Войдя в квартиру, Кира бросила ключи на полочку, мимоходом погладила по кремово-бежевой спинке степенно вышедшую ей навстречу Эсфирь, скинула сандалии и пошла по комнатам, стараясь не смотреть вокруг. Сборы обещали быть недолгими. На балконе она взяла одну из коробок – простую упаковочную коробку, какие продаются в ИКЕА, – привычная с юности к скитаниям мама всегда хранила запас картонок «на случай переезда». Кира заранее решила, что лучший способ избежать эмоций – действовать методично, по-рабочему, системно и скрупулезно. «Поставлю коробку на ходу в удобном месте и буду складывать туда только то, что хочу забрать, а остальное в мешки и выкинуть», решила она. Всерьез сортировать и разбирать вещи не было никаких сил. Оставались ровно сутки до вылета, больше времени не будет. Она и так дотянула до самого последнего момента.
Кира замерла и на минутку прислушалась к слову «никогда», отчетливо прозвучавшему внутри. Другого шанса не будет. Нет, ну решила же – без эмоций! – она тряхнула головой, провела рукой по лбу и двинулась дальше с коробкой наперевес.
Поставив коробку в холле, в самом, по сути дела, сердце квартиры, откуда торным трактом уходил коридор, ведущий в прихожую и кухню, и распахивались двери во все три комнаты, Кира решила, что двинется по часовой стрелке – слева направо.
Первым пунктом на ее маршруте, таким образом, оказалась комната мамы. «Вот и хорошо, – подумала Кира. – Закончу сразу самое сложное, дальше будет легче».
В маминой комнате все было ровно так, как пять лет назад, когда ту увезли в больницу. Конечно, Кира после этого там прибиралась. Выносила чашки, лекарства, салфетки, полотенца. Проветривала. Задергивала коричневые «с искрой» шторы. Складывала небольшой старенький жесткий диван. Но комната осталась той же. Кира вошла, словно тореадор с большим мусорным мешком в руках, и пошла в атаку на своего торро с решительностью и глухотой бульдозера. Слева направо. В мешок полетели вещи. Книжные шкафы, где за стеклом громоздились пронумерованные тома собраний сочинений, библиотечки карманных изданий, какие-то бесконечные доисторические приложения к толстым журналам и словари, она разбирать не стала. Риэлтор посмотрит, не может ли этот пыльный архив пойти квартире на пользу. Она решительно скинула в мешок все мелкие статуэтки, круглые морские камешки, каких-то бесконечных кошечек из стекла и глины. На секретере лежали бумаги, в ящиках – тетради, листы, все в буквах, цифрах, каких-то беглых набросках и схемах. Кира сжала губы и сказала себе: «Нет. Не поддавайся. Нет. Пять лет все это не было нужно, не понадобится и теперь. НЕТ». И решительно сгребла всё в мешок, перевернув ящики вверх дном и вытряхнув из них пыль и мелочёвку, какие-то монетки, сломанные скрепки и стержни от ручек, которые обязательно скапливаются в ящиках каждого письменного стола. Первый мешок был полон, она вынесла его в коридор к дверям.
Сиамка Эсфирь, по-домашнему Ириска, вертелась под ногами, не отходя ни на шаг. Неудивительно. Каково пришлось бедной девочке – три последних года одна, с приходящей «нянькой», с тех самых пор, как Кира уехала работать в Питер. «Прости, Ирисочка», – сказала Кира вслух неожиданно для себя самой, и голос прозвучал очень странно, пугающе и чужеродно в этой давно осиротевшей квартире.
Толстые канцелярские папки, стоявшие на верхней полке, довершили акт, и секретер засиял оптимистической пустотой. Кира оглянулась и облегченно выдохнула – получается.
На подоконнике горшки с землёй из-под засохших, умерших домашних растений. Их туда же, в мешок, поверх бумаг. Второй мешок в коридор, к двери. И снова – вперёд.
Следующим пунктом был диван. Кира меланхолически содрала с него покрывало и две бежевые, в полутон к шторам, подушечки-думки. Как всё это старомодно, сейчас уже никто так не живет, подумала она совершенно автоматически, засовывая покрывало с подушками в следующий мешок.
По правой стене платяной шкаф, с ним всё будет просто, решила для себя Кира. Одежда не нужна, с собой она её точно не потащит, а отдавать кому-то нет времени: всё скопом вместе с вешалками в мусор. Не надо узнавания, не надо воспоминаний, картин детства. Не надо. Скорее бы всё закончилось и эта страшная квартира осталась позади со всеми своими пыльными привидениями, скелетами, запахами домашнего очага.
