Так сказочно в лесу бывает только зимой, когда, закутанный в темно-синюю вуаль, опускается вечер. В лунном свете бескрайне искрится снег. Вокруг безмолвие, крадущееся на кончиках пугливых теней. Хочется замереть и раствориться в наслаждении покоем. Вернуться бы в беззаботное детство, упасть спиной на девственный сугроб и, раскинув руки, любоваться звездами, похожими на крохотные самоцветы, просыпанные из ларца какой-нибудь небесной колдуньи. Делаю шаг, другой… Звук морозного хруста чарует, обволакивая сознание удивительной зимней музыкой. Глубокий вдох – до боли, до звона в мозгу, до состояния эйфории…
- Товарищ капитан! Там кровь. И лыжня в сторону деревни.
Тьфу ты, черт! Специально, что ли, в такой момент? Очарование сказочного леса осколками разбитого стекла осыпалось в реалии жизни. Я с сожалением обернулся в сторону Кольки. В коротком тулупе, подпоясанном солдатским ремнем, малахае, сползающем на блестящие глаза, он растерянно развел руки – в одной фонарь, в другой варежки:
- Правда!
- Где кровь?
- У поваленной сосны, где логово лисы было.
- А зачем ты так далеко забрался?
- Ну, товарищ капитан, вы же сами сказали – сейчас полно браконьеров.
- Чего ты кричишь? Я не глухой. Давай, Сусанин, веди.
Колька шел ровно, быстро. Ему хорошо – он худенький и юркий. Я с трудом поспевал за ним. Широкие лыжи проваливались в снег, дыхание клубами пара вырывалось из ноздрей.
- Колька, стой! Давай передохнем.
- Устали, товарищ капитан?
Я не ответил, оперся о ствол дерева, отдышался, невольно посмотрел вверх. Рябина. Птицы склевали почти все ягоды. Память проявила, казалось бы, забытую картину.
От стука калитки стайка снегирей взмывает в небо, стряхнув с веток снег. Задрав голову, я провожаю их взглядом. Дорожка к дому усеяна гроздьями рябины. Красные ягоды хрустят под ногами. Разбухшая дверь веранды открывается со скрипом. Ударяюсь лбом о низкую притолоку. Черт! Каждый раз забываю, что нужно пригнуться. Захожу в избу. Натоплено, вкусно пахнет сушеными яблоками.
- Хозяева, есть кто дома? – громко спрашиваю и непроизвольно поправляю форменную куртку.
Из комнаты выскакивает Маринка. Белокурые волосы взлохмачены, как после сна, помятый халат застегнут кое-как, из-под него торчит ночнушка. Ноги, обутые в чуни, кажутся тонкими и белыми. Она какое-то время вглядывается в меня, теребит концы платка, наброшенного на плечи, прикрывает рот рукой и отступает.
- Сережа, ты…
Я не могу отвести взгляда от ее живота. Мы стоим и молчим. Она начинает что-то говорить. Пропускаю мимо ушей рассказ про свадьбу с моим другом Толиком, счастливую семейную жизнь. Мне больно и обидно, в горле ком.
- Почему? – выдавливаю я из себя осипшим голосом. – Почему не написала? Как же так, Маринка? Ты ведь обещала ждать.
- Понимаешь, Сереж…
Хлопнув дверью, выскакиваю на улицу, бегу домой, не замечая взглядов, забывая здороваться. Изо рта вырывается то ли дыхание, то ли стон. Неделя хмельного угара, постель, помятая с соседскими девчонками, и мысль, что жизнь кончилась. Драка с Толиком, бутылка водки на двоих, сопли под его гармонь, примирение. Он не виноват, что Маринка выбрала его, но мне от этого не легче.
- Товарищ капитан, похоже, он был не один, – Колька резко остановился, и я едва не налетел на него, – вон, лыжня местами двоит.
- Где?
- Да вон, – он махнул рукой и поднял выше фонарь. – Видите?
- Вижу. Лыжня глубокая, шаг короткий, неровный, значит, что-то тащили на себе, а обратно шли налегке. Стоп! И, правда, похоже на кровь.
- Вот! Я же говорил.
- Ну-ка, давай посмотрим. Посвети сюда.
Ствол поваленной сосны погребен под снегом, лишь черные корни, как замерзшие змеи, топорщились в разные стороны. Казалось, еще мгновение – и они зашевелятся, зашуршат, скользнут к ногам, чтоб пробраться под брючинами вверх и укрыться в тепле человеческого тела.
