The first mate.
Любознательный читатель, конечно, уже перевел на русский язык заголовок этой главы. Так называлась по-английски моя должность первого помощника капитана.
Еще во время моей работы на «Василии Верещагине», 11 июля 1988 г. Приморский крайком КПСС открыл мне визу на загранплавание, после чего я получил паспорт моряка (морская версия загранпаспорта).
Однако, для плавания в экономических зонах иностранных государств и для заходов в иностранные порты, кроме наличия такого паспорта, требовалась еще способность свободно изъясняться на английском языке - устно, письменно и посредством радиосвязи - в зависимости от обстоятельств.
В составе учебного комбината ВРХФ имелись постоянно действующие курсы английского языка, на которых группы комсостава периодически проходили переподготовку в течение трех месяцев, с отрывом от работы, но с сохранением денежного содержания. Командиры, успешно закончившие курсы, получали соответствующие справки, 5-процентную надбавку к окладу и назначение на суда, совершающие загранрейсы.
Когда в ноябре 1988 года я пришел к заведующей курсами с заявлением о приеме на учебу, она, учитывая практически полное отсутствие у меня начальной языковой подготовки, а также мой возраст, (через два месяца мне исполнялось 57 лет) отказала мне в приеме. Педагогический опыт подсказывал ей, что я не смогу осилить этих курсов, и ей придется объясняться с руководством по поводу впустую затраченных на меня средств. Однако я был весьма настойчив, и милая женщина, в конце концов, уступила. Я был зачислен на курсы.
С этого момента началась моя героическая трехмесячная учебная эпопея, о которой я и сейчас не могу вспоминать без содрогания.
Занятия проводились, естественно, на английском языке, методом «мозговых атак» и в высоком темпе. Преподавательница, обходя класс, останавливалась около каждого курсанта и задавала вопрос, на который надо было ответить в течение пяти секунд. Если ответа не последовало, то она переходила к следующему курсанту. Программа обучения была разбита на несколько тематических блоков: судовождение, международные правила ведения радио-переговоров с судами в море и с береговыми службами, составление писем и документов, правила и законы, действующие в экономических зонах различных государств, взаимодействие с портовыми, таможенными, лоцманскими службами, заказы и получение разного рода снабжения в иностранных портах, здоровье членов экипажа, болезни и организация лечения на берегу, общеупотребительная бытовая тематика при нахождении на берегу (городской транспорт, магазины, рестораны, цены и т.п.), и, наконец, грамматика английского языка.
Каждый тематический блок вел отдельный преподаватель. Таким образом, в течение одного учебного дня, сменяя друг друга, с нами занимались три-четыре преподавателя, и каждый из них оставлял нам домашнее задание, включавшее в себя грамматические упражнения и лексический материал (всего до ста новых слов ежедневно). Все это надлежало выполнить и выучить до утра, ибо на следующем занятии без этих слов невозможно было ответить на очередные вопросы преподавателей.
Придя домой и поужинав, я садился за уроки и просиживал иногда всю ночь, чтобы на следующее утро, в восемь часов, вновь предстать перед укоризненными взорами своих учителей, так как хронически не успевал выполнить и половины заданного.
Моим коллегам по курсам, конечно, было намного легче, ибо изучаемая лексика и грамматика были им уже хорошо знакомы, требовалось лишь освежить кое-что в памяти. Я же был среди них белой вороной и каждый раз, когда преподавательница отходила от меня, не дождавшись внятного ответа, чувствовал себя дебилом (почему-то мой ноутбук подчеркнул это современное и весьма употребительное слово как ошибку)!
Первый месяц прошел для меня в моральных и физических муках, но результаты неравной борьбы были плачевными. Заведующая пригласила меня в свой кабинет, и, стараясь быть предельно деликатной, предложила оставить курсы, поскольку задача, которую я поставил перед собой, представлялась ей невыполнимой. Однако смириться с поражением и отказаться от задуманного – это было не в моих правилах. Я заявил о своем твердом намерении окончить курсы с положительным результатом, для чего употребить максимум усилий, и дал слово, что непременно выполню свое обещание, чего бы мне это ни стоило.
Я был оставлен на курсах и стал работать еще напряженнее. Все три месяца я ни на минуту не отвлекался от занятий. Когда я находился дома, то радио и телевизор не включались, русская речь не звучала. В таком же режиме проходили и воскресенья, отведенные для отдыха. На ночной сон оставалось, как правило, не более четырех часов в сутки. Накапливалась усталость.
Наконец, в середине второго месяца обучения появились первые признаки усвоения мною грамматического материала. Еще через полмесяца я уже не уступал в грамматике своим коллегам. Тем временем в моей голове начал складываться и некоторый словарный запас, который понемногу увеличивался.
Все это привело к тому, что в течение третьего, последнего месяца я включился в общий процесс обучения наравне со всеми. К тому времени мой словарь надежно усвоенных слов насчитывал две тысячи, и еще столько же слов требовало периодического повторения. Этого, на первых порах, должно было хватить для работы в загранрейсах.
По окончании курсов я сдал экзамены на твердую четверку и, не скрою, остался весьма доволен собой. Это была маленькая победа.
После работы на теплоходе «Кутузово» я получил назначение на транспортный рефрижератор «Остров Карагинский». Это был крупный теплоход водоизмещением 15669 тонн, построенный на шведской судоверфи «Линдхольм». Советский флаг был поднят на нем в октябре 1970 года. Длина судна составляла 150,5 метра, ширина у миделя – 20,5 метров, высота борта на шкафуте (в самом низком месте) – 12 метров. Судно имело четыре морозильных трюма для перевозки рыбопродукции или других скоропортящихся грузов, а также танки для перевозки дизельного топлива (объемом в 3260 куб.м.) и пресной воды (объемом в 500 куб.м.). В полном грузу оно развивало скорость 18,4 узла. Численность экипажа составляла 60 человек, включая судового врача. В просторном салоне при каюте первого помощника могли свободно расположиться для беседы или занятий 30 человек, т.е. половина экипажа.
До мая 1990 г. я сделал на «Карагинском» четыре зимних рейса в Охотоморскую и Беринговоморскую экспедиции, которые прошли как обычно. Упомяну лишь два незапланированных эпизода.
В середине января «Остров Карагинский» работал в ОМЭ в северо-восточной части Охотского моря. Закончив приемку груза с плавбазы «Североуральск», мы начали сниматься со швартовых. На «мосту» находился капитан, кормовой швартовой партией, как и положено, руководил второй помощник. Погода была довольно свежей, корабли бились бортами друг о друга, резиновые кранцы за бортом визжали и хрюкали, как испуганные поросята. Суда лежали в дрейфе, ветер был прижимным, поэтому, чтобы разойтись, капитану нужно было машиной отбить корму от борта плавбазы, после чего отойти от нее на заднем ходу. Но работать машиной было нельзя из-за опасности намотать отданные швартовы на винт. Капитан Кузнецов нервничал и кричал по рации на корму, чтобы быстрее выбирали шпринг . В ответ молодой «секонд» несколько развязно, с подчеркнутым спокойствием, докладывал:
- Выбираем со скоростью шпиля!
