Сердце сжалось, но Лохматый не проснулся. Он не хотел больше просыпаться. Никогда.
Голос друга не подействовал успокаивающе - он капнул внутрь жгучим воском, от которого воспалилось всё, что там было. И та тихая, уже успокоенная грусть, колышимая воспоминаниями, как ветерком оттуда... И это одинокое существование, тоже, такое тихое и зыбкое, такое увядшее в самом себе, далёкое от мира... Куда всё это делось теперь?! Ветер превратился в бурю, а капля породила цунами, захлестнувшее собой всё, и даже самое последнее – желание жить. Желание пригодиться ещё кому-нибудь.
- Ты... ты ведь слышишь, да?
Лохматый молчал. Кругом чернота. Он не знал, что ответить, не знал, стоит ли на самом деле пытаться говорить с ним. Этот голос изменился. Он стал более хриповат, низковат, но... его обладатель оставался тем же. Неужели, время исказило и мертвеца? А впрочем, Витя ведь тоже не прежний. И когда по-настоящему дорожишь человеком, совсем не важно, сильно ли он меняется. Это не главное. Если только любишь не за качества, не за характерные черты, ни даже за сам характер... тебе не важны любые перемены. Полюбить душой. Разве это похоже на ту симпатию, когда тебе кто-то чем-то понравился? Или ты ему... оно не навсегда. А навсегда только то, что ты ставишь выше всего собственного.
- Я слышу тебя.
Он стоял и сжимался в этой черноте. Душу объяло пламя, и тиски с небывалой, с ужасающей силой сдавили ему грудь. Ещё никогда не было так больно. Ещё не было так безысходно. Друг говорит с ним, но он не жив. Он говорит, но теперь это только как сон, иллюзия. Он говорит, но и отвечать больше не хочется... Они не вдвоём. Человека не обнять и не увидеть никогда – его тело попросту разложилось. Попросту разложилось. Обыкновенное тело. Обыкновенного человека. А чем он отличается? Те, кого мы видим каждый день на улице – они тоже обыкновенные люди. Их тоже однажды не станет. Как и нас.
- Не молчи... – Хрюндель сказал это таким тоном, будто губы у него дрожали.
Но Витя этого не видел, он и сам не мог ответить. Отняло речь. Во сне. Попросту онемел. Как тогда, когда погибла мама. «Но... ты ведь и без слов меня понимаешь?». Он пошатнулся, и протёр глаза руками. Чернота стала рассеиваться. Перед ним очень мутно всплыли осколки камней, озерца, и компьютер. Внезапно, всё это снова затемнилось, и внутри дрогнуло куда хлеще. Появился Хрюндель.
- Ты не хочешь говорить? – это были только обрывочные очертания. Ни лица, ни цвета кожи, ничего конкретного. Лишь силуэт.
Лохматый остался стоять на месте.
- Ты... ты ведь теперь видишь меня? – Лео неуверенно подошёл к нему ближе. – Это наш самый последний разговор. Больше таких не будет.
Молчание.
- Ну... – было видно, что он волнуется – Ты ведь не боишься меня? Ответь хоть что-нибудь!
Крылов почувствовал на своей щеке что-то резко горячее. Он смахнул это рукой, и со всей силы попытался закричать. Раздался только шёпот:
- Я скучал...
Чернота. «Горячего» становилось всё больше, с каждым новым звуком, с каждым новым движением, исходившим от Власова. Это как плеснуть солёным на забытую рану. Она начинает болеть.
Кроме этого, здесь было ещё кое-что. Световая стена, световой барьер... То, что и стояло между ними. Через неё друг виделся какой-то оборванной тенью. Совсем не живой. Совсем не то, что раньше.
- Я тоже скучал. Очень. До сих пор скучаю.
Немота на мгновение отпустила, и Лохматый смог выдавить ещё два слова.
- Мы увидимся?
- Да. Когда ты умрёшь.
- А... гхм...
- Не говори. Я понимаю. И... вот ещё: у меня есть две новости.
Пауза.
- Одна хорошая, другая плохая.
- Скажи только хорошую. – сдавившееся горло ослабило хватку.
