Змитрок Бядуля
Мариамь
Письма от невест к женихам в Америку и прочтение писем от женихов из Америки подтолкнули меня писать стихи на тему любви. Каждый день -- новое стихотворение. За столом в домике, когда старая Бейля уже спала, я вписывал эти стишки начисто в красивую записную книжку, которую купил в магазине. Книжечку я назвал «Мариамь». Она была вся заполнена гимнами несуществующей девочке Мариами. Девочка моего возраста, пятнадцати лет, жила только в моей фантазии. Часто Мариамь меняла свой образ, то она была с волосами черными, как ночь, то -- золотистыми, как солнце. Глаза ее были то зрелыми вишнями, то васильками. Голос ее звучал, как арфа. Смех -- журчание ручейка. Дыхание -- шепот цветов и колосьев под ветерком. Ее песни -- пение соловушки. Все радости и печали своего сердца я посвящал прекрасной -- Мариамь... Она была добрая и мудрая. Она затмевала в моих глазах мудрецов Талмуда.
Однажды в августовский день, когда через цветные стекла в синагогу пробивались солнечные лучи и превратили синагогу в фантастическое подземелье времен древнего Египта, когда ожили деревянные львы и орлы на ковчеге, я читал под печальное пение юных талмудистов гимны своей Мариамь. Книжечка со стихами лежала у меня на толстом фолианте. Я читал с увлечением вслух:
-- Мариамь... Мариамь...
Перед твоими глазами пятнадцать раз цвела черемуха и зеленела молодая пшеница.
Я поцелую золотистую прядь твоих волос и от наслаждения умру у ног твоих.
Нет! Не умру. Позволь мне жить и пить наслаждение из твоих голубиных глаз. Хочу играть с тобой, как с родной сестрой.
Мариамь... Мариамь...
Ты мне ближе отца и матери. Ты мне дороже жизни. Ты -- мое небо. Ты -- моя земля. Ты -- мое счастье. Ты свила навеки гнездо в моем сердце.
Мариамь... Мариамь...
Над полем стоит белый, как молоко, туман. У реки пасутся телята. Пастушок играет на свирели, а я сижу на камне и пою песню. И каждое слово моей песни -- любовь к тебе. И каждое слово моей песни - хвала красоте твоей.
Мариамь... Мариамь...
Я забуду молитвы вечному небу.
Позволь утром и вечером произносить твое имя в песне... Я смотрю на звезды и думаю, что это твои глаза. Я слушаю песни соловушки и думаю, что это твой голос. Я смотрю на цвет маков и думаю, что это твои губки.
Мариамь... Мариамь...
Вдруг надо мной заметалась тень. Я встрепенулся.
У моего штэндера(1) стоял высокий, грозный, чернобородый аскет -- инспектор ребе Шмарье...
Руки и ноги у меня омертвели. Мне стало холодно и жарко.
Ребе Шмарье взял из моих рук книжечку под названием «Мариамь». Читать было легко, потому что я для большей красоты писал печатными буквами. Он углубился в книгу. Я, словно загипнотизированный, смотрел на него и не мог сдвинуться с места. Он читал долго. Вокруг моего штэндера собрался весь юный народ, все мои товарищи. Закончив читать «Мариамь», Ребе Шмарье закусил бороду, пронзил меня насквозь двумя острыми кинжалами черных глаз и заговорил не ко мне, а к моим товарищам:
-- Сыны Израиля... Рвите на себе одежду. Осыпайте головы пеплом в знак траура. Этот заезжий шэйгец(2) предал еврейство. Написал книжечку под названием «Мариамь». Ни разу имя Бога не вспоминает в книге. Его книжка -- стыд и соблазн. Его книжка -- восхваление матери бесов - Лилит(3). Утонула в смоле пекла душа молодая... Она пропала, пропала для святой торы, для родителей. Погасла искра из пламени Адоная(4)...
Аскет ребе Шмарье не бил меня. В его глазах стояли слезы -- крокодиловы слезы.
Мою книжечку сожгли на каменном полу в прихожей синагоги...
Ребе Шмарье так напугал юных талмудистов, что они от меня отступились.
-- Уходи из этого святого здания, -- сказал ребе Шмарье со строго поднятой рукой. -- Уходи! Хозяевам твоих дней я скажу, чтобы они тебя больше не кормили. Уходи из этого города, потому что если я увижу тебя на улице, не миновать тебе «малкес»(5).
Я вышел из синагоги в последний раз. Старой Бейли сказал, что иду пешком в Посадец. Я взял с собой только книжки. Бейля дала мне на дорогу кусок хлеба.
Прощайте навсегда, тонов и амайроим(6) -- профессора и доктора Талмуда! Ваши старинные рыцари, Гилель и Шаммай, Попай и Гуна, умерли в моем сердце. Словно туман, растаяли под солнцем жизни воздушные замки Иерусалима и Вавилона.
Одно имя олицетворяет мою новую мечту -- Мариамь...
Хотел увидеть Эли, рассказать ему правду о трех долларах и извиниться, но не удалось встретиться с ним. Я решил написать ему об этом письмо дома и переслать почтой.
Иду лесной дорогой. Пахнет смолой, багульником и грибами. Поют жаворонки. Может, это играет на лютне моя Мариамь? Издалека плывут ко мне звуки жатвенных песен. Поют несколько женщин. Пленят меня животворные силы земли -- ее радости и печали. Может, это грустит и радуется Мариамь? Новости посада мне известны. Умерла моя бабушка. Умерли столетние деды Устин и Мирон. Мои товарищи по хедеру(7) помогают работать родителям. Дети трактирщика торгуют. Пани Чапковская судиться с деревней за луг. Мои товарищи-пастушкИ проходят свой батрацкий талмуд. Нудно ползет жизнь. Веками она стоит на месте. Иду домой и думаю: «Такая в доме теснота, что мне придется спать на полу».
Я приближаюсь к родным местам.
Как меня встретит отец? Знаю. Он спросит:
-- Что из тебя будет?
После этого мучительно на меня посмотрит и сообщит:
-- У меня ведь и без тебя шесть человек детей. Было восемь, но пару Бог забрал. С тобой было бы как раз девять... Тебе уже пятнадцать лет. Сам должен понимать.
Он смолкнет на минуту, посмотрит на меня, как утопающий на лодку, и добавит шепотом:
-- Такие сыновья, как ты, уже помогают родителям... Знаешь. Я же вечно горюю об одном, чтобы только хлеб был в доме.
Да. Мои детские годы закончились. (Нужно работать и учиться! Это было в 1902 году).
Прим. пер.
(1)штэндер -- стойка
(2)шэйгец -- плут
(3)Лилит -- первая жена Адама в кабалистической теории
(4)Адонай -- Господь
(5)малкес -- (малкос или малкот в сефрадском произношении) букв. -- 39 ударов палками по спине. Сами малкот, как и все остальные наказания, запрещены с момента разрушения храма. Зд. им. ввиду -- "взбучка", не искл. наказание розгами.
(6) тонов и амайроим -- мудрецы передававшие устную Тору
(7)хедер -- еврейская школа