Наконец, он доложил, что за кормой чисто, и капитан дал ход. Через несколько секунд машина была застопорена, т.к. стало ясно, что мы все-таки намотали на винт. Обездвиженное судно осталось болтаться в дрейфе посреди штормового моря.
На наше счастье, в восьми милях от нас находился спасатель «Диокл», который, получив наше радио, подошел через час. Однако, производить водолазные работы из-за большой волны было невозможно, поэтому «Диокл» взял нас на буксир, и мы направились на север, где ожидали встретить молодой или блинчатый лед, которые сгладят волну. Через сутки буксировки мы достигли района, где волнение было незначительным, и «Диокл» приступил к своей работе.
Со спасателя у нашей кормы была спущена корзина с водолазом, который в течение одного часа освободил винт. На нем оказались намотанными растительный бросательный конец, затем металлическая вставка и 50 метров стального троса диаметром 70 миллиметров, конец которого длиной в 15 метров свисал вниз, под киль судна. Судно получило ход, а второй помощник – строгий выговор и прокол в контрольном талоне.
Другой случай произошел 11 апреля 1990, когда «Остров Карагинский», возвращавшийся из Беринговоморской экспедиции, находился в территориальных водах Японии и выходил из Сангарского пролива в Японское море. Было около 12 часов солнечного, погожего дня, видимость была отличной. На «мосту» находился третий помощник капитана Плужник, вахта которого заканчивалась через несколько минут. Незадолго до этого был дан полный ход 17 узлов. Внезапно справа 45 на расстоянии всего одного кабельтова был обнаружен бурун от перископа подводной лодки, быстро шедшей влево, наперерез нашему курсу. Реакция Плужника была моментальной: руль был положен на правый борт, машина остановлена. Судно резко повалилось на левый борт, входя в циркуляцию. Капитан и я в считанные секунды оказались на «мосту», вся команда, кроме вахтенных, высыпала на верхнюю палубу. Рядом с нашим левым бортом из воды торчали перископ, поблескивающий стеклами, антенна радара и выхлопная труба лодки, шедшей на перископной глубине под дизелями.
Лишь благодаря бдительности вахты и решительным действиям вахтенного штурмана удалось избежать столкновения, случись которое, подводная лодка, разрубленная форштевнем теплохода, мгновенно бы затонула, а нам пришлось бы становиться в док для ремонта корпуса.
Полюбовавшись друг другом в течение нескольких секунд, мы разошлись, «как в море корабли»: ПЛ перешла на электродвижение и погрузилась, а мы легли на прежний курс и снова дали полный ход. Без сомнения, лодка была американской.
Во время кратких стоянок «Карагинского» во Владивостоке, с согласия капитана, я провел переговоры с директором и специалистами кооператива «Каскад», работавшего в области радиосвязи и телевидения. На основании составленного мной технического задания был заключен договор с «Каскадом» о создании на судне телевизионной сети. Во время стоянки в конце февраля 2090 года кооператив произвел все необходимые монтажно-наладочные работы на судне.
На грот-мачте были установлены телевизионные антенны метрового и дециметрового диапазонов, позволявшие вести прием телепередач как советских, так и зарубежных станций при нахождении судна в зонах их действия. В кают-компании был оборудован телецентр, где, кроме многоканального телевизионного приемника, был установлен видеомагнитофон. В столовой команды, в кают-компании и в каютах старшего комсостава были установлены телевизоры, на которые из телецентра можно было транслировать по кабелям принимаемые телепередачи и записанные на видеокассетах кинофильмы.
Это позволило избавиться от кинопередвижки и связанных с ее эксплуатацией неудобств, многократно увеличить кинотеку, постоянно пополняя ее новыми видеокассетами, улучшить условия просмотра телепрограмм и фильмов командой. Разумеется, целью нововведения было улучшение качества отдыха экипажа на судне.
К сожалению, как это иногда бывает в жизни, заботы начальства об улучшении условий жизни подчиненных имели и побочный эффект. Быстро привыкнув к повышенному уровню «культурного обслуживания», некоторые члены экипажа стали требовать, чтобы телецентр работал круглосуточно, без учета распорядка дня и режима работы судна, пытались диктовать, когда надо смотреть телепередачу, а когда – кинофильмы. Некоторые приносили на судно порнофильмы и требовали, чтобы их показывали «толпе» по сети. Конечно, одновременно удовлетворить разнообразные желания всех шестидесяти человек, среди которых к тому же имелось шесть женщин, было невозможно. Также нельзя было мириться с тем, чтобы подвахтенные просиживали перед экраном все время, отведенное им для отдыха, и потом их невозможно было поднять на вахту.
Пришлось специально собрать команду и в предельно доступной форме разъяснить, что все мы находимся на работающем судне, а не в развлекательном круизе, и что за нарушение установленного распорядка дня нарушители будут строго наказываться, и что порнофильмы, реализующие «любовь импотентов», на судне демонстрироваться не будут, несмотря на «убедительные просьбы коллектива». В дополнение к сказанному, аппаратура «телецентра» была помещена в металлический ящик-сейф, запирающийся на замок, ключ от которого всегда находился у меня. Таким образом, проблема была поставлена под мой личный контроль и дисциплина восстановлена, в ущерб повсюду набиравшим в то время силу «свободе» и «демократии». Справедливости ради должен сказать, что в дальнейшем «кое-где еще порой» среди экипажа вспыхивали огоньки недовольства, которые гасились о непреклонную позицию помполита, как окурки о каблук.
2 марта 1990 года дела у капитана Кузнецова принял Ост Сергеевич Зверков, мой одногодок, личность колоритная и примечательная во многих отношениях. Отец его был военным моряком, всецело преданным морю. Ему Ост Сергеевич обязан своим необычным именем и выбором профессии. Даже родную сестру Оста назвали не как-нибудь, а Вестой!
О.С.Зверков был в «Востокрыбхолодфлоте» одним из самых опытных и уважаемых капитанов. Проведший всю свою жизнь в морях, почти двухметрового роста, крепкий, худощавый, с густыми усами и громким голосом, попыхивающий неизменной трубкой, он не только внешне являл собой образ настоящего морского волка, но и был им на самом деле.
С Остом Сергеевичем, как и с другими капитанами, с самого начала у нас установились отличные отношения, помогавшие нам обоим в работе. Ост Сергеевич поведал мне о своей «ахиллесовой пяте»: несмотря на свой многолетний опыт мореплавателя, он так и не овладел английским языком. Предприняв в далеком прошлом неудачную попытку окончить упомянутые мною курсы, он самым решительным образом отвергал саму мысль о возможности изучения языка, считая себя неспособным к этому, вместе с тем он считал для себя унизительным положение неуспевающего, на виду у молодежи, обучающейся на курсах. Нет нужды говорить о том, насколько хорошо я его понимал! Кстати говоря, во время моей учебы, курсы по своей инициативе покинули несколько человек старшего возраста.
