(43 год до н.э. — 17 или 18 год до н.э.)
Третий по возрасту, самый молодой великий поэт золотого века древнеримской литературы Публий Овидий Назон родился 20 марта 43 года до н.э. в городе Сульмон*. Отец его, Публий Назон, происходил из старинного рода всадников** и вёл спокойную жизнь обеспеченного провинциала. Овидий стал вторым ребёнком в семье, брат поэта был на год старше его.
* Ныне это Сульмона, город примерно в 140 км к востоку от Рима.
** Всадники — второе после сенаторов сословие в Древнем Риме с имущественным цензом в 400 тыс. сестерциев. Позднее всадничество развилось в денежную аристократию.
Когда мальчики подросли, отец отвёз их на обучение в Рим. Это было время становления великой империи. За год до рождения Овидия заговорщики убили Юлия Цезаря. Потом были разгромлены республиканцы. А в дни приезда Назонов в столицу (32 год до н.э.) Октавиан Август объявил войну египетской царице Клеопатре. Через два года император с триумфом вернулся в Рим.
Тем временем молодые Назоны мирно учились в столице и традиционно должны были завершить своё обучение в Афинах. Однако старший брат Овидия был слабого здоровья, поэтому юноша отправился в Грецию со своим школьным другом Макром, будущим главным библиотекарем императора Августа. Путешествие длилось более двух лет. Друзья посетили не только Афины, но побывали и в Троаде, близ которой лежали развалины древней Трои, и на островах Эгейского моря. Возвращение Овидия было печальным — дома его ожидало известие о кончине любимого брата.
В годы учёбы юный Назон проявил незаурядные способности в области риторики. Теперь он попытался заняться политикой в Риме, но очень скоро в нём победила страсть к стихосложению. В какой-то мере увлечение поэзией помогло Овидию избежать службы в легионе. По римским законам после завершения учёбы сыновья всадников должны были отдать воинский долг государству. Говорили, что за начинающего стихотворца просили богатые аристократы из кружка Марка Валерия Мессалы Корвина*, где Овидий не раз читал свои первые поэтические опыты. Император не стал настаивать на исполнении закона.
* Марк Валерий Мессала Корвин (64 год до н.э. — 8 год н.э.) — выдающийся военный и политичсекий деятель Древнего Рима времён гражданских войн; поддерживал Брута и Антония. Именно Мессала добился утверждения Римом Ирода царём Иудеи. Рассорившись с Антонием из-за связи его с царицей Клеопатрой, перешёл на сторону Октавиана Августа, оказав ему неоценимые воинские услуги. Мессала прославился как оратор и как автор ряда исследований по грамматике. Вокруг него сложился знаменитый в истории литературный кружок.
Родители озаботились другим долгом сына. Они начали подыскивать молодому человеку невесту. Правда, ещё до путешествия в Грецию восемнадцатилетний Овидий по настоянию отца уже вступил в брак с пятнадцатилетней девочкой из богатой семьи, но почти сразу развёлся с ней и всю жизнь вспоминал о первой жене с презрением.
Теперь ему подыскали невесту из Этрурии. Менее чем через год Овидий без объяснения причин развёлся в очередной раз. Как говорят биографы, для вдохновения ему требовалась свобода! Предполагают, что от второго брака у поэта родилась дочь.
Когда Овидий вступил в третий брак с женщиной по имени Фабия, неизвестно. Зато известно, что до самой смерти поэта в ссылке супруги хранили друг другу верность.
К сожалению, отцовское имущество недолго обеспечивало Овидию праздную жизнь. Пришлось всё-таки поступить на службу. Молодой человек был назначен триумвиром. В составе комиссии из трёх человек он был обязан заботиться о порядке в тюрьмах, наблюдать за римской ночной полицией и контролировать пожарные казармы. Позднее его стали привлекать к участию в судебных делах в качестве децемвира и центумвира*. На этих должностях Овидий разбирал дела об опеке, имуществе и завещаниях. Такая служба продолжалась пять лет.