Эсфирь сидела и внимательно следила, как Кира сваливает вещи в мешок. Сначала с полок, затем – из отделения с вешалками. Из шкафа набралось два мешка, и Кира снова поволокла их к дверям, удивленно отметив по пути, что большая часть комнаты уже разобрана, а коробка для нужных вещей всё еще пуста. Вернувшись, она обнаружила, что Ириска заинтересованно залезла в пустой шкаф и поглядывает вверх, где брякали две вешалки, уцелевшие после бульдозерной чистки. Над перекладиной была еще одна полка, где когда-то хранилось чистое постельное белье. «Кира, возьми себе чистую постель, а свою снеси в грязное, детка» – прошелестело в воздухе, и Кира, пока без эмоций, словно со стороны, отметила: подступает. Надо поторопиться.
На полке в глубине, невидимая снизу, стояла коробка – цветная картонная коробка из ИКЕА. Встав на табуретку, Кира с трудом стащила её вниз и скинула крышку («Выкинуть, выкинуть всё целиком, не глядя!» – мелькнула паническая мысль, но любопытство все же победило). В коробке лежали тетради – толстые общие тетради обычного школьного формата, разноцветно исписанные беглым изящным маминым почерком. На тетрадях стояли даты – самая последняя датировалась годом маминой смерти. Кира села рядом с коробкой, открыла одну тетрадь, другую. В беглых строчках среди законспектированных детских фраз, записанных сценок, диалогов и стихов мелькало и её имя. Молча, без звука, она смиренно отнесла дневники скопом в холл и аккуратно положила на дно коробки для нужных вещей. Не могу, с внезапным отчаянием подумала она. Не могу их выкинуть.
Вернувшись в комнату, Кира окинула её взглядом. На ковре валялись какие-то мелочи из шкафа, секретер зиял пустотой. Переставляя табуретку от стены к стене, Кира поснимала картины (в основном это были легкие, воздушные акварели с городскими видами Европы в больших паспарту) и аккуратно отнесла в холл. Что делать с ними, она заранее не продумала и теперь не могла решить, куда их поставить – в коробку для нужных вещей или к двери с мусором. Вздохнув, она просто прислонила их к стене.
В коробке что-то шевельнулось и зашуршало. Кира заметила движение краем глаза и застыла в ужасе. «Нет, ей-богу, это все же несерьёзно», уговаривая она себя, пытаясь скинуть наваждение и заставить себя заглянуть в коробку. Скорее всего, там… там… И вдруг поняла: кошка! Конечно, так и было: Ириска, запрыгнув вслед за дневниками, топталась шоколадными лапками, кружила по тетрадям, устраиваясь поудобнее.
Вынув кошку и для верности закрыв коробку, Кира собрала раскиданные по полу мелочи в мешок, окинула деловитым взглядом опустевшие стены и полки и вышла из комнаты. Минус один, подытожила она. Это надо перекурить.
Когда-то давно курить можно было только на кухне, потом и вовсе только на лестнице. Ещё раньше, очень много лет назад, еще до изгнания на кухню, запрета на курение не существовало. Кира вспомнила, как папа с мамой устраивались в гостиной, в креслах перед телевизором, ставили пепельницу на журнальный столик и вместе закуривали. Запах дыма был вкусным, теплым, домашним. Но больше всего Кира обожала обворожительный букет праздника, аромат сигарет и духов – так пахло от мамы, когда она возвращалась из гостей с какого-нибудь дня рождения.
Кира сидела с сигаретой в той самой гостиной за тем самым столиком, возле которого уже давным-давно стояло всего одно кресло, и почти наяву ощущала тот самый запах. Вдруг она поняла, что запах настоящий, сегодняшний – это пахнут её духи, смешавшись с дымом её сигарет.
Кира погасила сигарету. С гостиной все будет просто – в тумбочке папина коллекция старых видеокассет, которые теперь не на чем смотреть, в шкафах тонны журналов – мода, шитье, вязание, ландшафтный дизайн, да всё что угодно с красивыми яркими картинками. Мама всё же была немного сорокой, теперь-то это очевидно. «Сорока-белобока, – всплыла в голове детская считалка, – кашу варила, деток корми…» НЕТ! – заорал внутренний голос, хватит, стоп.