- Так нельзя. Я должен сказать обе.
Лохматый улыбнулся, и окинул его глазами.
- Давай с хорошей.
- Мы увидимся.
Эта фраза повторялась второй раз, но на этот прозвучала куда убедительней, Было очень ощутимо, как сам Хрюша ей радуется. За этой световой стеной. За огромной пропастью между жизнью и смертью.
- Всё?
- Да. Из хороших всё.
Как быстро проходит всё хорошее... И как невозможно его услышать, обойдя плохое. Иной раз, тебе шестнадцать, и ты говоришь «Скажи хоро...», но не проходит и секунды, как пятидесятилетний старик спрашивает «Уже всё?». И это действительно всё. Всё, что ты успел почувствовать.
- Я готов. – Лохматыш не знал, что ждёт его дальше.
- Ну... а плохая новость в том, что это будет совсем не скоро.
- В смысле?
- Ты долгожитель.
- Что?
- Так получилось...
- Ладно, не важно. Верней важно, но не это.
- А что важно? – боксёр наклонил голову набок, и проговорил это сквозь улыбку.
- Важно только то, что ты есть. И не в грусть, увидимся ли – я был готов к тому, что никогда не увидимся. Похоже, ты так и не понял...
Леонард промолчал, удивлённо прислушиваясь к другу.
- Ты так и не понял, что... Совсем не это главное. Это как та самая тема с девушками. Вы не понимали, что можно любить даже не целуясь, ничего такого не делая... Я это к тому, что мне совсем не обязательно видеть тебя, чтобы любить. Я готов ждать больше чем столетие. Я готов ждать вечно...
Сказал он, зная, что не может ждать больше ни минуты. Зная, как сильно он хотел бы видеть его, и пожимать ему руку. Зная, что он не готов.
- Я буду ждать с тобой – грустновато откликнулся Хрюндель – Но что мы будем делать всё это время? Брожу ли я рядом, улыбаюсь ли, кричу – всё попусту. Ты не видишь этого. А я не вижу того, что в твоей голове. Не вижу даже твоих мыслей.
Он вздохнул, и опустил голову, покачивая ей.
- Интересно, о чём ты думаешь... когда молчишь? Мог ли бы я хоть раз узнать, что ты чувствуешь в тот момент, когда просыпаешься? Или когда засыпаешь... Мы глухи, слепы, и немы друг ко другу. Мы не можем общаться как раньше. Да ты и сам это знаешь.
- Да.
- Вот именно.
- Но ты слеп и сейчас.
Хрюндель замолк, удивившись.
- Неужели ты не понял, - продолжал Лохматый – Что даже живые глухи, и немы. Даже они не знают, что чувствуют другие
- Но они могут пытаться!
- Да? Вот только им это не нужно. Пока не проживёшь то, отчего в дрожь бросает, оно не нужно никому. Пока думаешь, что ты живёшь вечно.
- Никто не живёт вечно.
Крылов нахмурился, и развернулся вбок.
- Ну, вот мы и опять пришли к тому, о чём всегда спорили.
- М?
- Я считаю, что вечно всё. Иначе, поверь, удавился бы ещё после смерти мамы. Если бы хоть на миг вдруг поверил, что действительно больше её не увижу.
- А ты пытался.
- Да. От отчаяния. Но это было временно. С реальным ощущением безвозвратности человека я бы прожить не смог. Хоть вы и не замечали, я зависим от всех них. Всегда был зависим.
- Это ты сейчас так говоришь – махнул рукой Хрю, и тоже развернулся.
- Нет. Так действительно было всегда. Каждый раз, когда я говорил с кем-то, я переживал все мной видимые минуты его жизни. Каждую из них. Поэтому, я и вообще стал твоим другом. В тебе, Ли, было много из того, чего совсем по тебе не скажешь. Каретный так и не узнал настоящего тебя. А я знал его. Увидел ещё с того момента, в больнице, когда твоим единственным желанием оказалось со мной дружить. Они не понимали, как это много – однажды протянуть руку тому, кто не друг тебе. И обрести друга. И, знаешь... Ты не поймёшь, если я скажу, что почувствовал, каково тебе было. Любой, даже тот, кто не был мне близок – уходил, унося с собой ту маленькую жизнь, которую я с ним пережил. А с тобой... я пережил совсем не маленькую.