* Триумвир, децемвир и центумвир — при императоре Августе так назывались судебные чиновники, рассматривавшие гражданские дела.
А когда Овидию исполнилось двадцать пять лет, он принял окончательное решение и объявил родителям, что отныне является только поэтом и больше ничто в этой жизни его не интересует.
В кружке Мессалы поэт познакомился с Вергилием, не раз общался с Горацием, близко подружился с Тибуллом, Проперцием и Лигдамом*. Последняя троица окончательно склонила Овидия к жанру любовной элегии. В кружке Мессалы первые элегии Овидия были приняты с восторгом.
* Секст Аврелий Проперций (50 — 16 годы до н.э.) — поэт, автор четырёх книг элегий, входил также в кружок Мецената; Лигдам — предполагается, что таков псевдоним неизвестного поэта из кружка Мессалы, возможно, под ним скрывался либо Тибулл, либо сам Овидий.
Необходимо отметить, что в первые десятилетия империи жизнь в Риме поражала блеском и роскошью. Но император Август в эти годы благоденствия был серьёзно озабочен: он одним из первых заметил быстро развивающийся и необратимый процесс нравственного разложения высших слоёв римского общества. Роскошь и удовольствия превращали основу государства в разжиревшие деморализованные особи, глубоко безразличные к судьбе родины и к своей стране, готовые ради собственного удовольствия на любое предательство и самую гнусную подлость. Такое общество не могло долго выживать во враждебном окружении.
Певцом именно такого роскошного образа жизни и стал Овидий. В добавление ко всему поэт сделал неловкий политический жест, взявшись создать поэму «Титаномахию», в которой намеревался аллегорически воспеть Октавиана Августа. Первые главы будущей поэмы Овидий прочитал публично и неожиданно вызвал гнев правителя, испугавшегося, что сравнение с Юпитером, поторое проводил поэт, сделает его всеобщим посмешищем. Узнав об этом, Овидий без раздумий уничтожил незаконченную произведение.
Последующие десять лет поэт писал только любовные элегии. Таким был первый период в творчестве Овидия, период молодости, который биографы ограничивают 20 — 1 годами до н.э.
К ранним произведениям Овидия — тем, что в Средние века называли «Малый Овидий», — относятся три книги «Любовных элегий», обращённых к некой, по-видимому, вымышленной Коринне; поэтический сборник «Героиды», представляющий собой письма женщин, находящихся по тем или иным причинам в разлуке с возлюбленными; пародийно-дидактическая поэма «Наука любви», содержащая наставления молодым людям обоего пола в том, как найти предмет страсти и добиться взаимности; написанная в том же духе поэма «Лекарство от любви»; сохранившиеся в виде небольшого фрагмента «Средства для лица», где стихотворно изложены косметические рецепты. Тогда же была создана несохранившаяся трагедия «Медея».
Любовные элегии Овидия имели огромный успех. Они переписывались, распространялись, заучивались наизусть…
Тем временем Октавиан Август добился принятия сенатом трёх жизнеопределяющих законов империи: Закона о браке (он обязывал всех совершеннолетних граждан Рима вступать в брак), Закона о прелюбодеянии (отныне мужья получили право убивать неверную жену и её любовника; если муж не убивал изменницу, её ожидали суд и пожизненная ссылка) и Закон против роскоши (запрещалось строить слишком роскошные особняки, давать великолепные пиры, носить дорогие украшения, одежды и т.д.).
Многие римляне весьма скептически отнеслись к начинаниям Октавиана Августа — в их числе и дочь императора от первого брака Юлия Старшая*. Вокруг последней сформировался кружок молодых аристократов, недовольных новыми законами. Среди них были многие друзья Овидия, хотя самому поэту претендовать на что-либо не приходилось — у него было примерно двадцать-тридцать домашних рабов, для обеспеченного римлянина это было очень скромно.
