Акцент весны
«Жил-был художник один…»
С некоторых пор меня мучает вопрос: почему русскому Художнику всегда в России голодно и страшно? Почему тот, кого Бог чмокнул в темечко при рождении, обречен страдать и прясть из этого плодотворного глагола, столь обожаемого старинной русской традицией, впечатляющие по силе и эмоции творения: могучие, как волны океана, полотна, дрожащие на острие пронзительности песни, половодные симфонии, чарующие образы, впечатывающиеся в наше сознание на века. Почему человек живой, чуткий, и талантливый должен унижаться корявой повседневностью, вступая в недостойный его гения базарный диалог с номенклатурой и цензурой. Это странно еще и оттого, что живет русский Художник в стране, в которой чуткость души – национальное свойство характера.
В кирзовых сапогах ассинизатора советская власть топталась по миру Булгакова, Ахматовой, Цветаевой, Набокова, Блока, Окуджавы, Высоцкого и иже с ними. Выхолащивала и кастрировала, подрезала садовыми ножницами орхидеи, пробивающиеся сквозь воинствующий чертополох. Ножом мясника вырезала сердцевину, втайне мечтая быть, как они – эти взъерошенные воробьи больших и малых городов, безумные и голодные, вечно шатающиеся по чужим углам, замерзающие, не только телом, но и нутром.
Все эти грустные мысли пробудил во мне премьерный спектакль Молодежного театра на Фонтанке «Абанамат!», пронзительный акцент нынешней весны.
Двери хлопают
Спектакль, увиденный в момент сезонной депрессии, неожиданно распахнул невидимое окошко в сознании. Не то, через которое по воле Петра Великого все русское хлынуло в Европу, а заморское – наоборот – на русские просторы. Крошечное окошечко на чердаке, где среди пыльного хлама, хронической усталости, бабушкиных сундуков, набитых вещами советского быта, ложных идей и золотой лихорадки, мы все живем в тщетной надежде на плодородные нивы, мягкий климат, вкусные продукты и всеобщую любовь. Через это окошечко, как через третий глаз, все видится в истинном свете.
Спектакль «Абанамат!» - это диагноз, гипнотический сеанс, виртуальная реальность и акт изгнания бесов одновременно. Как говорила Римма Маркова в «Покровских воротах»: «Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонита!». «Абанамат!» режет по-живому с первых же моментов: с первой же декорации, в которой начинается и заканчивается с десяток драматических жизней этой истории. Она «как бы» о Сергее Довлатове. Режиссер спектакля Лев Шехтман настаивает на «как бы», потому что по его собственным словам «не любит ряженных», поясняя, «неважно, как герой выглядит, важно играть суть того, что с ним происходит». Но как только возник в усеченном треугольнике декорации герой по имени Сергей (актер Юрий Сташин), как только «дал жару» в стройном повествовании о своем отце и деде, так сразу стало ясно, о ком речь. Это довлатовский сборник рассказов «Наши» стал смысловой основой спектакля. Это его интонации, его стремительный, авторский слог, увлекающий зрителя не по поверхности жизни, но вглубь ее.
Все повествование выдержано в благородном стиле «простой человеческой истории»: честный эмоциональный рассказ, тонкий слой юмора, горчинка прямолинейности, редкие штрихи сожаления, не переходящие в жалость к самому себе, хлесткая ирония. Доминантой над всем - искренне «почему». Почему именно так, почему именно в этой стране, почему с такой нелюбовью к тем, кто болеет любовью к ней, такой рваной по краям и жестокосердной.
Слушаешь рассказ Сергея об отце, с вкраплениями кратких и хлестких реплик матери (актриса Алла Одинг), и чувствуешь, как слезает короста с неживого образа могучей советской империи. Слышишь сентенции отца Доната (актер Валерий Кухарешин), всю жизнь безуспешно пытающегося жить по катехизису творца, и натыкаешься на невидимую колючую проволоку, опутывающую все человеческие жизни той поры.
Пространство спектакля (художник-постановщик Семен Пастух) – дощатый пол, «как бы» коммунальный коридор, распахивающий зрителю свои объятья, и сужающийся в перспективе до одной единственной двери, символизирующей то торговую лавку, то «трон» народного судьи, то, прости господи, общественный сортир. Слева и справа – тоже - двери, двери, двери, общим числом одиннадцать. Они хлопают, протестуют, открываясь-закрываясь, втягивают и выплевывают участников истории. Двери - деревянные порталы в прошлое и настоящее, в больницу, концлагерь, любовь, навсегда потерянное, но незабытое. По дощатому полу поперек ездит маленький столик, за которым ужинает Сергей с немногословной супругой («Вам чай или кофе?»), на нем же подписываются документы на эмиграцию.
