Иван догнал отца уже за околицей,
— Батя, я с тобой! — выдохнул он, пытаясь на ходу застегнуть поношенную телогрейку.
— А мать с сестрой на кого оставишь? — спросил отец не останавливаясь.
— Галка уже большая, поможет мамке, если что… Не могу я, батя, под немцами жить. Сил нет кланяться каждому полицаю, да старосте. Не сдержусь ведь — прирежу кого-нибудь, — затараторил Ванька сверкая чёрными глазищами. Справившись с пуговицами он натянул на густые тёмные вихры старенькую ушанку, затем потряс плечом и из рукава в ладонь тускло блеснув узким лезвием скользнул армейский штык.
— Убери пока, — тихо произнёс мужчина придерживая под полой обрез трёхлинейки, подобранной год назад во время боёв под Смоленском.
Григорий переживал за сына. Сам он отвык бояться смерти ещё с тех пор, как чудом уцелел в том жутком Польском походе Тухачевского летом 1920 года, когда войска Западного фронта РККА еле вырвались из окружения под Варшавой и с огромными потерями отступили, оставляя противнику всю Белоруссию.
Но ему тогда было девятнадцать — на пять лет больше, чем сейчас Ваньке…
— Батя, негоже к партизанам с пустыми руками переться. Может мотоциклетку какую подкараулим, немчуру порешим — автоматы заберём, гранаты, патроны, сапоги… — продолжил рассуждать Иван, продержавшись молча не более пары минут.
— Сначала уйдём от нашей деревни вёрст на пятнадцать-двадцать, а там поглядим, — ответил отец прикидывая, что вдвоём провернуть такое дельце намного сподручнее, нежели одному. Ванька — парень толковый и не робкий, только горячий шибко, да ничего, оно, может и на пользу…
Ночью слегка подморозило, грязь застыла и идти стало легче. Иван уже смелее ступал, не боясь промочить ноги в своих разбитых армейских ботах, принесённых отцом домой год назад вместе со спиленной мосинкой, сразу же спрятанной батей так, чтоб ни одна живая душа не нашла. А иначе — расстрел.
— Ну вот, здесь нас никто не узнает, если что… — произнёс отец дойдя до небольшой развилки просёлочных дорог километрах в двадцати от родной деревни.
— Сейчас поспим пару часиков, глядишь к рассвету и появится что подходящее.
Нарубив лапника для постели и наскоро перекусив, повалились спать. Под утро Ванька совсем озяб и ещё теснее прижался к батиной спине.
Григорий разбудил сына едва начало светать.
— Пойдём, нужно жердей нарубить.
— На что они нам? — спросил Иван сладко потягиваясь.
— С пустыми руками по дороге идти — шибко подозрительно, а так — вроде при деле. Давай живей, пока совсем не рассвело.
Обогнув Акатовское озеро вышли к просёлку восточнее деревни Холм. В низине стоял густой туман.
— То что нужно, подойдём к дороге незаметно, — произнёс Григорий, перекладывая связку жердей на другое плечо.
Изредка проглядывавшее меж влажных облаков, едва взошедшее солнышко, весело прищуриваясь разгоняло обрывки слоистого тумана. Самый конец ноября 1942 года. За шестнадцать месяцев оккупации немцы извели на Смоленщине уйму народу.
Для всех жителей в возрасте от 12 до 45 лет была введена трудовая повинность. Уклонявшихся от работы вешали, либо отправляли в каторжные тюрьмы. Взимание натурального налога нередко переходило в откровенный грабёж.
Для поддержания порядка использовались штрафы, а зачастую и телесные наказания. При малейшем проявлении жителями недовольства оккупанты сжигали деревни и села, ставили виселицы и наполняли рвы трупами расстрелянных граждан. А молодёжь из городов, деревень и сёл непрерывно угоняли для отправки в Германию, лишая народ самого главного ради чего стоит жить — лишая его будущего.
Навстречу показалась небольшая колонна из девчат и парней пятнадцати-шестнадцати лет. Человек двенадцать, не более. В сопровождении двух полицаев, один из которых — красномордый дородный дядька, видимо мучимый похмельем, ехал позади на телеге, другой же — рослый парень лет двадцати шёл впереди колонны пытаясь разговорить темноволосую, изумительно красивую кареглазую девчушку, явно не расположенную к болтовне.
Опустив связку на обочину дороги, Григорий достал кисет и стал сворачивать самокрутку. Закончив, протянул её сыну.
— Ты что, батя? Я ж не курю!
— Подойдёшь к молодому, спросишь огоньку. Полезет за спичками — бей снизу, под рёбра. Только, что есть силы бей, чтоб по самую рукоятку штык вошёл. У него под кителем ещё свитер небось. А я второго на себя возьму. Всё понял?
— Да, батя.
Иван взял цигарку в левую руку и пошёл навстречу полицаю.
— Моё почтение, господин полицейский, у вас огоньку не найдётся? — произнёс он чуть охрипшим голосом, на миг встретившись взглядом с темноволосой красавицей, что шла рядом с немецким холуём.
— А отец тебе курить разрешает? — насмешливо спросил долговязый.
— Нет конечно, — искренне ответил Ванька.
— Ну тогда подожди… — произнёс парень, снисходительно улыбнувшись и полез во внутренний карман.