* Поскольку у Юлии родилась дочь, внучка императора Августа, которую тоже назвали Юлией, в исторической науке принято называть дочь Августа — Юлией Старшей, а внучку его — Юлией Младшей.
Примерно в 15 году до н.э. были изданы любовные элегии поэта. Овидий неожиданно стал самым знаменитым латинским поэтом своего времени. Но хуже всего то, что творчество его, помимо воли автора, оказалось тесно связано с политической борьбой в Риме. При императорском дворе шла жёсткая борьба за наследника престола. Юлия Старшая выдвигала в наследники сразу трёх своих сыновей, внуков Октавиана Августа. Его вторая жена императрица Ливия — своего сына Тиберия*. Воспользовавшись вольностью нравов в окружении конкурентки, Ливия неожиданно обвинила Юлию в прелюбодеянии и заставила мужа-императора во исполнение им же принятых законов и с согласия Тиберия навечно выслать собственное дитя на остров Пантеллерия. Друзей опальной женщины кого убили, кого выслали, кто вынужден был покончить с собой. И именно в эти дни, как плевок в лицо императору, была опубликована поэма Овидия «Наука любви». Вряд ли поэт стремился насолить Октавиану Августу, но властитель затаил обиду глубоко в душе. До времени он решил соблюдать видимость строгого исполнения законов.
* В 12 году до н.э. Тиберий и Юлия Старшая поженились. Для Тиберия это был второй брак, для Юлии — третий; от второго брака с Марком Випсанием Агриппой у неё родились пятеро детей — три сына и две дочери. Существует версия, что оба мужа Юлии Старшей, сама Юлия и все её дети, за исключением младшей дочери Агриппины, были отравлены по приказу императрицы Ливии, устранявшей конкурентов Тибария на престол. Агриппина стала матерью императора Калигулы. У Тиберия и Юлии Старшей родился сын Нерон, проживший всего несколько месяцев. Смерть младенца стала причиной разрыва между супругами.
Второй период в творчестве поэта приходится на 1—8 годы н.э. Это пора зрелости. Овидий давно хотел перейти к более крупным литературным формам, создать поэму в гекзаметрах.
Обычно принято считать, что творец смог всерьёз взяться за поэму «Метаморфозы» около 2 года до н.э. В пятнадцати песнях «Метаморфоз» рассказано о различного рода мифических превращениях, начиная с создания мира из хаоса и вплоть до апофеоза Юлия Цезаря, душа которого, согласно распространённому поверью, переселилась в комету, появление которой совпало с погребальными играми в его честь. Поскольку метаморфозы так или иначе входят в большинство греческих мифов, поэма превратилась в свод греческой мифологии.
Одновременно с «Метаморфозами» Овидий начал работу над «Фастами». В шести песнях поэмы рассказывается о римских древностях и легендах, связанных с датами римского календаря (поэма охватывает месяцы с января по июнь), который незадолго до этого был реформирован Юлием Цезарем.
К 8 году в семье Октавиана Авугста резко обострилась борьба за наследство стареющего императора. Сын Ливии Тиберий был фактически удалён от двора, матери с великим трудом удалось вернуть любимца в столицу, но право на престол он фактически утратил. Подросли дети Юлии Старшей. Императрица решила потихоньку отделаться от них. Сразу же после возвращения Тиберия скоропостижно скончался внук Августа — Луций. Через полтора года от лёгкой раны, полученной в тренировочном бою, умер второй внук императора — Гай. По Риму поползли слухи об отравлении. Тогда Август официально объявил своим преемником третьего внука от Юлии Старшей — Агриппу Постума, юношу легкомысленного и весёлого, в окружение которого входил Овидий.
Осенью 8 года Ливия устроила Августу большой скандал в связи с распутным образом жизни его внуков и их ближайшего окружения. В частности, императрица потребовала пожизненной ссылки для любимой внучки Августа — Юлии Младшей, действительно унаследовавшей, к сожалению, характер матери. Вокруг Юлии тоже сложился кружок блестящих молодых людей — писателей, художников, поэтов. Их кумиром был Овидий. Юлия Младшая открыто попирала законы императора Августа, построила себе пышную виллу, будучи уже замужней женщиной, вступила в связь с юным аристократом Юнием Силаном. Ходили слухи, что любовники встречаются в доме Овидия.
