
Алексей сидел в машине и заканчивал слушать кассету с музыкой, которую она ему передала. Зачем? Чтобы продолжать терзать и мучить? Нет. Просто она хотела оставить ему частичку своей души. Хоть так, но быть с ним. Она не боится боли. Может быть, страдание – это и есть высочайшее проявление жизни, на самой кульминационной ноте?
Кассета закончилась, и он выключил магнитофон.
Грубо обрушилась тишина. Исчезли музыка, краски, надежды. Оставались боль и долг. И необходимость жить дальше.
Он поднялся наверх. Тамара встретила у порога. Пряча тревогу, заглянула в глаза. Он улыбнулся, как мог.
Из комнаты с гиканьем выбежал Сашка. Алеша подхватил его на руки, прижал к груди крепко. Маленькое сердечко громко и часто билось, такое беспомощное еще сердечко. «Я нужен тебе, мой сын. Ты можешь быть уверен в своем отце. Я буду всегда с тобой. Вопреки всему.»
Подошла Тамара, прижалась мягким боком, обняла их. И он принял ее в кольцо своих рук.
Так и стояли, и теплый свет лампы падал сверху на три макушки – большую, поменьше и совсем маленькую.
А ночью небо мучилось, не в силах пролиться первым весенним ливнем.
И они засыпали, каждый в объятиях другого.
Но когда все уснули, две души взмыли вверх и метнулись в поисках друг друга. И никакие тысячи километров, никакие границы не могли остановить их. И они нашли друг друга, любили, ласкали, лелеяли. Молча говорили, смеялись, пели и плакали... Плакали и пели...
И небо взорвалось, наконец, торжествующим громом – первым громом весны!
И пролилось пронзительным облегчающим плачем – первым весенним ливнем!
А там, высоко-высоко, выше грома, выше ливня, выше неба – выше ВСЕГО – две души, обнявшись, кружились в вечном и нежном хороводе любви...
Вопреки всему.