Колька наклонился, рассматривая что-то в снегу, и вдруг отшатнулся с глухим воплем, не удержал равновесие, повалился в снег.
- Ты чего? – я помог ему подняться.
- Там… – он сглотнул, посмотрел на меня, вытаращив глаза, – рука.
- Труп, что ли?
- Похоже на то. Чего делать-то будем, товарищ капитан?
- Забросай это место ветками, чтоб зверье не пожрало, а я – по следу. Сделаешь все, догоняй.
- Есть.
Луна светила так ярко, что я отчетливо видел лыжню – темными полосками она петляла между сосен, зарослей лещины и возле старого дуба спускалась к озеру. Сунув фонарик в карман, я глубоко вдохнул и пошел в сторону деревни. Думать ни о чем не хотелось, но картинка возникла сама, пробив сознание, как заточка – грудную клетку.
Выходной. Раннее летнее утро. Солнце заливает округу, и вода в озере кажется серебряной. Слева лениво шуршит рогоз, справа ива полощет ветви в воде, и берег под ними теряется. Пологий склон покрыт мягкой травой – ходить сюда из деревни далеко, ребятня предпочитает резвиться на прудах за околицей. Летом я приезжаю на озеро каждое утро в любую погоду. Оставив велосипед у старого дуба, спускаюсь с пригорка. Не доходя до воды, сажусь на бревно и подолгу наслаждаюсь покоем. Мне нравятся эти мгновения. Звонкое пение птиц в лесу, плеск рыбы, шелест листьев. Здесь я никому ничего не должен. Здесь моя душа легка и свободна. Подставляю лицо солнцу. Теряю счет времени. Тепло наполняет тело.
Чьи-то ладони закрывают глаза. От неожиданности вскакиваю, сердце обрывается – смеясь, на меня лукаво смотрит Маринка. Брови вразлет, серые глаза озорно блестят, ямочки на щеках, голова чуть наклонена к плечу – такая красивая, что невозможно отвести взгляд.
- Ты как здесь? – голос выдал – дрогнул.
- Так же, как и ты, на велосипеде.
Она, ничуть не смущаясь, раздевается догола и идет к воде. Локоны прикрывают спину до белых ягодиц, и у меня перехватывает дыхание. На полпути Маринка останавливается, поворачивается. Я не должен смотреть, но смотрю. Дыхание сбивается, жар заливает лицо. Мы идем навстречу друг другу, и прятать желание бессмысленно. Потом только страсть – запретная, сладкая до изнеможения.
Мы лежим на траве, бездумно глядя в безоблачное небо.
- С кем ты оставила дочку? – спрашиваю, потому что надо что-то сказать.
- С мамой.
Ее пальцы скользят по моему телу, и я опять теряю голову.
Проходит целая вечность в ожидании завтрашнего утра. Все валится из рук, думаю только о Маринке. Тоска рвет сердце, но уже ничего не изменить. И снова наши стоны соскальзывают к воде и тонут в ней. Маринка неистово целует меня, что-то шепчет про любовь. Я поднимаю голову и каменею – на пригорке возле старого дуба стоит Толик…
- Товарищ капитан!
Да что ж за напасть? Почему Колька всегда появляется так не вовремя? Я остановился, подождал, пока он нагонит меня. Дальше мы шли в тишине, нарушаемой только шорохом снега и нашим дыханием. Вот и деревня. Окна в домах темны, лишь в одном горит свет. Туда и привела нас лыжня.
- Что делать будем, товарищ капитан? – Колька стоял рядом, выключенный фонарь подвешен к ремню.
- Чей это дом?
- Макара Лукьянова, который недавно откинулся с зоны.
Мы сняли лыжи, пристроили их возле забора и осторожно пошли к дому – я впереди, Колька – за мной. Ступенька крыльца под ногой заскрипела. Дверь распахнулась, от яркого света глаза зажмурились.
- Ба! Какие люди! – голос у Макара хриплый, чуть гундосый. – Капитан Морозов собственной персоной. Ну, заходи, начальник.
- Смелее, товарищ капитан, – послышалось сзади.
Не может быть! Я обернулся. Колька ухмылялся, направив на меня пистолет.