Учитывая высокие профессиональные качества и опыт Оста Сергеевича, а также его возраст, руководство Управления оставило его в покое и не беспокоило по поводу злополучного «инглиша». Ост Сергеевич предупредил меня, что в предстоящем загранрейсе мне придется взять на себя все переговоры и общение с англоязычными чиновниками и посетителями, а в случаях, где участие капитана обязательно, быть его переводчиком. «За что боролся, на то и напоролся!» (Пословица). Впрочем, это обстоятельство меня не смутило; мне было интересно испытать себя на лингвистическом поприще, врожденное любопытство влекло меня к новым приключениям.
1 мая 1990 года, в 02.00, после прохождения таможенного и пограничного досмотра, «Остров Карагинский» снялся с якоря на внутреннем рейде Владивостока и направился в Ванкувер-Орегонскую экспедицию, к берегам Америки.
4 мая через Четвертый Курильский пролив мы вышли в Тихий Океан, а 6 мая пересекли границу СССР-США. В 14.00 этого же дня, справа открылся остров Атту – самый западный среди Алеутских островов. Пройдя вдоль островов в восточном направлении, 8 мая мы повернули на юг и, пройдя проливом Унимак, пересекли Алеутский архипелаг, после чего продолжали следовать на восток вдоль южного побережья Аляски с прежней скоростью 17 узлов.
Вечером того же дня я перевел на английский язык и отправил по радио Crew list (судовую роль) в адрес кампании Canship, агентирующей суда Ванкувер-Орегонской рыбопромысловой экспедиции.
9-го и 10-го мая продолжали идти с прежней скоростью курсом 100 градусов, направляясь в район Ванкувера. Перешли с приема японских метеорологических карт на американские, передаваемые центром National Weather Service Kodiak, Alaska. Утром 11-го мая получили радио из Ванкувера от Canship, в котором подтверждалось получение нашей судовой роли, запрашивались порт и время прибытия, а также сообщалось, что для оформления виз на членов экипажа потребуется 14 суток. Доложив капитану перевод полученной радиограммы, отправил ответ: «Port of call is Astoria, ETA (дата прибытия) 20/05. Master».
Утром 13 мая «Остров Карагинский» застопорил ход и лег в дрейф в трех милях от западного побережья Америки, на 45-ой параллели, южнее Астории, напротив городка Ньюпорта. Переход занял 12 суток. Весь путь нас сопровождала прекрасная солнечная погода, океан был спокойным. В последние дни мы любовались полетами белоснежных альбатросов, которые подолгу парили вокруг нас, почти не шевеля своими огромными крыльями и не отставая от судна, идущего полным ходом. За время перехода мы шесть раз переводили стрелки часов на час вперед. Здесь разница с московским временем составляла 11 часов.
Отойдя от берега на 15 миль, мы начали работу с судами Ванкувер-Орегонской экспедиции, отдавая им топливо, воду и другое снабжение и принимая от них рыбопродукцию.
16 мая, в 10.00 подошел корабль береговой охраны США, с которого на мотоботе прибыло восемь человек для проведения досмотра. Шестеро из них, поднявшись на борт по штормтрапу, разделились на две группы: трое, в сопровождении старпома и грузового помощника, отправилась осматривать трюмы и артелку, трое в каюте капитана занялись судовыми документами, двое остались в мотоботе около борта. Это были молодые люди 24-25-летнего возраста, они были удобно и красиво экипированы, вели себя просто и дружелюбно. Я постоянно находился рядом с капитаном. Американцы не говорили по-русски, но это не помешало нашему общению. Благополучно решив все служебные вопросы, мы успели побеседовать на общие темы. Оказалось, что один из ребят два месяца тому назад женился. Я пошутил, что провести свой медовый месяц (honeymoon) в море – это почетное испытание для моряка. Молодой человек смутился, а товарищи его развеселились. Они сообщили, что у новобрачного, к тому же, прострел шеи (миозит). Я тут же подарил ему пачку перцового пластыря, объяснив, как им пользоваться. Ост Сергеевич угостил всех кофе с печеньем и с карамелью, обертку от которой один из американцев спрятал в карман, на память. Досмотр прошел без замечаний, и через пару часов американцы покинули судно.
Первый живой контакт с американцами придал мне уверенности в том, что с поставленными передо мной задачами лингвистического характера я сумею справиться.
Тем временем, пока мы работали с судами ВОЭ, радиообмен с береговыми службами продолжался. Вот перевод радиограммы, полученной от Американской Тихоокеанской Компании. «Получено сообщение о Вашем прибытии в Асторию 20 мая 90-го года. В последнем месяце мы снабдили свыше 20 советских рыболовецких судов продовольствием, включая очень большой заказ «Алтайских Гор» для других рыбодобывающих судов в море. Мы хорошо оснащены, чтобы обеспечить заказы любого размера, и было бы желательно оценить Ваш заказ по радио с целью готовности к Вашему прибытию».
В это же время мы получили радиограмму из Владивостока, которая предписывала нам, во время стоянки в Астории, принять в 4-й твиндек большое количество продуктов для плавбаз и аварийно-спасательного судна «Суворовец», находящихся в Беринговоморской экспедиции.
Шел 1990-й год, продовольственное положение в Советском Союзе продолжало ухудшаться, возникли трудности и с продовольственным снабжением судов ВРХФ, поэтому Управление использовало заходы своих судов в иностранные порты для закупок продовольствия.
Вместе со старпомом мы составили и отправили в адрес АТК большую радиограмму с перечнем продуктов, подлежащих закупке в порту Астория.
20 мая мы получили подтверждение на заход в порт 24 мая, для чего нам надлежало прибыть в 10 часов этого дня к входному бую напротив устья реки Колумбия, на берегах которой расположен порт. От этого буя начиналась лоцманская проводка судов в порт Астория.
К этому времени мы закончили работу с судами Ванкувер-Орегонской экспедиции, приняв на борт 6300 тонн рыбопродукции и оставив место для погрузки продовольствия.
Накануне дня захода было проведено общесудовое собрание, на котором экипаж был подробно ознакомлен с правилами поведения в иностранном порту, были объявлены списки групп увольняющихся на берег и расписание увольнений. На магнитофон была записана и передана по судовой трансляции ознакомительная беседа о порте предстоящего захода.
Река Колумбия, впадающая в Тихий Океан, была открыта капитаном Робертом Греем в 1792 году и получила свое название в честь его корабля «Колумбия Редивива». В 1811 году на тихоокеанском побережье Америки, в устье реки Колумбия, экспедицией меховых торговцев был основан торговый пост, названный Асторией в честь Джона Джейкоба Астора, финансировавшего экспедицию. Теперь это портовый город, второй по величине в штате Орегон, его экономика основывается на портовых услугах, судоремонте, рыболовстве и лесозаготовках.