И возникает невидимая, но ощутимая, словно хирургический шов, боль: неужели это все про мою страну? Про страну, в которой был первый крик, первый шаг, первый класс, первая любовь, почти как в тургеневской «Асе», первый Новый Год и первый крах в августе 1991-го? Неужели это про мой мир, отгороженный от мира общего колючей концлагерной проволокой, за которой из последних сил огромные ватные куклы танцуют с актерами гибельное танго «Черные глаза». Хореография Сергея Грицая, его «пластическая партитура» - это музыкально-художественные образы целых жизненных фрагментов, интонационные акценты спектакля. Есть такие эмоции и жизненные дилеммы, которые могут описать только музыка и танец. И вот спадает пелена, умирают те, кто должен был умереть, преданные своими друзьями по партии, коллегами- писателями, сгинувшие в психушках, а те, кто не захотел умирать, оказались перед выбором…
«Вам чай или кофе?»
«Вам чай или кофе?» - реплика, которой супруга Сергея – Лена (актриса Анна Геллер) цементирует их супружеские отношения дважды в день – утром и вечером. Этой же фразой главного героя сводят с ума в кафе Дома Писателей, не давая надежд на творческую реализацию. Выбор невелик. В мире, где одиннадцать дверей, но 8 стульев, - места хватит только самым расторопным, - черный телефон, стены, покрашенные сверху в белый, а снизу – в зеленый цвет, и один на всех сортир, вопрос «Вам чай или кофе?» - звучит, как издевка. Умереть от пьянства и невозможности писать или же уехать с одним чемоданом навсегда, пройдя сквозь дверь-портал в будушее, где живут по человеческим законам, но нет заветных аплодисментов? Усеченный треугольник судьбы – вот наше жизненное пространство, в котором вершина, и та не как у людей. «Шахматы, балет и черный воронок» - суть-формула нашей Родины, бесконечно беспощадной к своим детям.
Спектакль долог по времени – более трех часов, суров, как хирург, отсекающий опасные иллюзии, старателен, как шахтер, работающий на глубине. Он проникает в грудную клетку децибелами людских голосов, примитивных частушек, визгом тормозов машины, под колесами которой гибнет человек, тактами бетховеновской «К Элизе». Многослоен «Абанамат!», пестр, подобно армянскому рынку (все-таки Довлатов по деду - армянин), он вместил в себя многоликость характеров, где есть великие, глупые, подлые, ничтожные и талантливые, сильные, честные, но беззащитные. Он обнажает мир голодный, злой и скандальный, в котором даже семейная жизнь – «смесь обыденнности и бездушия». Мир неуютный, напоминающий унылые больницы, в которых впору умирать, а не выздоравливать. Мир, в котором уход человека символизирует пустая кровать, а прорыв к свободе – блок японских сигарет.
«Уезжать легче, чем оставаться» - говорит Борис (актер Владимир Маслаков), брат Сергея. Это мысль не только про то время, но и про сегодняшнее. Про стремительно разрастающийся людской поток, хлынувший из нынешней России в Европу и Америку. И все, кто уезжают сейчас, делают это по тем же причинам, что и герой «Абанамата». Ничего не изменилось, вплоть до страдающей души русского Художника. Того самого, который всегда один, у которого всегда один единственный выбор: «Чай или кофе?», который даже при собственном жилье живет как сирота.
Из ниоткуда - в ничего
В любом художественном творении мы ищем утешение, не совсем правильно именуемое, как «happy end». Но в «Абанамате» его нет. А есть заключительная часть спектакля, где фраза главного героя «Четвертый год я живу в Америке» должна нести облегчение, ибо кажется, на первый взгляд, желанной «сбычей мечт». До тех пор, пока дочь Сергея, сменившая нежное платьице на «американский прикид» - джинсы, футболку и бейсболку, грубым голосом несносного подростка говорит отцу: «Тебя, наконец, печатают? А что изменилось?». И отец отвечает: «Ни-че-го». И опять на сцену врываются «танцующие под дождем». Как когда-то, на родине, они окружают Сергея, завлекая в иной мир, который когда-то мнился спасением. На короткий миг он даже становится их пленником, пытаясь прорваться с чемоданом в руках к жизни иной. В конце танца ему вновь предлагают «чай или кофе», но он уже не выбирает ни того, ни другого.
Спрашивается: чем опять недоволен русский Художник, ведь после долгих мытарств он живет в стране, где есть много того, что нашим брезентовым сознанием воспринимается как роскошь. В этом мире бедного русского Художника печатают, - вот она заветная Шамбала, - его творения увидели свет, их читают, он уже не чувствует себя голодным и холодным. Но только сейчас приходит осознание, что мир, в который он столь рьяно стремился, так и не стал родным. Не потому ли, живя, в далекой Америке, «по ту сторону усеченного треугольника», он вспоминает детство, и своего немногословного деда (актер Юрий Сташин), угрюмого мизантропа, не пожелавшего покинуть родной дом во время землятресения. Вспоминает, как однажды утром дед уходит от родных - к обрыву. И со свойственной кавказским людям лаконичностью, за мгновение до того, как шагнуть в пропасть, зычно произносит: «А-ба-на-мат»…
Да, простит меня режиссер «Абанамата!», но я плакала как ребенок, чью маму жестоко обидели. При этом, понимая, что все сказанное – горькая правда. Оправдываться бесполезно, возражать – тем более. Остается только возрождаться, наливаться сил, расцветать, выкарабкиваясь из под ледяной корки нашей всеобщей судьбы робким, но упорным подснежником…