Мне хотелось верить, что идти, а точнее, мучиться осталось совсем немного – вот-вот пред моими глазами должен был предстать мой загородный дом, чьё поведение нынешним вечером было несносно, безобразно – он всё прятался, всё никак не желал показываться из-за угрюмых лесных деревьев.
Подозреваю, что по прочтению словосочетания «загородный дом» читателю представилось нечто серьёзное, быть может, даже внушительное, ростом в пару-тройку этажей, с колоннами, подпирающими солидный лоб какой-нибудь усадьбы... Но нет, многоуважаемый читатель, я был хозяином скромной, бальзаковского возраста избушки, с кокетливо выставленной чуть вперёд миниатюрной террасой.
- Где же ты, душенька?.. Не могла же ты уйти по ягоды…
С усталостью моей – от нескончаемой прогулки - слился дождь, недовольно бормочущий мне что-то под нос, лениво спускающийся с небес, моросящий уже давно, а стало быть, притомившийся, наверное, не меньше моего...
Я не испугался, я по-настоящему остолбенел, окостенел, почти околел, когда почувствовал, как высыхает дотоле мокрая от дождя кожа на кончиках пальцев, – я увидел силуэт человека – длинноволосого, согбенного, а потому размера неведомого, среди тёмных деревьев то ли сидящего, то ли стоящего, чуть раскачивающегося.
Это была девушка – присевшая на дереве, что склонилось в поклоне пред собственной старостью, - она, вне всякого сомнения, промокла и продрогла, казалась брошенной – и не только своим велосипедом (двухколёсное создание лежало неподалёку, с искривлённой ухмылкой погнутого диска посматривало в мою сторону) – а осерчавшим на неё за что-то целым миром.
Именно в тот день, в тот час, в ту минуту - когда мне повстречалась незнакомая дотоле девушка, уставшая, понуро склонившая голову, – и началась... моя жизнь.
- Товарищ офицер! – барышня попыталась подняться мне навстречу, но то ли от захлестнувшей все чувства боли, то ли от изнеможения, парализовавшего все её члены, она, не в силах сдержать исковеркавшую лицо гримасу, вновь опустилась на ствол дерева. – Простите. Мне показалось, что на Вас форма офицера. Неважно… Не могли бы мне помочь?..
Лицо девушки несло выражение раздражения и недовольства, из-за дождя причёска её походила на сноп мокрой соломы, одежда была грязна и местами даже порвана, но, тем не менее, до чего незнакомка была хороша! В её внешности, в её утончённых чертах с первого взгляда читались и достоинство, и ум, и редкой обворожительности красота, при том красота не искусственная, какую узреть можно лишь на обложках журналов мод, а знакомая, с естественностью, приятностью черт, почти родная.
- Если Вы мне поможете... Мой отец не останется в долгу, - во взгляде девушки не было мольбы и унижения, взор был пристальным и, пожалуй, даже гордым. – У меня, кажется, сломана нога... Или нет... Но очень болит. Не могли бы Вы дойти до какого-нибудь населённого пункта, чтоб позвонить… Моему папе. Вы меня не узнаёте? Я – дочь первого секретаря ЦК КП Т-стана. Евсеева. Серафима. Обо мне в газетах пишут часто...
- Так вот почему Ваша красота мне показалась знакомой! - только и смог я вымолвить нелепейшую, глупейшую фразу.
«Э-ге-гей! Э-ге-гей! Вот это жизнь!», - только и хотелось мне кричать все дни, что последовали за той достопамятной встречей в промокшем, мрачном лесу. Глава республики отблагодарил меня за спасение дочери щедро, масштабно, по-государственному – да и как могло быть иначе, ведь Евсеев был не просто полноправным хозяином республики, поговаривали, что он давний друг самого Генерального Секретаря ЦК КПСС Р-нева. Меня не только одарили целым состоянием – пропуском в «цековский» распределитель (читатель, должно быть, смотрит на прочитанные строки с недоверием), автомобилем «Москвич» последней марки (читатель, наверное, готов захлопнуть книжку: «Что за чушь!») и квартирой в недавно построенном доме (дорогой мой читатель, я бы сам не поверил, ежели мне кто рассказал нечто подобное, но всё было именно так!) Первый человек нашего края дозволил, когда только мне заблагорассудится, бывать в его кабинетах, что занимали несколько этажей здания ЦК КП Т-стана, – без приглашения и объявления своего визита.