23 мая продолжался оживленный радиообмен с берегом. Еще одна агентирующая фирма предлагала свои услуги по поставке продуктов, филадельфийская торговая фирма предлагала большой ассортимент бытовой радиоаппаратуры японского производства. Мы передали нашему агенту в Портленде радиограмму: «Advise corrected time arrival 24 may 17.00 MGT STOP Require pilot», в которой уточнили местное время прибытия в порт и запросили лоцмана.
На следующий день «Остров Карагинский» заблаговременно подошел к входному бую, установленному на баре напротив устья Колумбии (за опоздание с судна взимался штраф) и лег в дрейф. В 15.00 подошел лоцманский катер, который доставил лоцмана на борт. Лоцманская проводка заняла два часа сорок минут. В 17.40 судно, с помощью двух буксиров, было заведено в порт и пришвартовано к причалу правым бортом, без отдачи якоря.
Сразу после этого на борт поднялись представители местных властей, которые в течение двух часов проверяли судовые документы, генеральную и грузовую декларации, а также декларации личных вещей экипажа, выписывали пропуска на берег для членов экипажа. Все это время я находился рядом с капитаном и участвовал в переговорах. Никаких затруднений в общении с чиновниками у меня не возникло, хотя русского языка они не знали (или делали вид, что не знают). Контрабанды и предметов, запрещенных к ввозу в страну, обнаружено не было, паспорта моряков соответствовали судовой роли. В 20.00 оформление прихода было закончено.
Сразу после открытия границы на судно хлынул поток посетителей, не ослабевавший в течение всех трех суток стоянки в порту. Публика была самая разнообразная: бизнесмены, домохозяйки, ностальгирующие русские эмигранты, священники, студенты колледжей и университетов, находящиеся в городе на каникулах, представители местной интеллигенции. На меня была возложена организация радушного приема гостей на борту. Мне помогали третий помощник, радист 2-го класса и боцман, лучше других говорившие по-английски. В столовой рядового состава всех желающих угощали флотским обедом. Особенно большим успехом у гостей пользовались наш борщ и черный хлеб, выпеченный в судовой пекарне. К членам экипажа, ранее бывавшим в Астории, приходили в гости знакомые американцы; в каютах устраивались вечеринки, во время которых слабое знание английского вполне возмещалось употреблением русской водки, привезенной из СССР в количествах, разрешенных таможенными правилами. Обычно гости засиживались допоздна, и нам со старпомом ночью приходилось обходить судно и выпроваживать их на берег.
В моей каюте семейный дуэт в составе мамы с русским именем Маша и ее двенадцатилетней дочки Нэнси под гитару исполнили целый концерт в стиле кантри. Затем пришла группа студентов и студенток, мы долго беседовали о жизни в СССР и об отношениях между нашими странами. Узнав, что я курю, на память о встрече некурящие студенты подарили мне бензиновую зажигалку. Затем пожаловали двое священнослужителей, разговор с которыми почему-то никак не клеился. По-видимому, освоенная мной английская лексика мало соответствовала обычному языку святых отцов, поэтому мы плохо понимали друг друга. Тем не менее, гости молча просидели за кофе около часа, по истечении которого не спеша удалились, подарив мне томик Библии на русском языке. Пришли советские эмигранты Леонид и Софья со своей подругой Людмилой, занимающиеся здесь мелким бизнесом, судя по всему, не особенно успешным. Чувствовалось, что они скучают по оставленной Родине. Я разрешил Леониду устроить на борту небольшую выставку-продажу бытовой радиотехники. Кажется, никто из экипажа так ничего и не купил.
Поздно вечером приехала семья: супруги Билл и Мери Доут, вице-президент интернационального центра моряков в Астории, ее отец Боб Мерилл, пенсионер моего возраста, отставной военный переводчик, с женой Марией, испанкой по национальности, и двое симпатичных стариков, родителей Боба. Мери рассказала о работе руководимого ею клуба, об играх, развлечениях и услугах, предоставляемых зашедшим «на огонек» морякам, находящимся в увольнении. Я пообещал довести до экипажа эту информацию. Единственным русскоговорящим (выражаясь с большой натяжкой) в этой группе оказался Боб; его познания в русском языке не превосходили моих – в английском. При слабом знании чужого языка самому говорить проще, чем слушать и понимать речь другого. Поэтому у нас с Бобом быстро сложился своеобразный тандем: он говорил мне на русском, а я ему на английском, таким образом, мы без особых затруднений могли обсуждать любые темы, к тому же попутно поправляя друг друга. Боб с женой зимой жили в Аресибо на острове Пуэрто-Рико, в Карибском море, где у них был свой дом, а лето проводили в штате Айдахо, откуда они, как и в этот раз, заезжали к дочери в Асторию.
На другой день, 25 мая, после увольнения части экипажа на берег, мы с Остом Сергеевичем на микроавтобусе, любезно предоставленном американцами, в течение четырех часов колесили по городу. В отличие от меня, Зверков здесь ранее бывал неоднократно и поэтому был для меня отличным гидом.
Астория – небольшой городок, расположенный на берегу реки Колумбии, очень зеленый и чистый. Большая часть холмистой городской территории застроена одноэтажными и двухэтажными коттеджами с нарядными фасадами, украшенными балкончиками и увитыми лианами вьющихся растений. Малолюдные, тихие улицы. Через широкую в этом месте реку перекинут большой автомобильный мост длиной в 4 мили и высотой в 62 метра, соединяющий Асторию со штатом Вашингтон. Поднявшись на самый высокий в городе холм, куда вела хорошая лесная дорога, мы посетили Astoria Column – башню высотой 138 метров, построенную в виде маяка. Преодолев 164 ступени винтовой лестницы, можно было подняться на верхнюю площадку, откуда в ясный день открывался красивый вид на реку и океан.
На обратном пути мы посетили крупный торговый центр и пару мелких магазинов. Изобилие продуктов и товаров, широчайший их ассортимент и высокое качество, а также вежливость продавцов и высокая культура обслуживания не могли не производить на советского человека, привыкшего к повальному дефициту и к хамству торговых работников, сильного впечатления. Цены, по американским меркам, были вполне доступными. Если говорить о промтоварах, то проигрыватель CD дисков стоил 169 долларов, CD диски – от 8 до 9, приличные кроссовки – 40, джинсы – 30 долларов. Другое дело, что количество долларов, выдаваемых на руки советскому моряку при заходах в иностранные порты, было весьма ограниченным и, как правило, не превышало ста пятидесяти. Легального способа обменять рубли на доллары в то время не существовало. Поэтому, чтобы совершить более дорогую покупку, приходилось придерживать валюту во время одних заходов, чтобы истратить ее во время других.
Возвратившись из города на судно, я вновь занялся посетителями, среди которых каждый день на судне бывали две русские старушки-эмигрантки, которым было тогда за восемьдесят. Они эмигрировали довольно давно в США из советской Эстонии, получали, по их словам, по 500 долларов пенсии в месяц и приезжали на причал на своих «фордах». Старушки были весьма общительны и целые дни проводили на борту, не обходя вниманием бесплатные обеды. Помню, одну из них звали Анной Евграфовной. Вечером старушки, поддерживаемые под руки вахтенными, спускались на причал, садились в свои авто и, утопив педали газа в пол, лихо уносились домой.
