– Снимаю воображаемую шляпу... – написала я своему другу, похоронившему недавно человека, которого он хорошо знал. Он этого человека знал, а я не знала... Как утешить своего друга, если горевать с ним наравне – и нелепо, и нечестно... Поэтому в знак уважения к его горю я только склоняю голову и снимаю воображаемую шляпу.
Но тут возникает вопрос: как снять воображаемую шляпу? – В своем воображении и снять... Подносишь к ней, воображаемой, руки, пытаешься снять, да при этом воображаешь, что никак не снять – ленты запутались... У меня всегда все запутывалось – ленты, шнурки, отношения...
И ленты, запутавшись, слишком обращают на себя внимание, и я смущаюсь – это все в воображении моем. Смущаюсь и от собственной неловкости, и от того, что ленты – не черные, не траурные. А я не хочу держать наготове дома траурные ленты, накидку, платок...
Мы живем, нарожали, кто сколько успел, детей, нам показали наших внуков – кому сколько успели. Но мы уже снова покачиваем люльку, снова нянчим – каждый свое горе:
– Ай, люли-люли-люли – не торопись, горюшко, не расти – успеешь...
Горе ждет любого из нас, но я не хочу его ждать, не хочу быть готовой к нему и испытывать в горький час горькое удовлетворение от того, что мне нашлось, как внешне отобразить свое горе...
Вообще-то дамы и не должны снимать шляпы, но я настолько привыкла представлять себе схемы поведения в виде обобщенных, никаких, бесполых, человечков. А род обобщенный совпадает в грамматике с мужским. «Каждый человек (он!) должен...».
Да и снимание шляпы в образе обобщенного, то есть равного мужскому, человечка, выучено мною в обществе, где обобщенные мужчины снимали шляпу, в то время, как более конкретные, то есть родные мне по крови, мужчины должны бы были эту самую шляпу надевать или хотя бы носовым платком, желательно, чистым, прикрывать голову... Были бы, должны бы, но... И этих «но» было так много, что я выросла такая, как выросла. И не жалею – мне нравится жить такой, какая я есть. Я простила многих и научилась прощать себя – колоссальное достижение, выводящее из тупиков. А я нередко умудрялась себя загонять в таковые. Те, кто помнят меня подростком, может быть, помнят это обо мне. Или не помнят? Может быть, и близкие друзья оказывались в подобных тупиках, и я этого так же не знала и не помню о них, как они не знали и не помнят обо мне? Обошелся ли без этих, казавшихся безвыходными, ситуаций хоть кто-то из нас? Может быть, это просто свойственно всем, свойственно возрасту – и все тут?
Как снять воображаемую шляпу? Сначала нужно ее вообразить и, воображаемую, надеть. И только когда ее неожиданно сдует ветром, и ты огорчишься потере – уж очень она была оригинальной, прямо-таки вызывающе оригинальной (совсем не в твоем характере), ты вернешься к собственной сущности и со временем поймешь, до чего же она была нелепа, эта воображенная шляпа...
Конечно, чаще всего, шляпа воображается похожей на одну из тех, с которыми пришлось иметь дело в жизни. Например, на ту, что я покупала для отца. Таскать папу по магазинам не позволяла его болезнь, и я перебирала мужские шляпы, прищурившись, чтобы представлять себе в зеркале не свою физиономию, а папину: овал лица у нас был похожий...
Или на ту дикую шляпку с полями, которую я соорудила себе из дедушкиной черной еврейской шляпы, сильно уменьшив ее цилиндр по высоте и нашив какую-то ленту на место стыка. Эта-то шляпа у меня и слетела в речку, когда я вела на экскурсию свой класс.
Правда, был и еще случай, когда с меня слетел головной убор, и тоже в речку – в горную...
Но это уже была каска, которая в течение всего похода сползала мне на глаза, так что я не видела ничего, кроме носков своих "вибрамов". Ремешок лопнул на последнем переходе, каска сиганула в бурные воды, и я увидела, как прекрасен мир.
Каску эту мне перед нашей поездкой на Кавказ принесла со стройки подруга по школе инструкторов туризма. От рождения каска была оранжевой, но с тех пор настолько пообшарпалась, что я, заинтересованная скорее в красоте и атрибутике, чем в безопасности как таковой, сильно расстроилась. И тогда подруга принесла мне с той же стройки целый литр густотертых цинковых белил... Перекрашивать даже бывшую оранжевую, но все же когда-то оранжевую, каску в белый цвет я отказалась. Веселые друзья предложили нарисовать на каске хотя бы белые горошины. Это тоже исполнено не было, тем не менее, прозвище Мухомор закрепилось за мною на годы... Литровая банка с белилами была принесена уже к поезду, девать ее было некуда, и краску загнали кому-то по дешевке прямо в поезде.
Если снова прищуриться, то вспомнится и мужская каракулевая шапка – сколько зим я ее проносила? Рейс за каракулевыми шапками из Ленинграда в Котлас сделала я бесплатно. С железной дороги – это был один из способов подработать в студенческие каникулы – я уволилась, но временное удостоверение было еще действительно, и я нанялась к проводнице-матерщиннице тете Клаве бесплатной помощницей. В Ленинграде каракулевых шапок не было, и заказов у меня была уйма. В том числе одну, мужскую, потому что других там не было, шапку я купила себе и носила ее козырьком назад. Если на меня смотрели спереди, то козырька сзади не было видно, и моя шляпа выглядела вполне обобщенно. Ну, а если смотрели сзади – то что ж, я была лихим таким матросиком, хулиганчиком и еще черт-те чем, и почему бы мне было не носить шапку козырьком назад?! Вполне в духе обобщенной идеи...
Вот так – целое эссе... А вопрос-то был простой: как снять воображаемую шляпу?