И Август сдался. По его приказу Агриппа Постум был навсегда сослан на остров Пасания. Юлию Младшую, которой едва исполнилось двадцать четыре года, тоже отправили в пожизненную ссылку. Юния Силана навеки изгнали из Рима.
А в декабре 8 года император подписал эдикт о пожизненном изгнании всадника Публия Овидия Назона.
Как раз в эти дни Овидия пригласил на несколько дней на свою сицилийскую виллу его друг Мессалин Котта, сын Марка Валерия Мессалы Корвина. Сюда и привёз центурион приказ императора о вечной ссылке за то, что поэт своими произведениями способствовал разложению нравов…
Ссылка оказалась совершенной неожиданностью для Овидия. В отчаянии он сжёг рукопись «Метаморфоз», и если поэма сохранилась, то лишь благодаря копиям, имевшимся уже у его друзей. Имущество поэта не было конфисковано, и его горячо любимая супруга против воли осталась в Риме, чтобы хлопотать о помиловании.
Поэт был сослан в город Томы*, незадолго до этого завоёванный римлянами. Местные жители ненавидели завоевателей, враждебно относились к чужестранцам. Там поэту предстояло прожить долгие десять лет и умереть.
* Ныне это город Констанца в Румынии.
Вера в преданность жены и постепенно угасавшие надежды на императорскую милость служили Овидию единственным утешением. После смерти Августа, последовавшей в 14 году, надежды Овидия вновь ненадолго ожили, однако никакого отклика у нового императора Тиберия его мольбы не нашли. Под конец жизни Овидий смирился с судьбой.
Начался третий, последний период в творчестве поэта, который датируется 8 — 17 годами. В изгнании Овидий создал «Скорбные элегии» и «Письма с Понта».
Публий Овидий Назон умер в Томах в конце 17 или в начале 18 года.
Русские читатели открыли для себя Овидия в XVII веке. Первые переводы «Метаморфоз» появились в петровскую эпоху. Лучшие переводы Овидия на русский язык сделаны А.А. Фетом, А.Н. Майковым, С.А. Ошеровым, Ф.А. Петровским, С.В. Шервинским.
Филемон и Бавкида
(из «Метаморфоз»)
Смолкнул на этом поток. Всех бывших тронуло
чудо.
На смех поднял доверчивых только богов
поноситель
И необузданный в сердце своем, Иксионом
рожденный:
— «Сказки плетешь и чрезмерно богов,
Ахелой, ты считаешь
Мощными, рек он, коль формы и дать и отнять
они могут».—
Все изумились; никто подобных речей не
одобрил:
Но Лелекс изо всех, созревший умом и годами,
Так сказал: «Безмерна власть неба и нет ей
предела,
И чего пожелают небесные, то свершится.
Чтоб ты не был в сомненье, так есть, недалеко
от липы,
Дуб на Фригийских холмах, обнесен небольшою
стеною...
Видел то место я сам, потому что был послан
Питтеем
В Пелопса землю, которой отец его правил
когда-то.
Есть там болото вблизи, что некогда было
селеньем,
Ныне те воды ныркам, да болотным курочкам любы.
В образе смертном явился туда Юпитер и также,
Вместе с отцом, Атлантид жезлоносец, покинувши
крылья;
В тысяче целой домов они добивались ночлега:
Тысячи были домов на замке. В один их
впустили.
Маленький, крытый одним камышом из болот да
соломой.
Но старушка Бавкида, и ей летами под пару,
Филемон, сочетавшися в нем в дни юности,
в той же
Хате состарились. Бедность они сознали, им
легкой
Стала она, и ее они добродушно сносили.