Вечером в кают-компании состоялся музыкальный вечер, на котором центральное место занимала Сюзанна Шхулке, заметная местная общественница. Это была молодая, жизнерадостная и симпатичная женщина, неплохо владевшая гитарой и хорошо певшая, в том числе русские песни. Стихи и музыку к некоторым песням она сочиняла сама. Сюзанна с удовольствием посещала советские суда, заходившие в Асторию. Ее муж Роберт был польским немцем и разделял симпатии жены к русским морякам. Она была создателем морского интерклуба в Астории. Располагая скромными заработками, (Роберт работал садовником, а Сюзанна служила на бирже труда) супруги, тем не менее, активно занимались благотворительностью, организовывая сбор средств и поездки больных детей из Владивостока, Находки и других городов Советского Союза на лечение в США.
Музыкальный вечер прошел с успехом. В кают-компанию набилось битком народу, я тоже принял участие в вечере; аккомпанировал на фортепиано и аккордеоне. Разошлись в половине первого ночи.
26-го мая был последним днем погрузки продовольствия, которую производили докеры порта под руководством старшего стивидора – женщины русского происхождения. На борту по-прежнему было много посетителей. В конце дня на двух машинах приехали Боб Мерилл и Мери Доут, которые пригласили нас с капитаном к себе в гости, попросив, при этом, чтобы мы взяли с собой еще человек трех из экипажа. Приглашение было принято, но в это время к Осту Сергеевичу пришла в гости семья иммиграционного чиновника – двое мужчин и две пожилые женщины, никто из которых не понимал по-русски. Получив от капитана сигнал бедствия по телефону, я поднялся к нему на помощь, попросив Боба и Мери подождать нас в моей каюте и поручив буфетчице подать гостям кофе.
Беседа с гостями капитана получилась не интересной, какой-то тягучей и, главное, длительной, чем напомнила мне мою беседу со священниками. Правда, в случае с чиновниками дело было не в особенностях лексики, а в том, что наши собеседники демонстрировали полное отсутствие интереса к чему-либо, в том числе и к нам с капитаном. Складывалось впечатление, что гости пришли просто от скуки, что, впрочем, было естественным для жителей немноголюдного городка, жизнь в котором не изобиловала яркими впечатлениями. Тем не менее, гости не собирались уходить, а мы, как вежливые хозяева, были вынуждены изыскивать все новые и новые темы для беседы.
Наконец, гости собрались домой. При уходе одна из старушек попросила разрешения сфотографироваться со мной вместе на фоне стенда с портретами членов политбюро КПСС, висящего в коридоре. Естественно, просьба была удовлетворена.
Наконец, около девяти часов вечера, захватив с собой грузового помощника, боцмана и корабельного плотника, мы с капитаном, на машинах Боба и Мери направились в Сисайд – пригород Астории, где находился дом Роберта и Мери. Через 20 минут езды по широкому и гладкому, хорошо оборудованному «автобану», мы были на месте. Я обратил внимание на то, что американцы, независимо от того, в каком городе они живут: в большом или маленьком, предпочитают селиться в пригородах, в собственных домах и в отдалении от своих рабочих мест. Вспомнилась старая книжка Ильфа и Петрова «Одноэтажная Америка».
Небольшой деревянный двухэтажный дом супругов Доут был домом довольно старой постройки, который был подвергнут реставрации и внутренним переделкам. Старые, тронутые временем стены и отсутствие каких-либо архитектурных изысков придавали ему скромный наружный вид. Однако внутренняя планировка, обстановка и интерьеры дома производили впечатление удобства и уюта. Минимальное количество мебели делали внутренние помещения просторными. Сразу после маленького входного тамбура мы оказались в большом нарядно убранном холле-гостиной, где, расположившись в креслах за журнальными столиками, гости могли побеседовать за чашкой кофе. Сбоку к гостиной примыкала небольшая комнатка-библиотека. Далее следовала комната - столовая, в которой, кроме большого обеденного стола со стульями и телевизора с музыкальным центром, ничего не было. Из столовой можно было попасть в кухню. Большой холодильник, электрическая плита, СВЧ-печь, полный набор другой бытовой техники, неширокие длинные столы вдоль стен и настенные шкафы, - при всем этом кухня оставалась просторным помещением. Кухня через небольшой тамбур сообщалась с ванной комнатой и туалетом, отсюда же вела лестница на второй этаж, где были расположены спальня, кабинет и еще один туалет.
Покупка и ремонт дома обошлись семье Доут в 25 тысяч долларов. При этом молодые люди приняли активное участие в отделочных работах. В противном случае, как объяснил Боб, покупка обошлась бы в 100 тысяч.
После осмотра дома все расположились в столовой. Оказалось, что в этот день Бобу Мериллу исполнялось 59 лет. Мери преподнесла своему отцу приличествующий, по американским меркам, подарок – небольшой кожаный кошелек.
Праздничный ужин состоял из салата, мясной вырезки с зеленым горошком, запеченного в СВЧ-печке картофеля в мундире и сливочного масла. К мясу на стол была подана бутылка сухого вина. На десерт были кофе, чай, свежемороженая клубника, ананасы и мороженое.
За столом велась оживленная беседа. Главным образом, говорили мы с Бобом. Он занимался мелким (или, как теперь у нас говорят – малым) бизнесом, и его интересовали возможности открытия своего дела в СССР. У него было множество проектов, таких, как, например, закупка в Союзе и поставка в США швейных машинок, или шоколада. Конечно, будучи далеким от коммерческой деятельности, я был никудышным консультантом для Боба. С другой стороны, Боб очень плохо представлял себе условия деловой жизни в нашей стране, и нереальность многих его проектов даже для меня, не специалиста, была настолько очевидной, что не требовалось большого труда, чтобы подвергнуть критике большинство из них. Тем не менее, разговор получился содержательным и интересным.
Мери принесла детскую игрушку, напоминавшую гусли. Каждая струна соответствовала ноте звукоряда в пределах одной октавы. К гуслям прилагались картонные таблички, которые закладывались под струны и на которых были нанесены последовательности звучания струн (нот) и слова русских песен. Каждой песне соответствовала отдельная табличка. Поскольку длительности нот на табличках не были указаны (по-видимому, игрушка предназначалась для детей, не знакомых с нотной грамотой), то правильно воспроизвести незнакомую мелодию на этих удивительных гуслях было затруднительно. Для меня не составило труда дать Мери необходимые разъяснения, в том числе и по переводу русских текстов песен на английский язык. Например, никак не поддавались переводу слова «…боится даже участковый…» из популярной в те времена в Америке нашей песенки «Бабушки-старушки».
Вечер прошел в теплой, непринужденной обстановке. Мы с Бобом настолько расположились друг к другу, что обменялись адресами, телефонами и договорились о переписке. Переписка наша продолжалась около пяти лет. Тогда у меня еще не было компьютера, и мы обменивались обычными почтовыми посланиями; Боб писал мне на русском, а я Бобу – на английском. Дальнейшей переписке помешала болезнь Боба.
