Люба включила светильник, и на столе молниеносно возник белый островок. Дома холодно. На улице морозная зимняя ночь. Девушка взяла ручку, бумагу и начала писать.
«Здравствуй, моя дорогая бабушка. Родная моя. Я так по тебе соскучилась.
Знаешь, я часто вспоминаю детство. И ты всегда рядом со мной. Мама много работала: преподавала в школе и в институте. Даже когда держала маму за руку, по ней я тосковала так сильно, словно мы жили в разных городах. А ты говорила нам с сестрой: «Берегите маму. Она вас одна растит…»
Помнишь, в первом классе мне поручили играть девушку-Осень в школьном спектакле? А на голове у меня был тогда ёжик. Волосы плохо росли, и мама отстригла их коротко-коротко. Это народное средство ей посоветовала знакомая. Ужасно стеснялась этой прически! Какая же я осень с ёжиком на голове? Выручил парик. Мама купила его как дань моде, но никогда не носила. Стильная стрижка каштановых кудрей… Помнишь, как перед спектаклем мы с тобой растерялись. Мне через пять минут на сцену, а мы не можем понять, как же надеть эту причёску, где у неё передняя часть. Ну и смешная же я была! Семилетняя девушка-Осень в… мамином парике.
А помнишь, как однажды мы пошли с тобой в кинотеатр? И перед фильмом купили жареных пирожков с картошкой. Таких вкусных, с корочкой, горячих! И добрый повар в белом колпаке делал их быстро и весело, как заведенный. Налопавшись, мы сели в кинозал и почти весь сеанс мучились от жажды.
Я так любила бывать у тебя на работе в типографии. Меня завораживал запах свежеиспеченных книг и газет. Запах взрослого умного мира. Сначала ты была линотиписткой: набирала из свинцовых буковок текст. Знаю, что на этой вредной работе ты наглоталась свинцовой пыли, и твои почки от этого сильно страдали. А потом ты стала работать медсестрой в типографском медпункте. Ты так любила свою работу, своих коллег.
«А у нас в бухгалтерии…» - так ты обычно начинала какую-нибудь историю, рассказанную тебе в бухгалтерии. И мне безумно нравилась эта традиционная преамбула – «А у нас в бухгалтерии…» И говорила ты это с такой загадочной интонацией, словно Бухгалтерия – какая-то неведомая страна.
Ты ласково называла меня «куничка» или «куница». Интересно, почему именно так? Так необычно. У тебя на шкафу стояли две белые керамические фигурки – две куницы. Быть может, они навеяли тебе это мое прозвище… Мама рассказывала, что всю свою нежность и ласку ты передала мне, а с ней ты была очень строгой и сдержанной. Может, потому, что сама еще девчонкой была, ведь мамой ты стала в девятнадцать.
Однажды ты меня больно ударила прутиком по ноге. Я ушла в гости к однокласснице. В девять, по-моему, лет. Тебя не предупредила, и ты, конечно, за меня испугалась. Маленькая девочка одна гуляет по большому городу… Мне было даже не столько больно, сколько обидно от неожиданности, оттого, что на улице, при всех. Знаешь, бабуль, у меня на ноге сохранился след от того прутика – такой маленький шрам. Белая тонкая полоска твоего страха за меня. Сейчас я не обижаюсь. Ведь ты за меня переживала…
Когда у нас дома завелись мыши, для меня наступил конец света. Сказать, что я их боялась – ничего не сказать. Они мне были омерзительны во вселенском масштабе. Своей наглостью, вездесущностью. Маленькие, а такие проворные. Сам их внешний вид… Один хвост чего стоит! Вот и сейчас – мурашки по коже.
Кто-то в детстве мне рассказал, что мышь может убить… слона! Залезет к нему в ухо и будет изнутри его прогрызать, а слон в этой ситуации – беспомощен. Как же мне стало обидно за всех слонов. Таких больших и добрых. И беспомощных. Может, именно с того момента я так невзлюбила мышей. Наглых слоноубийц!