Лео промолчал. Не хотелось разводить дебаты в такой неподходящий момент. Время было ограничено.
- Я очень ценю это. – кивнул он, прильнув к стене так близко, что она даже обожгла его – Но мы так и не решили, как будем общаться.
- Я ощущаю твою руку на поверхности зеркал.
- Это ничего не даёт.
- Однажды, мне удалось словить твоё настроение.
- Однажды.
- Я ощущаю, как ты ходишь за мной.
- Нечего взять.
- А ты сам-то хоть что-то можешь?
- Я? Я... – он подавил нарастающий ком в горле – Глупо это спрашивать у того, кто бессилен даже показаться.
- А, ну да... значит ты не всегда такой?
Витя указал на размытый силуэтик, обрывавшийся по контуру, как драная бумага.
- Конечно нет.
- А какой ты?
- Я... эээ... старый. Ну, как ты. Только ещё в той моей одежде, и с кезом. Так что могу казаться моложе.
- Хотелось бы увидеть.
- Ну, увидишь как нибудь.
- Тогда, скорей всего, я уже буду беззубый и лысый валяться в престарелом доме. Ты тоже такой станешь.
- Ха-ха-х... не знаю... Но не беспокойся. Никто не уверен, доживёшь ли ты до такой старости.
Они на минуту оба замолчали, но восстановить общение уже не удалось.
Не так уж и просто это – общаться с тем, кого не слышал семнадцать лет. Ностальгия даёт знать своё. Жизнь даёт знать своё. Всё даёт себя знать, но только не те, прежние диалоги. Однажды прекращается любое общение.
С наступлением тишины, грудь снова стало сжимать, и Лохматый, пошатнувшись, сел.
Хрюндель молча сел напротив него.
«Смотришь ли ты сейчас на меня...?» - подумал Витя.
А чернота всё сгущалась. Они сидели... неподвижно, будто статуи. И оба хотели сказать больше, чем могли. Больше, чем пытались. Больше, чем могут сказать нам слова.
Леонард подвинулся.
- Если захочешь услышать меня, просто щёлкни.
Крылов молчал, и сидел неподвижно.
- Пальцами... вот так... – он показал, едва шевеля своей рукой.
Крылов молчал.
Эта пауза длилась вечность.
Тишина, тишина, тишина...
Как вдруг раздался такой сильный щелчок, что световая стена пошатнулась.
Это и было то самое... Тот самый звук, который сказал за себя больше слов.
- Я рад. – отозвался Власов – Я говорил бы и говорил, будь моя воля, причём так, что б ты всегда меня слышал. Но...
Лохматый привстал, чувствуя нехорошее. Как змея на голое тело.
- Но наше время подошло к концу. Быть может, ты забудешь об этом сне, когда проснёшься.
- Нет, стой!..
- Я не...
- Подожди ещё немного, хоть немного!..
Нечто горячее вновь затмило пол-лица.
- Только не сейчас! Не надо сейчас! Ведь это самое последнее наше...
- Прости меня. Да, знаю. – Он появился ещё ближе, поднося руку к самой стене – Мне очень жаль, что я приношу столько боли и горя. Прости меня за то, что я тогда тебя не послушал, и что мы так и не купили дачу... Прости за то, что я не жив.
Лохматый тоже протянул руку. А затем сон прошёл.
Дрожащая рука на фоне старой комнаты друга.
Футболка. Фотография. Джойстик.
И что-то жгучее на лице.
- Ты проплакал всё время, пока спал – Старик в инвалидке улыбнулся ему – Что тебе снилось?
- Что-то... незабываемое.
Он встал, и вскоре вышел на улицу. Воцарилась странная тишина.
Хотя на самом деле тихо не было. Просто шум становится незначимым, когда проходит время. Когда оно проходит, и больше чем всё остальное, ты слышишь только то, что издаёшь...
Щелчок.