С гостиной будет всё просто, так что Кира решила нарушить свой план и пойти сразу в последнюю комнату – ту, где когда-то жила она сама. Ириска метнулась в приоткрытую дверь, вскочила на стул, затем на пустой старый школьный стол, коричневый, словно под цвет школьной формы, и уселась на подоконнике смотреть в окно.
Всё же не следовало приходить сюда одной.
Будь с ней кто-нибудь, пусть даже Паоло, мысли и эмоции наверняка не так сильно бы её мучали, она отвлеклась бы на соблюдение приличий, на светскую болтовню, заваривала бы какой-нибудь чай в щербатых чашках и не терзалась так. В крайнем случае стала бы вполголоса рассказывать своему спутнику истории про семью, про то, как папа ушёл, как она жила вдвоём с мамой и... Обычная такая история, в ней, как и во всем этом хламе, нет ничего особенного, выкинуть к чертям и побыстрее продать квартиру. Пусть сюда вселятся новые люди, пусть опять кто-нибудь курит в гостиной или хотя бы поменяет эти коричневые шторы в маминой комнате.
Какая, впрочем, разница. Я все равно уезжаю отсюда навсегда, вспомнила она. Паспорта готовы. Паоло ждет с билетами в гостинице. На-всег-да, завтра, самолетом, на другой конец света. В тепло, к морю, в большой дом со светлыми стенами и целым лесом вокруг.
Навсегда.
Она вышла в коридор и вернулась с очередным мусорным мешком. Ириска обыденно сидела на окне и не обратила на неё никакого внимания. Кира собралась с силами, взбодрилась и решительно открыла дверь стеклянного шкафа, полки которого были заставлены всякой мелочью. Каждый подросток хранит такой мусор: пластилиновые фигурки, первая фотография на паспорт, засохший цветок – память о поцелуе, открытки, школьные тетрадки-анкеты, в которых отметился весь класс 8 «Б» в 1986 году, свинья-копилка, подаренная дедушкой на семилетие («первый класс – начало карьеры, юная леди, пора учиться обращаться с деньгами!»), доставшееся от бабушки семейство железных ежей, ставящихся друг на друга, спустя годы оказавшееся набором пепельниц, школьные поделки из природных материалов… Кира решительно сгребла в мешок сперва содержимое средней полки, затем и верхней.
Что-то круглое скатилось мимо мешка и упало на пол. Кира наклонилась и подняла небольшую черепашку, сделанную из половинки грецкого ореха, наклеенной на бархатную бумагу. Бумажные лапки, хвостик, голова – и две стеклянные бусинки глаз, их мама нашла в своем рукоделии и приклеила на клей ПВА.
Половинка грецкого ореха…
Когда она была маленькой, орехи и чечевица приезжали большими посылками, сколоченными из оргалита и деревянных реек, с Украины, где жила мамина подруга Дина. Когда-то они вместе учились в университете, затем Дина вышла замуж и уехала в украинскую глубинку. Потом была телеграмма, осунувшаяся Дина с чемоданом на пороге, телефонные разговоры, врачи, «за компанию» прошедшая обследование мама, и… рак. У обеих. Мама хлопотала о Дине, бабушка хлопотала о маме, так и вышло, что обе они лежали в одной больнице, в одной палате, лечились у одного врача, но только Дина выжила, а мама – нет.
И спустя два года после маминой смерти снова пришла посылка.
В ней были чертовы грецкие орехи и чечевица.
Кира заорала, уронила, словно обжегшись, черепашку на ковер и стала топтать. Она кричала, срывая наждаком крика горло, швыряясь вещами в стену, молотила мешком по стенам, кровати, пока он, наконец, не порвался и не вывернул содержимое вялым фонтаном наружу. Она села на пол, вцепилась в волосы и зарыдала – отчаянно и горько, как, пожалуй, ни разу не рыдала за все прошедшие пять лет.
Не обращая никакого внимания на Киру, Эсфирь на подоконнике вдруг вся подобралась и, глядя на улицу и беспокойно перебирая лапами, начала отрывисто попискивать. Кира подняла заплаканные глаза и увидела белую голубку, которая металась возле окна, словно силясь заглянуть в комнату.
Тогда Кира взяла мобильный телефон, набрала номер и сказала:
– Oye, Paolo, perd;name! Me da mucha verg;enza. No va a funcionar. Me quedo.*
Не дожидаясь реакции, она аккуратно выключила аппарат. Подержала кнопку, чтоб полностью отключить сигнал. И тщательно, методично разбила его об паркетный пол на мелкие кусочки.
----
*Паоло, прости. Мне очень стыдно. Ничего не получится. Я остаюсь. (исп.)