– Скажи, почему нас не любят?
– < ...> Разве они умеют любить? Надо уметь любить, а этого-то они не могут.
– Как это – уметь?
– А вот так! – отец брал девочку на руки и крепко целовал грустные глаза, жмурившиеся от нежного удовольствия.*
Сколько раз надо разбиться человеческому сердцу, чтобы оно, наконец, забилось в груди, словно паруса волшебникова корабля* под солнечным ветром – легко, бесстрашно, надёжно и крепко! В том единственном ритме радости, с которого уже не собьёт никакая даже самая изощрённая и жестокая иллюзия времени, пространства, обстоятельств, поворотов-провалов судьбы... Сколько раз нужно пасть самому и позволить упасть тому, за кого в ответе, чтобы не пропасть в бездонной пропасти потерь, омуте мучений, чаще лишений? Споткнуться, оступиться, но не отступиться? Заступиться... решиться не преступать что-то неизъяснимое в себе, во внешнем – словно доверие ребёнка, словно робкий цветок мечты...
– Может быть, он уже пришел... тот корабль?
– Не так скоро... сначала <...> ты вырастешь. Потом... Что говорить? Это будет – и кончено. Что бы ты тогда сделала?
– Я бы его любила, – поспешно сказала она, и не совсем твёрдо прибавила: – ...если он не дерётся.*
Нитья
Родители назвали долгожданную девочку Ниной. Есть немало вариантов толкований, но мне, как и ей, больше нравится в переводе с южноафриканского языка кечуа: пожар, тлеющие угольки. Ну, или шумерский вариант. Хотя навряд ли кому-то ещё это взбрело бы в голову, кроме Нины и Дана.
Наверное, с первых осознанных сказок, а может, даже и пораньше – то страшные, то потешные нездешне яркие идеи дарили миру новые краски, звуки, слова, имена. Таким стало и новое имя девочки – Нитья, а после – и не одно, и не только имя.
Нитья, как и многие летящие души, сочиняла жизнь. А однажды, в самом её начале, Нитье было дано, перебудив семью и соседей громким криком из-за ночного кошмара, сохранить себе и близким реальность тогдашнего настоящего. С тех пор фантазии Нитьи проникали повсюду, куда она устремляла мысли, голос, сны и затеи, рисунки, танцы, слёзы и смех. Девочка не задумывалась, откуда и как рождались в ней образы – порою пугающие, порою причудливые, порою странно знакомые... Нитья свободно и вдохновенно, лишь только оказывалась одна, вступала в бесконечно увлекательную игру, оберегая и украшая, в зависимости от условий и хода, своих героев, сюжеты, себя, саму жизнь.
И долго не понимала, отчего самые невыразительные и бесцветные образы реального мира, как и сам внешний мир с его условностями и правилами, оказываются порой бессмысленно враждебны ко всем, кто узнавал друг друга по особой печати искренности и печали. Отчего люди с тусклыми лицами, убогой речью и холодными пустыми глазами пытаются дотянуться до неё и навязать свои законы концовости бытия, границы её сил и возможностей – границы доброты, дружбы, понимания... Не понимала, но добровольно принимала поражение за поражением, не переставая желать всем лучшего и жалеть о тех, кто смеялся над нею, кто отвергал, а иногда и обманывал её, мучил и предавал. Они смотрели – и не видели, слушали – и не слышали, читали – и не узнавали, жили – и не сопереживали.
Нитья предпочитала радоваться своей жалкой участи, утешаться и утешать – ещё бы, претерпеть обиды, гонения, насмешки от других ей было намного проще, чем обижать самой, пусть даже и невольно, чем отвечать обидчикам, которые уважали лишь тех, кого боялись, кто мог им ответить, по меньшей мере, тем же. От стыда и раскаяния, от чувства вины и сожаления за собственные поступки ещё никому не удавалось убежать. А от незамысловатых нападок людей с тусклыми лицами Нитья успешно скрывалась в сияющих мирах справедливости и чести, преданности, чистоты и надежды. Она всегда ждала чуда.
– Ты откуда приехал, капитан? – важно спросила Ассоль воображённое лицо и, отвечая сама себе, сказала:
"Я приехал, приехал... приехал я из Китая."
– А что ты привез?
"Что привез, о том не скажу."