Так вот, когда у нас завелись мыши, я знала, что в доме только ты их не боишься. Мне казалось, что ты на них вот крикнешь сейчас – и они все сразу умрут… от разрыва сердца. Мы-то с мамой боялись, и от нас не исходили флюиды бесстрашия, как от тебя. А помнишь, как утром ты смешно сказала: «Я с этим мышом всю ночь не могла уснуть. Так и скрёб…» Ты почему-то сказала не с «мышью», а с «мышом». Видимо, решила, что этот вредитель – непременно мужского рода. И этот мужской род, данный тобой коварному грызуну, притупил детский страх.
Мне так нравилось твоё бесстрашие. Во всем. Ты ничего не боялась. И я любя называла тебя «Антифобик», потому что ты и фобии – вещи несовместимые.
Совсем недавно мама рассказала историю, как ты спасла мальчика в вашем дворе. Это было очень давно. Мама еще школьница, а тебе – около тридцати. Мальчик упал в глубокий бассейн, он был наполнен круглый год. На улице – осень, в бассейне – холодная вода, и все вокруг растерялись, замерли на мгновенье. Даже мужчины… А ты не растерялась и прыгнула в воду. Потом очень сильно простыла…
Меня восхищала твоя надежность. Во всём. Ты всегда выполняла свои обещания. Никогда ничего не забывала. Даже если кого-то из нас нужно было разбудить в 6 часов 53 минуты утра – ты будила ровно во столько. И даже пуговицы ты пришивала надежно. На совесть.
Помнишь, как тебе нравился Николай Расторгуев из группы «Любэ». Ты с удовольствием смотрела концерты с его участием. Мама говорила, что он тебе нравится, потому что мужественный. А я думаю, в нём тоже есть надежность – человеческая. И тебе в нем нравилось именно это.
Я так обожала наблюдать за тобой, когда ты смотрела по телевизору сентиментальное кино. Показывают встречу двух влюблённых спустя тысячу лет. Они обнимаются, прощают друг друга, плачут. И вместе с ними плакала ты. Искренне. По-детски доверяя всему происходящему. И мне казалось, артисты сейчас перестанут играть свои роли и начнут с экрана телевизора успокаивать тебя. И я целовала твои заплаканные щёчки.
А помнишь, как в момент переживаний ты любила закусить внутреннюю сторону щеки? Это был показатель твоих сильных волнений. Причем щёку ты закусывала и от негативных эмоций, и в счастливые моменты, когда смущалась или была чем-то довольна… Я пыталась за тобой повторить, а ты смеялась в ответ, смущалась и снова закусывала щёчку.
Наверное, тогда я была совсем маленькой, потому что не помню лиц. Мы пришли в гости к твоей подруге. Это была большая квартира. А, может, я была слишком маленькой… Но мое детское восприятие рисует сейчас огромное пространство, где запросто можно было устраивать балы. И мне дарят горсть разноцветных камушков. Для меня они настоящие драгоценности. Прозрачные. Многогранные. Синие, красные, зелёные…
Ты умерла. Не верится до сих пор. Год назад мы тебя похоронили. Помню тот день. Жуткий мороз. И когда летели горсти земли, ударяясь о крышку, мои слезы вонзались колючими осколками в кожу. Мы с мамой вернулись с кладбища. Стало так пусто. В доме. В душе. Я разрыдалась. Больше не внучка. Не куница. Не маленькая. Ну и пусть, что мне уже 23… Я вдруг почувствовала себя очень взрослой, а в маме почувствовала маленькую девочку, у которой выбили из-под ног почву.
Ты сильно болела. И уже не вставала в последний свой месяц. Мы с мамой и сестрой дежурили у твоей постели. Болезнь высушила твое тело. Словно засохший цветочек, ты стала хрупкой, маленькой. Беспомощной.