- Стоп! Снято! Всем спасибо, все свободны! Отлично получилось, – режиссер, которого мы между собой назвали «Стопыч» за любовь к «стопочке коньячка», надвинул лохматую шапку на лоб, довольно потер руки. – Замерз я тут с вами окончательно. Эх, морозец! Красотень! Пойду, погреюсь стопочкой коньячка – и домой. Да, совсем забыл. Ковалев! Игорь! Иди сюда.
- Алексей Макарыч, – я подошел, вытянулся по стойке «смирно» и приложил руку к виску, – по вашему приказанию оперуполномоченный Морозов прибыл.
- Выйди из роли-то уже, – усмехнулся Стопыч, блеснув серьгой-подковкой в ухе. – Хотел тебе пендюлей навешать, но в честь предстоящего праздника не буду.
- А что такое?
- Что такое! – передразнил он, нахмурился, но спрятать улыбку под щетинистыми усами не успел. – Заруби себе на носу: когда играешь роль, думай о ней, а не о том, что было в прошлом фильме. А то бежит опер Морозов через лес по следу преступников, момент напряженный, а у него на роже розовые слюни нарисованы. Понял?
- Понял, Алексей Макарыч, – кивнул я, а про себя подумал: «Места для съемок надо выбирать разные! А то снимают в одной и той же деревне и удивляются, что актеру навеяло воспоминания!»
- А вообще-то неплохо получилось, даже есть в этом что-то этакое, душервательное… На! – он протянул CD-диск. – Специально для тебя раздобыл. Первый фильм, Игорь, для актера коварный, как змея за пазухой – никогда не знаешь, кого греешь: то ли гадюку, которая всю жизнь отравит, то ли ужа-мышелова. Понравится фильм людям – будут у тебя и слава, и роли, и деньги, и принцессы с королевишнами. Не понравится – заплюют так, что долго не отмоешься.
- Алексей Макарыч, спасибо большое за диск! Жена будет рада – она заждалась премьеры.
- Олесе привет и новогодние поздравления! Она отлично сыграла, по-настоящему, я смотрел, аж прослезился. Все, отваливай. Надоели, оболтусы! – он развернулся и пошел в вагончик греться и пить коньяк.
Сунув диск во внутренний карман куртки, я заторопился домой.
Новый год мы с Лесей всегда встречаем на даче. Нам нравится проводить время вдали от сумасшедших ритмов города, огней переполненных улиц. Здесь иной мир, иные звуки. Воздух, пропитанный морозной колкостью, умиротворяет душу и возбуждает тело. Нестерпимо хочется нарушить девственность сугробов, наметённых до раскрашенных белыми узорами окон. Но мы ждем заветного часа. Вот она, сказка, та самая – из детства!
Закутанный в темно-синюю вуаль, опускается вечер. Мы надеваем лыжи и уходим в белое-белое поле, залитое лунным светом. Звук морозного хруста чарует, обволакивая сознание удивительной зимней музыкой. Сердце замирает в предвкушении. Глубокий вдох – до боли, до звона в мозгу, до состояний эйфории…
«А-а-а!» – кричу я и, раскинув руки, падаю спиной на снег. Боже, как же хорошо! Над головой огромная луна и звезды, похожие на крохотные самоцветы. А рядом она – единственная, желанная – звонко хохочет, наслаждаясь детской радостью. Иногда так мало надо для счастья!
Мы возвращаемся домой, полные непередаваемых ощущений, устраиваемся на диване, придвигаем столик на колесах, берем по бокалу вина.
- Ну, – Леся восторженно смотрит на меня, глаза горят, на щеках румянец, – за премьеру!
Она прижимается к моему плечу, нетерпеливо щелкает пультом. Я дую на белокурый завиток и встречаю взгляд, озорной и трогательный. Чуть курносый нос забавно морщился – Леся читает титры на экране:
- Фильм Алексея Миронова «Кружево». В роли Сергея – Игорь Ковалев, в роли Марины – Олеся Ковалева.
В камине уютно потрескивают дрова, дразня россыпью багряно-золотистых искр. Вкусно пахнет елкой и мандаринами. Сцепив пальцы, забыв про вино, мы напряженно ждем. На экране стайка снегирей взмывает в небо, стряхнув с веток снег.
(Конкурсный рассказ, обязательное условие - резкая смена сюжета, конструкция - "сюжет в сюжете". Рассказ опубликован)