– Ах, ты так, капитан! Ну, тогда я тебя посажу обратно в корзину.*
Дан
Дан взрослел вместе нею, превращаясь из товарища по играм и капитана её фантазий в желанного мужчину. Они пели одни и те же песни, зачитывались одними и теми же книгами, погружались на одни глубины и взлетали к одним и тем же звёздам! Их мечты, переплетаясь, прорастая, сливаясь друг в друге, обретали аромат, вкус и силу подлинности.
Нитья безошибочно узнавала Дана в каждом обличье, под каждой маской, в каждой игре. Потому что у него самые родные во всех мирах глаза, нос, уши, губы... Самые любимые руки, улыбка и голос. И пусть она слышала пока шёпот и смех Дана только внутри себя, Нитья всегда первой откликалась ему, мгновенно летела на зов.
Она заботилась о Дане так, как привыкла заботиться обо всех, кого вмещало её сердце, кто нуждался в её постоянстве и ласке, обо всех, кто расцветал от её внимания и тепла. Нет, пожалуй, даже чуточку больше. А если уж совсем честно, то несравнимо. Нитья готова была отдать ему всё-всё-всё, но даже всё-всё-всё ей казалось ужасно мало. А всё потому, что ей так хотелось выразить Дану свою любовь. Верней, за годы ожидания Дана на другом берегу сама Нитья стала морем любви. Но если один становится любовью к другому – тут уж трудно рассуждать здраво, а тем более, поступать.
И тогда Нитья нарисовала акварелью рассвета волшебниковый корабль* с шёлковыми парусами, сложила в корзину самое необходимое для путешествия – и впервые не только летящей душой* поплыла к своему капитану.
Да будет мир пушистой твоей голове!*
____________________________________
*Все цитаты – из произведений Александра Грина, приведено по памяти.
Нина и Александр Грин: их земная история, зримые образы, невероятный высочайший лиризм слова и дела, мысли и чувства.
Нашла в сети бледную фотку пятилетней пушишки Нины Грин - одну из очень немногих, а тут из непонятно откуда вынырнул вслед и бумажный портрет восьмилетней пушистоголовой Нитьи - и началось такоое. Меня прорвало сначала памятью небывалого, потом ДАО небывалого, а уж после-после...
Мечта разыскивает путь -
Закрыты все пути
Мечта разыскивает путь -
Намечены пути
Мечта разыскивает путь -
Открыты ВСЕ пути.
А.С.Грин, "Движение", 1919
Евгений Торчинов: для буддийского мыслителя не существует отдельно "человека" и "солнца", а есть некое единое поле опыта - человек, видящий солнце. Здесь солнце есть уже не внешний объект, пребывающий вне личности, а часть личности, включенная в неё через процесс восприятия. Это уже не "солнце в себе" (таковое буддистов интересует очень мало), а солнце уже воспринятое человеком и ставшее посему частью его внутреннего мира, частью данной человеческой личности. Это не мир, в котором мы живем, а мир, который мы переживаем.
Нитья и Дан - три.
То, что разбило мне сердце в очередной раз - связано с Алыми парусами. И скорее, печально, чем интересно. Как навсегда оказались печальны глаза восьмилетней Нитьи, заранее печальны взрослой печалью будущих потерь. Но чудо - на то, оно и чудо, чтобы самому себя вытягивать за кудряшки, уши, хвосты, лапы и косички... И неважно, из какого конкретно болота боли.
Так что спасибо Нитье. Нити, что связала меня, которую в почти всех своих историях я называла Ниной - с Ниной Грин, которая одиннадцать лет вела и была ведомой - путеводной нити последних лет Александра Грина.
Четыре части собиралась написать, но поняла, что не успею - слишком долго ковырялась с написанным, отсекая лишнее, потом восстанавливая по букве... то, что никак никуда нельзя было увязать, а так хотелось. А потому сократила две. Но в главку Дан всё ж поставила, ну, не удержалась, тот сюжетный переворот, ради которого и замыслила всё.
Я не могла знать заранее, что вытворит Нитья. Но догадывалась, что это будет нечто кардинальное. Экшн, типа. И когда написала две строчки, в миг перевернувшие судьбу, надолго зависла над ними. Уже с уверенностью, что так и было. Где? А какая, собственно, разница. Главное, верить.
Из "Автобиографической повести": В 1896-ом поехал в Одессу, захватив с собой лишь ивовую корзинку со сменой белья да акварельные краски, полагая, что рисовать буду "где-нибудь в Индии, на берегах Ганга"...