Знаешь, я тогда задумалась над тем, как же мир несовершенен. Именно тогда я мысленно придумала свою версию ухода человека из его земной жизни. Наступает определенный момент, у каждого в своё время, и человек открывает дверь, возникающую в реальном пространстве. Стоя на пороге, он прощается с близкими и говорит им: «Я ухожу. Я буду помнить о вас. И вы помните обо мне. Мы еще встретимся…» И все понимают, куда эта дверь. Прощаются. Плачут. Но это не так невыносимо…
С самого начала мы не стали говорить тебе диагноз. Доктор все объяснил маме и даже назвал срок: сколько тебе осталось. Приблизительно, конечно. А дома мама рассказала тебе, что врач назначил лечение. Дальше были травы, таблетки. И мы говорили, что ты обязательно поправишься, а ты старательно делала всё, что назначил доктор. Это была не ложь. Ложь, когда подло, когда что-то делается из корыстных интересов. Это была светлая правда, в которую все мы хотели верить…
Ты уходила медленно и мучительно. И обезболивающие тебе уже не помогали. Худые уставшие руки ты сжимала в кулачки. Без слов. Ты всегда была очень терпеливой, но от этих мучений ты начала стонать. И нам было больно вместе с тобой.
В какой-то момент я поняла, что ты умираешь, и позвала маму с сестрой. Мы держали тебя за руку, и я впервые увидела, как из человека вместе с его дыханием уходит жизнь. Ты смотрела на нас и хотела что-то сказать, наверное, что-то очень важное, но не могла. Ты сжала мою ладонь. В последний раз…
Есть такая традиция омывать умершего человека, чтобы он из этого мира уходил чистым. Мама не могла. Она не верила в то, что произошло. Я тоже не могла и не верила, но маме было в миллион раз тяжелее. И я стала омывать тебя вместе с родственницей, которая пришла помочь. Знаешь, я вроде бы понимала тогда, что в твоём теле уже нет жизни, но каждый раз, когда тётя Валя приподнимала тебя, мне казалось, что всё она делает не так, грубо. И я останавливала её: «Осторожнее. Бабушке больно…»
В нашей семье у тебя были самые красивые волосы. Густые, длинные, тёмно-русые со стальным отливом. Ты любила ополаскивать их уксусной водой, чтобы они блестели. А на ночь я заплетала тебе косу…
В последний раз я сушила твои волосы феном. Болезнь отняла половину, но они по-прежнему блестели, и казалось, что ты просто уснула. Как же хотелось закричать… Как же всё было абсурдно в тот момент… Бабушка, но ведь я же знаю: умирает лишь тело. И ты наблюдаешь за нами оттуда, сверху. И так же, как прежде, за нас переживаешь.
Мне кажется, я знаю, когда к тебе начала подкрадываться болезнь… Ты родилась под Тамбовом. А потом твои родители решили переехать в солнечную столицу одной из советских республик: там требовались молодые специалисты. В этом городе прошли твои детство, юность. Здесь ты встретила свою любовь – военного врача. Вышла замуж, и у вас родилась доченька. Моя мама. Вы с мужем уехали жить в Одессу, но вскоре расстались: ты была бескомпромиссной и не прощала измен. Ты вернулась к родителям.
В солнечном городе у тебя была любимая работа, друзья. И чёрно-белые снимки в семейном альбоме рассказывают мне о твоей молодости. Вы с друзьями любили походы. Вокруг вас - водопады, горы и много солнца. В то время в сердцах людей ещё не было озлобленности. Люди разных национальностей жили дружно в одном государстве. И на фотографиях все вы – такие счастливые…
Распался Советский Союз. И когда началась гражданская война - русскоязычное население стало уезжать. Рухнул твой мир. Ты держалась до последнего. Мамины друзья пришли помочь паковать вещи. Мы уезжали в Россию. В знак благодарности мама раздала комнатные цветы своим приятелям, а ты начала нервничать, тебе это стало неприятно. Эти растения ты сажала с такой любовью, и они отвечали тебе пышным цветением. Настоящая оранжерея на подоконнике. Маме было неудобно за твою реакцию: нам самим жить негде, мы уезжали, и цветы все равно бы пришлось раздать…
Но я знаю, поняла это совсем недавно, дело не в том, что тебе было жалко отдавать цветы. Дело в другом: вместе с этими растениями у тебя вырывали твой мир. С корнем. Так пьяные воришки выдёргивают цветы в чужом палисаднике. Небрежно, бездумно, бездушно. Мимоходом. И ты не могла ничего изменить. Вместе с цветами у тебя отнимали твоё детство, твою юность, твой дом. И даже могилы родителей оставались в этом городе. Теперь уже не важно, кто или что у тебя все это отнимал - обстоятельства, ход времени, политические перипетии. Сегодня это уже история.