Что ни делай, господ или слуг ты здесь не
отыщешь:
Дом-то весь только двое, служить и приказывать
те же.
Вот когда небожители бедного крова достигли,
И, головами нагнувшись, вошли через низкие
двери.
Членам дать отдых старик пригласил их,
придвинувши кресла,
А суровою тканью его покрыла Бавкида.
Теплую тотчас золу разгребла и разрыла
вчерашний
Жар, подложила листвы с сухою корою и пламя
Старческим дуновеньем своим заставила
вспыхнуть.
Мелкой лучины снесла с чердака да высохших
сучьев,
И, нарубивши, придвинула их к котелку
небольшому.
Листья срубила с кочна, принесенного мужем
из сада,
Орошенного. Он же двурогою вилой снимает
С черной жерди затылок свиной, висящий,
копченый.
От хранимой давно ветчины отрезает он малость
И отрезок спешит размягчить в клокочущей влаге.
Между тем сокращают часы разговором, мешая
Замедление чувствовать. Буковый тут же и чан
был
На костыле деревянном за прочное ухо привешен.
Теплой наполнен водой, он принял члены их, грея.
Посредине была постель из мягких растений
Положена на кровать; из ивы бока в ней и ножки.
Эту покрыли ковром, которым по праздникам
только
Покрывали ее, но и тем, — дешевый и старый
Был он ковер, — на кровати из ивы не след было
брезгать.
Боги на ней возлегли. Подсучась, дрожащая,
ставит
Старица стол; но третья в столе неравна была
ножка.
Ножку сравнял черепок. Когда же приподняло
крышку,
То зеленою мятой она его тотчас протерла.
Тут поставили свежих, пестрых ягод Минервы,
Также вишен осенних, в соку приготовленных
жидком,
Редьки, индивия, к ним молока, сгущенного
в творог,
Да яиц, что слегка лишь ворочаны в пепле не
пылком.
Все в посуде из глины. Затем расписной был
поставлен
Кубок того ж серебра и стакан, сработан из
бука,
Внутренность в нем была желтоватым промазана
воском.
Долго ли ждать; с очага появились горячие яства.
Вот убрали вино незначительной старости, чтобы
Место очистить на время вторичной чреде угощенья.
Тут орех, в перемешку тут финик морщинистый с
фигой,
Сливы в корзинах и с ними душистые яблоки
рядом.
Так же и гроздья, что с лоз, разукрашенных
пурпуром, сняты.
Сот посреди золотой. Ко всему ж добродушные
лица,
И при этом хлопот и вместе радушья немало.
Видят они между тем, что, сколько ни черпают,
чаша
Все наполняется, — тотчас вино прибывает.
Чудо приводит их в страх; и, руки воздевши,
взывают
И Бавкида с мольбой и сам Филемон устрашенный.
Просят прощенья за стол и скудное все угощенье.
Был единственный гусь, двора их убогого сторож,
В жертву гостящим богам заклать его старцы
решили.
Он, проворен крылом, изморил удрученных годами,
Долго шнырял он от них и словно ушел под
защиту
К самым богам. Его убивать запретили владыки.
— «Боги мы, сказали они, оплатят соседи
Карой заслуженной грех, но дастся вам быть
непричастным
Этому злу, только вы свой кров немедля покиньте,
Да ступайте за нами и следом в гору идите
Вместе». — Послушались оба и стали, опершись на
палки,
Долгий подъем проходить по дороге, взбирался
к верху.
Не дошли до вершины настолько, насколько до разу
Может стрела прилететь. Оглянулись, и все
увидали
Погруженным в болото, а их только кровля
осталась.
Вот, покуда дивились они, о соседях жалея,
Хижина старая их, в которой двоим было тесно,
Превратилася в храм; колоннами стали подпорки,
Зажелтела солома, и крыша стоит золотая.
Двери стали резные, и мрамором землю покрыло.