Конечно же, своими привилегиями я пользовался без колебания, без устали – но главной целью во время частых визитов в бескрайние коридоры резиденции Евсеева было не завязывание новых знакомств и связей среди партийных чиновников высшего ранга – возможность эту, впрочем, я со временем тоже собирался пустить в дело. Нет, когда я мчался в «Москвиче» к зданию ЦК, в моих мыслях гостила лишь она, обретённая во мгле лесов краса – Серафима. Ей не так давно то ли посчастливилось, то ли пришлось пойти на службу к отцу в отдел Партийного строительства, а потому меня гарантировано ждала встреча с нею, нежданно подарившей мне иную жизнь.
Вел меня, правда, за собой не бесноватый зверёк Амур - нередкий спутник хорошеньких дам, – я быстро понял, что по отношению ко мне у Серафимы нет ни страсти, ни нежности, да и сам я, по совести говоря, особо не жаждал заполучить лихорадку любви. Манила меня цель иная – склонить дочку первого в наших палестинах человека к женитьбе.
И, как ни странно, дела у меня складывались не так уж и плохо - используя поначалу признательность Серафимы, после – её такт и воспитанность, далее (это место, драгоценный читатель, надо было бы ознаменовать отдельной главой) – любовь к отцу и нежелание раскрывать наш с нею секрет - о совместно поведённой ночи (право, шампанское иногда творит чудеса!) - я шаг за шагом продвигался к намеченной цели.
Предмет моих сладчайших грёз становился всё ближе, всё осязаемее – ещё несколько дней, быть может, месяц-другой… хорошо, год, и при помощи старика и его дочурки я мог бы заполучить не двадцать пять квадратных метров гос. квартиры, я заимел бы всю... республику!
- Это – жизнь! Это - настоящая жизнь!
- Не надо кричать, - Серафима посмотрела на меня раздосадовано и даже озлобленно – как на источник головной боли.
- Нет, Фим, ну посуди, разве у меня была жизнь?! Нет, Фима, нет. Лишь сейчас я живу! Кто я был до того, как встретился с тобой? И кто я сейчас? И кем стану? В саму Москву дорога открывается! В сам Кремль!
- Будущее никому не ведомо...
- Да брось, Фим! Мы же обсудили всё. Папашу беру на себя. Славного, доброго, великодушного папашу!
- Прекрати, пожалуйста.
- Ладно, не буду, пока не буду... Я вижу, у тебя «Хванчкара» есть? Давай тогда выпьем. За жизнь. За настоящую жизнь. Тебе плеснуть?
- Говорят, где есть жизнь, там непременно обитает и смерть…
- Что за ерунду ты несёшь... А у вина... А у вина вкус какой-то странный... Почему ты его не пьёшь?
- Оно с ядом.
- С кем?.. С чем?! Ты... Ты меня... Отравила?!
- Нет...
- Ты меня отравила!
- Нет. Жить будешь. Забудешь только многое. И всё...
Вы знаете... Иногда так бывает... Вспоминается кинофильм – вспоминается через силу, принося беспокойство, - об отважном одиноком герое, что походил чем-то на друга из далёкого детства. Вот только у героя, в отличие от старого приятеля, жизненный путь оборвался трагически – или... это у друга всё закончилось печально, а у фильма конец был счастливый?
Воскресает в памяти натюрморт, что висел когда-то в бабушкиной комнате, с ним средь воспоминаний объявляется мучительная дилемма – то, что когда-то частенько приходилось видеть - массивные часы с головой льва, тёмного золота поднос с переспелыми грушами, тяжёлая бордовая занавесь – всё это было изображено на картине или же являлось обстановкой бабушкиной комнаты?
Кто-то рассказывает о путешествии в дальние страны – живописуя свои приключения увлекательно и ярко – в воображении появляются города, равнины и горные хребты, они представляются так ясно и чётко, словно и впрямь доводилось бывать в тех чудесных краях, но… нет никакой возможности понять – это заслуга силы мысли, воображения, или же… на самом деле, когда-то, очень-очень давно приходилось покорять те горные пики, гулять по тем кривым улочкам, воспоминания о которых - замёрзнув, покалечившись, переболев - пострадали…
Память подчас без всякой цели дурачит, водит за нос, играет в какие-то нелепые игры, мешает придуманное и случившееся, истинное и сочинённое...
Так и я, становясь жертвой выживающей из ума тётки – памяти - никак не мог определиться – откуда возник в моих воспоминаниях образ девушки, сидящей на поваленном дереве в полумгле мокрого леса (...расплывается беспомощно силуэт, неясно проступают черты лица, шелестит жалобно плач и чуть слышно нашёптывает что-то дождь...) Как эту несчастную занесло в мою память? Она сошла с картины, которую я видел в музее? Или же была героиней некоего кинофильма? Или... Встречалась мне действительно - но не в этой жизни, а в прошлой, в ушедшей?..
И отчего, когда я вспоминаю ту девушку, у меня так неспокойно на душе, отчего меня не покидает ощущение вины перед ней?..