В половине двенадцатого ночи радушные хозяева привезли нас к причалу, у которого стоял «Остров Карагинский».
Последний день стоянки в Астории принес нам неприятность. Во время проверки наличия людей на борту, проведенной за два часа до отхода, назначенного на 17.00, было обнаружено исчезновение двадцативосьмилетнего матроса Александра Головачева, тайно покинувшего борт. Головачев до этого часто нарушал дисциплину; пьянствовал, совершал прогулы и самовольные отлучки, халатно относился к исполнению своих служебных обязанностей и, по окончании рейса, наряду с несколькими другими злостными нарушителями дисциплины, подлежал списанию с судна.
Отход был задержан на полтора часа, в течение которых был организован поиск матроса. Мы объездили город, связались с полицией и портовыми властями, - безрезультатно. Было ясно, что Головачев бежал с судна.
В 18.40 28-го мая, под проводкой лоцмана, мы покинули порт.
По радио связались с начальником Ванкуверо-Орегонской экспедиции, с руководством ВРХФ, с представителем Министерства Рыбного Хозяйства СССР в Вашингтоне и с советским консулом в Сан-Франциско, которым доложили о происшествии.
До 30 мая мы догружались рыбопродукцией с судов ВОЭ, после чего вышли в обратный путь к родным берегам.
О дальнейшей судьбе Головачева нам стало известно позже от судов нашего Управления, посетивших Асторию после нас. Головачев запросил политического убежища в США. Как я и подозревал, на первых порах ему помогла упомянутая выше эмигрантка Анна Евграфовна, у которой он скрывался, пока «Остров Карагинский» не покинул порт. Так старушка отблагодарила нас за радушный прием. В газете, издающейся в Астории, было помещено сообщение о том, что потом Головачев жил в нахлебниках у семьи неких Фреда и Кати Бассет, взявших на себя поручительство за него, и устроился на работу уборщиком со столов в одном из кафе Сисайда. Забегая вперед, скажу, что, спустя два с половиной месяца, во время нашей следующей стоянки в канадском порту Ванкувер, на судно приходили знакомые американцы, приезжавшие из Астории, чтобы повидаться с нами. Они рассказали, что, через месяц после нашего ухода Головачев нагло подвел своих поручителей, запил и не вышел на работу, в результате чего демократичные американцы уволили его с работы и выгнали из предоставленного ему жилья. После этого Головачев исчез из города. Дальнейшая судьба новоявленного борца с коммунистическим строем мне неизвестна.
После обратного перехода через океан и работы с судами Беринговоморской экспедиции, 14 июня мы возвратились во Владивосток.
После двухнедельной стоянки в родном порту, 29 июня 1990 года «Остров Карагинский» под командованием Виталия Максимовича Семисохи, сменившего на капитанском посту ушедшего в отпуск Зверкова, вышел в очередной рейс. Опять предстояла работа в Ванкувер-Орегонской экспедиции, после которой планировался заход, на этот раз в порт Ванкувер (Канада).
Перед выходом в море я уже знал, что этот рейс будет последним в моей морской биографии. Начиная с мая текущего года, находясь в морях, мы стали ощущать начало распада КПСС, причем, как ни покажется это странным, похороны единственной и потому правящей партии инспирировались ее генеральным секретарем М.Горбачевым, что иначе, чем открытым предательством, назвать невозможно.
Рядовые коммунисты начали подавать заявления о выходе из партии. В эфире разразилась настоящая вакханалия травли первых помощников. Поскольку помполиты, в отличие от всего комсостава, являлись номенклатурой ныне распадающихся партийных органов, это не добавляло им всенародной любви. Кроме того, институт первых помощников, как я уже писал, в большой степени дискредитировал сам себя.
Но главной причиной было то, что на помполитов, с самого момента их учреждения, были возложены жандармские функции в борьбе за трудовую дисциплину. Для конкретного разгильдяя, пьяницы или воришки помполит на судне всегда был врагом номер один. Как всегда бывало в смутные времена, голоса маргиналов в общем хоре общественности начинали звучать громче и агрессивнее других.
Тем временем, на борт почти каждый день поступали многостраничные радиограммы от экипажей судов Минрыбхоза и его руководящих профсоюзных органов, в которых содержались требования ликвидировать должности первых помощников, переквалифицировать их в помощников капитана по экономическим, кадровым, социальным, и культурным вопросам, деполитизировать их деятельность, возложить обязанности по поддержанию дисциплины на судах на судовые профсоюзные комитеты т.п. Из всех этих радиограмм, которые полностью доводились мною до личного состава, складывалось впечатление, что для Министерства рыбного хозяйства единственной целью горбачевской перестройки являлась ликвидация института первых помощников, на которых и возложили главную вину за все народные беды.
Забегая вперед, скажу, что 1-го августа 1990-го года на борт поступила радиограмма от секретаря парткома ВРХФ Козлова следующего содержания: «ВСЕМ СУДАМ В МОРЕ КМ КМП (капитанам и первым помощникам) 1 АВГУСТА ВСТУПАЕТ В СИЛУ ПРИКАЗ УПРАЗДНЕНИИ КМП ВСЕХ CУДАХ ЗПТ ПОДМЕННЫХ ЭКИПАЖАХ ТЧК КМП НАХОДЯЩИЕСЯ РЕЙСАХ ЗПТ ДРУГИХ ПОРТАХ РАБОТАЮТ ДО ПРИХОДА БАЗОВЫЙ ПОРТ ЗПТ ГДЕ БУДУТ ОЗНАКОМЛЕНЫ УКАЗАННЫМ ПРИКАЗОМ ТЧК ОПК КОЗЛОВ».
Так КПСС, выражаясь современным языком, «кинула» своих верных служителей, не позаботившись об их дальнейшей судьбе.
Что же касается лично меня, то я воспринял это известие абсолютно спокойно. Я уже писал, что роль политработника была для меня малоподходящей. Поэтому моя работа на судне сильно отличалась от работы типичного первого помощника. Я старался не мучить моряков нудными идеологическими проповедями, которые мне самому были малоприятны, не досаждал им мелкими, ханжескими замечаниями и придирками, подсматриванием в замочную скважину, чем грешили многие помполиты, и не давал никому ни малейшего повода для обвинений себя в нечестном или аморальном поведении. С другой стороны, я постоянно искал и находил способы быть полезным капитану и всему экипажу в целом. Этот аспект моей деятельности на судах никогда не был предметом обсуждения и принимался, как говорится, «по умолчанию». Поэтому, несмотря на проводимую мной по долгу службы дисциплинарную практику, большинство моряков относились ко мне хорошо.