Ты покидала свой город уже зрелой женщиной, тебе было шестьдесят. Внутри тебя образовалась пустота, которую медленно стала заполнять тоска. Самое удивительное, что умерла ты не из-за болезни почек, которые подорвала еще в молодости на вредной работе. Болезнь пронзила другой орган, подорванный твоим душевным нарывом.
Мама сделала всё, чтобы тебе было легче. Мама была самой сильной. Вернее, она должна была быть самой сильной. С одной стороны, у неё – пожилая мама, а с другой – несовершеннолетние дочки. И её жизнь началась с белого листа, на котором были прописаны страхи за будущее близких людей. Благодаря своей успешной работе в школе, мама, моя сильная-хрупкая мама, получила жильё. И ты, бабуля, снова рассадила в горшочках комнатные растения…
За этот год многое произошло. У меня сейчас полоса разочарований. Пройдёт, наладится, станет лучше. Но пока мне очень больно. Мама говорит, я всё принимаю близко к сердцу. По-другому я не умею.
Знаешь, чем больше наблюдаю за взрослыми, тем больше понимаю: дети – мудрее. В них – особая интуитивная мудрость. Они честнее. От этого порой бывают жестоки. И в игры – политические, семейные, денежные – больше играют взрослые. Сейчас я работаю в изостудии, учу детей рисовать. Наблюдаю, как они, увлекаясь процессом, начинают громко выражать свой восторг. Знаешь, бабуль, в этой восторженной реакции детей на собственные рисунки – такое ценное умение жить настоящим. Жить полно, радостно, с огромной самоотдачей.
Сегодня мне очень не хватает ощущений из детства. Они самые настоящие. Без полутонов. Запах газет в твоей типографии. Вкус жареных пирожков с картошкой, которые продавались у кинотеатра. Мой восторг, когда в секции по спортивной гимнастике у меня почти получилось сесть на шпагат. Тренер сказала, что это хороший результат, учитывая, что занимаюсь я совсем немного…
Тогда это были просто дни. Жизнь шла своим чередом. А сегодня – это целая эпоха. Моя собственная маленькая эпоха под названием «Детство». И сегодня эти воспоминания – впечатления, как те разноцветные камушки, подаренные мне твоей подругой. Они, как настоящие драгоценности, переливаются на ладони моей памяти…
Бабуля, родная моя, я хочу сказать спасибо тебе за всё, что ты делала для нас. Спасибо за твою любовь ко мне. Безграничную. Преданную. Всепрощающую. Спасибо за твою немногословность: когда мне было грустно, ты так хорошо могла успокоить. Без слов. Прижать к себе близко-близко. И сразу всё понятно. Это – чёрное, это – белое. Спасибо за твою заботу. Твои руки всегда что-то делали. И я запомнила их в движении. А когда ты что-нибудь заворачивала в бумагу, ты делала это так добросовестно и аккуратно, словно пеленала ребенка… Прости меня, если я чем-нибудь тебя обидела. Мне очень тебя не хватает.
Сейчас вспомнила, как мы с тобой года за три до нашего отъезда, пили чай на кухне, и я, десятилетняя, чем-то тебя рассмешила. Ты задорно, по-детски, рассмеялась, а потом вдруг… заплакала. Это было так неожиданно, что я испугалась. До сих пор думаю, почему ты тогда заплакала, что тебя встревожило? Или ты вспомнила что-то очень грустное?..
Пусть там, где ты сейчас, тебе будет хорошо и спокойно. Пусть там ты будешь абсолютно счастливой. Знай, я помню тебя и люблю, бабушка».
Люба поставила точку и вытерла слезы. Спать не хотелось. Скоро на работу, и она решила подремать хотя бы час… Ей снилась бабушка. Она улыбалась, гладила внучку по голове и тихо говорила: «Куничка моя. Куница…»
Мороз выводил на стекле изысканные узоры, а на подоконнике в коричневом горшочке синяя фиалка распускала свой самый большой бутон.
2006 год