Тут Сатурний сказал, обращая к ним лик
благосклонный:
«Праведный старец и ты, жена достойная, ваши
Изреките желанья». С Бавкидой сказавши два
слова,
Передал сам Филемон их общие мысли
бессмертным:
«Быть жрецами и стражами вашего храма желаем
Мы, а так как в согласье мы прожили годы, то
пусть нас
Час все тот же уносит, пускай не увижу могилы
Жениной я, И она пускай меня не хоронит».
Как просили, сбылось; покуда жизнь длилася, были
Стражами храма они. Когда ж, ослабевши от века,
Раз у священных ступеней стояли они, повествуя,
Что тут на месте сбылось, увидал Филемон, что
Бавкида,
А Бавкида, что стал Филемон покрываться
листвою.
Вот уж под парою лиц поднялися макушки, тут
оба
Как могли, так друг другу вместе сказали:
«Прощай же,
О супруг, о супруга», — и ветви закрыли им лица.
Кажет прохожим поныне еще Тиании житель
Два соседних ствола, исходящих от корня
двойного.
Мне старики достоверные, не было лгать им
причины,
Так рассказали. При том и сам я видел, висели
На ветвях тех венки; и, свежих повесив, сказал я:
«Кроткие милы богам, кто чтил их, сам будет
в почете».
Перевод А.А. Фета
Послание с Понта
Здорово, добрый друг! здорово, консул новый!
Я знаю, — в пурпуре, и с консульским жезлом,
И в сонме ликторов, покинул ты свой дом
И в храм Юпитера течешь теперь, готовый
Пролить пред алтарем дымящуюся кровь...
Уверен, что купил народную любовь,
Взираешь ты, как чернь бросается толпами
На жареных быков с злачеными рогами...
Но если вдруг тебе твой раб письмо вручит,
Начертанное здесь изгнанника рукою, —
Как встретишь ты его? Чем взор твой заблестит?
Кивнешь ли вестнику приветно головою
Иль кинешь гневный взор дрожащему рабу?
Что б ни было! ты всё стоишь передо мною
Как прежний добрый друг... и я кляну судьбу,
Стократ ее кляну, что разлучен с тобою,
Что нет на торжестве твоем моих даров;
Что мне не суждено с сверкающим фалерном
Подняться со скамьи и голосом неверным —
От чувства полноты — прочесть тебе стихов!
Увы! мне самый стих латинский изменяет!
Уж мысль моя двойной одеждой щеголяет...
Уже Авзонии блестящие цветы
Бледнеют предо мной, а мирная долина,
Пустынные брега шумящего Эвксина
Да быта скифского суровые черты
Мне кажутся венцом высокой красоты!..
А песни дикарей!.. Меж скифов, в их пустыне,
Я сам стал полускиф. Поверишь ли, я ныне
Их диким языком владею как своим!
Я приучил его к себе, как зверя. Им
Я властвую: в ярмо он выю преклоняет,
Я правлю, и на Пинд как вихорь он взлетает...
Пойми меня, мой друг! пойми: мой грубый стих
Не втуне уж звучит среди пустынь нагих,
А принят, повторен и понят человеком!
И скифы дикие, подобно древним грекам,
С улыбкою зовут меня своим певцом!
Поэму я сложил их варварским стихом;
Для них впервые я воспел величье Рима
И всё, с чем мысль моя вовек неразлучима...
О дивном Августе звучала песнь моя...
Я пел Германика, им Друза славил я;
Я пел, как, победив батавов и тевтонов,
Они вступали в Рим, и пленные цари,
Окованные, шли средь римских легионов,
И сыпались цветы, дымились алтари,
И Август их встречал, подобный полубогу,
И слезы лил тайком на праздничную тогу...
Еще не кончил я, а эти дикари
Сверкали взорами, колчаны потрясали
И, изумленные, в восторге повторяли:
«Ты славишь Августа — зачем же ты не с ним?»
То скифы говорят, — а вот семь лет уж ныне,
Как, всеми позабыт, томлюся я в пустыне...
Перевод А.Н. Майкова