В ладонь привычно скользнуло прохладное лезвие и Иван тут же вогнал его в бок полицаю по самую рукоять. Тот охнул и уставившись в глаза Ваньки изумлённым взглядом стал заваливаться набок.
Тем временем, Григорий, сняв картуз и чуть склонив голову уже поравнялся с телегой. Совершенно спокойно достав обрез из под полы он выстрелил в грудь испуганно скривившему харю битюгу в тот самый миг, когда Иван попытался удержать падающего полицая с лезвием в боку.
Выпустив вожжи, мужик завалился навзничь широко раскинув руки. Лошадь дёрнулась и встала. Девчата завизжали и бросились врассыпную. Все, кроме кареглазой девочки, глядевшей на Ивана округлившимися от испуга глазами. Справившись с собой она спросила:
— Вы партизаны?!
— А то сама не видишь?! — ответил юноша, тщательно вытирая лезвие о полу немецкого кителя.
— Ванька, тащи его сюда, на телегу погрузим. Надо трупы подальше в лес увезти.
— Помогай! — сказал Иван девушке, хватая тело подмышки.
— Тебя как звать? — Спросил девчушку Григорий, снимая с убитого ремень с патронной сумкой после того, как они с Иваном закинули тело на телегу.
— Ирина Леонидовна! А вас? — смелея спросила та.
— Гляди ка ты! Ирина Леонидовна! А я Григорий… Дядей Гришей меня зови. Ты вот что, собери ка своих, успокой. Прячутся поди по кустам недалече.
Иван, тем временем, подогнал ремень и осматривал трофейную винтовку.
— Сынок, отгони телегу в лес, уходить надо… — но не успел он закончить, как вдалеке послышался звук мотора. — Мотоциклетка, не успеем уйти. К бою!
Григорий передёрнул затвор, положил оружие на телегу и стал забрасывать сеном тела убитых полицаев.
— Как притормозят — хватай винтовку и стреляй по коляске. Мой — водитель.
Заткнув сзади за пояс единственную трофейную гранату мужчина снова снял картуз и согнулся в поклоне, увидев приближающийся мотоцикл. Иван сделал то же самое.
Трое. Их оказалось трое, заметно хмельных, орущих что то друг другу. Когда немец притормозил, собираясь объехать телегу, Григорий скомандовал:
— Пора! — и схватив винтовку, выстрелил почти не целясь в того, что сидел за рулём, ранив его в плечо. Следом выстрелил Иван, угодив прямо в голову немцу, сидевшему в коляске. Мотоцикл вильнул пытаясь затормозить и развернуться и едва не опрокинулся. Отец зашагал вперёд на ходу передёргивая затвор.
Соскочивший сзади третий немец даже не успел выстрелить, как в него, одна за другой, попали сразу две пули. Раненый мотоциклист, тем временем, развернул мотоцикл и припав к рулю дал газу. Григорий рванул чеку и метнул гранату. Взрывом мотоцикл слегка качнуло, но он продолжал двигаться стремительно удаляясь и через несколько секунд скрылся за поворотом. Внезапно шум мотора стих.
— Видно зацепило. Заглох его драндулет, — ухмыльнулся мужчина.
— Батя, я сбегаю, — рванулся было Иван.
— Времени нет! Уходим! — остановил его Григорий.
Поснимав с убитых сапоги, амуницию и тёплые вещи мужчины спихнули трупы в канаву. Теперь уже прятать их смысла не было. Итого на двоих — четыре ствола (включая обрез и новенький МП-40), ещё граната и патронов вдосталь: десятка три винтовочных и едва не сотня к автомату.
Тем временем, на дорогу стали выходить изрядно напуганные девчата и двое парней. Ирина тут же бросилась к Ивану.
— Ты цел? — спросила она с таким участием, словно собралась за него замуж.
Ванька аж опешил.
— Ну да, всё вроде на месте…
— Остальные где? — спросил Григорий девушку, насчитав всего лишь семь человек.
— Домой утёкли, дядя Гриша.
— Нельзя им сейчас домой, немец лютовать будет, а они в списках на отправку значатся. Дай Бог, если родители догадаются по хуторам попрятать. Вы с какой деревни будете?
— Из Симоновки мы, — Ответила за всех Ирина.
— А немцы у вас в деревне есть?
— Нет. Только полицаи. Были. Те, которых вы… И староста ещё. А немцы в Петрищево. Километров десять отсюда.
— Всё. Пора нам… — Григорий не успел договорить.
— Мы с вами пойдём. К партизанам! — перебила его девчушка.
— Да я уж понял… стрелять умеет кто?
— Я умею! — вновь отозвалась красавица, — Отец научил. Он у меня с финнами воевал. На фронте сейчас, фашистов бьёт.
Григорий протянул девушке обрез.
— На. Управишься?
— Конечно!
— А мы стирать, готовить умеем. За ранеными ухаживать можем, — загалдели остальные девчонки.
— Тоже дело нужное, — серьёзно произнёс мужчина.
Через сотню метров свернули на неприметную лесную дорожку.
За два года оккупации Смоленской области фашисты расстреляли и повесили, закопали живыми, отравили в душегубках, замучили в застенках СД 151 319 мирных граждан и 230 137 военнопленных, 164 630 юношей и девушек немцы угнали в Германию.
Конец первой части.
Валерий Телёбин