Конечно, институт помполитов был уникальным явлением; ни на одном флоте в мире такого не было. Там хорошая зарплата и угроза списания с судна с «волчьим билетом» за малейшую провинность в достаточной степени стимулировали высокую сознательность и трудовую дисциплину моряков; не требовалось и «идеологической накачки». К тому же, моряки других стран обладали менталитетом законопослушания. К сожалению, этих стимулов у советских моряков не было. Одно только обсуждение в эфире целесообразности сохранения первых помощников на судах гражданского флота привело к резкому падению дисциплины. Как развивались события потом, мне увидеть не довелось, так как по окончании рейса я покинул ВРХФ. Попутно замечу, что в Вооруженных Силах, в связи с упразднением КПСС, тоже ликвидировали должности заместителей командира по политической части, но тут же переименовали их в «заместителей командира по воспитательной работе». Таким образом, на кораблях и в частях все осталось по-прежнему.
Чтобы у читателя не сложилось мнения, что автор этих строк является принципиальным противником всяческой идеологии, поспешу заметить, что это совсем не так. По большому счету, государственная идеология должна внедрять в сознание граждан некую национальную идею. Лишь общность людей, принявших и поддерживающих общенациональную идею, может считаться народом, с которым будут считаться и свои чиновники, и другие народы. Вопрос тех лет состоял в том, какую национальную идею и какими методами пыталась внедрять в сознание людей коммунистическая идеология, и в какой мере деятельность партии и правительства соответствовала этой идеологии.
После второго пришествия капитализма в России не стало ни идеологии, ни национальной идеи, если не считать за таковую популярный ныне лозунг «обогащайся, кто как может!». У меня нет уверенности в том, что этот лозунг поддерживают учителя, медсестры, водители троллейбусов и выпускники военных училищ и академий, без чего идея не сможет стать общенациональной. Вот уже более двух десятилетий ученые мужи, выступающие в различных современных средствах массовой информации, ищут и никак не находят эту самую идею.
Тогда шел 1990-й год, могучему и неколебимому Советскому Союзу оставался всего год жизни. И если революционный переворот 1917-го года привел к изгнанию с Флота офицеров и к утверждению комиссаров, то контрреволюционный переворот 1991-го года, естественно, должен был привести к изгнанию комиссаров. Исторический маятник начал свое движение в противоположном направлении. Пресловутая горбачевская «перестройка» была направлена, прежде всего, на уничтожение КПСС и провозглашение капитализма в СССР. Я уже писал выше о своем отношении к партократии с ее демагогической идеологией и другими общеизвестными пороками советского общества.
Страна неудержимо катилась к тяжелому политическому и экономическому кризису. С другой стороны, за семьдесят лет тоталитарного режима Советский Союз достиг немалых успехов в развитии промышленности, науки, образования, здравоохранения и культуры, победил в тяжелейшей войне фашистскую Германию, создал мощные Вооруженные силы, став наравне с могущественной державой мира – Соединенными Штатами Америки. «Организующей и направляющей силой» этих достижений, как извещали многочисленные лозунги на фасадах домов и вокзалов, была КПСС, и это была чистая правда, ибо другой силы в стране не было и не могло быть.
По моему глубокому убеждению, будь в то время у власти умные, честные и смелые лидеры, страну можно было спасти, проведя политические и экономические реформы в нужном направлении. Формат книжки не позволяет мне остановиться на этой теме; для этого нужна совсем другая книга, скажу лишь, что исторический опыт коммунистического Китая (в котором год от года все меньше остается коммунистического и который уверенно выходит на лидирующие позиции в мире) подтверждает правильность моего убеждения.
Наши же «реформаторы» не нашли ничего лучшего, как выбить краеугольный камень, на котором держалось все государство, не придумав ничего путного взамен. Надо ли удивляться, что мощная страна в одночасье рассыпалась, погребя под своими обломками все достижения и ценности материального и духовного характера, созданные трудом, потом и кровью народа. Общенародное государственное достояние было разрушено и разворовано, лишь немногие, близкие к «кормушке», получили кто «независимое» государство, кто заводы и пароходы. Народ же в результате мошеннической приватизации остался с пресловутыми ваучерами на руках, которые можно было обменять на две или три (не помню сейчас точно) бутылки водки, т.е. ни с чем.
Два десятилетия, прошедшие после провозглашения в стране демократии, свободы и рыночных отношений, показали, что ни первого, ни второго, ни третьего достигнуто не было. Оказалось, что провозгласить в один прекрасный день торжество общечеловеческих ценностей явно недостаточно; не случайно разные цивилизации проделали многовековой и трудный путь для их достижения.
Мы же в России получили нечто исключительное, что можно назвать «капитализмом с русским лицом».
Однако, пора вернуться к рассказу о своем последнем рейсе. Весь переход из района Беринговоморской экспедиции, куда мы заходили по пути, и до берегов Америки прошел при штормовой погоде. 17-го июля «Остров Карагинский» прибыл в район канадского порта Ванкувер, где до 23-го июля находился в дрейфе за пределами пятидесятимильной канадской зоны, в ожидании разрешения на работу в рыбопромысловой зоне Канады и на заход в порт Ванкувер. 23-го июля через пролив Хуана де Фука мы прошли к южной оконечности большого острова Ванкувер, отделяющего западное побережье канадского штата Британская Колумбия от океана. Здесь мы встали на якорь на рейде канадского порта Виктория, откуда на борт тотчас прибыли иммиграционные и таможенные чиновники, а также представители рыбоохраны. Втроем (капитан, старпом и я) мы довольно быстро оформили все необходимые документы, после чего, подарив нам памятные значки с национальной символикой, канадцы покинули борт, а мы направились в море работать с судами Ванкувер-Орегонской экспедиции.
В течение семи суток мы собрали с судов ВОЭ весь имевшийся на тот момент улов и, приняв по пути на борт лоцмана, вошли в просторный пролив Джорджия, отделяющий остров Ванкувер от побережья Канады, следуя в расположенный на побережье порт Ванкувер.
Был конец июля, погода была солнечная, безветренная, было жарко. Капитан, вахтенный помощник и я находились на верхнем мостике и любовались живописными картинами проплывающих мимо берегов. Несмотря на то, что был понедельник, вся обширная акватория пролива была усеяна множеством яхт, с которых загорелые отдыхающие приветствовали наше судно. По правому борту, в отдалении, взлетали и садились на воду многочисленные частные одно и двухмоторные гидросамолеты.
Самое большое впечатление на меня произвела необыкновенная чистота и прозрачность моря в проливе, в непосредственной близости от крупного морского порта. Признаюсь, что никогда ранее я не видел ничего подобного.
В 16.30 тридцатого июля «Остров Карагинский» ошвартовался в порту Ванкувер. Целью захода, как и в американском порту Астория, были отдых экипажа и снабжение судна топливом, водой и продовольствием. В отличие от маленькой Астории, Ванкувер – крупный современный город, считающийся второй, западной столицей Канады.
В порту нас встретил агент по снабжению (шипчандлер) Сулико Тетрадзе, эмигрант из Советского Союза. Его нам порекомендовали еще во Владивостоке. Это был приветливый грузинский еврей, дружески расположенный к советским морякам и оказывающий им услуги с 30-процентной скидкой.
Сулико отвез нас с капитаном к себе домой, в симпатичный двухэтажный особняк, где на балконе за ужином мы провели деловые переговоры по снабжению судна.
На другой день Сулико возил капитана, стармеха, судового плотника и меня по Ванкуверу, показывал город, а к 17.00 подал к борту микроавтобус, на котором мы группой в 12 человек, во главе с капитаном, отправились на автомобильный аукцион, располагавшийся в 75 километрах за городом.
Аукцион проводился в крупном ангаре, при большом стечении зрителей, в традиционной манере, с криками и завываниями ведущего, державшего в руке молоток, и был обставлен как красочное американское шоу. Несколько девушек, обслуживающих торжище, по очереди въезжали на машинах с одной стороны ангара, и, после представления товара, выезжали с другой стороны. В отличие от Японии, предлагаемые здесь к продаже автомобили были намного дороже и старше по возрасту, а их техническое состояние не вызывало энтузиазма. Особенно дорого стоили малолитражки, в то время, как огромные старые рыдваны предлагались за 200 – 300 канадских долларов. Поэтому никто из моряков, посетивших аукцион, не решился на покупку.
На другой день, утром 1 августа, радист принес мне упомянутую выше радиограмму об упразднении первых помощников на всех судах Минрыбхоза. С этого момента я мог себя считать на судне пассажиром, не отягощенным ни обязанностями, ни ответственностью.
После увольнения личного состава на берег мы с капитаном В.М.Семисохой и пассажиром В.В.Богдановым, возвращавшимся на нашем судне из отпуска на одну из плавбаз ВОЭ, отправились на машине местного армянина Андроника на прогулку по Ванкуверу. Осмотрев деловой центр города с его небоскребами и морской вокзал современной архитектуры, мы стали объезжать автомобильные стоянки, где продавались подержанные автомобили. Дело в том, что запланированный нам на обратном пути заход в японский порт Кобе, где моряки собирались приобрести дешевые автомобили в отличном техническом состоянии, был отменен. Поэтому несколько членов экипажа решили истратить заработанную валюту в Ванкувере.
На одной из автостоянок Виктор Максимович присмотрел себе вполне приличный «Mercury», который и купил за 500 долларов. Торговая фирма бесплатно перегнала машину к причалу, не взяв при этом комиссионных.
Раньше, находясь на государственной службе, я был убежденным противником таких приобретений, как автомобиль или дача, считая, что заботы об их содержании неизбежно отвлекали бы меня от главного дела жизни. Теперь же, став пенсионером, я был не против обзаведения автомобилем, тем более, что темпы всеобщей автомобилизации в последние годы резко ускорились, а наличие своего транспортного средства становилось насущной необходимостью. Последние события подтолкнули меня к решению использовать свой последний рейс для решения этой проблемы.
Следующий день был последним днем нашей стоянки в Ванкувере. Американцы, приезжавшие к нам в гости из Астории, уехали домой. В 13 часов, вместе с упоминавшимися уже Андроником и Богдановым, я отправился в город. В кармане у меня было 250 канадских долларов – валюта, заработанная за два загранрейса. Сумма, конечно, смешная, но выбирать было не из чего. Объехав несколько автостоянок, мы, наконец, остановились на «Плимуте Воларе» 14-летнего возраста. Это был большой шестиместный фургон изумрудного с металликом цвета. Он имел шестицилиндровый двигатель, автоматическую коробку передач, задние колеса 16, передние – 15 дюймов. Машина находилась в плохом техническом состоянии и требовала ремонта, хотя и была на ходу, зато стоила всего 242 доллара. Оформив прямо на автостоянке необходимые документы и заправившись по дороге на оставшиеся деньги, мы пригнали машину к причалу, где ожидали погрузки еще шесть машин, приобретенных членами экипажа.
Вечером на судно пришел представитель местного профсоюза докеров, который запретил нам самостоятельно грузить машины до тех пор, пока мы не выплатим докерам по 25 долларов за погрузку каждой. Так профсоюз заботился о заработках своих членов. У нас же денег ни у кого больше не было, назревал скандал, грозивший судну штрафом в 3000 долларов за нарушение установленной квоты на погрузку своими силами. Выручил нас все тот же Сулико, сумевший каким-то образом договориться с профсоюзом. В 20.00 все автомобили были поставлены на главную палубу в районе первого трюма и закреплены по-штормовому.
В 10.00 3-го августа под проводкой лоцмана «Остров Карагинский» покинул Ванкувер, после чего десять суток работал с судами ВОЭ. Всего от судов Ванкувер-Орегонской экспедиции было принято 4521 тонна мороженой рыбопродукции и 602 тонны рыбной муки. Судам было передано 90 тысяч комплектов гофтары, 15 тонн продуктов, 50 тонн пресной воды, 320 тонн мазута и 830 тонн дизельного топлива. На обратном пути нам предстояло зайти в район действия Южно-Курильской экспедиции и догрузиться рыбной мукой до полной грузовместимости.
Весь обратный путь нас сопровождала штормовая погода. Автомобили, размещенные на верхней палубе, постоянно захлестывало волной. Пресная вода на судне была на исходе, а судовая опреснительная установка перед самым выходом из Ванкувера вышла из строя, поэтому смывать соль с автомашин было нечем, пришлось махнуть рукой на это обстоятельство.
Ночью 24-го августа мы подошли к Курильским островам, где в районе Парамушира и Итурупа работали в то время суда ЮКЭ. В течение двух суток мы догрузились рыбопродукцией и в 4 часа утра 26-го августа снялись на Владивосток.
Днем, около 16 часов, я вышел на палубу к своей машине. Около нее вилась неизвестно откуда взявшаяся маленькая зеленоватая птичка с тонким клювом. Пришел в каюту, а она уже там, сидит около открытого иллюминатора. Матрос-уборщик Сотникова, зайдя в каюту, испуганно запричитала:
- Сейчас же выбросите, это дурная примета, даже говорить об этом страшно!
Выбрасывать птичку мне было жалко: погибнет в море, а на палубе в такую погоду ей не удержаться. Подумал: пусть посидит в тепле. Дал ей хлебных крошек – клюет. Так курильская птичка и доехала со мной до Владивостока.
На переходе я занялся подготовкой к сдаче своих дел, привел в порядок всю документацию, провел совет экипажа по распределению фонда оплаты труда за последний рейс и подходное собрание, на котором мы вместе с капитаном разъяснили людям суть предстоящей аренды судна и порядок расчета заработков членов экипажа за последний рейс.
В полночь 28-го августа «Остров Карагинский» встал на якорь на рейде в проливе Босфор Восточный. В 01.00 на борт прибыли пограничники и таможенники, которые оформили приход и открыли нам границу. Во второй половине дня мы вошли в Золотой Рог и ошвартовались в рыбном порту, где началась разгрузка судна. Рейс был окончен, а с ним и моя работа в морях.
Второй раз в жизни я простился с морем, на этот раз – навсегда.